Текст книги "Семь кило баксов"

Автор книги: Владимир Гриньков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

И опять Червякову нечем было крыть.

– Вы уходили потому, что почувствовали: запахло жареным, – сказал Маркелов. – И вы лжете, когда говорите, что были не в курсе.

Его голос стал таким жестким, что Червякову где-то впереди уже мерещилась тюрьма, долгие годы отсидки и загубленная жизнь. Он так растерялся, что и не представлял, что делать, а выход ему сам Маркелов и подсказал.

– Мне нужно знать, куда Звонарев дел эти деньги, – сказал Маркелов, глядя на собеседника таким взглядом, что было понятно – не отцепится он от Червякова, пока своего не добьется. – Куда он дел эти восемьсот тысяч долларов? Где этот чертов чемодан с деньгами? Такой аккуратный чемоданчик из черного пластика, с окантовочкой из алюминия и с цифровыми кодовыми замками!

От свалившихся на него подробностей Червяков попросту опешил. Он только понял, что милиция накопила так много, что он даже и представить себе не мог.

– Вы это серьезно? – пробормотал Червяков. – Насчет чемодана с деньгами?

– Да! Я даже знаю, как он выглядит! И знаю код замка! Теперь, надеюсь, понятно, что со мной юлить не надо?

Глава 33

В конце XI века отшельнику Исаие, одиноко жившему в горах Кипра, было видение. По божьей воле он должен был обратиться к византийскому императору Алексию I Комнину с тем, чтобы заполучить хранившуюся в императорском дворце икону Божьей Матери, одну из трех икон, которые собственноручно написал апостол Лука через семь лет после смерти и воскрешения Христа. Икону, согласно божьему умыслу, предстояло переправить на Кипр.

Просьба о передаче иконы еще не успела дойти до византийского императора, как вдруг его любимая дочь тяжело заболела. Эта болезнь поразительно напоминала недуг, которым еще недавно страдал представитель Византии на Кипре по имени Вутомитис. Этот Вутомитис, охотясь в лесах Кипра, которые в те времена были обширны и полны дичи, встретил отшельника Исаию и, посчитав, что тот недостаточно почтителен к византийскому наместнику, ударил его. После этого с ним и приключилась болезнь. Ни лекарства, ни лекари не могли помочь, и лишь спустя какое-то время Вутомитис вспомнил об обиженном им отшельнике. И едва он принял решение обратиться к Исаие с просьбой о прощении, недуг его прошел.

Вутомитис знал, что отшельник Исаия хочет просить византийского императора о передаче иконы, и у него не было сомнений в том, что, как и у него самого, болезнь у императорской дочери пройдет сама собой, едва только Алексий I Комнин исполнит волю всевышнего, о чем Вутомитис и поспешил сообщить императору. А самому императору тем временем во сне явилась Богородица и велела отправить икону на Кипр.

Так икона Божьей Матери попала на Кипр. На деньги, представленные счастливым от чудесного исцеления своей дочери византийским императором, был построен храм, а при нем монастырь, который назвали Кикко. В последующие восемьсот лет монастырь четырежды сгорал дотла, но каждый раз икона стараниями монахов уберегалась от огня, поскольку не было на всем острове большей святыни. В засушливые годы, когда с неба не падало ни капли дождя, икону выносили из храма и несли на вершину близлежащей горы, чтобы испросить у неба спасительной влаги. Пока икона находилась в храме, ее лик был закрыт, и никто не видел, что именно на ней нарисовано, и только когда предстояло нести икону на вершину горы, покров снимали, но и тогда никто не смел взглянуть на лик Богородицы, все старательно отводили глаза и крестились.

Только однажды, в 1699 году, нашелся человек, дерзнувший нарушить неписаный запрет. Патриарх Герасимос Александрийский снял покров со святой иконы, желая утолить собственное любопытство. Оно дорого ему обошлось. Лик Богородицы Герасимос увидел, но после того занемог, и страдания его были необъяснимы и неизлечимы, он мучился и молил о прощении, и был прощен и избавился от страданий только спустя некоторое время.

