Текст книги "Дожди на Ямайке"

Автор книги: Владимир Покровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

А здесь – пришел, приперся, измочаленный, отупевший Дональд и сказал что-то вроде: "Я, в общем, так, дай, думаю, загляну. Вроде как все-таки командир".

Подобные разговоры обо всем и ни о чем всегда начинаются с чего-то конкретного и относительно неотложного – неотложного, по крайней мере, настолько, чтобы прийти к человеку в неурочное время.

Дональд пришел во время, которое правильнее всего было бы назвать несусветным – после очередной ночной сходки, на которой куаферы притворялись, что они хотят устраивать заговор.

Придя в несусветное время, всполошив уже уснувшего было Федера, Дональд и сам немножечко растерялся. Он неуверенно остановился в дверях, неловко почесал лысеющую макушку, виновато поглядел на Федера и только потом простуженно проскрежетал:

– Тут я... это, командир... В общем, пришел вот... Словом, извини, разговор есть, а то опять забуду. Ничего, а?

– Ничего-ничего, проходи, садись, – сонно ответил Федер. Странное он тогда испытал чувство – дикая какая-то смесь злобной обреченности смертельного желания спать и радости от того, что вот, приходят все-таки, мерзавцы, с разговорами.

Федер радушно махнул рукой в направлении своей командирской комнаты. Вера к тому моменту то ли спала, то ли притворялась уснувшей – Федер не слышал, только ощущал ее невозможно мирное посапывание у себя в спальне.

– Давай-давай, чего стал? Полчаса устроит? А то сильно к подушке тянет что-то.

– Устроит-устроит, я на пять минут буквально! – соврал Дональд.

Федер сделал вид, что поверил, и еще раз предложил Дональду сесть. Тот поколебался, не занять ли любимое и единственное федерово кресло, но все же предпочел обыкновенный, жесткий и ребристый, как булка, диван.

– Чай, жербу? – спросил Федер.

– Ее, пожалуй.

Жерба, любимое питье куаферов, в последнее время популярностью среди них как-то не пользовалась – кухонник готовил чай мгновенно, а жербу требовалось не только кипятить, но и остужать до определенной температуры. И если раньше затяжка с ее приготовлением более чем компенсировалась умиротворяющим бормотанием, похлюпыванием и посапыванием кухонщика (знатоки уверяли, что употребление жербы суеты не терпит и начинается с того момента, как она заказана, то есть включает в себя наслаждение от этих похлюпываний и посапываний), то теперь, когда питье из процесса, приносящего наслаждение, превратилось в процесс, приносящий только необходимые для работы калории и протекающий максимально быстро, куаферы предпочитали не раздражаться лишний раз из-за глупой потери времени и употребляли чай, приготавливаемый мгновенно. К тому же кухонных автоматов на команду приходилось всего три, что приводило к неизменным портящим нервы очередям, а у Федера, как ему и полагалось по рангу, кухонщик был персональный – только на него и его возлюбленную. Поэтому вопрос Федера был вообще-то даже лишним, он просто обязан был поставить перед Дональдом серебряный кувшинчик жербы.

– В общем, так, командир, – сказал Дональд, сделав первый глоток. Надо что-то с мошкарой делать.

– С кем?

– С мошкарой. Ее нечаянно Ламора позавчера выпустил.

– А, ну да, – поморщившись, сказал Федер. – С мошкарой, как же.

– Она, конечно, не ядовитая и все такое, но донимает, понимаешь? Ужас как донимает. Ты никогда мошкару не выпускал?

Федер о таких случаях на проборах слышал. Но самого как-то Бог миловал.

– Не выпускал, Дональд, не приходилось. А что, сурово?

– Посмотришь, что через три дня будет, если мер не принять. Она уже и сейчас тучами вьется. А через три дня во все дырки полезет.

Федер никакой мошкары в последние дни не видел. Конечно, вполне могло быть так, что он просто не замечал ее, потому что в помещения она в принципе попасть не могла, а снаружи Федер обычно мчался очень целеустремленно с какой-нибудь очень насущной проблемой – действительно, мог мошкару просто и не заметить.

