Текст книги "Ленинградская бойня. Страшная правда о Блокаде"

Автор книги: Владимир Бешанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Интересно, что финским командирам, столь лихо вернувшим себе линию Маннергейма, о которую в кровавых соплях Красная Армия билась три месяца, боевого опыта вполне хватает. Герой Халхин-Гола все еще учится, добирает опыта.

На Тосненском рубеже продолжала «учиться» 4-я дивизия народного ополчения. И здесь приказы о наступлении следовали один за другим – с одними и теми же задачами, с теми же ограниченными силами:

21 сентября: «4-й ДНО овладеть Ивановское, Покровское, выбить противника из противотанкового рва южнее Кол-пино»;

23 сентября: «4-й ДНО овладеть противотанковым рвом в районе Колпинская колония, переправами в Усть-Тосно»;

25 сентября: «86-й дивизии (бывшей 4-й ДНО) с броне-площадками овладеть противотанковым рвом, форсировать реку Тосну, овладеть Ивановское».

Ров этот начинался от поселка Ям-Ижора на Московском шоссе, пересекал Октябрьскую и Кировскую железные дороги и за заводом «Ленспиртстрой» выходил к Неве. Только 2,5 км северного участка рва до грунтовой дороги на Ивановское находились в руках советских войск, остальные 8,5 км, до самого шоссе, оказались у немцев.

В конце месяца к штурму противотанкового рва присоединили свои усилия снятые с Ораниенбаумского плацдарма 268-я и 125-я стрелковые дивизии. Всем им противостояла 122-я пехотная дивизия генерала Махольца.

Правее, от Колпино до Пулково, таким же макаром сражались со 121-й пехотной дивизией противника 168, 90 и 70-я стрелковые дивизии, 84-й и 86-й танковые батальоны 55-й армии. Потери армии только на участке от Колпино до Невы в сентябре 1941 года составили более 17 тысяч человек. Дивизия полковника Бондарева в боях за Слуцк потеряла 7477 бойцов – почти весь свой состав. Жуков в мемуарах дивизию похвалил, как «особенно отличившуюся». Непрерывно атакующим дивизиям неизменно придавали «уверенности в силах» развернутые во втором эшелоне армии семь пулеметно-артиллерийских батальонов и четыре заградительных отряда.

Все это полководческое убожество нам 60 лет подают как великую победу великого стратегического гения. Была ли победа? Была, несомненно. Но есть ли чем гордиться полководцу? К слову, большие потери и одновременно недостаточная «пробивная сила» советских дивизий в наступлении была заложена в Боевом Уставе. Писавшие его генералы, фантазируя на темы будущей Большой войны, видимо, представляли наполеоновские «большие батальоны» и венцом атаки считали штыковой удар пехотных масс. («На то у винтовок и ложи, чтобы бить фашиста по роже!» «Штыком фашистов коли, гони их с родной земли!») Стрелковая дивизия, получая для наступления полосу в один километр, выстраивала свои полки в два эшелона, стрелковый полк ставил три батальона один в затылок другому. Лишь провоевав год с лишним, разобрались: «Таким образом, советская стрелковая дивизия, «построенная для наступления, имела в первом эшелоне атаки 8 стрелковых рот из 27. Остальные 19 рот, располагаясь за первым эшелоном на глубину до 2 км, покрывают поле боя сплошными боевыми порядками и полностью лишаются возможности использовать свои огневые средства. В результате этого мы имеем, во-первых, исключительно большие, ничем не оправдываемые потери в личном составе и огневых средствах от огня артиллерии, минометов и авиации противника, которые несут прежде всего подразделения вторых и третьих эшелонов еще до вступления их в бой, ввиду чего наступление часто захлебывается у нас на первом же этапе, и во-вторых, вынужденное бездействие свыше трети всех пехотных огневых средств дивизии… При этом подразделения вторых и третьих эшелонов, принимая на себя основной огонь минометов, артиллерии и авиации противника, чтобы не нести больших потерь, вынуждены прижиматься к впереди идущим эшелонам, а затем по той же причине и вливаться в их боевые порядки. А это ведет к неизбежному перемешиванию боевых порядков первого эшелона с последующими, к превращению их в толпу и к невозможности управлять ими».