Глава 34

Полина сидела в ресторанчике на набережной. Заказала себе один орандж джус, апельсиновый сок – в высоком бокале, с плавающими кубиками льда и разноцветной трубкой для коктейлей. Точно такую порцию, только без трубки и безо льда, она могла бы купить в близлежащем магазине за цену, вдвое меньшую, но тут ресторан, цветы на столиках и обслуживает официант – это была «роскошь для секретарш», иллюзия красивой жизни для тех, кто живет на маленькую зарплату.

Полине нравилось, как обслуживают в кипрских ресторанчиках. Она уже знала, что все официанты мира делятся на две большие группы: представители одной обслуживают чинно и с достоинством, с минимумом слов и невозмутимым выражением на лице, их прообраз и идеал – живущий в доме какого-нибудь английского лорда дворецкий, столь монументальный и значительный, что он выглядит едва ли не важнее самого лорда, и такого типа официант всегда – всего лишь бесплотная тень, почти не привлекающая внимания, он доставил блюдо к столу и исчез, не проронив ни слова; представители же второй группы разноликого племени официантов улыбчивы, шумливы и добродушны, они не стараются быть незаметны, непременно перебросятся с посетителем парой фраз, посоветуют выбрать блюдо, которое, по их мнению, удалось сегодня повару лучше всего, и вообще ведут себя так, будто перед ними не очередной посетитель ресторана, а старый добрый друг, зашедший проведать официанта. Именно такие официанты были на Кипре.

Официант, проходя мимо Полининого столика, улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. Настроение было прекрасное.

Прямо перед ней раскинулась набережная и искрящееся под солнечными лучами море, шли по тротуару туристы, а рядом был еще ресторанчик – тоже столики вынесены на улицу, рестораны отделены друг от друга узким проходом и деревянными решетчатыми стенками – смотри, кто там в соседнем ресторанчике, если есть желание. Полина повернула голову и вдруг увидела Миху. Сын несостоявшегося Полининого шефа за решетчатой стеной отодвинул стул, помогая сесть своей спутнице, столь же юной, как был он сам. Придвинул галантно стул, сам сел напротив, и к ним тут же подошел официант.

Казалось, что официант сейчас попросит юных сорванцов удалиться и больше никогда не появляться в ресторане без родителей, но нет – положил на стол перед гостями две папочки меню, ободряюще улыбнулся и удалился, чтобы не мешать в выборе блюд.

Заинтригованная, Полина с интересом следила за происходящим, потягивая через трубочку освежающе прохладный сок.

Юные посетители ресторана внимательно изучили меню, что-то обсудили между собой, после чего вихрастый Миха поискал глазами официанта, тот тотчас же примчался и принял заказ. Миха диктовал спокойно, иногда заглядывая в меню, и он все делал, как взрослый. Несоответствие поведения Михи и его возраста со стороны выглядело комично, как комично выглядела бы пьеса для взрослых, пародийно сыгранная детьми: взрослые слова и взрослые поступки, все делается с серьезным видом, но делается детьми. И набор в конце концов оказался совсем не взрослый: принесли фрукты, мороженое, пирожные и еще апельсиновый сок. Похоже было, что у Михи сегодня свидание.

Полина допила свой сок, подозвала официанта, чтобы расплатиться, он показал ей жестом: с вас один фунт, мисс; Полина расплатилась, кивнула в ответ с улыбкой, когда официант пригласил ее приходить еще, поднялась из-за стола, повернула голову и встретилась взглядом с Михой. Он узнал ее, не было никаких сомнений. Не кивнул и не улыбнулся, но – узнал. Путь Полины пролегал как раз мимо соседнего ресторана, она, проходя вдоль столиков, помахала Михе рукой, сказала с улыбкой:

– Привет! Как дела?

Уж с ним-то в отличие от его отца ей нечего было делить.

– Нормально! – отозвался Миха. – А у тебя?

Полина остановилась. Михина спутница смотрела на нее спокойно и без любопытства.

– Тоже нормально, – сказала Полина. – Работаю.

– Где?