Дональд между тем плавно перешел к обычному трепу, перемежаемому, правда, конкретной информацией, Федер в основном только кивал и хмыкал. Поначалу речь пошла, естественно, об усталости, потом, разумеется, о моральной подавленности, нежелании служить бандитам и недоверии лично к нему, к Федеру ("Я-то сам, в общем, понимаю, но ребята иногда такое про тебя завернут..."), и, наконец, после долгих блужданий вокруг да около началось то самое, из-за чего Дональд к Федеру и приперся.

Федеру жутко хотелось спать. Завтра с раннего утра он должен был раздать очередные указания, те, которые не успел раздать вечером; завтра ему предстояла очередная попытка проникнуть на прием к Аугусто; Антон, у которого что-то откровенно не ладилось с главным интеллектором, тоже требовал немедленной часовой консультации – это сверх тех часов, которые были оговорены с ним раньше; а главное, завтра, и опять-таки тоже с раннего утра, надо было наконец решить вместе с Антоном, как без потерь времени вычислить стукачей. Антон имел примерно пять вариантов решения этой проблемы, Федер при желании мог число этих вариантов довести до десятка, но все они были ненадежные и опасные... А Дональд все говорил и говорил.

Иногда Федеру начинало казаться, что искусству подобного трепа куаферы учатся на каких-то специальных курсах, причем у одного учителя – не слишком изобретательного. Всегда они начинают с какой-то как бы деловой и как бы неотложной проблемы, а дальше в том духе, что эту проблему можно было бы и вытерпеть, ребята все битые, подумаешь, проблема, но если взять все это в соединении с другими проблемами... далее следовало их перечисление, частью реальных, частью притянутых за уши, частью выдуманных – и все это чем дальше, тем раздрызганнее, с абсурдными перескоками, но чем несвязнее становилась речь, тем (и Федер это хорошо понимал) внимательнее надо было в нее вслушиваться, потому что здесь-то и крылась главная причина разговора. Собственно, причина всегда была одна – "хреново мне что-то!"

Под похлюпывание и посапывание кухонщика немножко размякший Дональд вел сложную нить разговора, а Федер, благожелательно и бездумно уставившись на него, изображал предельное внимание.

– Мошкара-то что. С мошкарой бы мы... Подумаешь, мошкара! Да и хрен бы с ней. Но тут, понимаешь, командир, если мошкара ко всем этим гадостям прибавится, я лично не уверен...

Федер засыпал на корню. Он понимал, что физически он уставал куда меньше за день, чем куаферы. Ему практически не приходилось выходить за пределы лагеря, он больше говорил, размахивал руками, приказывал, иногда ругался, но все равно – выматывался чертовски. Если бы не "второй врач", трудно было бы выдержать. В принципе Федер без всякого для себя и для пробора урона мог бы просто выставить Дональда за дверь, но он знал сделай такое хотя бы один раз, и как проборный командир он постепенно и необратимо закиснет. Никто на него не обидится, каждый войдет в положение, но в отношениях его с ребятами произойдет кое-что почти непоправимое. Так в глубине души считал Федер и совсем не собирался этого допускать. Он вот ерунда-то – просто обязан был выслушивать всю эту болтовню Дональда.

Поэтому он перебарывал сон, прихлебывал жербу и пытался следить за ходом мысли собеседника. Что с каждой минутой становилось делать все сложней и сложней.

– Тут ведь, понимаешь, – продолжал между тем Дональд, – тут ведь и всякие личные штуки сопряжены. Ну вот, например, я сам. Я – по происхождению чисто русский. Больше ведь и национальностей никаких не осталось, если уж совсем чистых, да чтоб еще из семьи с родословными. Евреи, армяне, китайцы, коты девуары, немножко японцев, и вот мы, русские.

– Ну, это ты... почему? Полно осталось национальностей. Вегианцы, например. Негры.

Дональд моментально рассвирепел.

