Текст книги "Красный блицкриг"

Автор книги: Владимир Бешанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Владимир Бешанов
«Красный блицкриг»

Вступление

«Свою задачу как министр иностранных дел я видел в том, чтобы как можно больше расширить пределы нашего Отечества. И, кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей».

В.М. Молотов

Одной фразой всесоюзный пенсионер В.М. Молотов, вспоминая дела давно минувших дней, охарактеризовал суть большевистской внутренней и внешней политики, неизменной целью которой являлось создание Всемирной Республики Советов. Этой цели великий диктатор XX века И.В. Сталин посвятил свою жизнь без остатка, к ней он последовательно и упорно двигался все годы. Ради нее творились беспредел коллективизации и чудеса индустриализации, грабились церкви и швырялся миллионами Коминтерн, продавалось масло и покупались пушки, проводились чистки и совершались рекорды, уничтожалась оппозиция и гнили на приисках «каэры», подписывались и разрывались союзы и договоры, и, поскольку «свободное объединение наций в социализме» невозможно «без упорной борьбы социалистических республик с отсталыми государствами», десятками тысяч производились танки и самолеты. Все остальное – призывы к миру, борьба за «коллективную безопасность», крики об обороне, – как говаривал Иосиф Виссарионович: «Вуаль, вуаль… Все государства маскируются».

Только через призму заветной Цели становится понятна логика предвоенных решений и поступков Вождя всех народов. В том числе смысл изменивших судьбу мира договоренностей с другим диктатором, злейшим врагом коммунизма – Адольфом Гитлером. Символом целого пакета документов, которые и сегодня не все доступны изучению, а возможно, уже и не существуют, стал советско-германский пакт о ненападении, подписанный 23 августа 1939 года.

Ученые мужи из Института всеобщей истории Академии наук СССР почти полвека восхваляли мудрость и дальновидность этого решения, позволившего, «опираясь на ленинские принципы внешней политики и используя межимпериалистические противоречия, сорвать коварные планы поджигателей войны». Подписание пакта о ненападении «обнажило глубокий раскол в капиталистическом мире», позволило отсрочить германское нашествие и значительно отодвинуть на запад советскую границу, отчего безопасность страны сильно «укрепилась».

Не надо быть академиком, чтобы разглядеть перепевы сталинской версии. 3 июля 1941 года, оправившись от первого потрясения, вызванного «вероломством» агрессора, И.В. Сталин оправдывался перед «братьями и сестрами» именно этими аргументами: «Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со стороны Советского правительства ошибка? Конечно, нет! Пакт о ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 году. Могло ли Советское правительство отказаться от такого предложения? Я думаю, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой, если во главе этой державы стоят даже такие изверги и людоеды, как Гитлер и Риббентроп. И это, конечно, при одном непременном условии – если мирное соглашение не задевает ни прямо, ни косвенно территориальной целостности, независимости и чести миролюбивого государства. Как известно, пакт о ненападении между СССР и Германией является именно таким пактом. Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистекая Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии».

Как мы «подготовили свои силы для отпора» – это отдельная тема. Но Иосиф Виссарионович и вправду оказался в выигрыше, передвинув границы СССР на 300–350 километров, «никого не задевая». Так ведь и Гитлер внакладе не остался.

Советско-германский «Договор о дружбе и границе», широко публиковавшийся в советской печати, после войны был изъят из оборота и ни в какие «истории» и энциклопедии не попал. К примеру, дипломатический словарь 3 подробностях описывает процедуру урегулирования конфликта, возникшего в 1924 году, «в связи с налетом германских полицейских на торгпредство СССР в Берлине», а договор о Дружбе не удостоился даже упоминания. Как и заявление Молотова о преступности войны с гитлеризмом. Существование тайных протоколов о разграничении сфер интересов между Третьим Рейхом и «Родиной победившего пролетариата» нашими политиками, историками и дипломатами отрицалось категорически, с пеной у рта. Хотя на Западе о них знала каждая собака – американцы опубликовали архивы германского МИДа еще в 1946 году – и «погрязнув в болоте фальсификации, распространяли небылицы о договоре и целях Советского Союза». Какой академический, однако, стиль.

