Текст книги "Планета отложенной смерти (сборник)"

Автор книги: Владимир Покровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Мы тормозим в кривом приплюснутом коридоре, испещренном пятнами весьма мрачного света, и толкаемся в дверь, неряшливо окрашенную зеленым. Там, окруженный множеством разнокалиберных и разноцветных экранов, сидит очень молодой человек с очень маленькой авторучкой в руке и что-то очень старательно пишет на чем-то, очень напоминающем видом настоящую бумагу. При нашем появлении он резко вздрагивает.

– Посторонним сюда нельзя! – кричит он, напуская на себя неестественную строгость. – Как вы сюда попали? Немедленно!

– Городской спок, – увесисто говорит Фей, не вынимая рук из карманов, и молодой человек вздрагивает повторно. – Вы один здесь? Кто-нибудь еще есть?

Тот кивает – сначала утвердительно, потом отрицательно.

– Ничего не пойму! Здесь кто-нибудь есть, кроме вас? Вы один тут?

Молодой человек кивает опять – на этот раз сначала отрицательно, потом утвердительно.

– Вопрос первый, – говорит Фей тоном, не предвещающим ничего хорошего. – Когда прибыл инспекторский корабль?

Юноша что-то мычит, слова не выталкиваются, хотя он и помогает себе частыми раскрываниями рта и громкими сглатываниями в промежутках. Я не понимаю причины его страха и потому сам настораживаюсь. Гранд-капитан Фей, надежный охранитель спокойствия, в том числе и нервных молодых людей, пишущих в одиночестве на бумаге маленькими авторучками под старину, находит нужным предупредить:

– Считаю до трех, и вы арестованы!

– «Дидрих-Даймлер»! – поспешно сообщает молодой человек, и лицо его отражает всю радость победы над голосовыми связками. По-моему, он идиот, думаю я.

– Это марка. А я спрашиваю – когда? Раз…

Нужная информация поступает незамедлительно, видно, что предупреждение возымело…

– Семнадцать пятьдесят восемь бэ цэ, рейс экстренный, задержка посадки двадцать три минуты, в пределах!

– Правильно, – говорит гранд-капитан, – молодец. А теперь напомни-ка, дорогой, что за турист сел перед «Дидрих-Даймлером»?

– Это был не турист, – тут же выпаливает юный олигофрен.

– Я ведь могу сказать: «Два».

– Но это действительно был не турист! – защищается наша смена. – Мы тоже сначала подумали, что турист, но регистрационная формула…

– Дай-ка ее сюда, твою формулу.

Мною овладевает глупое желание действовать, я уже еле сдерживаюсь, чтобы что-нибудь не спросить, только вот не представляю, о чем спрашивать.

– Вот. – Парнишка поворачивается к экрану и начинает перед ним колдовать с помощью пассов, а также магических взглядов. Экраны панически вспыхивают, покрываются сыпью неудобочитаемых знаков, время от времени предъявляя увеселительные картинки.

– Вот. Сейчас, – успокаивает сам себя юный знаток регистрационных формул. – Нет, не то. А-а, вот она!

Он тычет пальцами в четыре ряда символов, из которых я не знаю ни одного.

– Ага, – задумчиво вглядываясь в экран, говорит Фей. – Все понятно.

– Ну! – радостно подтверждает юноша. – Еще что-нибудь?

И уже не так интенсивно веет от него радушием или страхом. Он понял, ему ничего не сделают.

– М-м-м… Скажи-ка мне, пожалуйста… Это что, действительно не туристы?

– Но вы же видите!

– Видеть-то я, конечно… А тогда кто?

Юноша понимающе ухмыляется, крутит головой, поглядывает иронически на полицейскую форму Фея.

– Частный корабль, вот кто!

– Частный. – Фей погружается в мысли. Я из солидарности тоже глубокомысленно морщу лоб, но погрузиться не удается – так, какая-то дребедень. Иронический взгляд юноши адресован уже нам обоим. Наконец Фей пробуждается. – Кто встречал судно?

– В смысле родные и близкие? – уточняет юноша.

– В смысле официалы.

– Ну, обычно частных официалы не встречают. Разве что формально. – Он снова предается магическим пассам. – Вот… пожалуйста. Зигмунд Мурурова. Официал-общественник.

– Ах, вот оно что! Общественник. Я у вас его досье попрошу.