Поставим сзади заградотряды и получим знаменитую «русскую атаку». Для противника такая тактика – просто подарок, ведь немцы главным как раз считали не захват территории, а уничтожение живой силы. Но тщетно искать хоть каких «размышлений» о тактике боя у Жукова. Он незамысловато считал, что «всего» должно быть много.

В разговоре с маршалом Шапошниковым, состоявшимся 14 сентября, Георгий Константинович сетовал, что принял на Ленинградском фронте всего 268 самолетов, как-то позабыв про 287 машин Балтийского флота, в их числе 170 истребителей, 61 бомбардировщик и штурмовик, и почти 300 истребителей 7-го авиакорпуса, регулярно привлекавшихся для прикрытия боевых порядков войск фронта и нанесения штурмовых ударов.

Ленинградские предприятия с июля по декабрь 1941 года изготовили 713 танков, 480 бронемашин, 58 бронепоездов и бронеплощадок, свыше 3 тысяч полковых и противотанковых пушек, около 10 тысяч минометов, свыше 3 миллионов снарядов и мин. Все это попадало на фронт практически мгновенно. С конца августа, согласно решению ГКО, вся бронетанковая продукция оставалась в распоряжении Ленинградского фронта. Потеряв безвозвратно в августе 273 танка и 55 бронемашин, а в сентябре – соответственно 262 и 43, к началу октября Ленфронт имел 339 танков, половину из которых составляли КВ и Т-34, и 162 бронеавтомобиля. На базе 1-й Краснознаменной танковой дивизии была сформирована 123-я отдельная танковая бригада (46 танков КВ), на базе 24-й танковой дивизии и других частей – 124-я и 125-я танковые бригады. Последняя отличалась по составу вооружения и имела 26 машин типа КВ и 11 самоходных 76-мм установок на базе танка Т-26. В сентябре же были созданы и семь отдельных танковых батальонов непосредственной поддержки пехоты.

Балтийский флот для содействия сухопутным войскам выделил 345 стволов морской артиллерии калибра от 100 до 406 мм, в сентябре выпустивших по противнику свыше 25 тысяч снарядов. В систему ПВО Ленинграда были включены 349 флотских зенитных орудий. С кораблей на сухопутный фронт сошли 68 тысяч моряков.

Германское командование отчетливо представляло значение флота, и прежде всего крупных артиллерийских кораблей, в обороне Ленинграда и в связи с этим предприняло во второй половине сентября воздушную операцию с целью уничтожения базировавшихся в Кронштадте морских сил. Для 2-й эскадры штурмовой авиации Люфтваффе, которой командовал оберет Оскар Динорт, боевые корабли стали главной целью. Первый удар по Кронштадту группа из пятнадцати Ю-87 нанесла 19 сентября. Затем массированные налеты были предприняты 21, 22, 23 и 27 сентября. Они сопровождались артиллерийскими обстрелами кораблей, стоявших на Неве, в морском порту, в морском канале. Многочисленные советские зенитки отвечали плотным заградительным огнем. Самый титулованный ас Третьего рейха Ганс Рудель вспоминал: «Оборона была просто убийственной, нигде потом в ходе войны я не видел ничего подобного», но ничто не смогло остановить пилотов «штук», ветеранов польской, французской, балканской кампаний и битвы за Крит.