– Какие там еще вегианцы?! Они все сволочи, да и вообще не люди, если уж так посмотреть. Вегианцы! Черт знает чего намешано, но главное, что сволочи – все до одного. Я тебе так скажу: я уверен на сто процентов, что все мамуты у Аугусто – вегианцы. Ну если даже и не все – то остальные с их примесью. Ты на этого Аугусто посмотри – какая у него национальность? На скулы его глянь. А? Ну то-то! Какая там у них национальность, да это просто смешно. Вон про них ребята рассказывают...

Федер поймал себя на желании немедленно закрыть глаза и отрубиться. Нет, сказал он себе, ты что, с ума сошел? Не спи, не возражай. Слушай, и все.

Тем более что там, в этой несвязной речи Дональда, без всяких сомнений, принявшего малость наркомузыки, что-то почудилось очень важное, и оно, кажется, просилось наружу. Федер даже взбодрился. Что-то такое, связанное со стукачами? Но что? Он попробовал:

– Ну а другие парни? Они что?

– А что парни? Они как я – у каждого собственные проблемы. Андрон вот никак в себя прийти не может после того унижения, когда он с мечами облажался. Или, скажем, тот же самый Уго Соленый – он вообще все время о чем-то думает, не докричишься, если вдруг приходится. Он за эти глаза свои здорово очень переживает. Китайцы, сам знаешь, они такие. Я, главное, их понимаю, я не осуждаю, просто у них это по-другому, чем у нас, у русских.

– Ну... почему сразу так уж и у нас? Я-то, положим, не русский.

– Русский-русский! – уверенно возразил Дональд. – Мне виднее. Наверняка в роду затесался кто-нибудь из наших, я давно к тебе приглядываюсь.

Дональд уходил в сторону. В любое другое время, не такое опасное, Федер и не подумал бы останавливать его или как-то поправлять. Он по опыту знал – его обязанность любителя-психоаналитика чрезвычайно важна для душевного спокойствия куаферов. Он хорошо знал, что им надо обязательно дать выговориться, и подозревал, что, в отличие от настоящего психоаналитика, ему лучше было просто выслушивать молча, вмешиваясь только в самых ясных случаях. И он обычно слушал.

Но теперь, Федер это чувствовал очень сильно, теперь душевное здоровье Дональда стояло на втором месте, а главным было что-то промелькнувшее в его словах и тут же исчезнувшее, что-то такое, что было чрезвычайно важно восстановить. Проблема же национальностей, глупая и атавистическая, к делу отношения не имела.

– Проблемы, – сказал он понимающе и задумчиво. – А в чем они, твои собственные проблемы? Разве...

– В чем? – вскинулся Дональд. – Да в том же, что и у всех!

– Нет, я про те, которые только твои.

Конечно, ничего нестандартного в бедах Дональда не оказалось сердечные дела, где-то на окраине Ареала волнующаяся за него мать, боязнь привыкнуть к нарко, общая подавленность... И, конечно, главная проблема мамуты. Федер уже не в первый раз обратил внимание, что Аугусто особенно острой неприязни у куаферов не вызывал, но мамуты! Здесь была гамма чувств совершенно безумная. Ненависть – разумеется, на первом месте, но не только она. Здесь было и чувство стыда, чувство беспомощности, даже чувство страха – не за жизнь, нет, – какого-то странного самоуничижительного страха за то, что вдруг, черт возьми, спасую, вдруг не так что-то сделаю в самый главный момент, панического страха от того, что профессионал почему-то вынужден пасовать перед дебилом. И уж что совсем странным показалось Федеру – в речах Дональда он услышал некий слабоуловимый намек, уже и раньше попадавшийся ему, на приязнь, симпатию, почти любовь к этим выродкам, сволочам, ублюдкам, дегенератам!

Но не психоанализом, пусть самым неправильным и элементарным, занимался в тот момент Федер. Что же такое очень важное промелькнуло в словах Дональда?

– Подожди, – резко прервал он Дональда. – Ты мне вот что скажи. Почему ты уверен, что за тобой следят?

Дональд, уже третью порцию жербы допивший, высказавший почти все, но уверенный, что только начал, перебивание воспринял с раздражением, с разочарованием даже.