– Тут, – она махнула неопределенно рукой. – В магазине одном.

– А зря ты тогда ушла.

У них складывалась целая беседа. Полина села за стол.

– Тебе чего заказать? – осведомился Миха.

И опять эта взрослость выглядела смешно, и никак иначе.

– Ничего, – улыбнулась Полина. – Я только что из ресторана.

– Тогда хотя бы сок, – предложил Миха тоном, не терпящим возражений, и, прежде чем Полина успела что-нибудь ответить, он подозвал официанта и сделал заказ.

– А вы тоже из России? – спросила Полина у Михиной спутницы.

– Да.

Внешность отличницы и серьезный взгляд девочки, имеющей столько ухажеров и тайных воздыхателей, что ей иногда приходится нелегко, когда она решает, кому сегодня из своей свиты оказать высокую честь, позволив угостить себя мороженым.

– Вы здесь учитесь?

– Да, мы с Михаилом из одного класса.

С Михаилом? У них тут действительно взрослая жизнь.

Миха тем временем вернулся к прежней теме:

– Зря ты ушла. В магазине, наверное, не сахар.

– Что ты имеешь в виду?

– Сидела бы сейчас у моего отца в офисе. Эйр кондишн, никаких тебе покупателей, зарплата капает – сплошная красота.

– Мне моя работа нравится.

Миха в ответ только пожал плечами – как знаешь, мол, а все равно ты своего счастья не понимаешь.

Со стороны моря набегал ветер. Он был совсем не холодный, а очень ласковый.

– А зиму вы тут прожили? – спросила Полина.

Миха кивнул.

– Что тут на Новый год? Снега, наверное, нет?

– Снег только в горах, – сказал Миха. – А здесь зеленая трава, цветы и вообще тепло. Дед Мороз сюда не добирается.

– Из Лапландии?

– Зачем из Лапландии? – пожал плечами Миха. – У нас свой, русский Дед Мороз, в Великом Устюге. Слышала, наверное?

– Ты там был?

– Нет. Но слышал. Для него там дом построили, у него адрес почтовый есть. В общем, все как бы по-настоящему. Мало им Дежнева…

– Какого Дежнева? – не поняла Полина.

– Который Семен. Обошел Чукотку и открыл пролив между Америкой и Евразией. Он ведь из Великого Устюга.

– Я и не знала.

– И Ерофей Хабаров оттуда, – сказал Миха. – Который Сибирь покорял. И Владимир Атласов, который Камчатку открыл…

Полина не ожидала услышать от него ничего подобного. Видела его отца и не питала иллюзий, ведь яблоко от яблони, как известно…

– Ты, наверное, много читаешь, – предположила она.

– Нет, не очень.

– А откуда знаешь подробности про Дежнева да про Хабарова?

– В школе проходили.

– Здесь, на Кипре?

– Да. У нас тут русская школа.

– И учителя из России?

– Да.

– Хорошие учителя, – оценила Полина.

По крайней мере, ей в школе про Великий Устюг ничего не рассказывали.

– Хорошие, – согласился Миха. – Раньше послабее были.

– Раньше – это когда?

– Год назад, – сказал Миха. – Тут другие были. А потом родители бучу подняли. Что плохо учат, мол. Что мы ничего не будем знать. Отец услышал это…

– Твой отец?

– Да. И выписал из России других.

– Как – выписал? – опешила Полина.

– Элементарно. Выделил деньги, и по Москве набрали всяких там доцентов с кандидатами, профессоров разных, чтобы они нас тут учили великому, доброму, вечному.

Полина посмотрела на Михину спутницу. Та спокойно расправлялась со своей порцией мороженого. Похоже, что все так и есть, как рассказывает Миха. Ну и дела! Папа купил для своего отпрыска целую школу. О подобном Полина слышала впервые.

– Зато теперь, наверное, труднее учиться, – предположила Полина. – Гоняют вас учителя.

– Нет, учиться интересно, – отозвалась девочка.

К ресторану подъехал кабриолет. В открытой машине сидела молодая женщина.

– Это за мной, – сказала Михина спутница.