В результате прямыми попаданиями бомб крупного калибра был потоплен лидер «Минск», сторожевой корабль «Вихрь», подводная лодка М-74, тральщики № 31, 33 и 53, транспорт, буксир. Затонул эсминец «Стерегущий». Получили повреждения линкор «Октябрьская революция», в который пикировщики влепили шесть авиабомб, крейсер «Киров», эсминцы «Сильный», «Гордый» и «Грозящий», заградитель, ряд других кораблей и судов. У линкора «Марат» в результате попадания двух 500-килограммовых бомб и последовавшей вслед за этим детонации боезапаса оторвало всю носовую часть вместе с дымовой трубой и многоярусной надстройкой. Оставшаяся часть корпуса легла на грунт Кронштадтской гавани. Погибли 326 членов экипажа, включая командира корабля капитана 2 ранга П.К. Иванова и старпома капитана 3 ранга B.C. Чуфистова. Искалеченный линкор так никогда и не был введен в строй.

Даже такой оптимист, как адмирал Трибуц, признает, что Балтийский флот понес тяжелые потери. Один лишь маршал Жуков, успевший побывать и начальником Генерального штаба, и министром обороны, но так до конца жизни и не понявший, зачем вообще нужен флот, и считавший, видимо, что эскадренный миноносец – это нечто вроде большого плавающего танка или бронепоезда, авторитетно написал: «…существенный ущерб флоту нанесен не был». Понятнее, в свете пропагандистской войны, выглядит сообщение Советского информбюро от 24 сентября, в ответ на удивительно точную сводку немецкого командования об успехах своей авиации, выдавшее разухабистое опровержение под заголовком «Фашистская брехня о советских потерях»: «Врет – себя не помнит», – говорит русская пословица. Так получилось и с гитлеровской брехней. Незачем говорить о том, что никаких «кораблей советского флота» гитлеровцы не потопили и советских пароходов не подожгли».

Фашистская басня – чепуха на масле.

Солдаты у Гитлера вшивы, сводки у Геббельса лживы, – туповато острили наши политработники-затейники. Немецкая агитация отличалась не меньшей дубовостью: «Бей жида политрука, морда просит кирпича».

Как подметила Л. Осипова: «И наши партийцы, и немецкие, ну совершенно одинаковы по узости кругозора и общей безграмотности. Только немцы упитаннее и воротнички чище».

Если 20 сентября в штабе группы армий «Север» фиксировали жалобы генерала Кюхлера на «большой урон от огня тяжелой артиллерии русских боевых кораблей, которые ежедневно выводят из строя около сотни солдат», то уже 23-го отмечали: «Огонь вражеской корабельной артиллерии значительно ослаб», а 38-й армейский корпус, «к нашей радости, продвинулся».

25 сентября фельдмаршал фон Лееб вынужден был сообщить в ОКХ, что имеющимися силами продолжать наступление он не может:

«Нам крайне необходимо подкрепление… Главное командование переоценивает обстановку в группе армий «Север», характеризуя ее как абсолютно благоприятную. Оно требует овладеть ближним рубежом окружения. В действительности же группа армий уже полностью перешла к обороне».

На следующий день он выразил сомнение в способности 39-го моторизованного корпуса удержать Шлиссельбург и охарактеризовал положение как кризисное. Большинство немецких соединений потеряло под Ленинградом 60–70 % людей и техники и утратило возможность вести дальнейшие наступательные действия по овладению городом.

26 сентября маршала Кулика, заявившего, что наличными силами станцию Мга не взять, отозвали в Москву, а 54-ю армию подчинили Ленинградскому фронту. Ее командующим стал жуковский выдвиженец генерал-лейтенант М.С. Хозин.

С 29 сентября немецкая авиация прекратила налеты на объекты Кронштадта, оставив их на откуп артиллерии. К этому времени Балтийский флот по количеству боевых единиц сократился ровно наполовину: погибли 1 линкор, 1 крейсер, 1 лидер, 13 эсминцев, 20 подводных лодок, 4 сторожевых корабля, 1 минный заградитель и 26 тральщиков.

Так закончился первый и единственный штурм города. Он был отбит дорогой ценой. С 23 августа по 30 сентября общие потери войск Ленинградского фронта составили 116 тысяч человек, из них безвозвратные – 65 тысяч. Противник – наступающая сторона – потерял как минимум в пять раз меньше. Но назначенный Леебом бал в гостинице «Астория» пришлось отменить.