Одной из основных задач советской делегации на Нюрнбергском процессе, кроме разоблачения преступлений нацистов, было составление перечня тем, обсуждение которых «неприемлемо с точки зрения СССР» – дабы победители «не стали объектом критики со стороны подсудимых». Среди вопросов, «недопустимых для обсуждения в суде», выделялись следующие:

Отношение СССР к Версальскому мирному договору.

Советско-германский пакт о ненападении 1939 года и все вопросы, имеющие к нему отношение.

Посещение Молотовым Берлина, посещение Риббентропом Москвы.

Вопросы, связанные с общественно-политическим строем СССР.

Советские Прибалтийские республики.

Советско-германское соглашение об обмене немецкого населения Литвы, Латвии и Эстонии с Германией.

Внешняя политика Советского Союза, в частности вопросы о проливах, о якобы территориальных притязаниях СССР.

Балканский вопрос.

Советско-польские отношения (вопросы Западной Украины и Западной Белоруссии).

То есть более половины запретных тем касались предвоенных договоренностей Сталина и Гитлера, которые коммунисты всех последующих поколений продолжали хранить «в строгом секрете».

«По теории психологической вероятности, – писал А. Авторханов, – преступник должен обходить то место, где он когда-то совершил памятное злодеяние. Так поступают и советские историки с «пактом Риббентропа – Молотова». Они его тщательно обходят, когда пишут о предпосылках нападения Германии на СССР. Обходят потому, что заключением этого пакта Сталин прямо-таки злодейски приглашал Гитлера напасть на СССР тем, что, во-первых, создал для Германии территориально-стратегические предпосылки, во-вторых, наперед снабдил Гитлера военно-стратегическим сырьем из запасов СССР, в-третьих, поссорил СССР с западными демократическими державами, желавшими заключить с СССР военный союз против развязки Гитлером Второй мировой войны. Пакт развязывал Гитлеру руки для ведения войны против Запада да еще обеспечивал его жизненно важным для ведения этой войны стратегическим сырьем. Молотов должен был под видом «нейтралитета» поддерживать Гитлера политически, а Микоян под видом «торговли» – экономически».

Именно тесное и взаимовыгодное сотрудничество большевиков «с извергами и людоедами», связанными борьбой на Западе, и позволило Советской стране «обеспечить мир б течение полутора годов». Когда все лимиты «дружбы» были исчерпаны, один подельник, заподозрив другого в неискренности, дал ему по голове, и никакие «мирные соглашения» не могли ему помешать. Но Сталин-то рассчитывал на что-то другое.

До самой могилы всесоюзный пенсионер Молотов «обходил место преступления», утверждая, что никаких тайных протоколов не было. И только под конец, за восемь месяцев до смерти, терзаемый неустанно Феликсом Чуевым, неохотно бросил: «Возможно».

В бурные годы перестройки и крушения Мировой системы социализма протоколы нашлись. Новое поколение специалистов все того же института выяснило, что Сталин в принципе выбрал политически наиболее верное решение, но, перекраивая и передвигая границы, «грубо нарушил ленинские принципы советской внешней политики и международно-правовые обязательства, взятые СССР перед третьими странами». Вот уж действительно: «От ленинской науки крепнут разум и руки». Дескать, тайные протоколы, решающие судьбу других народов за них, – конечно, плохо, но сам пакт – несомненно, хорошо. Забывая о том, что без этих протоколов пакт для Сталина не имел смысла. Без протоколов он его и подписывать не собирался.

Некоторые современные исследователи истолковывают договор с Германией как циничный, но сугубо прагматический документ, мол, все так делали, и Сталин с Молотовым ничем не хуже в раду других политиков того времени: «Жизнь намного разнообразней старых юридических формул, а межгосударственные договоры действуют до тех пор, пока это выгодно». По сути, это то же оправдание вероломства и агрессивности советской внешней политики, только с «реалистической» точки зрения и, кстати, ставящее знак равенства между нацистскими и большевистскими методами. А новым патриотам это ужасно не нравится.

