Текст книги "Хождение за камень"

Автор книги: Владимир Устюжанинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Не выдержала удара московитян рать Косого и обратилась в бегство. Воеводы Борис Тоболкин и князь Иоанн Баба настигли и пленили Косого. По повелению великого князя Московского, за муки, причиненные народу русскому, внук Дмитрия Донского на Еленин день (21 мая) был ослеплен. На самом краю починка, прижавшись к лесу, стояла изба старого Арсения, что настоем из лечебных трав залечил загнивающую от татарской стрелы рану на груди Протаса. Лечение травами с незапамятных времен велось на Руси всегда рука об руку с волхованием, причетом, нашептыванием и заклинанием всех прибегающих к помощи знахарей – прямых потомков древнерусскихк волхвов. Древние знахари-кудесники хорошо знали обеззараживающие свойства многих растений, что позваляло им составлять лекарства, врачевать самые страшные, наносимые копьем, мечом, топором или стрелой с зазубренным наконечником раны. С малолетства прислушивался знахарь к шелесту трав, говору листьев. Он мог слышать даже шепот Матери Сырой Земли. Целые дни бродил он по полям, лугам и лесам, внимая голосу матери-природы. Никому не было отказа, всех провожал он добрым советом, каждому давал подмогу, пускаючи в дело только добрые травы, созданных на пользу страждущему люду. Врачевал он всех и каждого, не беря платы. Благочестивый народ православный считал все целебные травы под покровительством великомученника Пантелеймона, посвятившего всю свою светлую жизнь бескорыстному врачеванию во имя Христова. Празднуют и поминают на Руси его светлое имя 27 июля. Кроме "Плакун-травы" – всем травам матери, что зародилась на свете из пречистых слез Богоматери, пролитых по ее возлюбленному сыну, принесшему миру Свет Спасения, пользовались особым вниманием у ведунов знахарей следующие восемь трав: трава-колюка, Адамова голова, трава-прикрыш, сон-трава, кочедыжник, трава-тирлич, разрыв-трава, нечую-ветер. Если окурить боевой лук и стрелы травой-колюкой,то ни одной птице не улететь от стрелы, и живет эта трава в великом почете у стрелков-охотников. Собирают эту траву по вечерней росе в Петровки (30 июня) и берегут ее в коровьих пузырях. Трава-прикрыш пользительна против наговоров на свадьбы. Знахарь перед подходом невесты в дом из-под венца кладет эту траву под порог. Собирают прикрыш-траву с Успеньева дня (15 августа) до Покрова-зазимья (15 октября), покрывающего землю снегом. а девичью красоту – брачным венцом. Действие сон-травы обладает силой предсказывать спящим как доброе, так и злое. Цветет она в мае желтыми да голубовато-бирюзовыми цветами. Собирать ее положено с причетами и наговорами. Кочедыжник цветет всего одну ночь на Ивана Купалу (24 июня), как папоротник. Незнающему особых слов человеку не увидеть этого цветка. Коим выпадет счастье сорвать и унести из лесной трущобы хоть один цветок золото в карман посыпется, полезет в дом удача разная. На Иванову ночь (29 августа) предписывалось выходить на Лысую гору для сбора тирлич-травы. Если ее соком натереть подмышки, то можно обернуться во всякого, по выбору, зверя. Ни одной ведьме не обойтись без этого снадобья. Разрыв-травы так же не добудешь, пока не запасешься либо цветами кочедыжника. либо корнем плакун-травы, выкопанного голыми руками. У кого есть разрыв-трава, тому все запоры нипочем. Приложить ее к замку – сам откроется. Трава нечуй-ветер растет в зимнюю пору по озерным и речным берегам. Собирают ее в полночь под Васильев день (1 января). Кому попадется она, тот может останавливать ветры буйные, ловить рыбу без невода. Дается эта чудодейственная трава только слепцам. Если наступят те на траву, то как иголками будет колоть глаза незрячие. Шло лето 1430 года. Два года подряд страшное моровое поветрие опустошало стойбища Великой Перми. Смерть не щадила ни старого, ни малого. Спешно бросая все, люди уходили с обжитых мест. Это стойбище было покинуто всего несколько часов назад. Еще курился над лесной поляной дымок, когда Арсений пристал к берегу, куда спускалась знакомая тропа. Зловещей тишиной встретило его старее стойбище. Всюду были видны следы поспешного бегства людей от посетившей их таинственной болезни, от которой синеет и набухает водой тело. Взглянув на опустевшее стойбище, Арсений, пройдя несколько шагов возвращаясь к оставленной под берегом лодке, услышал плач ребенка. В темном жилище около мертвого тела женщины шевелился ребенок. Огонь еще не покинул до конца дымящиеся головешки, когда от брошенных в костер можжевеловых прутьев заклубился густой дым. Арсений вынул из дорогих звериных шкур маленькое тельце девочки и подставил его дыму, поддерживая головку ребенка, чтобы та не задохнулась от дыма. Затем снял с себя сорочку и завернул в нее девочку. Голодное тельце маленького человека изгибалось почти от еле слышного крика. Арсений растер вынутый из кармана ржаной сухарь и какие-то только ему известные коренья и, завернув все это в чистую тряпицу, вложил в рот девочки в виде соски. Так у старого бобыля появилась дочка Дубравка. Посетивший починок священник окрестил ее Марьей. Первый лепет ребенка чудной гармонией ворвался в охладевшую душу старого знахаря. Прикипел всем своим сердцем он к девочке, внесшей изменение в его одинокую жизнь. Исподволь стал шутя учить ее грамоте, рисовать на бересте буковки. В перерыве между занятиями Беседовал с ней как с большой о лекарственных травах и искусстве врачевания. Как собирать лечебные травы и сохранять их лечебные свойства. Подрастала Дубравка. и целый день звенел ее звонкий детский голосок, оживляя темную избу. Как о своей родной, заботилась о ней бабушка Настена, что вела у Протаса его небольшое хозяйство, присматривая за его сынишкой Тренко, ровесником Дубравки. Слыла она среди женщин знахаркой-повитухой, заговаривала раны и боль, и в чем-то ревновала Арсения, считая, что и одного знахаря хватит на их маленький починок. Наслушается Дубравка Настену, бежит к деду. – Деда! А бабушка Настена говорит про тебя, что ты гущеед*. – Новгородец я, внученька, нас всех новгородцев так кличут. Лишь ненадолго успокоится Дубравка и опять бежит к деду. – Деда! А бабушка Настена говорит, что если болят зубки, нужно помолиться святому Антипию, а если