Вообще-то Гитлер, учитывая опыт Мадрида и Варшавы, с самого начала был противником прямого штурма, считая, что уличные бои в мегаполисе, превращенном в крепость, разделенном на узлы сопротивления, имеющем развитую сеть подземных коммуникаций, множество каналов и прочных каменных зданий, оборудованных огневыми точками, снайперскими позициями и приспособленных для круговой обороны, прикрытых заграждениями и минными ловушками, где в переулке даже необученному бойцу достаточно бутылки с «коктейлем Молотова», чтобы сжечь танк или бронемашину, – такие бои способны поглотить и перемолоть целые германские корпуса. Фюрер мыслил категориями современной войны и был абсолютно прав, но лишь теоретически, потому что всего этого в Ленинграде не было. Летом – осенью 1941 года и вплоть до Сталинграда Красная Армия не умела и не вела уличных боев, все города – Минск, Ригу, Киев, Смоленск и многие другие – после падения полевых рубежей она сдавала без боя, вывозя или уничтожая материальные ценности. Их оборона нашей военной доктриной и уставами не была предусмотрена. Точно так же и в Ленинграде никаких фортификационных работ по превращению его в гигантский укрепленный район не проводилось, он не был крепостью, и в сентябре у фон Лееба был реальный и, как показали дальнейшие события, единственный шанс захватить город. (Можно было бы предположить, что советским генералам, «плоти от плоти трудового народа», было жалко превращать в арену сражений советские города и веси, подвергая бедствиям мирное население, но ведь при этом они, применяя тактику «выжженной земли», их взрывали, расстреливали из орудий и поджигали силами специально сформированных команд «факельщиков». Зато весной 1945 года мы своего шанса не упустили, никаких блокад затевать не стали и положили за Берлин 360 тысяч человек, потеряли 2000 танков, а оно того стоило?)

Г.К. Жукову повезло, и за ним закрепилась слава спасителя Ленинграда. Эта слава оправдала все: и бессудные расстрелы, и драконовские приказы, и «расточительный» метод ведения войны.

Даже такой разумный человек, как маршал авиации А.Е. Голованов, в послевоенных беседах с писателем Ф.И. Чуевым восхищался твердостью Жукова и его полководческими качествами: «Не зря Сталин послал его в Ленинград вместо Ворошилова, и он, применив там силу, справился! Ведь он расстреливал там целые отступавшие наши батальоны! Он, как Ворошилов, не бегал с пистолетом в руке, не водил сам бойцов в атаку, а поставил пулеметный заслон – и по отступавшим, по своим! Но скажу, что на его месте я точно так же поступил бы, коли решается судьба страны». Из вышесказанного можно бы предположить, что с фронта, бросая оружия, бежали целые батальоны, а верный присяге Жуков пулеметными заслонами «возвращал войскам уверенность» и «спасал страну». На самом деле это расстреливались остатки частей, отходивших после очередной неудачной самоубийственной атаки на какой-нибудь «бугор» (писатель-фронтовик Виктор Астафьев в переписке с Вячеславом Кондратьевым назвал нашего «самого великого» полководца «браконьером русского народа»).

При этом как-то «забылось», что Жукова посылали в Ленинград совсем с другой задачей – прорвать блокаду, которую он не решил.

Ленинградская стратегическая оборонительная операция заканчивалась, 18-я германская армия стала зарываться в землю. Полная блокада так и не была установлена. Группа армий «Север» не только не смогла захватить Ленинград, но и оказалась надолго прикованной к нему. В то же время и на московском направлении дивизии Рейнгардта особой роли не сыграли: «Получилась почти десятидневная задержка в передислокации группы Гепнера на юг – и это в то время, когда даже сутки начинали принимать огромное значение. И когда немецкие танки ушли от Ленинграда, они были не в состоянии воевать. Им требовалось восстановление, пополнение и отдых. Иначе говоря, им нужно было время».