Если помнить о Цели, Сталин все сделал правильно и первую партию с Гитлером разыграл безупречно. А неудобство все равно чувствуется. Суть его сформулировал Д. Кеннан: «Она (Россия) пыталась остаться вне войны на основании сделки с теми, кто, прежде всего, ее вызвал, сделки, которая фактически ускорила и обеспечила ее начало и предусматривала дележ добычи с агрессором как награду за благосклонное согласие в агрессии».

Ощущение, как будто во что-то вляпались. И запах неприятный остался, он до сих пор отравляет атмосферу отношений России с некоторыми из соседей.

Сговор

Крах Версальской системы, ознаменовавшийся подписанием Мюнхенского соглашения в сентябре 1938 года, предвещал неизбежность очередного военного столкновения между великими державами, а также державами, исполнившимися решимости стать великими. Слишком многие из борцов за мир на самом деле страстно войны хотели: Германия, Италия, Япония, Соединенные Штаты и, несомненно, Советский Союз. Фюрер германской нации А. Гитлер, уверовав в стратегию «блицкрига», рассчитывал разбить своих противников поодиночке и обеспечить на тысячу лет гегемонию Третьего Рейха. Скромный советский генсек И.В. Сталин и американский президент Ф. Рузвельт, которых война в Европе устраивала как нельзя более, – выбрать выгодный для себя момент и решить спор о влиянии в мире в свою пользу. Собственные планы имелись у японского микадо и итальянского дуче. Мир был обречен.

Категорически не желали воевать лишь Англия и Франция, рассчитывавшие политическими и экономическими уступками умиротворить Гитлера и канализировать германскую агрессию на восток – и пусть арийцы до посинения сражаются с большевиками. Беда в том, что в интересы Адольфа Алоизовича не входило оказывать услуги западным демократиям. После оккупации Чехословакии на очереди стоял польский вопрос, да и позор Версаля можно было смыть только в Компьенском лесу, хранившем мемориальную плиту с вызывающе наглой надписью: «Здесь 11 ноября 1918 года была побеждена преступная гордость Германской империи…»

В результате к началу 1939 года в Европе сложились два военно-политических блока: англо-французский и итало-германский, каждый из которых оказался заинтересован в соглашении с Советским Союзом, стремление которого играть хоть какую-нибудь роль в европейских делах ранее демонстративно игнорировалось. Официальная советская пропаганда того периода все капиталистическое окружение традиционно клеймила как лютых врагов «родины победившего пролетариата», а главные державы подразделяла на агрессоров (Германия, Италия, Япония) и пособников агрессии (Англия, Франция, США). Однако в Кремле быстро сориентировались в изменившейся обстановке, и 10, марта 1939 года (через пять дней германские войска займут Прагу) Сталин с трибуны XVIII съезда партии недвусмысленно указал, что «Анти-коминтерновский пакт» на самом деле направлен не против СССР, а против Англии, Франции и Соединенных Штатов. Из контекста его речи следовало, что эти же страны, проводящие политику невмешательства, и являются истинными «поджигателями войны», мечтающими ослабить своих соперников, а затем «выступить на сцену со свежими силами». Отсюда – политика Советского Союза должна состоять в том, чтобы и впредь укреплять деловые связи со всеми государствами, «соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками». Таким образом, было положено начало советско-германскому сближению.

В апреле 1939 года с различными лестными предложениями к Москве обратились одновременно Германия, Англия и Франция. Иосиф Виссарионович не торопился. Он получил возможность выбирать, с кем и о чем ему договариваться, поскольку теперь в переговорах с СССР оказались заинтересованы все «игроки». Назревавшая война открывала новые перспективы для усиления влияния Страны Советов в Европе. Поэтому нарком иностранных дел М.М. Литвинов, ориентируя 4 апреля советского полпреда в Германии об общих принципах советской политики, отмечал, что «задержать и приостановить агрессию в Европе без нас невозможно, и чем позднее к нам обратятся за нашей помощью, тем дороже заплатят»:

Наступил период активных дипломатических игрищ.