И тут происходит непонятное. Юноша багровеет и злобно узит глаза. Холодно чеканит:

– Вот вы тут требуете от меня всякое, а вы, между прочим, в официальном учреждении, куда, между прочим, не всякого… – И вдруг гневно взвизгивает. – Хам! Старикашка! – И сразу осекается, как только Фей удивленно приподнимает правую бровь. А потом, когда Фей начинает его с интересом разглядывать, в страхе загораживается руками.

– Досье, – ласково говорит гранд-капитан, и досье появляется моментально. С небольшим фото в правом нижнем углу, куда я буквально впиваюсь глазами.

– Он! – говорю я. – Он самый.

– Вы уверены? – спрашивает Фей, надежда всех городских обиженных.

– Еще бы! Он, точно!

Радость сыска охватывает меня.

– Адрес! – жарко приказывает гранд-капитан и бьет копытом о землю. – Адрес. Быстро!

Юный строптивец выпаливает адрес. Фей разворачивается и с криком «Хлодомир, за мной!» – устремляется к двери.

– Эй, – робко говорит юноша. – Он здесь.

Фей замирает.

– Где «здесь»? – грозно спрашивает он, и я тем же тоном повторяю за ним:

– Где «здесь»? Ну? Говори?

– Да здесь же, в здании. Сегодня его смена. Он с утра никуда не уходил. Очень много работы.

– Где он?

– Да рядом совсем. Соседняя дверь налево. Там официалы сидят.

– Кстати, – спрашиваю я у совсем уже отошедшего от недавних стрессов молодого интеллектуала, снова взявшегося за авторучку, – а почему инспекцию никакой официал не встречал? И что это еще за официалы такие?

Но ответа мне не узнать – Фей хватает меня за руку и выдергивает из комнаты. И что мы видим? Прямо на нас идет очень бойкий, очень веселый и очень знакомый не очень молодой человек. В руках у него чашка и голубое яйцо с вензельками. Мы оторопело провожаем его глазами, затем Фей выходит из оцепенения и выжидательно поворачивается ко мне.

– Он, – говорю я.

Человек тут же роняет чашку и с громким топотом исчезает за поворотом.

– Стойте! – орет гранд-капитан, бросаясь за ним. – Стойте! Вы свою чашку уронили!

– Ничего, это к счастью! – доносится издалека. Хлопает дверь лифта.

И тогда начинается погоня.

За свою жизнь я десятки раз участвовал в погонях, правда, не за людьми. Должен признать, что гоняться за животными и животнорастениями куда интереснее. За людьми очень уж бессмысленно получается. Сначала мы с Феем бежим вперед, потом назад, потом снова вперед, пробегаем коридорное ответвление к лифтовому залу, потом возвращаемся, наталкиваемся на коляску с милой старушкой, сплошь усыпанной декоративными мухами, отнимаем у нее коляску (старушка кричит, мы тяжело дышим), на полной скорости проскакиваем все двадцать четыре лифтовые шахты, останавливаемся, кидаемся к лестнице, бросаем коляску и бежим вниз в ужасающем темпе, Фей теряет ботинок, я подбираю, спотыкаюсь о Фея, и мы оба падаем – но уже на первый этаж. Я вскакиваю. Фей неподвижен.

Мне надо бежать, но совесть не позволяет оставить лежащего. Я наклоняюсь над ним. Он жив, он старательно смотрит в пол, роется в карманах и не обращает на меня никакого внимания.

– Вам помочь?

– Продолжайте преследование, – упрямым героическим голосом говорит Фей, вытаскивая из кармана вокс. – Оставьте только ботинок, там… Мне надо отдать несколько важных распоряжений.

Я кладу рядом с ним тяжелый полицейский ботинок, похожий на какой-то из древних танков, и начинаю проталкиваться сквозь толпу любопытных. Чего-чего, а любопытных везде хватает.

– Кого ловят? – спрашивают вокруг. – Кого поймали? Душителя? Врага? Ведмедя? Неужели снова чистят ряды?

– Пустите! – рычу я.

Толпа пытается расступиться. Я внушаю ей опасения.

Через полминуты все здание содрогается от внезапных истошных звуков боевой сирены. Все коридоры и залы в мгновение ока заполняются вооруженными полицейскими. Вспыхивает и тут же подавляется паника.