– Чего это ты мне не веришь? – взвился он. – Сам, что ли, не замечал слежку? Они следят! Я тебе говорю, они за всеми поголовно следят!

Вот оно, сказал себе Федер, вот чего я не понимал.

Дональд, возбужденно что-то доказывая, стал неожиданно агрессивен, но Федер его просто не замечал. Он совсем проснулся, он забыл об усталости, будто впрыснули ему десятиоктавную наркомузыку – Федер чувствовал, что вот точно, совсем точно он нашел решение проблемы стукачей.

– Знаешь что? – сказал он Дональду, опять прервав его на полуслове. Ты сейчас, пожалуйста, помолчи. Ты... как, черт тебя побери, как тебя зовут?

– А? – возмущенно спросил Дональд. – Ты что, даже...

– Помолчи. А лучше всего уходи. Очень важно, прошу, пожалуйста! Убирайся вон, и немедленно!

Ворча под нос угрозы, Дональд оскорбленно убрался.

Решение было простым, как убийство. Просто посадить на каждого куафера по "стрекозе". И соответственно проследить.

Права человека. Эта древняя формула ни разу не приходила на ум Федеру. Подобно строкам еще более древних заповедей, написанных на мертвом языке и туманно переведенным, подобно этим вот заповедям, тезис о правах человека для слуха современного человека и тем более куафера воспринимался как что-то первобытно-наивное. О каких еще, черт побери, правах можно говорить, если людей вокруг без малейших сомнений крошат в капусту? О каких таких правах речь, когда людям нет места, где они могли бы хоть приблизительно по-человечески жить?

И все-таки.

И все-таки именно эта идея, вбитая в каждого человека чуть ли не с молоком матери, именно идея о нерушимости прав человека, от рождения ему данных, не позволяла Федеру долгое время даже под страхом смерти задумывать слежку за своими людьми. Без всякого душевного неудобства он готовил своим врагам ужасную смерть, мысль о недопустимости убийства, насилия, слежки, нарушения прав человека в отношении врагов показалась бы ему смешной и вредной, однако идея о слежке за своими блокировалась его сознанием рефлекторно.

Такая простая мысль!

Но вот блок оказался порушен, и выяснилось, что планировать слежку за своими очень легко...

– Я правильно понял? – перепуганно спросил наутро Антон. – Всех?

– Правильно, правильно! – ответил Федер. – Как это мне раньше-то...

Антон недовольно покачал головой:

– Ну и ну!

– У тебя есть другие предложения?

12

Вспоминая, Федер удивится потом, что ему не составило никакого труда уговорить Антона замахнуться на священные права человека. Собственно, он его даже и не уговаривал: просто распорядился немедленно подготовить весь остаток "стрекоз" к слежке за собственными куаферами.

– Вы хоть понимаете, на что можете напороться с такой слежкой? Вы хоть догадываетесь, чем они могут заниматься?

– Это их личное дело. Ни я, ни ты, надеюсь, о чем-то очень личном знать не будем. Пусть твои интеллекторы ищут только информаторов Аугусто. Остальное меня не интересует.

Они помолчали, неотрывно глядя друг другу в глаза, и секунд через тридцать Антон сказал:

– Тогда чего сидим? Или дел мало?

Провернуть такую операцию оказалось одно удовольствие. Уже к полудню того же дня взлетели "стрекозы", неотличимые с первого взгляда от мошкары. А ее действительно день ото дня становилось все больше, и уже надо было что-то предпринимать.

Темное облачко вылетело из окошка интеллекторной. Федер с Антоном провожали его удовлетворенными и немного смущенными взглядами.

– Да-а, – протянул Антон.

– Да-а, – отозвался Федер. – Я думаю, это не может не сработать.

Облачко взлетело и растаяло – "стрекозы" разлетелись по своим целям.

Вот одна закружилась над непокрытой головой Андрона, спикировала, запуталась в жесткой, почти проволочной шевелюре, прочно присосалась к двум соседним волоскам – шанс, что ее вычешут расческой, был минимален, да и не пользовался расческой Андрон уже две недели. Еще несколько штук сели на его одежду, изменили цвет, замерли.