11 апреля 1939 года Германия предприняла зондаж позиции СССР на предмет улучшения отношений – именно в этот день Гитлер утвердил «Директиву о единой подготовке вооруженных сил к войне на 1939–1940 гг.». Советская сторона продолжала выжидать; В тот же день Лондон запросил Москву, чем она при необходимости сможет помочь Румынии. 14 апреля Франция предложила СССР обменяться письмами о взаимной поддержке в случае нападения Германии на Польшу и Румынию и сообщила о готовности обсудить собственные предложения советского руководства. Тогда же Англия предприняла попытку убедить Москву сделать заявление о поддержке своих западных соседей в случае нападения на них. В ответ 17 апреля Советский Союз предложил англо-французам заключить договор о взаимопомощи. Впрочем, одновременно полпред в Берлине А.Ф. Мерекалов посетил статс-секретаря Министерства иностранных дел Эрнста фон Вайцзеккера и между делом заявил: «Идеологические расхождения… не должны стать камнем преткновения в отношении Германии… С точки зрения России, нет причин, могущих помешать нормальным взаимоотношениям с нами. А, начиная с нормальных, отношения могут становиться все лучше и лучше».

29 апреля Париж выдвинул идею о взаимных обязательствах трех стран на случай войны против Германии. Но в Кремле все больше теряли интерес к этим никакой конкретной выгоды не сулящим предложениям. Тем более что цель «приостановить агрессию в Европе» никоим образом не соответствовала большевистской доктрине, не для того товарищ Сталин тяжко трудился, превращая страну в «базу пролетарской революции». Он хорошо усвоил заветы Ильича: «Окончательно победить можно только в мировом масштабе… Мы живем не только в государстве, но и в системе государств, и существование Советской республики рядом с империалистическими государствами продолжительное время немыслимо. В конце концов, либо одно, либо другое победит». Сам Иосиф Виссарионович прекрасно понимал, что Марксов «социализм» в отдельно взятой стране без наличия «международной революционной перспективы» обречен, и «в случае оттяжки победы социализма в других странах… советская власть разложится, партия переродится». Как раз в апреле 1939-го начальник Политуправления Красной Армии комиссар 1-го ранга Л.3. Мехлис растолковывал пропагандистам Киевского военного округа основы «мирной политики» партии: «Если попытаться кратко, но доходчиво, чтобы поняли широкие массы, сформулировать суть сталинской теории социалистического государства, то надо сказать, что это есть теория ликвидации капиталистического окружения, то есть теория победы мировой пролетарской революции… Рабоче-Крестьянская Красная Армия, интернациональная армия по господствующей в ней идеологии, поможет рабочим стран-агрессоров освободиться от ига фашизма и ликвидирует капиталистическое окружение…»

Тем более глубокими становились реверансы Москвы в адрес Берлина.

3 мая неожиданно для всего дипломатического корпуса Сталин сместил увлеченного переговорами с британцами наркома иностранных дел М.М. Литвинова, по его «собственной просьбе». Назначение на этот пост члена Политбюро ЦК ВКП(б) и председателя Совета Народных Комиссаров СССР В.М. Молотова, «наиболее близкого друга и ближайшего соратника вождя» (не еврея – акцентировал германский посол граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург), немцы однозначно трактовали как признак смены внешнеполитического курса. Тем более что советские полпреды невзначай интересовались у германских коллег, «приведет ли это событие к изменению нашей позиции в отношении Советского Союза». 17 мая советник посольства в Берлине Г.А. Астахов в интимной беседе с заведующим Восточно-Европейской реферантурой Юргеном Шнурре заметил, что «в вопросах международной политики у Германии и Советской России нет никаких причин для трений между двумя странами». Он также «коснулся советско-германских переговоров в том смысле, что при нынешних условиях желательные для Англии результаты вряд ли будут достигнуты».