В сражение на дальних и ближних подступах к Ленинграду советской стороной было брошено 65 дивизий, более 700 тысяч человек. К 30 сентября потери составили почти половину – 345 тысяч командиров и красноармейцев, из них 214 тысяч – безвозвратно. Кроме того, противник захватил либо уничтожил 1492 танка, 9885 орудий и минометов, 1702 самолета. Ценой этих потерь Ленинград закрыл путь вермахту на северо-западном участке советско-германского фронта.

Глава 5
БЛОКАДА И КОНТРБЛОКАДА
(октябрь – декабрь 1941 года)

Положение осажденного Ленинграда и защищавших его войск все время ухудшалось. Огромный город, а также фронт нуждались в своевременном поступлении продовольствия, боеприпасов и других видов обеспечения. Близость линии фронта к жилым кварталам использовалась вермахтом для методичного варварского уничтожения населения и разрушения города. Под Ленинград стягивались дальнобойные пушки, создавалась специальная группировка осадной артиллерии.

Немцы считали, что падение Ленинграда в таких условиях предрешено. Давая показания на Нюрнбергском процессе, Лееб сказал:

«Было что-то сверхъестественное в том, что непосредственно за линией фронта находится миллионный город… Связь с центральной частью России была лишь по Ладожскому озеру. Но воздушная разведка доложила, что судоходство на Ладожском озере осуществляется в минимальных размерах. То есть таким образом невозможно было прокормить город. Должен был наступить день, когда город сдастся».

Поэтому уже 17 сентября 1941 года фельдмаршал задумался: «Как поступить с самим городом: следует ли принять его капитуляцию, нужно ли его полностью разрушить или же он должен вымереть от голода? Пока на этот счет, к сожалению, нет решения фюрера».

В штабе 18-й армии разрабатывались различные варианты избавления от гражданского населения. В одном предлагалось Ленинград надежно блокировать и дождаться, пока все жители умрут. Такое решение имело определенные минусы: давало эффектный козырь для антигитлеровской пропаганды и могло отрицательно повлиять на «нервную систему и внутреннее самообладание» солдат вермахта. Другой вариант предполагал пропустить гражданское население через линию фронта и получить два миллиона голодающих в собственном тылу, кормить «недочеловеков» в любом случае не собирались. При любом раскладе неизменными оставались два постулата: «Мы не занимаем город и не кормим его население». Предлагалось еще третье решение: в случае капитуляции армии создать огороженный забором коридор вдоль берега Ладожского озера и позволить женщинам и детям уйти на восток, в русский тыл, если, конечно, Сталин на это согласится.

Наконец, последовало решение Гитлера – капитуляцию не принимать, всех уморить, «осиное гнездо» разрушить. В директиве от 29 сентября говорилось:

«Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли. После поражения Советской России нет никакого интереса для дальнейшего существования этого большого населенного пункта. Финляндия точно так же заявила о своей незаинтересованности в дальнейшем существовании города непосредственно у ее новой границы… Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты».

Начальник оперативного отдела ОКВ генерал А. Йодль 7 октября информировал Главнокомандующего сухопутных сил генерал-фельдмаршала фон Браухича о том, что капитуляция Москвы и Ленинграда не должна приниматься: «Следует ожидать больших опасений от эпидемий. Поэтому ни один немецкий солдат не должен вступить в город. Кто покинет город против наших линий, должен быть отогнан назад огнем… Недопустимо рисковать жизнью немецкого солдата для спасения русских городов от огня, точно так же, как нельзя кормить их за счет германской родины».

Советские историки пишут, что Геббельс для оправдания этой акции получил указание представить мировой общественности некий «русский план», согласно которому советские власти сами намеревались уничтожить Ленинград. Но якобы даже министр имперской пропаганды не сумел состряпать такую фальшивку. Думается, Геббельсу ничего не нужно было фабриковать – он знал.