чирьи на теле, то Варваре-великомученице. – Глупая твоя Настена! – не выдерживает Арсений. – Со своими молитвами сама без зубов осталась. При зубной боли, внученька, нужно кусочек свежего свиного сала на десну положить и полоскать десны плакун-травою. От нарывов нужно прикладывать к болячкам толченый чеснок, а потом смачивать соком калины. – Деда! Ты говорил, что в грозу Перун громовые стрелы из лука-радуги мечет, а бабушка Настена – что Илья-пророк по небу на колеснице, катается. Бабушка Настена говорит, что женщинам грех работать в пятый день недели. Даже золу нельзя выносить из печи. В это время по земле нашей ходит вся истыканная спицами богиня-пряха Мокишь. Она плачет и сетует на то, что не почитают ее некоторые женщины, продолжая работать по пятницам. – Беги, внученька, поиграй на подворье, вон Тренко сколько времени плетень подпирает. Пригласи его в избу поснедать, брашно (еда) на столе. – Тренко боится тебя. Ему бабушка Настена сказала, что ты кудесник (колдун). – Фу ты, вредная старуха, – не на шутку раздражается дед Арсений. отставляя от себя незаконченный берестяной туесок. После смерти матери неизменным спутником их детских игр стал маленький Щавей-Васенька. Его воспитателя, дядьку Ивана, связывала с Протасом давняя, рожденная в суровых походах дружба. Прошло два года. Дважды умирал и воскресал Перун, громовым голосом с раскалывая тучу – гробницу, куда его заточали демоны зла, освобождая дорогу весне – Ладе. Вновь из Устюга дошла до починка весть, что на Троицын день, в лето 1438 года приходили вятчане ратью на город, град Гледен сожгли и опустошили, а люди укрылись в лесах. Того же лета град Устюг был заложен на посаде в Черной луце, около монастыря Пресвятые Богородицы Покрова. Неслись годы над далеким, раскинувшимся среди густого северного леса, починке на берегу реки, спокойно несущей свои темные воды в Двину. Подрастали дети. Воинскому искусству учил Тренко и Василия дядька Иван. О повадках зверей и птиц рассказывал. взяв с собой подростков в лес на целый охотничий сезон, Протас. В густом лесу прячется старое бревенчатое зимовье. Поставленное Протасом в молодости, оно долгие годы пустовало, пока Шавей и Тренко не поселились здесь. Зимовье было хоть и низкое, но вполне просторное. В лесу тихо. Тревожа покой, застучит иногда дятел. а то хрустнет под ногой сухой валежник и вновь все стихнет. Под деревьями толстым слоем лежит темная листва. Она сырая от недавно сошедшего снега и пахнет прелью. Щавей и Тренко осторожно, вглядываясь в пробудившийся от зимней спячки лес, с трудом пробираются сквозь густые заросли. Обутые в кожанык уледи, ноги ступают бесшумно. Солнце лишь недавно взошло, и его неяркие лучи, разбегаясь по верхним ветвям деревьев, оставляли в густой тени вьющуюся сквозь заросли заброшенную тропу. Русский лес. Что может быть загадочнее его? Бесконечно разнообразна его красота, веявшая могучим дыханием жизни, ароматом девственной свежести. Она увлекает за собой под таинственные своды тенистых деревьев. Она шепчет мягким шепотом трав, перекликается звонким щебетом птиц. Она близка сердцу русского человека – эта могучая красота русского леса, укрывавшего в себе не только зверье и птиц, но и наших пращуров от лютого ворога, с огнем и мечом врывающегося в русские пределы, уводившего в полон жен и детей Земли Русской. – Пробегает ветер по вершинам старых богатырей – скрипят, качаются могучие сосны, готовые померяться силой с грозой-непогодой. В стародавние времена лес считался священным местом у всех славянских народов Здесь, под вековой сенью деревьев, благословлялись жрецами брачные союзы. Здесь, над истоками текущих вод, совершались жертвоприношения воплощенным в природе богам. В глухой трущобе леса стоит дворец лесовика, окруженного своим лесным народом: лесными девами "лешачихами" и всякой лесной нежитью, служащими у него на побегушках. Рассылает лесовик подвластных ему лешачих с подлешуками во все стороны темного бора для сбережения его пределов от человека, вторгающегося в его владения с оружием и топором. Отгоняют они из-под стрелы зверя-птицу, отводят глаза охотнику и лесорубу, сбивают с тропы и заводят робкого человека на такие заколдованные тропинки, по которым сколько ни ходи. все к одному глухому месту придешь. Свист и хохот при этом несется по лесу – перекличку ведет лесная нежить. Поэтому и старались паши пращуры жить с лесовиком и его народом в добром согласии, умилоствляя его развешанными на ветвях деревьев в глухих трущобах полотенцами, заклиная его заговорным словом. – На Ерофея (4 октября) леший сквозь землю проваливается. Расстается лесной хозяин со своим зеленым царством, ломает с досады деревья встречные, бурей гнет к земле, молодую поросль. Зверье лесное прячется от него по норам-логовам, ни одна птица не вылетает навстречу. Ни один мужик на Ерофея в лес не поедет, хотя бы была крайняя нужда. На суку топорщится глухарь, пытаясь взлететь, но пущенная Тренко стрела его опередила. Насквозь пронзенная стрелой тяжелая лесная птица рухнула, ломая ветви, вниз. Забрав добычу, охотники спустились к оставленной в устье таежного ручья лодке. На темную воду реки падали птичьи стаи, возвращающиеся к своим гнездовьям. Берег исчезал за поворотом. За торчавшим из воды ивняком виден густой темный дым. Лодка, раздвигая затопленный кустарник, врезалась в мягкий прибрежный песок. Оружие держали наготове. По-прежнему тянуло дымком, но ни один посторонний звук не нарушал тишину леса. Подростки осторожно подошли к высокой лесной опушке, на краю которой стоял, покрытый густыми пихтовыми лапками, шалаш. Около шалаша угасал костер. Здесь же, на постланных на земле тонких сосновых бревнах, лежал человек. Глаза у него были закрыты. Воздух со свистом вырывался сквозь стиснутые болью зубы. Густая борода закрывала все лицо. Это был русич. Подростки заглянули во внутрь шалаша. Там висели три кольчужные сетки, лежали шеломы и щиты. Щавей стал рубить дрова для костра, Тренко ощипывал убитую птицу. Из лодки принесли взятый с собой из зимовья нехитрый припас и котелок. Вскоре закипела вода в котелке, куда Трснко бросил кусочки чаги. Вода потемнела и приобрела темно-коричневый цвет. В небольшом туеске были остатки меда. Когда настой остыл, Тренко наполнил