Женщина из машины помахала ей рукой.

– Мы еще сегодня с вами увидимся? – учтиво осведомился у девочки Миха.

У Полины непроизвольно вытянулось лицо. То, что Миха со своей одноклассницей на «вы», было для нее полной неожиданностью.

– Вы мне позвоните, – сказала девочка. – После шести.

Миха проводил ее до машины, поздоровался с женщиной, сидевшей за рулем, потом учтиво распахнул перед девочкой дверцу. Галантный кавалер, да и только. Машина уехала. Миха вернулся к столу.

– Посидим еще? – предложил он.

– Мне пора, – ответила Полина.

– Тогда и я пойду, пожалуй. Ты меня подождешь?

Полина механически кивнула.

Миха подозвал официанта, по-английски попросил того принести счет. И расплачивался он по-взрослому, с достоинством, было видно, что эта процедура ему знакома и проделывалась им многократно.

Они вышли из ресторана и пошли в направлении городского сада.

– Мне непонятно, – сказала Полина, – со мной – на «ты», а с той девочкой на «вы».

– Что же тут непонятного? – нахмурил лоб Миха.

– Я все-таки старше, – подсказала Полина.

– При чем тут возраст? – пожал плечами Миха. – Ты пришла к моему отцу устраиваться на работу. Ты по найму. Понимаешь? Просто служащая. А Юля – дочь банкира.

Это было бы оскорбительно, если бы только он понимал, что говорит. Но он просто не отдавал себе отчета. Он так был приучен. Для него это было естественно. Так что все претензии должны быть обращены не к нему, а к тем, кто таким образом расставил для него приоритеты в жизни.

– Видишь ли, дорогой мой Миха, – сказала мягко Полина, вспомнив вдруг о том, что она, как старшая по возрасту, должна, просто обязана объяснить этому мальчишке, что такое в жизни хорошо, а что такое плохо. – Ты молодец, что обращаешься к Юле на «вы». Это красиво, благородно, по-мужски. Но нельзя считать людьми второго сорта тех, кто работает, как ты говоришь, по найму. И если у Юли папа банкир…

– Он у нее не банкир.

– Как же! Ты сам только что мне сказал…

– У нее был отец. И он действительно был банкиром. А потом его убили. Киллер застрелил в прошлом году. Две пули, одна в голову, одна в грудь.

Опешившая от такого оборота дела Полина заглянула Михе в глаза. Она-то думала, что знает жизнь. А этот мальчишка, только что спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, поведавший ей о киллере, знает о жизни едва ли не больше ее. Он знает о жизни то, что ему в его возрасте знать бы вовсе не следовало.

И она не нашлась что сказать.

Глава 35

– Здравствуйте! – произнес с улыбкой Антон, и Полине тотчас же вспомнился Миха с его обращением на «вы» к своей спутнице.

– Здравствуйте! – улыбнулась ответно Полина.

Выходной день. Солнечно. Антон приехал на своем автомобильчике и готов везти Полину – куда?

– Куда мы сегодня поедем? – спросила она.

– Вы были в Кикко?

– А что это такое?

– Понятно, – сказал Антон. – Значит, сегодня едем туда.

Уже в машине, когда они ехали по улицам Лимасола, Антон сказал:

– Кикко – это монастырь в горах. Самый главный, самый богатый и самый, наверное, красивый. Вот только там сейчас не жарко…

Он с сомнением посмотрел на Полину. На ней были джинсы и футболка. Наверное, совсем неподобающая для весеннего путешествия в горы одежда.

– Будем возвращаться? – предложила Полина. – У меня дома есть куртка.

– Купим что-нибудь по пути.

Полина пыталась возражать, но Антон ее не слушал. Заехали в какой-то магазин, купили для Полины теплый свитер с капюшоном. Пятьдесят кипрских фунтов. Сто долларов. Для Полины это были немалые деньги, а Антон заплатил за покупку так, будто покупал какую-нибудь мелочь – расческу или носовой платок.

Дорога вырвалась из Лимасола. Прямо перед путниками лежали горы.