Полицейские совсем не похожи на Эриха Фея, борца за городское спокойствие. Они вежливы, но непреклонны. И деловитостью очень напоминают земных муравьев. Не поймешь, что они делают, если следить за кем-нибудь одним. Вот он целеустремленно шагает вперед, легонько отодвигая зазевавшихся пассажиров, потом, когда цель, ясная ему одному, наконец достигнута, сворачивает на девяносто градусов и продолжает преследовать неизвестно кого, изредка сталкиваясь с коллегами. Шаг у них быстрый, размеренный, на стиснутых, как зубы, лицах – озабоченность и напряжение. Работа в разгаре.

Но я не имею возможности понаблюдать за одним каким-нибудь полицейским – в дальнем конце зала, у входных дверей, мелькнула в толпе голова официала-общественника.

– Вот он! – кричу я.

Сразу несколько полицейских вырастают передо мной.

– Это почему вы шумите в общественном месте? – угрожающе спрашивает один. – Ваше досье, пожалуйста!

– Я его увидел! Вон там, у входа!

– Кого? – нестройным хором спрашивают полицейские.

– Да официала же! Того, кого вы ищете!

– Где?

– Да вон там, у дверей! Только что был, – нервничаю я. – Скорее, упустим!

– Не беспокойтесь, все выходы перекрыты, – это уже на бегу. – Р-р-разойдись!

И в тот же момент динамики космопорта врываются жутким ревом:

– Гражданам пассажирам! Спокойствие! Всем оставаться на местах!

Сквозь проклятия, крики и визги мы плотной группой тараним толпу, и толпа в кровавой панике распадается на две, образуя широкую улицу почти до самых дверей. Граждане на Галлине, как видно, порасторопнее полицейских: два-три блюстителя, не уразумевших, что предложение разойтись относится и к ним тоже, сбиты с ног и с пугающей неподвижностью (вижу боковым зрением) распластаны на мозаичном полу – такое впечатление, что ими получен строжайший приказ лежать и не шевелиться. В мгновение ока мы оказываемся у выхода, телами вскрываем тяжелые, живописного стекла, двери, вылетаем наружу. Снаружи мы наталкиваемся на плотную цепь охранения. Охранники и не думают нас пропускать. Они стоят перед нами, как строй вратарей, чуть согнув колени и подавшись вперед. Сцепившись локтями, они вглядываются из-под надвинутых козырьков в наши лица; мы врезаемся в их строй тяжелым снарядом, выбиваем три звена, оказываемся снаружи и только потом тормозим. Тяжело дыша, полицейские оглядываются. Цепь охранения уже восстановлена, как будто никто никогда ее и не прорывал.

– Здесь его нет, – уверенным тоном говорит один полицейский.

– Как будто и впрямь нет, – нерешительно подтверждает второй, вглядываясь в темноту и жуя.

– Да не как будто, а точно!

– И впрямь, как будто и точно.

Первый возмущенно разводит руками и поворачивается ко мне:

– Что будем делать?

Похоже, я признан за старшего. Да не похоже, а точно. Похоже, что и точно.

– Как что делать? – говорю я. – Возвращаться и искать. Конечно, здесь его нет. Не мог же он через оцепление.

– Куда возвращаться-то? – без особого энтузиазма осведомляется любитель точности. – Назад-то не пустят.

Я резко его осаживаю:

– То есть как это не пустят? Это что еще такое?

Тогда все участники тарана обступают меня и с громадным воодушевлением начинают меня убеждать, что назад пути нет, что цепь нас не пустит, что разбить ее можно, только взяв разгон, а где ж его взять, этот разгон, когда вокруг газоны одни, и дороги для машин, и тьма проклятущая, и что того, кого ищут, и без нас найдут (почти наверняка найдут, да не почти, а наверняка, ага, почти наверняка наверняка), никуда он, голубчик, не денется, и не таких вылавливали, рассказать – не поверю, а смена у них давно кончилась, и виданное ли дело, столько народу на одного какого-то штатского бросать, добро бы еще отверженца или безнадежника, а то самого простого душителя, и что если я прикажу им сейчас назад, то они за себя не ручаются, и вообще не по-человечески это, люди-то устали, ночь на дворе, и было бы лучше, если бы я шел своей дорогой и к занятым людям не приставал, не мешал им выполнять свой служебный долг и охранять городское спокойствие, весьма хрупкое очень, лучше бы я им спасибо сказал, что из космопорта вырвался, еще неизвестно, когда оттуда выпускать станут, сказал бы спасибо-то, пока цел.