им маленький корец (ковшик) и растворил в нем мсд. Щавей приподнял больному голову, чтобы напоить его. Некоторое время тот никак не реагировал на поднесенное к его губам теплое питье. Затем губы его задрожали, он судорожно стал втягивать в себя настой. Кадык на худой шее заходил снизу вверх. Глаза его открылись и бессмысленно уставились на ребят. Закашлявшись, он попытался ослабевшей рукой отодвинуть от губ корец и стал что-то шептать. Тренко наклонил к нему голову, чтобы услышать, о чем им хочет поведать встретившийся в такой далекой лесной глуши больной человек. К вечеру подошли двое мужчин, принесли наловленную вершами рыбу. Больной к этому времени был накормлен бульоном из сварившегося в медном котле глухаря. Из того, что услышали подростки, стало явным о неудачном походе трех тысяч двинян под руководством воевод Василия Шенкурского и Михаила Яковлева в лето 1446 года на Югру. Не учли воеводы двинские горький опыт новгородской рати во главе с Сампсоном Ковановым, погибшей всей в югорской земле в 1357 году. Вогульские князцы взяли хитростью и на этот раз. Они, не оказав сопротивления русской рати, встретили их подарками из собольих и лисьих мехов и блюдами из оленьего мяса. Попросив у русских воевод немного времени они пообещали новые дары и провести их по своим урочищам и станам. Растаяли Русские воеводы от такой радушной встречи, заранее подсчитывая будущие барыши от продажи мехов. Утомленные тяжелой дорогой через Камень, насытившаяся рать спала, не обезопасив себя постами часовых. Значительное большинство воинов так и не проснулось. Глубокой ночью, сняв немногих дремавших часовых, вогулы напали на русскую рать. Нападение было внезапным и дерзким. Оставшиеся из немногих в живых не смогли организовать сопротивление нападавшим и стали отступать, отстреливаясь из тяжелых боевых луков. Стрелы с железными наконечниками прорядили ряды нападавших и заставили их прекратить погоню. Избавившись от преследования вогулов, решили выходить в верховья притока Печоры. Долог был обратный путь с ранеными и больными, когда показались знакомые берега реки. На зимовку расположились в густом прибрежном лесу. Ратники валили сухие деревья, ладили шалаши из густых пихтовых лап. Очищенные от сучьев стволы надкалывались клиньями, а затем раскладывались на сучьях и под ними разводили огонь, около которого лежали раненые. Огонь лизал нодьи, свет заставлял отступать темноту, освещая сизые стволы обросших мхом деревьев. Луна изредка выплывала из-за облаков, уныло глядя на заснеженный лес. Северная ночь вступала в свои права, окутывая густым мраком окрестности. У ратников не осталось стрел. Один за другим хоронили товарищей. Волчья стая подходила к зимовью, окружала освещенную пламенем костра полянку. Заслышав волчий вой, единственная уцелевшая во всех невзгодах пути собака, скуля от страха, прижималась к ногам людей. Прошла долгая зима. На Авдотью (1 марта) весна зиму переборола. Снег потемнел, покрылся уэорной росписью из хвойных шишек, чешуек коры, заячьих катышков и птичьего помета. Вскоре побежали таежные ручьи. Речной лед набух и посинел. Снег налился водой. Зогза (кукушка) принесла с собой золотой Перунов ключ, взломавший ледяную броню реки. Плоты поплыли по разлившейся реке. Из Печоры перевалили в верховья Вычегды, где оставляли большие лодьи, перенесли туда ослабевших. товарищей. Двое друзей по просьбе умирающего старшего ратника остановились на дневку, две другие лодьи пошли вниз по течению, обещая подождать их в устье Выми. Долго слушали ребята о всех страданиях, перенесенных ратниками в этот неудачный поход. Было решено больного доставить в зимовье и послать двинян с Щавеем за Арсением. Прибывший знахарь осмотрел умирающего. Ни одна из ран сама по себе не была смертельной, но все они были чрезвычайно болезненны и загрязнены, что вызвало нагноение и сильную лихорадку, с которой ослабленный потерей крови организм едва мог бороться. Арсений. вытащив из котомки несколько пучков сухих трав и кореньев, смешал с медвежьим жиром и, бормоча заклинания, положил эту смесь на раны; другие заварил в воде и велел поить этим отваром больного, которого беспрестанно мучила жажда. Прошел травень-цветень месяц май. Наступил июнь, что слыл у древних славян как изок, принесший начло лета. На день великомученика Устина (1 июня) больной впервые стал со своего ложа. Заговоры и лекарственное питье прогнали болезнь, заживили раны. Солнышко ярко светило, когда июнь-изок готовился передать свое место из родной земле июлю-сенозорнику. В этот прощальный июньский день молодежь починка хоронила весну. Соломенную куклу, наряженную в красный сарафан и кокошник с цветами, носили по селению с песнями, а потом бросали в воду реки, после чего водили последние весенние хороводы. Выздоровел и Жданко, по мере своих сил стал помогать Арсению вести хозяйство, заготавливать сено, собирать мед из колод. Не вернулись за ним товарищи, посчитали, видно, что не жилец он на этом свете. И вот уже Покровами (15 октября) зима стучится. Гробницей Перуна становится огромная черная, свисающая до земли, туча. Собрались в избу к Арсению жители селения послушать пережившего свою смерть двинянина. Тускло мерцает фитилек в заполненной жиром глиняной плошке, отбрасывая колышущиеся блики на закопченные стены. Стелется дым над потолком курной избы, всасываясь в темнеющее черным пятном на крыше отверстие. Рассказывает о земле Югорской, что раскинулась за Камнем, которой нет ни конца, ни края. А реки сибирские, что с Камня истекают, пространны и прекрасны зело, воды в них же сладчайшие и рыбы различныя многие. А обитают в Югре всякие народы – нехристи. Оленей разводят, промышляют охотой, рыбной ловлей. И зовут этих людей вогуличами и уштяками, что означает -дикие люди. Селения вогуличей -паул располагаются на восточных склонах Камня по берегам рек. Дома ставятся чаще всего в лесу среди деревьев, там же стоят на высоких столбах амбары. Ткань изготавливают из крапивного волокна. Крапиву собирают после морозов, очищая от листьев. Острым костяным ножом разделывают стебли на волокно. Затем волокна связывают в небольшие пучки, сушат и разминают костяным скребком. Из такого волокна прядут нитки. Зимнюю одежду называют кусь или порха. Для шитья этой