– Это там? – спросила Полина, показывая вперед.

– Да. Мы будем на самой вершине уже через каких-нибудь сорок минут. Здесь все близко.

Дорога все время поднималась вверх. Сначала она петляла меж безлесных холмов, пересекала аккуратные и небольшие, в одну-единственную улицу, деревни, а растительности становилось все больше, хвойные деревья подступали вплотную к дороге, здесь уже был настоящий лес, вот очередной поворот, справа взору открылась долина, и теперь Полина обнаружила, как высоко они успели подняться: долина, зажатая меж двух горных круч и заросшая лесом, оставалась далеко внизу, она тянулась до безлесного побережья, а дальше, за желто-зеленым берегом, было видно море, и до него тоже было очень далеко, и всего каких-нибудь двадцать или двадцать пять минут назад Полина с Антоном именно там, далеко внизу, на побережье, и были, и теперь на место своего недавнего пребывания они смотрели с высоты.

Дорога здесь была неширокая, и, когда из-за очередного поворота, откуда-то сверху, на большой скорости вывернул огромный туристский автобус, Полине показалось, что для их маленькой машинки на дороге уже не остается места, а путь один – с обрыва вниз, но они каким-то чудом разминулись.

– Хотите узнать, каким должен быть настоящий воздух? – спросил Антон.

Маленькая площадка с единственной деревянной лавкой была у них на пути. Туда они и свернули. Полина вышла из машины. Холодный воздух, не студеный, а свежий, пах хвоей, он был столь изумительно чист, что его, как подумалось Полине, можно было прописывать взамен лекарств, и этот воздух, без сомнения, был бы полезнее многих микстур и таблеток. Хотелось дышать полной грудью, чтобы этой восхитительной свежестью надышаться впрок.

А перед ними была долина и великолепный горный пейзаж. Горы, покрытые лесом, теснились, словно им было мало места, а верхушки гор прятались в облаках. Казалось, что облака зацепились за вершины, да так и остались висеть на одном месте, выйдя из повиновения ветру.

– Я не думала, что здесь будет так красиво, – призналась Полина.

– Наше путешествие только начинается.

Сели в машину, причем Полина сделала это не без сожаления – хотелось купаться в этом воздухе, пропитанном запахами хвои, неведомых Полине цветов и свежестью лежащего далеко внизу моря.

– Когда-то такие леса занимали всю площадь Кипра, – сказал Антон. – Но однажды здесь нашли медь. Чтобы ее выплавлять, требовалось много-много древесины. Так Кипр остался без лесов. Только здесь, в горах, кое-что сохранилось.

Дорога вывела их на небольшую площадку: маленький отель, торговые лавки, где продавали сладости, киприот держит под уздцы лошадь, ожидая желающих прокатиться туристов. Здесь кое-где лежал снег.

– Мы почти на вершине горы Олимпос, – сказал Антон. – Самая высокая точка на острове, тысяча девятьсот пятьдесят один метр над уровнем моря. Так что получается, что мы уехали на два километра вверх. Киприоты называют Олимпос «Хионистра», это значит «Белоснежная». Зимой тут действительно много снега. А на саму вершину мы не попадем. Там английская военная база. Англичане установили на вершине Олимпоса радар. Можем посмотреть хотя бы издали.

Дорога поднималась все выше. Вдруг справа, над верхушками сосен, Полина увидела огромный белоснежный шар. Выше его уже было только небо, затянутое серыми тучами. Сам шар казался декорацией к какому-то фантастическому фильму.

– Британцы хозяйничали здесь до шестидесятого года, – сказал Антон. – Кипр был их колонией. Потом англичане ушли с острова, но тут остались их военные базы.

Тут как раз дорога уперлась в ворота. Дальше ехать было невозможно. Из будки за воротами выскочил английский солдат: в берете, в высоких ботинках со шнуровкой, с автоматической винтовкой в руках. Всем своим видом он демонстрировал, что на территорию базы пройти можно только через его труп.

– Ну-ну, приятель, – усмехнулся Антон, – не доводи дело до международного конфликта.