– Верно говорите, ребята! Ишь, развоевался от нечего делать! – раздался из неподвижной цепи голос, и тут же ему вторит другой, с командной ноткой:

– Охраняющий Скваль! Два ночных дежурства вне очереди!

– Да за что? – ноет Скваль.

– Пад-твердить!

– Подтверждаю: Сквалю два ночных дежурства вне очереди.

Светит луна, светят синие фонари, только сгущая тьму, я обнаруживаю, что полицейские делись куда-то и вокруг меня уже никого, только сзади, за оцеплением, оживленный гомон и сияние тысяч окон, и я уже не знаю, куда бежать, за кем гнаться. Я болен. Я впитываю бессмыслие мира.

Входная дверь снова распахивается, появляется мой напарник по асассинальной инвестигации – Эрих Фей. Плащ его исчез, и без плаща он куда больше похож на полицейского, прищуриться – ну просто вылитый полицейский. Он машет мне рукой и кричит, как будто издалека:

– Нашли?

– Нет! – тоже надсаживаюсь я почему-то. – А вы?

– Нет еще. Но найдем, обязательно найдем! Нахождение или позор – вот наш девиз! Подождите меня, скоро я к вам присоединюсь!

– Вы лучше скажите, чтобы мен…

Но он уже не слышит, он уже внутри здания, и дверь бесшумно за ним закрылась, и тень его на живописном стекле расплывается и стремительно бледнеет.

Я – один. Ночь.

Прекрасная ночь. Удивительное спокойствие. Свежий воздух. Прохлада. Не хватает только шезлонга и чашечки крепкого галлинского кофе, каким потчевали меня в магистрате. Изваяниями застывшие, стоят ко мне спинами полицейские цепи охранения. Молчат и словно не дышат. Я неторопливо хожу взад-вперед вдоль цепи, что-то раздраженно бурчу себе под нос. У меня очень разозленный и нахохленный вид. Начинаю чувствовать, как давно я не спал и не ел – слишком длинные сутки на этой планете. Чтобы привыкнуть, нужна адаптация.

Погруженный в себя, я не сразу улавливаю шорох, исходящий от дерева метрах в двадцати впереди меня. То есть улавливаю, но думаю при этом, что какое странное дерево, я не помню, чтобы такие были оставлены в обитаемой зоне Галлины. Я вообще такого не помню – со стволом, похожим на трахею, с удивительно мясистыми, ушеобразными листьями, наверняка экспортный декор, запрещенный к провозу, надо бы и это дерево вписать в счет магистрату. Бедняга Коперник… И вдруг вижу, как с дерева кошкой соскальзывает человек, и узнаю тотчас же в нем того официала, и первая мысль – он не мог прорваться сквозь цепь охранения, каким образом… Официал стоит спиной ко мне и внимательно разглядывает порванную штанину.

– Эй! – спохватываюсь я. – Стой! Стой, мерррзавец!

Тот подпрыгивает и со знакомым уже страшным топотом убегает. Я за ним.

– Стой! Держи! – ору я ему вослед. – Вот он! Хватайте его!

Оцепление неподвижно. Никому не хочется два ночных дежурства вне очереди. Я продолжаю погоню в полном одиночестве. Я бегаю очень хорошо. Это у меня с детства. Но и соперник мне достался из длинноногих.

– Стой, Мурурова, ты арестован!

– Как бы не так, – тяжело сопя, отвечает официал. – Ты меня сначала схвати. Произведи предварительное задержание.

Я прибавляю скорость. Он тоже.

– Врешь, не уйдешь!

– Еще как уйду!

Мы бежим в темноте, я ориентируюсь только по топоту. Удивительно тут устроено освещение. Но у нас, у куаферов, есть особое, ночное зрение – развивается тренировками и медицинским вмешательством, тайну которого до поры до времени я раскрыть не могу, потому что и сам толком ничего не знаю, не разбираюсь я в глазной медицине.