одежды из оленьего меха используют нитки, изготовленные из высушенных сухожилий оленя. Эти нитки очень прочные и не гниют в воде. Лодки выдалбливают из осины или пихты. Лодки бывают различных видов: на одного-двух человек – мань хал, на четыре-пять человек – атьел хап. Во время переездов на дальние угодья грузятся вместе с семьями и имуществом на большую лодку с крышей из бересты – сас хурин хап. Эту лодку тащат бичевой или идут под парусом. Главный дух вогулов Нер-Ойка– покровитель оленеводов, живет на священной горе Ялпинг-Нер. Река Обь населена уштяками, поклоняющимся идолам, изготовленным в виде человеческих фигурок из деревьев. Сбоку от идола висят пучки человеческих и конских волос и сосуд с ложкой, из которого кормят его. Молятся перед ним стоя, не сгибая спины, лишь мотая вверх и вниз головой, при этом шипя или свистя сквозь зубы. Они называют своих богов шайтанами, а своих шаманов – пичебами. Обычно уштяки имеют столько жен, сколько могут прокормить. Если кто-то умирает, то они оплакивают умершего несколько дней, сидя на корточках в своих чумах и никому не показываясь. Труп для предания земле уносят на шестах. Питаются в основном добытой рыбой. Как правило, все они малорослые, лица и носы плоские. Оружием являются лук и стрелы. Одежда изготавливается из выделанной осетровой или налимьей кожи. Суда и лодки они обшивают снаружи лыком, каркас же изготавливают из тонких веток. Длина лодок достигает две или три сажени и шириной в один локоть. Лодки держатся на воде даже в сильную бурю. Спят голыми около огня, дым уходит через верхнее отверстие в чуме. Когда спящий почувствует, что замерзает, он поворачивает к огню другую сторону тела, чтобы она отогрелась. Женщины занимаются приготовлением пищи, изготовлением нитей из сухожилий. При встрече с незнакомым мужчиной закрывают свое лицо. Среди детей особенно распространена стрельба из лука, по форме напоминающие укороченные татарские. Не один раз доливала Дубравка жир в глиняную плошку, тяжелый запах от которого повис в избе, пока рассказчик не завершил свое повествование о неудачном хождении в Югру, о людях, что встречал за Камнем. Меха редкостных зверей, рыбий зуб (моржовая кость) вот что привлекало русских землепроходцев в тайгу и заполярную тундру, "где путь был зол", где они "идоша непроходимыми месты, якоже не видиша ни дней, ни ноши, но всегда тьма". Следами похода новгородцев в северо-восточные земли являются известные многочисленные погосты. На Двине -Ракунь, Усть-Емец, Усть-Вага, Тойма. На Вате – притоке Двины; Вель, Пуйте. На Пинеге -Помоздин, на Вычегде близ реки – Ижецы. Слушая рассказчика, Щавей и Тренко и не предполагали, что придет время и они повторят этот путь. А годы шли, и худенькая девочка-подросток, что, весело щебеча, бегала по двору в ярких сарафанах, пошитых бабушкой Настеной, превратилась в высокую и стройную красавицу с роскошной, спускающейся ниже пояса, косой, с густыми дугообразными бровями и открытым взглядом по восточному миндалевидных, темно-серых, прикрытых длинными ресницами, глаз. Читала она по толкам (бегло). Плакала, грустя о любви крестьянской девушки Февронии к муромскому князю Петру, чудом попавшей на починок "Повести о Петре и Февронии". Долго упрашивала деда Арсения, чтобы рассказал ей и ее друзьям Тренко и Щавею о том, как образовался свет божий. Не выдержал Арсений и после Зосимова дня (19 сентября), когда были убраны улья в омшаник, собрал подростков и повел рассказ свой о том, как произошел мир людской. "Когда-то был только один Сваро. Жил он в мыльне, которую сам построил в незапамятные времена. И как-то он мылся, да вехоть бросил, а с того поту Божия и свет начался. Выросла Земля, два месяца показались и стали ходить по небу. А потом Сваро Солнце сделал, чтобы лучше видать было. Да пришел из-под споду Дух Нечистый, Гнилой и один месяц разбил и стал на землю камни кидать. А Сваро рассердился, схватил его, стал бить, да на кусочки разбил, в камни запечатал, и с тех пор он в них живет. А дети Сваро на Землю сошли, стали играться да за волосы хвататься, а там, где волос упал, дерево выросло, где клок – лес целый. Вскоре Сваро на тучу белую сел, сам себя за бороду держит, а Земля под ним. И так тысяч сто годов сидел Сваро да забыл, что заслонил Солнце. На Земле пошел страшный холод, все замерзать стало. Люди и звери побежали на полдень, где теплее. А на полдню холодина такой, что всякое дерево, всякая травинка замерзла. И стала Мара с Мороком ходить, а где Мара с Мороком пройдет, там люди и помирают. Стали люди кричать: – Слава Свару! Слава Свару! Слава Свару! Дед глухой, ничего не слышит, а видя, что люди мечутся, привстал, а Солнце из-за него показалось и вмиг всю Землю отогрело. Стали радоваться люди, ну а Сваро увидал, что стало с людьми, понял. И больше не закрывал он солнце. Светло и радостно стало людям днем. Ночью тьма приходила на Землю. Людей окутывал страх. Близилась осень. Дни становились короче, ночи длиннее. И собрались люди на высокую гору и стали молить Сваро, чтобы послал им защитника. Услышал Сваро просьбу людей и приказал Яриле спуститься к людям и быть всегда вместе с ними. Сверкнула молния и ударила в дерево, вспыхнувшее ярким пламенем. Люди взяли горящие ветки и понесли их по домам. Так люди получили огонь. Прошло 14 лет, как Щавей, потеряв отца, поселился с дядькой и другими близкими слугами на починке. А с великого Устюга опять пришла скорбная весть. В лето 1452 года Дмитрий Шемяка, увеличив свою дружину за счет новогородских охочих людей, приступом берет Великий Устюг. И так же, как и брат, он потребовал от устюжан присяги на верность ему. Для отказавших изменить великому князю Московскому были на берегу Сухоны устроены мостки, с которых несчастных жертв бросали в реку. Бояр и именитых граждан вводили на мостки с навязанными на шею камнями и сталкивали в воду. Вода расступалась, принимая в себя очередную жертву, опускающуюся прямо на дно. Иногда, в борьбе за жизнь, жертве удавалось сбросить с шеи торопливо закрепленный палачом камень, и обреченный на гибель всплывал на поверхность, хватаясь за стойки мостков. Кому-то из окружения Шемяки пришла мысль отрубать руки у всплывших жертв, и вскоре воды Сухоны обагрились яркой человеческой