Они развернулись на крохотном пятачке перед воротами. Англичанин с хмурым видом следил за их манипуляциями. Подобных вояк Полина прежде видела только по телевизору.

– А киприоты как же? – спросила она.

– Что вы имеете в виду?

– Как они относятся к англичанам?

– Не любят, – коротко ответил Антон.

Теперь дорога спускалась вниз, но виделась она неотчетливо. Над асфальтовым покрытием вдруг поплыл какой-то туман, грязно-белые клочья.

– Вот, – сказал Антон. – На вершину горы наползает туча. Сейчас будет интересно.

Грязно-белых клочьев становилось все больше, и были они крупнее, чем первые, те, которые проплывали над дорогой какую-нибудь минуту назад. Сильно потемнело. Почему-то стало тревожно. И вдруг грязно-белая пелена закрыла все вокруг, как будто машина двигалась в мутной воде. Антон включил фары. Сноп света уперся в пелену призрачного тумана в каком-нибудь метре от радиатора их машины. Они ехали медленно, почти ползли, и вдруг прямо перед ними из этого молока вынырнула встречная машина, которая тоже ползла со скоростью меньшей, чем скорость пешехода. Они разминулись и тотчас же стали невидимыми друг для друга, хотя сейчас между ними было каких-нибудь пять метров. Казалось, что вокруг нет ничего, кроме этого странного молока, и от разного рода напастей путников защищает только тонкая скорлупа машины.

Но тут посветлело, и впереди что-то стало угадываться: Полина увидела асфальтовую ленту дороги и белую разделительную полосу на ней, вдруг проступили по сторонам силуэты деревьев, поначалу нечеткие, а машина все катилась вниз и в конце концов выкатилась из этой тучи, которая теперь висела у путников над головами, она плыла над ними клочьями неправильной формы, и казалось, что до этих клочьев можно дотянуться рукой, если как следует постараться и высоко подпрыгнуть над дорогой.

– О-о-о! – потрясенно протянула Полина. – Мы были там! – И показала рукой вверх.

А дорога петляла по горам. Теснились на склонах гор кедровые деревья. Маленькие деревушки, через которые они проезжали, были безлюдны, и только припаркованные у домов с закрытыми ставнями машины позволяли предположить, что в тех домах все-таки кто-то есть. Некоторые дома лепились на самом краю обрыва, над пустотой, до дна которой было несколько сот метров.

– Здесь бывают землетрясения? – спросила Полина.

– Да, и довольно часто.

Полина с невольным страхом посмотрела на очередной зависший над обрывом дом, мимо которого они как раз проезжали.

В тех местах, где дорога подходила вплотную к краю обрыва, далеко внизу внезапно мог открыться великолепный вид на горную деревню: в узкой ложбине, зажатой горами, пестрели крыши невысоких, в один-два этажа, домов, единственная улица прорезала деревню из конца в конец и затем поднималась в горы, завиваясь спиралью, убегая на противоположный склон горы, чтобы появиться вновь с другой стороны, но уже на десятки метров выше.

То ныряя вниз, то устремляясь вверх, дорога вдруг сделала крутой поворот вправо и, рассеченная надвое невысокой скалой, распалась на два рукава. Антон повернул налево, и их взорам открылась каменная постройка: внушительных размеров здание в несколько этажей, сложенное из разноцветных и разновеликих камней. Над зданием возвышалась ажурная светло-желтая колокольня, рядом с которой развевался бело-синий греческий национальный флаг. Это и была цель их сегодняшнего путешествия.

– Монастырь Кикко, – сказал Антон. – Ему почти девятьсот лет. Конечно, он не сохранился в первозданном виде, потому что за свою историю четырежды сгорал дотла. Но здесь есть что посмотреть.

Они вошли в арку и оказались во внутреннем дворе монастыря. Прямоугольной формы двор был опоясан стенами, причем с двух сторон это были крытые галереи. Ровная поверхность двора покрыта плитами. В фигурных каменных кадках растут цветы, их яркий цвет да еще красная черепица монастырских построек только и оттеняют суровую непритязательность каменных стен затерянной высоко в горах монашеской обители.