Внезапно я обнаруживаю, что бегу уже по узкому коридору между домами, неизвестно откуда взявшимися, впереди все так же топочет официал. Тесно, я не зря назвал эту улицу коридором, таких узких улиц не бывает на свете. Навстречу мне мчатся огромные тусклые фонари (на секунду я слепну, перестраивая зрение на дневное), в два ряда налепленные на стены чуть повыше моей головы, и, ребята, наступает вдруг такой момент, когда бег захватывает меня (удивительное чувство, клянусь), когда тело, как в детском сне, становится почти невесомым, достаточно только чуть-чуть оттолкнуться ногами от покрытия, очень твердого, между прочим, и я парю, мужики, и это уже не погоня, это уже полет, бег в свое удовольствие, я быстр как скоростная машина, я легок, и движение мое мощно, и усилия неощутимы. Официал Мурурова с непередаваемой, присущей только ему грацией, бежит впереди меня и вместе со мной радуется, ребята, жизни. О-го-го! Он прижал руки к бокам, откинул назад голову, волосы, как флаги, трещат На ветру, а топот, о друзья мои дорогие, топот доносится как бы не от него, топот подобен… чему же он подобен-то в прах его засвети? Он подобен грому – точно, ребята, подобен грому, доброму и внимательному, который радуется вместе с ним, который согласился подыграть нам в нашей игре-погоне и задать оптимальный ритм, и мы благодарны ему. Оба дома, между которыми мы бежим, во исполнение нашей сегодняшней затаенной мечты, растянулись до длины, практически бесконечной.

Официал вдруг чертыхается.

– Да что такое?! – говорит он, громко дыша. – Это просто бесконечная какая-то улица!

И голос его несносен. Неуместен, отвратительно фальцетен сам тембр его голоса. Парение сразу же прекращается, я уже просто бегу. Усталости, впрочем, нет, и дыхание мое ровно. Я хороший бегун, потому сразу соображаю, что в таком темпе не то что километр – трехсотку не выдержишь, – и мне странно, ведь я пробежал намного больше километра. Я решаю поддержать разговор и окликаю официала:

– Эй, слышишь? Мурурова!

– Ну? – недовольно откликается тот. – Чего тебе?

– Действительно странная улица.

Он сосредоточенно дышит и, похоже, топает еще громче. Затем разражается нецензурной бранью.

– Эй! – говорю я, иронически приподнимая левую бровь. – Эй, там! Не боитесь сорвать дыхание?

– А не боюсь, идиот я этакий! Дыхание! Знаешь, что это за улица?

– Я в вашей географии пока еще слаб, – честно признаюсь я. – Я очень давно здесь не был, и тогда все было по-другому.

– Это имитатор бега, вот что это такое. Не слышал?

– Имитатор бега? (Эйфорическое состояние перешло в другое – в то, что сопутствует спокойной комфортной беседе. Я вроде как бы и не бегу.)

– Ну да. Эти идиоты из магистрата… будто у нас полно бегунов. У нас здесь больше пострелять любят да силушку показать. Это такая штука, на которой не устаешь, пробеги хоть сто километров.

– Но как же… А дом, а окна?

– Я же говорю – имитатор. Разве непонятно?

– Отчего же, – говорю я, – очень понятно. Имитатор бега, ну как же. Только я не совсем понял…

– А что тут непонятного? Устройство такое. Для бесконечного бега на месте. С коррекцией усталости. Из каких-то прошлых веков откопали, из научного ренессанса. Модная штучка.

– На месте?

– Вы, дорогой мой (Перейдя на «вы», он стал мне еще более неприятен, но не обрывать же беседу!), наверное, в детстве были несносным мальчишкой, взрослых вопросами изводили. Я же вам на интерлингве толкую – имитатор бега. Какой вы все-таки!

– А когда ж этот бег кончится? Как мы сюда забрались? Что за безобразие такое?! У меня тут серьезное дело, понимаешь…

Официал неопределенно хмыкает и пытается поддать жару, оторваться от меня под шумок хочет. Бег на месте! Ну уж нет! Я сразу восстанавливаю дистанцию.

– Знаете что? – спустя некоторое время раздумчиво говорит Мурурова. – Нам, пожалуй, и правда надо остановиться. У меня ведь тоже кой-какие дела.

– Хе-хе! – это я недоверчиво ухмыляюсь. – Как же! Я остановлюсь, а вы… Вам надо, вот вы и останавливайтесь.