кровью. Отчаявшиеся горожане пытались найти укрытие в Глушицкой обители у Святого Григория Пельшемского. За попытку заступиться за несчастных горожан, по приказу князя Дмитрия Юрьевича Шемяки. Григорий Пельшемский был сброшен с мостков и утоплен. И вновь у берега, где приткнулся починок, закачались лодьи. Прибывший сын боярский Куземко Слых привез весть от двоюродного дяди Щавея, боярина Ивана Ивановича Салтыка Скрябина. Долго пришлось разыскивать Щавея его дяде, узнавшем о трагической гибели двоюродного брата. Боярин Салтык Скрябин поручил своему товарищу доставить Щавея в Москву. Долгий путь по рекам и озерам ожидал Щавея. От града Устюга по Сухоне поднимались до Костромы-реки, спускались по Волге и шли до Усть-Нерли, где большие лодьи меняли на легкие плоскодонки. По западной Нерли шли до Клещина (Плещеево) озера. Из озера входили в Клязьму, по которой, миновав Муром, входили в Оку. По Оке поднимались к Москве-реке. На переволоках у берегов рек и озер вместо причалов стояли сделанные из бревен взводы-спуски. Поставив носом лодью к взводу, ее обхватывали канатами и тянули либо людьми, либо лошадьми по смазанным салом двум параллельно расположенным бревнам в другую реку. Путь был завершен. Путников встречала Москва. Как забилось русское сердце, когда из-за темного бора показались блестевшие в солнечном свете, увенчатые крестами золотые маковки московских храмов. Сойдя с лодьей, положили по три земных поклона соборной церкви с Симонова монастыря, скрытую за густым темным бором. На поданых к пристани повозках проехали широкий зеленый луг, по которому дорога шла к Кремлевским соборам, мимо золотоордынского подворья, выстроенного близ княжеского дворца. На высоком холме при впадении речки Неглинной в Москву-реку высился белокаменный кремль, стены которого сверкали на солнце. Там на великокняжеском дворе, за храмом Благовещения, Щавей впервые в жизни увидел часы, что были установлены повелением сына Дмитрия Донского, великого князя Василия Дмитриевича, бывшим монахом с Афинской горы Лазарем Сербиным. Скорыми шагами пошел Щавей с двоюродным дядей по направлению к Средней (Грановитой) палате. Войдя в палату, полную бояр, остановились. Боярин Шея-Морозов подвел их к великому князю. Василий II сидел на черном троне своего деда, одетый в золотой аксамитовый, подбитый соболями, кожух с накинутой поверх бархатной с закинутыми назад полями шубой. Рынды заставили Щавея поклониться в пояс государю, как требовали правила этики. Великий князь, взирая пустыми кровоточащими глазницами, что-то промолвил наклонившемуся и нему боярину Морозову. Тот, выпрямившись, огласил: – Щавей Травин Скрябин! Великий государь жалует тебе чин стольника и принимает тебя на нашу службу. Ты возвратишься в Великий Устюг, где будешь служить у нашего наместника князя Ивана Ивановича Звенигородского Звенца. Служи, как служил твой отец что не посрамил имя государя Московского, разделив мученическую смерть с князем Глебом Оболенским. Настала пора покончить с Шемякой. Государь поручил сыну и наследнику Иоанну выступить на север к Сухоне. Ты примешь участие в освобождении своего города. Выполняя княжескую волю, московская рать вышла на север государства Московского. Рать возглавили князья Иван– Стрига Оболенский и Василий Яковлевич Боровской. Лишенный зрения, великий князь не мог начальствовать над ратью и остался у села Орехово, под защитой верной стражи. Рядом с князьями ехал сын и наследник великого князя всея Руси двенадцатилетний Иоанн. Его русые волосы выбивались из-под золоченного шелома. За воеводами ехали всадники со знаменами, за ними шли полки конные, шли полки пешие. За полками шла татарская конница под знаменем Ягупа, брата царевича Касима. От года в год все живее становилась дорога на Переславль, лежащий на северо-восток от Москвы, на полпути к которому в восьми десятках поприщ лежала тихая Троицкая обитель. За много верст до обители, еще в сером предрассветном сумраке, князья-воеводы с Иоанном стали обгонять пеших богомольцев, нищих и калек. Ворота обители были отворены, был виден длинный, с маленькими островками еще не вытоптанной богомольцами травы, двор. Шла служба, и князья не решались отвлекать игумена до ее конца, молясь наравне со всеми. По окончанию службы подошли к Святым Дарам. – Отче Зиновий! – Негромко позвал князь Стрига Оболенскнй. Старец медленно повернул голову, темное сухое лицо, отчерченное длинной седой бородой, казалось очень бледным. – К тебе от сына и соправителя великого князя Московского. – Имя твое? – спросил игумен подростка. – Иоанн, отче Зиновий, – ответил тот. – Благослови имя, отче. Укрепи нас в деле ратном и поведай: обрящет ли Русь спокой от князей на народ русский свой меч поднимающих. Иоанн поднял голову и посмотрел на Зиновия. Свеча, горевшая перед иконой Святой Троицы, высветила медленно текущие по его лицу слезы. – Благословен тот день, когда полки твои выйдут на брань во имя единой Руси, во имя славы земли русской. И всякого ворога треклятого сокруши и даруй твоей рати победу. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь! На привалах в походе Иоанн, пригласив к себе Щавея, интересовался подробностью гибели князя Глеба Оболенского и своего отца. Щавей рассказал ему о трагической гибели двинской рати в Югре, о жизни и быте народа югорского со слов спасенного двинянина Жданко Созина. Перед началом сражения, для отличия от неприятеля, воеводы повелели московитянам перевязать головы белыми платками. Не приняв боя, дрогнули и побежали полки Шемяки, гонимые гневом Божьим за свою неправду и отступничество не только от своего Государя, но и от Господа Бога. Щавей в составе дружины князя Звенца вошел в опустошенный родной город. Встретила его у родного разрушенного жилища немногочисленная, оставшаяся в живых, челядь. Долго стоял Щавей над заброшенной могилой отца, что притулилась к разрушенной церковной ограде, с трудом представляя его лицо, вспоминая лишь сильные руки отца, подбрасывающие его под потолок горницы. Вспомнилась мать, с испугом смотревшая на веселую возню мужа с сыночком и только просившая, чтобы тот не уронил случайно ее кровинушку, ее Васеньку. В этот год в город прибыли Тренко с Дубравкой. Начавшаяся в далеком детстве большая дружба переросла в