На Соленого Уго, хотя уж его-то никто не подозревал, село четырнадцать "стрекоз". Такой прокол в другое, время стоил бы матшефу очень дорого Федер перерасхода этих микроаппаратов не переносил. К тому же в этом случае риск их обнаружения увеличивается вдвое-втрое. Это не говоря уже о том, что на проборе "стрекозы" чрезвычайно ценились.

Дональду достались всего две "стрекозы" – сказалась беседа с начальством, ни за что бы не пошел стукач к Федеру с такими разговорами, полагал сам Федер. Одна тут же вышла из строя – редкое событие, – отчего интеллектор поднял настоящую панику. Для интеллектора Дональд был так же подозрителен, как и все остальные.

Интеллектор, как ему и ведено было, анализировал только ту поступающую с новых "стрекоз" информацию, которая могла так или иначе свидетельствовать об установлении носителем микроаппарата контактов с людьми Аугусто, об их работе на врага. Но, будучи любопытными и наделенными эмоциями, "стрекозы", конечно, любовались ненужными для анализа картинками, жалели, что о них нельзя сообщать, и, несмотря на дефицит времени, откладывали их в дальние уголки своей необъятной памяти. Хотя и нельзя перегружать память (это снижает скорость обработки полезной информации), но никто не знает, что может понадобиться людям в дальнейшем, поэтому надобно иметь свое собственное мнение о событиях и соответственно по собственному разумению складировать информацию, даже если об этом никто не просит.

Например, все четырнадцать "стрекоз", хорошо запрятавшихся в волосах и складках одежды Соленого Уго, много могли бы порассказать об инциденте с внезапным исчезновением двух мамутов.

Первый из них – имени его история Ямайки не сохранила, только кличку Мрачный – пропал где-то около полудня и более никогда не был найден. Мрачный был мамутом подсобной части, в нападениях на куаферов участия не принимал, особенной злонамеренностью не отличался, от природы был смешлив, весел и даже как будто добр. Никто из куаферов не мог иметь на него зуба хотя бы уже потому, что Мрачный прибыл на Ямайку в одном из последних транспортов и о происходящих здесь событиях знал главным образом из чужих разговоров.

Мрачный вышел из одного блока и не пришел в другой – вот все, что было известно о его исчезновении. Его хватились примерно через час, тут же по приказу Аугусто был организован его тотальный розыск и куаферам было объявлено, чтобы те сообщили о происшествии все, что им известно.

Никому ничего известно, разумеется, не было; Федер был вызван в главную резиденцию, имел тяжелый разговор, но с полной искренностью демонстрировал Благородному свое неведение, что было зафиксировано и приборами, и самим Аугусто. Аугусто все же посоветовал ему внимательнее смотреть за своей командой, что Федер, опять-таки с чистым сердцем, ему немедленно обещал. Уходя, Федер мрачно про себя усмехался: он хорошо понимал, что требование к куаферам сообщить все, что им известно об исчезновении Мрачного, в первую очередь касается аугустовых информаторов. Следовало ждать немедленной с их стороны активности, благодаря чему стрекозы получали необыкновенный шанс выявить сразу всех стукачей.

Между тем с выявлением у интеллектора возникли некоторые проблемы. Больше половины куаферов при сообщении о пропаже Мрачного повели себя странно, не так, как всегда. В каждом случае это могло иметь вполне естественное объяснение, но каждый случай требовал внимательного анализа и дальнейшей слежки. Кроме Мери-Мо, который откровенно занервничал и стал подозрительно оглядываться, как только сказали, что пропал мамут и каждый куафер обязан сообщить все, что знает. Один только Тонио Аспелло, подсобный куафер, не имеющий права выхода на необработанную территорию и вообще мало что знающий, дал основания подозревать себя в стукачестве: он тоже подозрительно огляделся, при первой же возможности уединился и начал что-то бормотать себе под нос. Остальные... но ведь каждый имеет право вести себя странно – совсем не обязательно, что именно он информатор, если сообщение о пропаже мамута его взволновало.