Тогда и официал говорит мне «хе-хе».

– А если я остановлюсь, а вы нет, то вы меня еще поймаете. Кстати, все хотел поинтересоваться. Что вам, собственно, от меня надо?

– Да ничего особенного. Хочу задать пару вопросов.

– А что вы там насчет ареста кричали?

– Это совсем не я хочу вас арестовать. Я ведь не полицейский! («Что да, то да», – вставляет официал.) Меня интересует пара вопросов.

– И все? – недоверчиво спрашивает официал. – Из-за какой-то, как вы говорите, пары вопросов вы причиняете столько неудобств незнакомым и, поверьте, очень занятым людям? Да распыли меня скварк!

– Но вы же убегаете!

– Конечно, убегаю, еще бы не убегать, когда тебя арестовывать собираются. Кто ж это за просто так арестовать себя даст?

– Ну, – рассудительно говорю я, – если вы ни в чем не виноваты, то вас сразу же и отпустят.

– Как же, – горько вздыхает Мурурова, – они отпустят. К душителю в кабинет. Теперь придется кого-нибудь убивать, – жалуется он. – Ох, не люблю я этого дела.

– Зачем убивать? – не понимаю я.

– Затем, чтобы не арестовывали, зачем еще? Послушайте, а вы на бегу свои вопросы задать не можете?

– Могу. Почему не могу?

– Так задавайте! Может, еще и ничего.

– Тогда так. – Я собираюсь с мыслями, синхронно с официалом сбавляю темп. – Во-первых. Кто убил моего друга?

– Хороший вопрос, – комментирует Мурурова неизменившимся голосом. – Мне нравится. А еще что вы хотите узнать?

– Как найти убийцу?

– Ха. Ха, – отвечает Мурурова совсем уже мрачно. – Это он называет парой вопросов. И надо полагать, если я не отвечу, он меня догонит и будет душить руками за горло. Он будет выпучивать на меня глаза, брызгать в лицо слюной, кричать как ненормальный, трясти перед самым моим носом громадным бластером тяжелого боя и вообще действовать мне на нервы. Как будто я знаю, кто его друг.

Я вношу поправку:

– Заметьте, я вовсе не хочу от вас услышать, кто мой друг. Мне нужно узнать, повторяю, кто его убил и как найти убийцу.

– Все?!

– Все.

– Тогда я лучше еще побегаю.

Так наша беседа зашла, вернее, забежала в тупик. Оба дома, справа и слева, все также проносятся мимо нас, ноги наши все так же без устали перебирают покрытие. Мурурова все «так же топочет – усталости нет.

И тогда я начинаю орать. Я кричу – он здесь, нашел, держите его. Я надсаживаю глотку так, что в ушах звенит и связкам больно, а затем» Мурурова интересуется:

– Что это с вами? Вы кому кричите, если не секрет?

– Все равно кому, – злобно говорю я. – Услышат, прибегут – и схватят вас наконец. И тогда поговорим.

– Ага. Ну да, ну да, – хмыкает официал. – Услышат, прибегут, схватят. Ну-ну.

– Что это еще за «ну-ну»? Почему «ну-ну»?

– Это в имитаторе, да? Услышат вас, да? А меня схватят? Техническое бескультурье, вот что это такое. Да вы хоть знаете, что такое имитатор? Может, хоть случайно где-нибудь читали, что здесь совсем другое пространство? Или вы думаете, от хорошего здоровья мы вон сколько бежим и не устаем совершенно?

– Ничего, я на всякий случай покричу. Может, вы обманываете.

– Ну-ну. Давайте. А я послушаю.

Я снова начинаю кричать, а официал слушает и издевательски размахивает в такт руками – словно бы дирижирует. В наиболее удачных местах он поднимает вверх длинный указательный палец. Потом, октавой выше, начинает кричать со мной в унисон, и я говорю себе, что слаженный у нас дуэт получается, полифоничный такой. Вот только помощь задерживается.

И вдруг Мурурова исчезает – вместе со своим топотом. Я пробегаю по инерции несколько метров и растерянно верчу головой, окликаю его, но ответа, конечно, не слышу. И тогда останавливаюсь.