любовь. Видел это старый Арсений. Не пришлось Тренко платить выкуп за невесту. Умирая, благословил он обоих, пожелав им счастливой жизни. Пожалел только о том, что не увидит своих внуков, не услышит их ребячий лепет. Стал прихварывать Протас, но не оставил он родного, давшему ему вторую жизнь, починка. Звенцу понравился представленный Щавеем Тренко. Из рассказов Щавея он знал о нелегких годах жизни его друга и поручил старым ратникам подготовить из него воина, пожаловав ему вскоре чин десятника. Стал Звенец восстанавливать город. Заботами князя стали возвращаться из лесов бывшие горожане, зазеленели посевы, на строящийся посад возвратились умельцы, ожила торговля. Тут и там артели людей под зычные крики старост растаскивали полуобгоревшие остовы старых построек и расчищали место для новых. Из лесу возили свежие, пахнувшие смолой, сосновые бревна и складывали их для подсушки клетями. Из бревен возводили новые добротные срубы, конопатили их мхом, покрывали тесом. В городе засветились своими маковками церкви Николы Чудотворца, Леонтия Ростовского, Ильинской, Михаила Архангела, Введенской, Вознесенской, Спасской, Покровской, Сретенской, Преображенской, Троицкой, Иоанна Предтечи, Дмитрия Солунского. Давно был обжит княжеский дворец, около которого, соперничая друг с другом в затейливой резьбе оконных ставень и наличников, стояли хоромы бояр и служилых людей. В лето 1455 года плохие вести пришли с берегов Выми. Беженцы из тех мест рассказали князю, как внезапным налетом вогульский князец Асылка с сыном Юмшаном, разоряя русские поселения, дошел до берегов Вычегды. Как надругались вогулы над захваченными в расплох безоружными жителями. Как зверски умертвили, пытающегося остановить расправу, епископа Питирима. Обо всем этом Звенец специальным посланием известил великого князя. В лето 1459 года великий князь Иоанн Васильевич послал на вятчан рать во главе с князем Иваном Георгиевичем. По указу великого князя устюжане направили дружину, в составе которой был ставший к этому времени сотником Тренко Протасов. Шестилетний сынок, названный в честь деда Арсением, поднятый вверх Дубравкой, махал руками, провожая до Спасских ворот. Устюжане взяли приступом расположенный на берегу реки Вятки, чуть ниже впадения в нее Моломы, бывший черемисский городок Каршар, переименованный новгородцами в 1181 году в город Котельнич. Прошло три года, как устюжская дружина возвратилась с победой, заставив вятчан бить челом великому князю. Недолго наслаждалась покоем Дубравка, как опять тревожные события позвали Тренко в дорогу. В 1462 году рать черемисская с казанскими татарами разорила русские поселения в верховьях Юга и пленила много людей. Звенец вызвал Тренко. На небе еще не погасли последние отблески вечерней зари, как из открытых Спасских ворот выехал отряд, насчитывающий сотни полторы всадников. Ратники были в кольчугах и легких металлических шеломах-шишаках. За спиной у одних виднелись луки и колчаны со стрелами, у каждого или сабля, или меч, у некоторых были боевые топоры. Отягченные награбленным добром и большим полоном, черемиссы (марийцы) с татарами двигались медленно. И спустя несколько дней, по лежащим на дорогах растерзанным трупам русичей, с которых слетали при приближении всадников сытые вороны, был установлен путь, по которому уходил в казанские земли враг. Было решено напасть на рассвете. Все было исполнено в точности. Взошло солнышко в тучах и опять скрылось, когда из кустов на узенькую тропку, занятую черемиссами, стремительно ударила часть разделившегося отряда устюжан. Внезапность удара вызвала смятение в рядах врагов. Повалив с десяток, другой, заработали мечи и сабли русских воинов. В это время дождь стрел осыпал татарских всадников из зашедшей в их тыл другой части отряда. Враги, теснимые с двух сторон, бились отчаянно, но при вести, что русичи овладели обозом и освобождают полон, были поражены паникой. Оставшиеся в живых поворотили коней и стали уходить, стараясь оторваться от преследования. В этой схватке Тренко был ранен в плечо. Но не обращая внимания, как капли его крови сочатся из под разрубленной кольчуги, он продолжал участвовать в схватке, пока головокружение от потери крови не свалило его на шею коня. Нужно ли рассказывать, как радовались освобожденные от полона русичи. Как обнимали, целовали своих освободителей. Как матери поднимали своих детей, чтобы те на всю жизнь запомнили лица русских воинов, принесших им освобождение от рабской жизни. Встречала Тренко дома Дубравка со вторым сыном Протасом. Не смог он, туго перебинтованный холщовыми повязками, взять на руки своего сына. Лишь гладил его рукой, смотря на его лицо. Рядом со своим другом Арсением завещал похоронить себя Протас. Выполнили дети его просьбу. А вот уже другой Протас пускает пузыри, настойчиво требуя к себе внимания. Вставали и затухали рассветы. Гремели грозы над Русью. И вновь понеслись годы. Святой Симеон Столпник-Летопроводец (1 сентября) принес на Русь 1464 год. Первый день сентября с ХV по ХVIII век считался на Руси по примеру Александрийской церкви днем "Новолетия". В 1699 году Петр Великий в последний раз "торжествовал" его по древнему обычаю своих предков. Сентябрь-листопад, что слыл на древней Руси "ревуном", осенней свежестью обесцветил яркие краски зелени, зажег среди леса оранжево-багряным пламенем листья берез и рябин. Пожухлая от инея трава становилась холодной и влажной. По утрам над Сухоной стлался густой туман, в посветлевшей воде реки жировала хищная рыба. В трудах и заботах прошла первая половина месяца. Поля украсились суслонами из снопов. В небе появились первые стаи диких гусей, с криком уходящих от наступающих холодов к теплому лету. Наступил Никитин день (15 сентября), который с нетерпением ждали "гусятники", что с незапамятных времен держали на Руси гусей не только на убой, но и для боя. Гусаки-бойцы, составляющие гордость хозяина, откармливались отдельно от обычных. Никитин день был для многих часом потехи, где любители гусиного боя встречались друг с другом. Собираясь на бой запасались мешочком пшеницы. При входе в избу особым причетом стучали в дверную притолоку, вызывая хозяина показать "охоту". Хозяин приглашал дорогих гостей за загородь, где жила и оберегалась "гусиная