И в самом деле, переговоры Англии и Франции с СССР, длившиеся пять месяцев, закономерно зашли в тупик. Обе стороны патологически не доверяли другу и не желали связывать себя конкретными обязательствами, погрязнув в тонкостях протокола и толкованиях норм международного права» Одновременно они втайне зондировали Берлин на предмет улучшения отношений, раздела «сфер интересов» и невмешательства в дела. К тому же западные партнеры не слишком опасались Вермахта и были невысокого мнения о боевой мощи РККА. Еще одним камнем преткновения стала Польша, которая громогласно отвергала любой союз с Москвой, требовала гарантий от Запада, проводила частичную мобилизацию и при этом тайно льстилась к Берлину.

«Как проститутка – да извинят меня присутствующие здесь женщины, – иронизировал с трибуны проводник сталинских мыслей в массы Мехлис, – переходит из рук в руки, так Польша отдавалась то Франции, то завязывала серьезный роман с Берлином. Сейчас польская мадам объявила, что она заняла твердую позицию и ищет серьезного партнера, обязательно со средствами. Посмотрим, что выйдет из этого».

Англичане бомбардировали Берлин предложениями о сотрудничестве и разделе «сфер интересов», обещая прекратить переговоры с СССР и в то же время шантажируя немцев самим фактом переговоров – все в духе традиционной британской политики вечных интересов. «Англия – это профессиональный поджигатель войны, но двурушник, но ловкий двурушник, – вещал Мехлис. – Ее политика проста – уничтожать своих вероятных противников чужими руками, втягивая их в войну с кем угодно, особенно с Советами, а я приду к концу самым сильным и буду диктовать».

Фюрер уже твердо решил, что частные английские уступки в принципе проблемы не решают и для завоевания гегемонии в Европе нужна небольшая победоносная война: «Необходимо применение вооруженной силы прежде, чем произойдет последнее крупное столкновение с Западом. Нужно испытать инструмент войны». На майском совещании с руководителями вермахта Гитлер предупредил генералитет: «Национальное объединение немцев, за немногими исключениями, осуществлено. Дальнейшие успехи без кровопролития достигнуты быть не могут».

Но для претворения немецкой мечты – разгрома Франции и «расплаты с пожинателями плодов Версальского диктата» – требовалась покладистая Польша, которая, однако, не изъявила желания поступиться своим суверенитетом и пристегиваться к германской упряжке (нет, поделить с немцами Советскую Украину в Варшаве были бы и не против, но на условиях равноправного партнерства; только зачем рейху под боком еще польская империя). Поэтому с нее и решили начать. «Польша всегда будет стоять на стороне наших врагов, – убедился Гитлер. – Несмотря на соглашение о дружбе, в Польше всегда существовало намерение использовать против нас любую возможность… Первоначально я хотел установить с Польшей приемлемые отношения, чтобы потом начать борьбу против Запада. Однако этот импонирующий мне план оказался неосуществимым, поскольку изменились существенные обстоятельства. Мне стало ясно: при столкновении с Западом Польша нападет на нас в неблагоприятный для нас момент». Чтобы обеспечить успех задуманной акции, следовало Польшу политически изолировать, обеспечить невмешательство в германо-польский конфликт Англии и Франции, а на случай их выступления обеспечить себе тыл и снизить угрозу экономической блокады договором с Советским Союзом. В общем, нужно было сговариваться с «послезавтрашним врагом», со Сталиным.

29 июля 1939 года Берлин предложил Москве учесть советские интересы в Прибалтике и Восточной Европе в обмен на отказ от договора с Францией и Англией. Ну, ей-богу, что они могут реально обещать: «Самое большое – участие в европейской войне, вражду с Германией, но ни одной устраивающей Россию цели. С другой стороны, что можем предложить мы? Нейтралитет и невовлечение в возможный европейский конфликт и, если Москва этого пожелает, германо-русское понимание относительно взаимных интересов, благодаря которому, как и в былые времена, обе страны получат выгоду». Ежедневно в Кремле читали донесения Астахова (кстати, оказался мерзавцем и польским шпионом, пришлось стереть в лагерную пыль): «Конфликт с Польшей назревает в усиливающемся темпе; решающие события могут разразиться в самый короткий срок… Германское правительство, исходя из нашего согласия вести переговоры об улучшении отношений, хотело бы приступить к ним возможно скорее».