Для неподготовленного человека или, скажем, ведмедя, остановка в имитаторе – это момент, который запоминается на всю жизнь. Фонари, чистые, но дающие свет совершенно тусклый, вдруг вспыхивают всеми цветами радуги, и глазам становится больно. Уши ломит от дикого шума – мне потом говорили, что получается своего рода акустический удар как при переходе атмосферным вегиклом звукового барьера, – все, что было сказано мной и официалом Муруровой, обрушилось на меня, в десятки раз усиленное, перемешанное и повторяющееся в самых разных вариациях. Дома – с домами происходит нечто ужасное. Их стены сжимаются гармошкой, стремительно падают на меня, но никак до меня добраться не могут, потому что я, ребята, с той же стремительностью меняю свои размеры и формы. Вокруг меня мечутся какие-то неясные фигуры, и размахивают руками, и улепетывают, и скачут, и падают наземь, сознание подсовывает глазам страшные рожи, и не защититься ни от чего, я бессилен, только и успеваю осознать страшный, противоестественный конец, неумолимо и быстро меня настигающий. Я превращаюсь в галактического гиганта и микроба одновременно, и обе метаморфозы, я отчетливо это сознаю, обе метаморфозы несут смерть.

И все. И я…

Растерянно стою, поматывая головой, у невысокой бетонной ограды. Позади – парадное здание космопорта, все так же оцепленное бдительными стражами городского спокойствия, а где-то вдали затихает знакомый топот. Ага, догадываюсь я наконец, это мой Мурурова от меня удирает, и уже некогда приходить в себя, некогда раздумывать над невероятными чудесами, преподносимыми неугомонной наукой, я срываюсь с места и снова бегу, и снова кричу, но теперь уже болят ноги, покалывает в левом плече, и чувствуется, что дыхание сбито, что скоро запал кончится и этак мне, пожалуй, никого не догнать.

Пот, одышка, тяжелые ноги, не ко времени разыгравшийся голод. Только сейчас я вспоминаю, что я куафер и что располагаю куда более современными методами погони, чем бег в реальном времени. Абсолютно не к месту проносится мысль, очень важная, очень существенная для меня, что-то такое сугубо философическое о том, что забывчивость моя не случайна и страшно опасна, но потом, потом, и уже нет времени для скоростного скачка, и, главное, сил не успею набрать, потому что официал уже выбирается на вегиклостоянку. И я думаю – э нет, друг, на вегиклах ты меня не обставишь, кое-какую подготовку и на вегиклах мы получили, не стоит так уж сразу списывать куафера со счетов, если даже он устал, плохо себя чувствует и не ел целый день.

Обычным бегом, на последнем издыхании, то есть почти падая, выволакиваю свое тело из бесконечных газонов, табличек и загородок – передо мной вегиклы, много вегиклов. И большинство не запертых, с транспортом на Галлине обстоит хорошо, транспорт здесь пока что не угоняют, мне придется подать пример. Вегикл стремительно уносит Мурурову подальше от космопорта, я кошу на него глазом и не торопясь выбираю экипаж побыстрее да понадежнее – в них я, слава прогрессу, наловчился разбираться неплохо. Пускай даже бескультурье техническое. Пускай, пускай…

Выбор мой останавливается на «Бисекторе-204», изящной скоростной штучке, которая в бреющем полете может творить чудеса – так мне говорили специалисты из «Доставки всего везде». И сразу же убеждаюсь, что их рекомендация действительно кое-чего стоит: машина взвизгивает, едва я утапливаю квадрат газа, и тело мое начинает испытывать примерно такие же ощущения, какие возникают при старте грузовиков с малой компенсацией.

Где-то впереди, почти уже не заметный в каше разноцветных огней, излучаемых городом, летит мой Мурурова. Я уже нащупал его локатором, он уже не уйдет от меня, расстояние уже начало сокращаться. Но поскольку я не вижу его, поскольку сам до огней еще не добрался, от состояния растерянности и неуверенности избавиться не могу – очень неловкое чувство. Мне говорили знающие люди из космопола, что преследование вслепую не для меня, что я слишком нервен тогда, что постоянная надежда на собственные силы и особое, куаферское недоверие к автоматике, личным интеллектором не снабженной, делают меня крайне ненадежным звеном погони. Что я должен стремиться к бездействию, когда действие излишне. Поэтому я пересиливаю себя и снимаю руки с пульта, скрепя сердце доверяю себя безошибочной и беспроигрышной автоматике, кою не люблю.