свора". Сопровождая гостей, он не забывал угостить их добротной чаркой вина. Пили гости, рассыпали гусям пшеницу. Желая высказать особое расположение кому-то из гостей, хозяин дарил ему гуся. Получивший подарок, должен был отдарить тем же. Подаренный гусь передавался из полы в полу при троекратном целовании и с неизменными при этом уверениями в нерушимой дружбе. Вечером всей гульбой шли зваными гостями на пирушку к самому богатому и тароватому из своей братии. В таком доме стояла на столе круговая чаша с вином или медом. Каждый гость, входя, пригубливал ту чашу и клал на стол калач – "гусям на новоселье". Когда собирались все гости, хозяин вносил в горницу пару убранных красными лентами лучших гусей-бойцов, которых обрызгивали медом. Во время боя бились об заклад. Разгоряченные боем, забывали свои уверения в дружбе, вцепляясь друг другу в бороды, схватываясь в рукопашной. Расходились до следующего года, бережно укутав пострадавших в бою гусей. Добирались домой, ставили холодные примочки и медные деньги на полученные синяки и ушибы. Крепкий сон смежал их веки, заставая на лавках и полатях. Сон навеивал сладкие воспоминания. Во сне бедный становился богатым, проигравший в выигрыше. Крепко спала Русь. Глубокой ночью в главные городские ворота раздался требовательный стук. Нескоро откликнулся на него дремавший стражник, принявший не одну чарку зелена вина в честь Никиты-гусятника. Прибывший от великого князя гонец дьяк Федор Струмило потребовал срочной встречи с князем воеводой Иваном Звенцом. На государев двор, расположенный в Старой Осыпи, был вызван Щавей Василий Скрябин Травин. Именем великого князя всея Руси Иоанна Васильевича предписывалось Василию Скрябе пройти в Югорскую землю, дабы привести народы югорские под государеву высокую руку. С теми, кто добровольно примет подданство, великий князь предписывал "держать к ним ласку и бережения, а напрасные жесточи и никакие налоги им ни в чем не чинить некоторыми делы, чтоб их в чем напрасно и в ясак не ожесточить и от государевой милости не отгонить". Повелевает великий князь всея Руси своему наместнику и воеводе князю Ивану Ивановичу Звенцу подготовить за счет казны служебный завод*, а также товары для выплаты "государева жалования" за исправный взнос ясака. Воскресный день был светел, солнце освещало золотые купола церквей. Посередине главной городской площади на подготовленном с вечера помосте появился бирюч и зычным голосом потребовав от собравшихся тишины, стал читать великокняжеский указ о наборе хотячих людей для похода на Югру. Дабы наказать князца вогульского Асыку за разорение христианских селений и зверское убийство епископа Усть-Вымского Питирима. Услышав указ, стекались в город хотячие люди, парни рослые и крепкие. У тех, кто постарше, кудрявилась русая окладистая борода. Шли лесными тропами и проселками. Плыли на лодьях и стругах, налегая на весла. Приносили с собой котомки, берестяные коробы с харчишками на первое время. Растекались по постоялым дворам, обывательским избам. В ожидании общего сбора на воеводском дворе, слонялись по городу, дивились на чудные храмы, посещали торговые ряды, что ровнились на базарной площади. Отроду они не видели столько товара. На прилавках в железном ряду были выложены для осмотра топоры, засапожные ножи, гвозди и крюки, косы-горбуши, чугунные и медные котлы. В сладком ряду торговали пряниками. Медовый аромат истекал из кадок, туесов, горшков, что громоздились на нескончаемых прилавках. Щука, язь, стерлядь, осетры свежие и соленые, запах от которых плыл из рыбного ряда. А еще были ряды, где торговали всяческой одеждой, изделиями из кожи и меха, тканями бумажными и шелковыми. На других лотках были выставлены ковши с пивом, хмельной брагой, медом. Добровольцев построили на воеводском дворе. Скряба медленно обошел ряды, сурово оглядывая каждого с головы до ног, а затем скомандовал: – Все пойдете сейчас в воинскую кладовую с сотником Протасовым. Там каждый из вас выберет себе подходящую кольчугу, калантарь или тягилей*. Выбирайте броню так, чтобы не стесняла руки в бою. Возьмите себе подходящие шеломы, чтобы не соскочили они с головы от удара, а так же луки и стрелы. Возьмите себе по мечу или бердышу, что с руки лучше будет. Осматривая стоящих в боевом снаряжении добровольцев, Тренко приказал: – Всем вычистить броню к смотру, что состоится через две недели. Чистить необходимо наперед песком крупным. По крупному – мелким. По мелкому – еще мелее. Потом кирпичом толченым, а уж после кирпича наведите глянец войлоком. Начались дни ратной учебы. С раннего утра допоздна звучали молоты в кузницах. Выполняя государев заказ, оружейных дел мастеровые ковали для рати мечи, вязали кольчужную броню. 3има доживала последние дни. По ночам еще держались морозы, но днем солнце выгревало и звонко выстукивала капель. Близилось время выступления в поход. Отряд выходил из Устюга на Николу-вешнего по высокой воде. В это время жители города и посада готовили к выезду ребят-подростков на ночную пастьбу лошадей. На лугах разжигались костры, вблизи которых паслись лошади. У огня кружком сидели молодые пастухи, ели пироги, пекли картофель, целую ночь не смыкали глаза. Молебен служили в церкви Николы Чудотворца-Гостунского. В великом почете на Руси был этот святой угодник, архиепископ мирликийский. бесстрашно исповедавший учение христианства при Деоклетиане-гонителе. Он слыл на Руси за "Николу-Милостливого" покровителя морей и полей, за крепкую защиту мужика-хлебороба, за грозу всякой нечисти, угнетающей народ русский. В составе рати на трех заново просмоленных лодьях шли вымичи во главе с князем Ермоличем. Сначала шли Двиной, потом ее правым притоком Вычегдой. Из ее верховьев лесными дорогами выходили в бассейн реки Печоры. Дальнейший путь шел по притокам Печоры к перевалу через Камень. Далее от перевала по притокам выходили в Сыгву (р. Ляпин), из которой попадали в Яны Тагт (р.