В итоге трех человек, трех подозреваемых в шпионаже, назвал интеллектор на основе наблюдений за куаферами после пропажи Мрачного – Мери-Мо, Аспелло и Соленого Уго. Хотя еще несколько человек повели себя так, что дали повод к тому, чтобы за ними внимательно следить. Часть запущенных "стрекоз", подчиняясь интеллекторному приказу, отклеилась от своих объектов и перелетела к другим. Как оказалось, только чудом некоторые "стрекозы" уберегли себя от немедленного разоблачения.

Через четыре с половиной часа случилось еще одно событие: пропал второй мамут – Игорь П., на этот раз не новенький и совсем не такой безобидный, как Мрачный. Игорь П. был младшим командиром и одним из тех, кто участвовал в избиении куаферов. Многие из них ждали, что с ним что-нибудь подобное приключится – он был тем самым мамутом, который лишил глаз Соленого Уго.

Четырнадцать "стрекоз", приклеившихся к Соленому Уго, наблюдали в подробностях все, что случилось с Игорем. Соленый Уго хорошо запомнил своего мучителя. Он не раз встречал его по пути из гексхузе к границе и однажды даже с нарочитой вежливостью раскланялся с ним. Игорь П. осклабился и завел разговор.

– Это ты, что ли, новые глаза от вашего "врача" получил?

– Да, – кивнул Соленый Уго, глядя искусственными глазами в сторону.

– Так что тебя, сучонок, поздравить можно? – одновременно злясь и злорадствуя, спросил Игорь П.

– С чем же тут поздравлять, – пожал плечами Уго. – Глаза как глаза. Ничего такого особенного. Своих-то у меня нет.

– Это точно! – обрадовался Игорь П. – Это ты в самую, можно сказать, точку попал. Своих тебе не вернуть никогда.

Соленый Уго смог изобразить только вежливую улыбку согласия. Он молчал, но его память исходила криком, словно снова к его лицу подлетал тяжелый ботинок, чтобы выбить последний живой глаз.

– Ха-ха, – с удовлетворением сказал Игорь П., проходя мимо. И, оставив застывшего с вежливой улыбочкой Уго, повторил тоном стекольного диктора: Ха-ха.

– Хе-хе-с! – не очень хорошо улыбаясь, прошептал Соленый Уго. – Вот уж действительно...

Мрачного он убил просто и без всяких затей. Он даже и мысли не держал о том, чтобы помучить Мрачного. Он просто подождал у двери блока, где, как он подозревал, ночует Игорь П, и первого же вышедшего из двери оглушил и оттащил в сторону. Куаферы – бойцы, может, и не самые лучшие, но охотники опытные. Мрачный даже и не понял, что с ним произошло, когда очнулся в кустарнике пси-один-жимолости и увидел нависающую над собой жуткую злодейскую рожу, Рожу, каких в жизни своей не видел и видеть не предполагал никогда.

Он быстро и четко, хотя и с некоторым заиканием, ответил на все интересующие рожу вопросы и так же быстро умер, не успев даже осознать, что с жизнью пришел момент попрощаться – просто поднялась рука, и глаза у рожи стали еще страшнее. А Соленый Уго, бросив труп фагам второго уровня, ушел, обогащенный новыми, нужными ему на тот момент знаниями. О несчастной судьбе Мрачного он не задумался ни на миг. Он ушел к себе все с той же застывшей вежливой улыбкой. Через четыре с половиной часа ему предстояло серьезное развлечение, к которому следовало приготовиться, подумав и поспав вместо исполнения дурацких приказов этого подонка Федера.

Через три с половиной часа, свеженький, как несорванная с дерева дива, Соленый Уго уже вежливо улыбался в заранее построенной засаде. Очень, кстати, хорошо построенной – со знанием дела. Такой, знаете, окопчик маленький на отшибе, со звукоизоляцией, тепловизором и всеми такими делами, сидел он себе там и посасывал холодную жербу, мечтая, естественно, о горячей. Ожидание – не слишком-то приятный процесс, даже для куафера, у которого ожидание есть одна из главных составляющих его мастерства. Но в данном случае ожидание было для Соленого Уго дополнительным наслаждением. Он сидел, не замечаемый никем, и предвкушал месть. Он улыбался – широко и уже хищно. Он мечтательно заводил к небу глаза. Он то и дело доставал из специального продолговатого кармашка свой длинный нож и любовался безумным светом широкого крепкого лезвия.