Почти одновременно кто-то неуверенно прокашливается рядом со мной и зеленым, свежим баском спрашивает:

– Это что такое еще? В чем дело? Это моя машина?

От неожиданности я вздрагиваю и начинаю озираться, хотя знаю прекрасно, что салон внутри пуст, что это просто хозяин получил весточку от «Бисектора» о смене седока и пытается осознать новость.

– Эй вы! – уже с ноткой паники и двумя нотками угрозы в голосе продолжает басок. – Что это вы в моей машине… а?.. делаете?

Но я уже перестал оглядываться, я уже контролирую ситуацию.

– Городской спок, – внушительно представляюсь я. – Ваша машина временно реквизирована. Все справки и претензии – к гранд-капитану Эриху Фею, его вы можете найти в здании космопорта. Немедленно покиньте эфир!

– Но послушайте!

– Покиньте эфир, – повышаю я голос. – Вы мешаете проведению операции.

Эфир тут же покинут. Никто больше не дышит рядом со мной – абсолютное одиночество. Подо мной уже город. Точнее, город был подо мной все время, а теперь я лечу над его жилой частью. Мурурова, надо полагать, совсем близко, потому что на информаторе высвечивается запрос о переходе к режиму «Кривая погони». Я бы, честно говоря, с самого начала в таком режиме шел, пусть это глупо, неэкономно и невыгодно в скоростном отношении.

Вот он, я вижу его – бесшумная маленькая тень, мелькающая над крышами. Совсем близко. Официалы не обязаны разбираться в средствах и приемах ухода от преследования, поскольку уходить от преследования в их профессиональные функции не входит. Но уж раз у тебя есть побочные занятия, учитывай, дорогой, будь ты хоть трижды официал, хоть самый официальный из официальных, что догонять тебя выпадет когда-нибудь человеку, который знает тактику погони и, по крайней мере теоретически, разбирается в средствах убега и догоняния. Надо учитывать, что таким человеком может оказаться и куафер.

Мне его жаль, этого Мурурову. Мне всегда жаль тех, у которых я выигрываю, потому что прекрасно представлю себе, какие при поражении возникают неприятные ощущения – потому что очень проигрывать не люблю.

А жалеть никого нельзя – так учили меня мастера победы. Жалеть – значит недооценивать и, следовательно, рисковать. А я пожалел.

Выскакивают неизвестно откуда, я их и не заметил сначала, штук пять вегиклов, причем таких очень серьезных, приспособленных и к погоням, и к маневрам воздушным, и, надо полагать, к битвам. Выскакивают, окружают и, уж конечно, без предупреждения принимаются жечь воздух своими скварками в непосредственной близости от «Бисектора».

– Извини, хозяин, придется тебе другой вегикл покупать, – бормочу я себе под нос, выделывая головокружительные фигуры, которые так любил во времена тренинга, которые ни в одном учебнике не указаны и за которые, как предупреждали меня в свое время знающие пилоты, следует сразу же человека дисквалифицировать и не подпускать в дальнейшем на километр к транспортным средствам сложнее велосипеда. Но во времена тренинга никто не старался меня снять из тяжелого скварка за нарушение уставных маневров, к тому же те маневры проводились днем и над специальными полигонами.

На полной скорости я лавирую между домами, едва уклоняясь от антенн, энергоприемников и невозмутимых пластиковых сирена-герольдов, которых здесь понатыкано со щедростью, излишней даже для осадного положения. Зуммер тревоги, вмонтированный в «Бисектор» прямо над моей головой, верещит непрестанно, извещая меня о большой вероятности столкновения – это я люблю. Чьи-то крики раздаются снизу и, по-моему, сверху – впрочем, я почти сразу потерял представление о том, где верх, а где низ. Я то взмываю свечкой, то зависаю в полуметре от дорожного покрытия, то брею дома, то вытанцовываю что-то несусветное на уровне облаков. Автоматика не рассчитана на подобное обращение с одной из самых модных машин и начинает мешать мне в той же степени, что и нападающие. После недолгих колебаний (все-таки ночь) я не выдерживаю и отключаю ее, оставив работать только блок слежения за Муруровой. У меня даже достает времени кинуть взгляд на экран – официал где-то рядом, ему, видите ли, интересно, что будет со мной. Мне, впрочем, тоже.