6 сентября Сталин утвердил «План мероприятий на случай вынужденного отхода из Ленинграда по кораблям и судам», предусматривавший тотальное уничтожение Балтийского флота, разрушение «с максимальной степенью» и на возможно длительный период судостроительных заводов, причалов, складов и портовых сооружений, закупорку фарватеров, гаваней и каналов. Началось «конспиративное» минирование объектов, о чем, конечно, было известно всем морякам. Некоторые предлагали не взрывать корабли, а интернироваться в Швецию. Таких «умников» арестовывали и отдавали под трибунал с формулировкой «за намерение сдать немцам корабли Балтийского флота». Уничтожение и затопление «объектов» должно было начаться по сигналу «Хризантема».

Ну, с флотом понятно, спускать флаг перед лицом неприятеля позорно. Хотя Черчилль, опасаясь, что боевые корабли достанутся немцам, даже предлагал Сталину компенсацию за их потопление. Но 13 сентября заместитель наркома внутренних дел В.Н. Меркулов, уполномоченный ГКО «по специальным делам», получил мандат на инспекцию подготовительных мероприятий к уничтожению предприятий, мостов, крупных зданий и других «важных сооружений». Конечно, на весь город не хватило бы никакой взрывчатки, однако одновременному уничтожению подлежало свыше 58 тысяч городских объектов, в том числе 380 основных предприятий, весь подвижный состав, все стационарные энергетические узлы и установки, железнодорожные и трамвайные депо, телеграфные и телефонные станции, установки водоканала, мелькомбинаты, хлебозаводы, мясокомбинаты, холодильники, типографии, банки, ликеро-водочный завод и многое другое, например, Дом Радио и торговый дом «Пассаж».

При каждом райкоме ВКП(б) Ленинграда создавались тройки в составе первого секретаря райкома, начальника райотдела НКВД и представителя инженерных частей РККА. Эти тройки определяли перечень находившихся на территории района предприятий, подлежавших выводу из строя в случае отхода советских войск. На каждом внесенном в список предприятии создавались свои тройки. В них входили: директор, секретарь партийного комитета и начальник секретного отдела. Эти тройки определяли объекты, которые в первую очередь подлежали выводу из строя. Общее руководство специальными мероприятиями было возложено на секретаря горкома ВКП(б) и начальника Управления НКВД Ленинградской области П.Н. Курбаткина. Распоряжение о начале вывода объектов из строя давалось Военным советом фронта с таким расчетом, чтобы эти мероприятия «не были преждевременными, с одной стороны, а с другой – чтобы с их проведением не опоздали».

Взрывчатки действительно катастрофически не хватало, как и специалистов по ее использованию. Поэтому, кроме метода «подрывания», инструкциями было предусмотрено «сжигание» материальных ценностей и «механическое разрушение» (кувалдами) силами рабочих-коммунистов. Далее, как вспоминает директор завода имени Калинина Н.Г. Григорьев: «Весь коллектив завода с винтовками в руках выходит на ближайший рубеж внутренней обороны для отражения немецких атак».

Ликвидации подлежали и запасы продовольствия. Такую проблему, например, решали на мукомольном комбинате имени Ленина: «Мука не поддается сжиганию. Обливание керосином портит только верхний слой муки. Заводу необходимо дать указание о комбинированном уничтожении муки: обливание бензином, керосином с последующим воспламенением бутылками с горючей смесью».

Сидя на скамье подсудимых в Нюрнберге, генерал Йодль показал, что «варварство русских» было одной из причин нежелания немецкого командования вводить в Ленинград войска: «Незадолго до того русские войска оставили Киев, и едва только мы заняли город, как в нем начались один за другим взрывы чудовищной силы. Большая часть внутреннего города сгорела, 50 тыс. человек остались без крова, немецкие солдаты понесли значительные потери, поскольку подрывались большие массы взрывчатых веществ… Приказ преследовал только одну цель – оградить немецкие войска от таких катастроф, ибо в Харькове и Киеве взлетали на воздух целые штабы».