– Когда-то весь Кипр был покрыт непроходимыми лесами, – сказал Антон. – И монахи закладывали свои монастыри как можно выше в горах, чтобы пираты, промышлявшие у кипрских берегов, не могли добраться до монастырских сокровищ. Кто только не правил Кипром за последнюю тысячу лет: тут побывали и католики, и мусульмане, и протестанты, а Кикко все равно оставался центром православия на острове. Тут и детей учили, и борцов за свободу острова укрывали. Кикко – это больше, чем просто монастырь.

Антон увлек Полину за собой к лестнице, ведущей наверх. Они оказались на галерее, по одну сторону которой, внизу, можно было увидеть двор монастыря, который они только что покинули, а по другую сторону вся стена из конца в конец галереи была украшена изумительной красоты мозаиками: на золотом фоне – фигуры святых, с необыкновенным тщанием выполненные неведомым мастером из мельчайших разноцветных элементов.

Где-то далеко впереди, на примыкающей галерее, мелькнула и исчезла фигура монаха в темном облачении, и снова вокруг никого, да уж не показалось ли Полине, что она кого-то там видела?

Пустынно и тихо. Только шумит где-то ветер, который гонит над монастырскими крышами клочья туч. И снова кажется, что ты потерялся в этом мире. Вчерашние, еще совсем недавние заботы и неприятности – где они? Не забылись, конечно, но они кажутся сейчас несущественными, мелкими и страшно далекими, потому что здесь так тихо, так спокойно, так близко к небу и так легко угадываются вокруг тени тех, кто жил здесь последние несколько сотен лет.

Они прошли по галерее, не встретив никого. Повернули, тут был закрытый с обеих сторон коридор, по которому плавал сумрак. Полина невольно сбавила шаг, и тут прямо над ее головой неожиданно гулко ударил колокол. Звук его был так силен, что Полина вздрогнула и непроизвольно схватила Антона за руку, а колокол заполнял гулом все пространство неширокого коридора, и Полина помчалась вперед, увлекая Антона за собой. Они выскочили на галерею, здесь звук колокола не так давил на уши, и Полина смущенно засмеялась.

– Здесь есть музей, – сказал Антон. – Роскошный.

Спустились вниз, где под одной из сводчатых арок висело красное полотнище с надписью на английском: «Музей монастыря Кикко». Вошли под арку, дальше дверь, лестница, и в небольшом зале за стойкой кассы – широкоплечий усач в красном расшитом мундире, столь значительный, что мог бы командовать полком, доведись ему выполнять такую почетную миссию. Взгляд у усача был важный, всепонимающий и одновременно, если всмотреться повнимательнее, лукаво-добродушный.

Входной билет в музей стоил полтора кипрских фунта, да это и не билет был вовсе, а настоящая цветная открытка: на прямоугольнике мелованной бумаги в цвете была воспроизведена икона девятнадцатого века. Полина всмотрелась в изображение, как вдруг усач на чистом русском языке осведомился:

– Вы из России, ребята?

Менее всего Полина ожидала обнаружить в нем соотечественника.

– О-о! – сказала она изумленно. – Так вы наш земляк?

Только теперь она увидела, что усач в мундире не очень-то похож на киприота.

– Я с Украины, – уточнил усач. – Учился в Харькове, там женился на киприотке, приехал сюда.

Уже через минуту они знали, что усача звать Иваном, что сам он из-под украинского города Сумы, что на Кипре они с женой живут в своем доме в небольшой деревне, где четыреста душ населения, и что он работает, но не монашествует в монастыре, а самих монахов здесь не более двух десятков, и времена, когда счет монашеской братии шел тут на сотни, похоже, прошли безвозвратно.

Иван расспрашивал о происходящем на родных просторах с жадностью человека, покинувшего те просторы давным-давно и безмерно по ним скучающего. Вертел бездумно в руках автоматическую ручку, вздыхал в усы и больше всего, как казалось Полине, не хотел, чтобы эти двое русских, случайно или не случайно заехавшие в далекий горный монастырь, развернулись и ушли по своим делам, оставив его наедине с нахлынувшими вдруг воспоминаниями о далеком доме.