– Хороший ножик, хороший, – ласково шептал он.

Час ожидания пролетел незаметно. Так пролетает время у только-только дорвавшихся друг до друга влюбленных. "Даже жалко, – сказал себе Уго, увидев наконец деловито выходящего из дверей Игоря П., – что я не сообразил здесь еще пораньше устроиться. Не так часто выпадают мне такие радостные минуты".

Игорь П., только что получивший приказ эскадрон-шефа, проверить кормушки в блоке крупных млекопитающих и сильно сожалеющий о невозможности продолжить тет-а-тет с крутой телкой из подразделения "родственниц" (у нее на груди росли жесткие волосы и во время акта она применяла всякие силовые приемы – так рассказывали познавшие ее друзья Игоря), прошел от дверей блока в деловом своем состоянии метра три-четыре, не больше. Далее что-то произошло, что-то его схватило и куда-то со страшной силой перенесло – как во сне, ей-богу!

Упав, он поднял глаза и сначала ничего не увидел. Зато услышал. Что-то вроде "Гы-гы!"

– Что т-т... – со злобою начал Игорь П. – Это какого черта?!

Далее он разглядел в полутьме окопчика вежливую улыбку Соленого Уго и красно мерцающие искусственные глаза.

– Ой! – испуганно сказал Игорь П. И это было последнее, что он сказал членораздельно перед своей мучительной смертью. У бедняги Игоря П. от испуга отнялась речь.

– У тебя не будет искусственных глазок! – радостно возвестил Соленый Уго. – Посмотри-ка, что у меня припасено для тебя. Милый!

Игорь П. увидел с невыразимой, неестественной яркостью сверкающий нож, все понял и, поняв, потерял сознание от испуга.

"Ха-ха", – хотел сказать Уго в ответ на его реакцию, но опять получилось ублюдочное "гы-гы". Тогда Уго подышал по системе йогов, чтобы снять восторженную переполненность чувств.

– Лишнего мне не надо, – неискренне произнес он. – Оно мне ни к чему, лишнее. И что я, садист какой-нибудь или мститель? Нет, дорогой мой Игорь, я совсем не садист. Я этот ножик всаживать в яйца тебе не буду и член твой на четыре дольки, как огурчик, не разделю. Потому что я не садист. – И добавил, на этот раз совершенно искренне: – Хотя жалко.

Для начала несадист Уго подложил под Игоря П. коленку и одним ударом сломал ему позвоночник. Отчего Игорь П. очнулся, тут же услышав:

– Пяткой пошевели, дорогой!

Боль была не так чтобы очень сильная, но страшная своей перспективой. Игорь П. послушно попробовал пошевелить пяткой и понял, что ниже пупа у него ничего нет.

– Это называется перелом позвоночника, – нежно прокомментировал Соленый Уго. – Твои парни с нами такие штуки проделывали. Вылечивается очень просто. Если лечить, конечно.

Игорь П. в ужасе заорал. У Игоря П. был один существенный недостаток патологическая боязнь боли и серьезных увечий. Ему показалось, что это ему что-то детское снится, но детский сон хорош тем, что он обязательно кончается пробуждением, а тут он знал, что пробуждения ждать не стоит. Именно от этого он в ужасе заорал.

Подняв к небу искусственные глаза, Соленый Уго вежливо переждал крик.

– Теперь я тебе буду ребра ломать, – сказал он с нежностью в голосе и улыбаясь с булыжным обаянием. – Пытаться со сломанными ребрами вздохнуть не очень больно, и я бы не подвергал тебя этой пытке, пустое это занятие, но ведь ты мне ребра ломал?