Советская военная литература весьма гордится этими «спецоперациями», в ходе которых впервые были применены мощные радиофугасы, умалчивая о том, что на воздух взлетело не конкретное здание вражеского штаба, а весь Крещатик. Кстати, из Ленинграда тоже неслись радиосигналы в оставленные немцам города: так, в августе были взорваны «три крупнейших здания» в Стругах Красных, под которые саперы заблаговременно заложили 250-килограммовые заряды.

В городе на Неве под «объекты» успели заложить 325 тонн взрывчатки.

Как заявил адмирал Трибуц адмиралу Пантелееву: «Если противник ворвется в город, он погибнет под его руинами». Жителей, естественно, в подробности секретнейшей операции не посвящали. Работникам милиции, в ходе оперативно-розыскных мероприятий обнаруживавшим в подвалах зданий взрывчатку и детонаторы, было приказано «внимания не обращать».

Вот и выходит, что Гитлер думал о победе, Сталин принимал меры на случай поражения, но мысли обоих диктаторов текли в одном направлении: и тот и другой обрекали город и жителей на гибель. «Если все это так, – комментировал первые публикации об операции «Д» писатель Даниил Гранин, – то становится понятным, почему городские власти не заготовили запасов продовольствия. Они были заняты минированием».

И зачем Геббельсу что-то выдумывать, если абвер, проанализировав материалы допросов военнопленных, уже 21 сентября сообщал: «Проведено крупномасштабное минирование города», 2 октября: «Сообщают, что предусматривается подрыв наиболее важных объектов. В городе заложены мощные взрывные устройства», 6 октября: «Предприятия, мосты, а также, по-видимому, канализация, как сообщается, заминированы и подготовлены к взрыву представителями центральных органов». 24 октября датируется доклад начальника полиции безопасности, в котором, в частности, говорится: «По данным заслуживающего доверия инженера, ряд высотных зданий на Международном проспекте снабжен взрывными зарядами. Подтверждается намерение забаррикадировать город в случае входа немецких войск путем взрыва этих зданий».

Еще одна байка из тех, кои Жуков после войны щедро скармливал писателю Константину Симонову – о том, как он спас Балтийский флот: «Прилетев в Ленинград, я сразу попал на заседание Военного совета. Моряки обсуждали вопрос, в каком порядке им рвать корабли, чтобы они не достались немцам. Я сказал командующему флотом Трибуну: «Вот мой мандат», – и протянул ему записку, написанную товарищем Сталиным, где были определены мои полномочия. «Как командующий фронтом, запрещаю вам это. Во-первых, извольте разминировать корабли, чтобы они сами не взорвались, а во-вторых, подведите их ближе к городу, чтобы они могли стрелять всей своей артиллерией». Они, видите ли, обсуждали вопрос о минировании кораблей, а на них, на этих кораблях, было сорок боекомплектов. Я сказал им: «Как вообще и можно минировать корабли? Да, возможно, они погибнут. Но если так, то они должны погибнуть только в бою, стреляя». Наши военные историки, как правило, отставные полковники, воспринимающие «Воспоминания и размышления» как некую Библию войны, вне себя от умиления жуковской принципиальностью: «Жуков, по существу, отменил решение Сталина. Последний узнал об этом от A.A. Жданова. Однако Верховный не мог не оценить смелости и дальновидности нового командующего фронтом и дал понять, что пусть останется так, как решил Жуков».