Тем не менее они в конце концов расстались. Что-то растревожило Полину, но она пока не могла понять, что именно. Антон увлек ее за собой в роскошный зал, вымощенный мрамором. Мягкая подсветка сохраняла в зале полумрак, и только экспонаты в стеклянных витринах были ярко освещены: золотые оклады икон и драгоценные камни в тех окладах, рельефные оклады священных книг, выполненные из чистого серебра, пурпур и золото одеяний церковнослужителей, начищенная до ослепительного блеска церковная утварь.

Голос Антона совсем рядом:

– Хотя Кикко и расположен высоко в горах, сюда время от времени все же добирались алчные завоеватели. Полтора века назад монастырь разграбили турки. Для того чтобы вывезти все сокровища Кикко, им пришлось навьючить тридцать два верблюда. И все равно Кикко воскрес. Он и сейчас несказанно богат. На Кипре монастырю принадлежат земли, дома и много чего еще. А до революции у монастыря были свои владения на юге Российской империи. Вы же видите, – Антон показал рукой на сверкающие витрины, – здесь много даров Русской православной церкви, восемнадцатый-девятнадцатый века.

Только теперь Полина поняла, что ее растревожило во время разговора с усачом – затаенная печаль в его глазах. Он прожил здесь уже немало, гораздо дольше, чем пробыла на Кипре Полина, и это подсказывало ей, что она еще соскучится по дому. Надо лишь дождаться, пока пройдут первые восторги. И тогда непременно вспомнишь, где твой дом.

В следующем зале были выставлены иконы. По центру мраморного пола была выложена целая картина, от которой площадь пола разбегалась в разные стороны и упиралась в стену, кольцом охватывающую зал, так что вошедший посетитель оказывался как бы внутри поставленного на основание цилиндра, мягко подсвеченного невидимыми светильниками, а над его головой парил расписанный купол, совсем как в церкви. Лики святых, знакомые и незнакомые одновременно, без интереса смотрели на Полину со всех сторон. Слишком многих они повидали за прошедшие столетия, чтобы всерьез заинтересоваться Полиной, и вновь, как совсем недавно, она почувствовала себя пылинкой, крохотной частицей, носимой по земле ветром неумолимого времени.

– Здесь должна быть церковь, – едва слышно прошептала она.

Антон молча кивнул ей в ответ. Полина жестом дала ему понять, что хочет попасть туда.

Церковь поразила Полину роскошью золотого иконостаса, в котором отражалось дрожащее пламя горящих свечей. Служитель в темном одеянии, стараясь оставаться незамеченным, задумчиво перебирал четки. Полина зажгла две свечи, поставила их рядом с другими, уже успевшими оплыть, и долго стояла неподвижно, склонив голову, – печально-тихая. Она вспомнила маму, еще живую, – та улыбалась и гладила дочь по волосам, а Полине было девять или десять лет. Тепло и солнечно вокруг, и руки мамы легки и нежны, прикосновения только угадываются. «Полинушка», – шептала мама, и сейчас Полина любила и маму, и ее руки, и себя, и свое чудесное имя, которое мама с такой нежностью произносила. Потом в ее воспоминаниях появился отец, но он никогда, даже когда Полина была маленькой, Полинушкой ее не называл, ей все это вдруг вспомнилось, она подняла голову и увидела прямо перед собой странного вида икону, на которую не обратила поначалу внимания. Саму икону, собственно, она и не видела, поскольку одна ее половина была прикрыта серебряным окладом, а другая задрапирована материей, так что икона была полностью скрыта от взоров.

Полина повернула голову и вопросительно посмотрела на Антона.

– По преданию, апостол Лука собственноручно написал эту икону с самой Богоматери, – сказал Антон. – Она считается чудотворной, и ее лик открывают только в засушливый год, когда икону несут на вершину горы и просят у неба дождя, но и тогда никто не смеет взглянуть на икону.