И ладонью, как топором, он быстро – ты-ты-ты-ты – переломал ему штук пять ребер, пытаясь ничего жизненно важного не задеть. Это было больно, но действительно не слишком – Игорь и хруста никакого не услышал, хотя тут же понял, что дышать с этой поры надо ему осторожнее.

– Что интересно, – прокомментировал Уго, отчего Игорь снова чуть не лишился чувств, – эти твои ребра уже никогда не срастутся.

Игорь П. понял, что его мучитель имеет в виду, но даже не смог тяжело вздохнуть. Сломанные ребра уже болели и сильно мешали двигаться.

– А вот теперь самое главное!

Лезвие ножа, в середине широкое, в конце жаляще-узкое, сверкало, как солнце в зените. И медленно приближалось к его глазам.

– А? – радостно спросил Уго.

Тут же заныли ребра, тут же заболел сломанный позвоночник, и даже зуб, который немножко беспокоил во время вчерашнего завтрака, вдруг стрельнул в челюсть. Все болело и говорило будто – пусть уж мы поболим, но только чтоб не лезвие это.

От лезвия разило безумием. Кто-то – Игорь уже не осознавал, что Уго, в громадном далеке за лезвием вежливо улыбался и садистски прихахатывал, но это был фон, дальний фон, до которого Игорю П. не было никакого дела. Игорь твердо верил – лезвие, которое медленно подносится сейчас к глазу, до самого глаза никогда не дойдет. Он не знал, откуда взялась эта вера, но кроме этой веры у него ничего не осталось. Правда, тут Игорь допускал необычные исключения, касающиеся сумасшедших лезвий, сверкающих издевательски и безумно. В принципе такое могло медленно приблизиться к глазу и пойти дальше. Он не знал, до какого безумия способно дойти безумие сверкания лезвия.

Лезвие медленно приблизилось к глазу и пошло дальше.

Пропажа еще одного мамута взъярила Благородного Аугусто и всю его армию. Теперь никто не стал ждать, надеясь, что пропавший найдется сам, мамуты были подняты по тревоге уже через десять минут после исчезновения Игоря П., то есть в то время как он, уже безглазый, но еще живой, визжал от боли и ужаса, хотя боль, к его огромному удивлению, была не такая уж нестерпимая, просто жгло сильно, и все.

Соленый Уго вздохнул, прикончил Игоря и, улучив момент, когда тропинка между блоками опустела, выскользнул из своего замечательного окопчика. Нерешительно почесав бороду, он направился к западному кордону – в тот район обрабатываемой территории, где было больше всего разных опасных для жизни всякостей, но для знающего человека безвредных; больше того, там, на западе, и это хорошо знал Соленый Уго, для знающего человека были вполне доступны и питьевая вода, и даже некоторые плоды измененных местных кустарников. Вот только живности там пока никакой не было – ни хищников, ни баранов.

Соленый Уго, надо сказать, очень подозрительно относился к расплодившейся в последние дни мошкаре: он подозревал, к счастью, не на сто процентов, что мошкара есть не что иное, как запущенные мамутами "суперстрекозы" для слежки за куаферами. Он хорошо понимал, что даже если и не так, то больше в лагере ему оставаться нельзя – это опасно и для него, и для его друзей, потому что начнется цепная реакция мести. Побег давал куаферам шанс отболтаться от Аугусто, убедить его в непричастности команды. Единственное, чего не предусмотрел Уго, – скорость, с которой были начаты поиски Игоря П. Это создавало проблемы.

Но недаром куаферы слывут лучшими в мире знатоками природы, способными кого угодно выследить и от кого угодно укрыться. Уго, как это ему и положено, назубок знал все древние и современные хитрости маскировки – вы могли пройти мимо него, стоящего столбом, а то и вообще медленно идущего вам навстречу, даже напевающего какой-нибудь фривольный мотивчик; вы могли бы даже заразиться от него этим мотивчиком и даже начать подпевать, но ни за что, если того ему не хотелось, не увидели бы его, ваш взгляд не задержался бы на нем, вы бы просто не обратили на него внимания, пусть даже в этот момент вам до зарезу нужен был бы именно он. Просто есть такая практика, довольно старая, говорят, что-то вроде гипноза.