Как бы не так! 20 сентября на стол Жукова легло донесение начальника 3-го отдела КБФ: «Подготовка спецоперации по уничтожению плавсредств и боевых единиц проходит весьма неорганизованно… 18 сентября с.г. неожиданно по флоту был дан сигнал «Тюльпан», что по ТУСу, установленному для спецопераций, означает – прекратить проведение мероприятий по уничтожению. Вскоре выяснилось, что этот сигнал был дан по таблице артиллерийских переговоров, означающий – немедленно прекратить огонь. Мероприятия по подготовке спецоперации, с одной стороны, в большинстве случаев передоверены второстепенным людям, и с другой, – приняли широкую огласку. В результате этого отмечено наличие отрицательных настроений, предрешающих печальный исход обороны Ленинграда». Резолюция командующего фронтом на документе: «т. Исакову. 1. Срочно расследовать, арестовать провокаторов. 2. Доложите, почему такая ответственная работа проходит преступно плохо. ЖУКОВ».

Так дальновидный и смелый Георгий Константинович «отменял» решения Сталина. Любопытно, что было бы, если б артиллеристы дали какой-нибудь другой сигнал, например «Хризантема»?

О наших приготовлениях знали многие ленинградцы, шила в мешке не утаишь, они скорее питали заблуждения относительно намерений нацистов, не слишком веря сообщениям изолгавшейся советской пропаганды о зверствах, чинимых на оккупированных территориях, и наивно полагая немцев «культурной нацией».

В любом случае ленинградцам «деться было некуда». Оставалось только сражаться и выжить.

К началу октября немцы отказались от мысли взять город штурмом и перешли к позиционной борьбе. Но даже когда под Ленинградом перестали действовать танковые соединения и резко упала активность Люфтваффе, Жуков продолжал контратаковать в районе Пулково и Петергофа.

В конце сентября Георгий Константинович решил организовать всеобщее наступление. Главный удар должна была наносить 55-я армия в составе шести дивизий и двух танковых бригад. Причем правым флангом она должна была освободить Пушкин и Слуцк, а левым – выйти к Тосно И ВО взаимодействии с армией Хозина, наступавшей четырьмя дивизиями, окружить и уничтожить мгинскую группировку противника.

На правом крыле фронта 42-й и 8-й армиям предстояло ударить шестью дивизиями и одной бригадой в направлении Знаменка, Урицк, Новый Петергоф. В помощь пехоте, наступающей в лоб на созданный немцами укрепрайон, Жуков решил высадить морские десанты на южное побережье Невской губы. При их планировании начальник штаба флота контр-адмирал Ю.Ф. Ралль высказался за высадку, но только при поддержке корабельной артиллерии. Командующий фронтом с этим не согласился, мотивируя тем, что предварительная обработка плацдармов демаскирует десант. На том и порешили. Десанты высаживались по команде штаба фронта, внезапно как для немцев, так и для командования Ленинградской военно-морской базы, которое должно было их организовывать, без подготовки, без предварительной разведки, при полном отсутствии сведений о противнике. Просто вечером командующий фронтом вызвал к себе адмирала Пантелеева и, ткнув карандашом в карту, приказал на рассвете: «Вот сюда высадить роту матросов навстречу сорок второй армии. Никаких там десантных операций не выдумывать. Действовать быстро и скрытно. Перевезите мне роту, и все».

1 октября 44-я стрелковая дивизия 42-й армии совместно с 6-й бригадой морской пехоты и 124-й танковой бригадой вновь начали бои за Урицк, Старо-Паново, Ивановку, Сосновую Поляну. 13-я дивизия генерал-майора Зайцева вела активные боевые действия у Кискино и Верхнее Кой-ерово. Одновременно в тыл врага, в Петергофе и Стрельне, были высажены отряды, сформированные из роты морских пехотинцев 6-й бригады. Десантники успешно продвинулись в глубину прибрежной полосы, однако, не получив поддержки сухопутных войск и не имея связи, были уничтожены. В ночь на 3 октября катера охраны водного района Ленинградской ВМБ «перевезли» и высадили восточнее стрельнинского завода «Пишмаш» усиленную роту из состава той же 6-й бригады морской пехоты. Десант высадился благополучно, углубился на захваченную противником территорию, затем попал в окружение и погиб.