Сталин, опасавшийся англо-германского сговора, весьма заинтересовался этой идеей. Он трезво оценивал обстановку и считал более выгодным подписать соглашение с Германией, чтобы выторговать свою долю, обеспечить Гитлеру «зеленый свет» в войне с Западом и самому «прийти к концу самым сильным».

В самом деле, вариантов было не так уж много, и выбор был ясен. Либо защищать идеологически чуждые парламентские демократии и откровенно враждебную Польшу, ничего не получая взамен. Либо договориться с Германией и в союзе с ней запустить процесс «отпадения от империализма ряда новых стран», для начала ближайших соседей. (Собственно говбря, решение созрело еще во время Чехословацкого кризиса, когда «вождю народов» ясно дали понять, что ему отводится лишь роль статиста на подмостках большой европейской политики. Так, 4 октября 1938 года заместитель наркома внутренних дел В.П. Потемкин в беседе с французским послом в Берлине обронил, что в сложившейся ситуации единственным выходом для СССР может оказаться раздел Польши во взаимодействии с Германией.)

19 августа Берлин получил текст советского проекта будущего соглашения. С постскриптумом: «Настоящий договор вступает в силу только в случае одновременного подписания специального протокола по внешнеполитическим вопросам, представляющим интерес для Высоких Договаривающихся Сторон».

Через четыре дня в Москву прилетел «супердипломат» Иоахим фон Риббентроп, и в ходе переговоров со Сталиным и Молотовым в ночь на 24 августа были подписаны стандартный пакт о ненападении (хотя достаточно курьезен сам факт подписания договора о «неагрессии» между государствами, не имеющими общей границы, – пока) сроком на десять лет (в Лондоне в этот же день безуспешно ждали прилета Германа Геринга с аналогичной миссией) и, самое главное, дополнительный протокол к нему, определивший советскую часть «пирога»:

«При подписании договора о ненападении между Гермат ныей и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся представители обеих Сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:

В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы интересов Германии и СССР. При этом заинтересованность Литвы в районе Вильно признается обеими Сторонами.

В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарев, Висла и Сан.

Вопрос о том, является ли желательным в обоюдных интересах сохранение Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно решен лишь ходом будущих политических событий.

В любом случае, оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.

Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. Германская сторона ясно заявляет о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.

Данный протокол будет сохраняться обеими Сторонами в строгом секрете».

Военные делегации Англии и Франции покинули Москву ни с чем.

По мнению Троцкого, кроме всего прочего: «Союз с Гитлером давал Сталину удовлетворение того чувства, которое господствует у него над всеми другими: чувства мести. Вести военные переговоры с наци во время присутствия в Москве дружественных военных миссий Франции и Англии, обмануть Лондон и Париж, возвестить неожиданно пакт с Гитлером – во всем этом ясно видно желание унизить правительство Англии, отомстить Англии за те унижения, которым оно подвергло Кремль в, период, когда Чемберлен развивал свой неудачный роман с Гитлером».

Да что говорить, Адольф Алоизович и в самом деле человек был симпатичный, понятный, не то что всякие Даладье. И какая близость мировоззрения: «Те, кто утверждает, что революция не закончена, – дураки. К сожалению, у нас в движении есть люди, которые понимают под революцией постоянный хаос… Главное – подбор людей способных и со слепым повиновением претворяющих в жизнь правительственные распоряжения. Партия – это своего рода орден… Фюрер должен быть один… Сплоченность внутри движения должна быть небывало крепкой. Мы не имеем права вести борьбу между собой… Поэтому никаких ненужных дискуссий!» А как лихо фюрер организовал своим «старым борцам» «ночь длинных ножей»! Что ни говорите, Гитлер – «великий стратег революции». Риббентроп позднее вспоминал, что среди кремлевских большевиков чувствовал себя, как в кругу старых партийных товарищей.

Неудивительно, что западные политики тем более не видели особой разницы между германским фюрером и советским Генеральным секретарем. На их взгляд: «Россия Сталина никогда не была подходящим партнером для Запада в деле сопротивления фашизму. В эти годы Россия сама являлась местом кошмарных оргий современного тоталитаризма… Ее цели не соответствовали целям западной демократии».

Оба диктатора остались довольны собой и друг другом. Весьма.

«Теперь весь мир у меня в кармане!» – стучал кулаком по столу Гитлер. Он уже отдал приказ о нападении на Польшу.

«Кажется, нам удалось провести их», – удовлетворенно произнес Сталин. Он уже подсчитывал политические барыши.

Советскому Союзу удалось остаться вне европейской войны, получив при этом значительную свободу рук в Европе, широкое пространство для маневра между воюющими группировками в собственных интересах и возможность при этом свалить вину за срыв переговоров на Лондон и Париж. Кроме того, удалось посеять серьезные сомнения относительно германской политики у японцев, которых ошарашил сам факт заключения договора без консультаций с участниками Антикоминтерновского пакта. И самое главное – «одна из ведущих держав мира признавала международные интересы Советского Союза и его естественное желание расширять свои границы». Ради этого «интереса» все и затевалось.

Сегодня говорят, что текст секретного протокола формально не содержит каких-либо агрессивных намерений – совершенно безобидный документ. Дескать, Сталин не мог знать, что Гитлер нападет на Польшу, фюрер и сам этого не знал, надеясь урегулировать конфликт мирным путем. Оно, конечно, так. Всегда предпочтительнее получить желаемое даром, к примеру, как в Мюнхене. Если бы поляки пошли на уступки, возможно, немцы на них и не напали бы. Но британские гарантии сделали невозможным мирное урегулирование, а соглашение с СССР было заключено именно на случай войны, с целью обеспечить Третьему Рейху благоприятные условия для достижения победы. Риббентроп еще собирал чемоданы, а Гитлер уже объявил на совещании высших чинов Вермахта; «Противник все еще надеялся, что после завоевания Польши Россия выступит как наш враг. Но противники не учли моей способности принимать нестандартные решения… Я был убежден, что Россия никогда не пойдет на английское предложение. Россия не заинтересована в сохранении Польши… Четыре дня назад я предпринял особый шаг, который привел к тому, что вчера Россия ответила, что она готова на заключение пакта. Таким образом, я выбил из рук западных господ их оружие. Польшу мы завели в положение, наиболее удобное для достижения военного успеха… Нам нечего бояться блокады. Восток поставляет нам пшеницу, скот, уголь, свинец, цинк. Боюсь только одного: как бы в последний момент какая-нибудь свинья не подсунула мне свой план посредничества… На первом плане – уничтожение Польши».

В письме от 25 августа фюрер, не скрывая облегчения, сообщал Муссолини: «Могу сказать Вам, Дуче, что благодаря этим соглашениям гарантируется благожелательное отношение России на случай любого конфликта и то, что уже более не существует возможности участия в подобном конфликте Румынии!.. Я уверен, что могу сообщить Вам, Дуче, что благодаря переговорам с Советской Россией в международных отношениях возникло совершенно новое положение, которое должно принести Оси величайший из возможных выигрышей».

Так что Гитлер знал, что делал, заключая «пакт с сатаной». И товарищ Сталин был ничуть не дурнее, все прекрасно понимал. Это подтверждает, в частности, Н.С. Хрущев: «Тут же Сталин рассказал, что согласно договору к нам фактически отходят Эстония, Латвия, Литва, Бессарабия и Финляндия таким образом, что мы сами будем решать с этими государствами вопрос о судьбе их территории, а гитлеровская Германия при сем как бы не присутствует, это будет сугубо наш вопрос. Относительно Польши Сталин сказал, что Гитлер нападет на нее, захватит и сделает своим протекторатом. Восточная часть Польши, населенная белорусами и украинцами, отойдет к Советскому Союзу».

О том, что подписан был не рядовой документ, свидетельствует и тот факт, что Сталин, не занимавший официально никаких государственных постов, впервые лично вел переговоры с иностранными дипломатами, Собственно говоря, это и был его личный договор с Гитлером: дополнительный протокол был изъят из процедур ратификации, о его существовании не были информированы ни правительство, ни Верховный Совет СССР, ни ЦК ВКП(б).