Северная Сосьва). Шли на веслах, когда дул попутный ветер ставили парус. В верховьях рек то и дело останавливались, наталкиваясь на поваленные деревья и топляки. Иногда с большим трудом удавалось пробиться через завалы из бревен. Тогда люди шли по берегу и тянули лодьи за канат, укрепленный у основания мачты. Скользкие мокрые веревки впивались в ладони, холодные брызги воды текли по телу. На каждой лодье по четыре пары весел. На каждом весле по гребцу. На каждой лодье очаг на носу. Песок в ящике защищал доски от огня. Дважды в день готовили горячее. Обедали прямо на лодьях, но для Божьего дела – на сон послеобеденный – приставали к берегу и все засыпали вповалку, блюдя Мономахово предначертание**, даже сторожевые ратники придремывали в пол-ока. Из ночи в ночь становилось теплее. Необозримые стаи уток поднимались на крыло чуть ли не из под носа передней лодьи и, отлетая в сторону, тут же садились на воду. День за днем углублялись они в нелюдимые, чарующие своим величием дебри. Дикие берега рек и ручьев вздымались вверх крепостными стенами. Узкая, построенная новгородцами, тропа, по которой они поднимали к перевалу свои лодьи, извивалась среди скал и гигантских елей. Вела их по горным склонам, то взбегая на высокие, ощетинившиеся вековым лесом вершины, то спускаясь в тесные и мрачные прогалины, где даже в солнечный полдень царили густые сумерки. Надвигалась буря. "Вотторан – пускающая ветер гора", – объяснял проводник-зырянин, боязливо показывая пальцем на поднимающуюся вдали безлесую вершину горы. В темнеющем небе тучи сгущались и неслись куда-то вдаль над бескрайними лесными трущобами. Гроза бушевала над скалистыми хребтами Рифейских гор. Казалось, злые духи слетелись со всех сторон Вселенной и бились в небесах, нагромождая тучи над глубокими ущельями и обрушиваясь на людей потоками ливня. Берега реки были пустынны. Огромные, темные, изрезанные рядом трещин скалы и каменистые осыпи отражались в ее светлых водах. Сквозь прозрачную воду виднелись стоявшие возле камней хариусы и таймени. Впереди за поворотом, на каменистой осыпи под кручей, матерая медведица с двумя медвежатами, вытянув острую морду, смотрела красными от злобы глазами на появившихся людей, поднималась на задние лапы, готовясь защитить свое потомство от непрошеных гостей. Берега во многих местах столь низко нависали над водой, что представляли собой ворота, едва оставляющие место для прохода лодьям. Волны, пробив себе свободный проход под берегом, устремлялись туда всем своим напором, образуя в воде крутящиеся водовороты. В некоторых местах река была так мелка, что при всех усилиях невозможно было протащить лодьи, не прорыв на шиверах (каменистых перекатах) каналы. Закончилась горная река, что несла лодьи с отрогов Камня, и впереди показалась чистая водная гладь. Берег гранился густой стеной нетронутой девственной тайги. Принявшая лодьи, река то резко разворачивалась, прижимая их к крутому, заваленному лесом, берегу, то растекалась в широкой пойме, блестя золотыми песчаными отмелями. Теплый ветер отгонял комаров. Среди густой россыпи деревьев вдруг появился огромный кедр, увешанный шкурками жертвенных животных. На земле лежало большое количесгво костей оленей – остатки жертвенных обедов. За поворотом увидели большой отряд вогулов. По находившимся в боевом положении лукам было ясно, что те настроены отнюдь не миролюбиво и не хотят пускать пришельцев на свою землю. Гребцы затабанили веслами и поставили лодьи рядом. Устюжане спешили вооружиться, хватаясь за шеломы, натягивали кольчуги и тягиляи. – К берегу, к берегу гребите! командовал Скряба. Он стоял на носу головной лодьи в шлеме и кольчуге, а Тренко щитом прикрывал его. Все лодьи дружно повернули к берегу. Ратники с размаху выбрались на песчанную отмель кто в мелкую воду, кто на сухое и повернули лодьи бортами к воде, чтобы укрыться. При приближении лодий к берегу вогулы разделились, охватывая устюжан полукольцом, а затем побежали на них, издавая боевой клич и размахивая копьями. В воздухе запели вогульские боевые стрелы с костяными наконечниками. Вогулы-лучники били метко и часто, но их стрелы не пробивали кольчуг и застревали в плотной ткани тягиляев. Тяжелая стрела с железным наконечником, выпушенная из лука Скрябы, вонзилась в грудь натягивающего тетиву вогула. Ратники выпустили свои стрелы. Подхватив с собой несколько раненых, вогулы отступили, оставляя на земле убитых. Из леса потянуло дымком, тропу преграждала засека. Лес был густой, хвойный, с пятнами березы и осины и густым подлеском. Два десятка устюжан по команде Скрябы обошли засеку по воде, бросились в лес, куда отступила часть вогуличей. Двинянин Жданко настиг одного из них и уложил рукояткой бердыша. За остальными не погнались, из страха попасть в засаду. Раненых уложили на хвойные постели и залили раны топленым жиром. Медленно тянулось время. От ночного холода каменели лица, и зубы выбивали мелкую дробь. Но разжечь костры было невозможно – их бы сразу забросали стрелами. Спали в лодьях. Утром сварили кашу, поели. До полудня берега реки казались безлюдными. Вогулов не было видно. У некоторых стали сдавать нервы. Казалось, что опасность постоянно преследует устюжан и выбирает момент, чтобы неожиданно для всех проявиться во всем своем виде. В полдень увидели группу вооруженных вогуличей с одной стороны реки, что держались на дальности полета стрелы, а затем они появились и на другом берегу. В этом месте река делала крутой поворот, впереди опять тянулась песчаная отмель. Лодьи подошли к берегу. Русичи покинули их, готовясь к бою. Вогулы то сжимали кольцо, то отходили. Скряба передал приказ: – До команды в бой не вступать! Вогулы пытаются выяснить дальность полета наших стрел. Тренко достал из колчана стрелу. Когда вогулы вновь побежали на устюжан, пуская на ходу стрелы, Тренко по команде Скрябы встал наизготовку и выпустил боевую стрелу. Она угодила в одного из набегающих воинов. Тот замертво упал, подгребая песок руками. Жалобный крик пронесся над водой. Вогулы, подхватив убитого, отступили. Больше они в этот день так и не появились. Вечером, на состоявшемся совете, Скряба отметил, что путь рекой утратил элемент внезапности. Одно дело пробираться по таежным чащобам, другое плыть открыто по реке, где можно легко быть обнаруженными, а застряв на мелководье, оказаться просто в ловушке. Ночь прошла в тревожном ожидании. В прибрежном перелеске кричал филин. Утром снялись без единого звука. К полудню, когда солнце подошло к зениту, показался посредине реки остров. Река с одной стороны острова преграждалась завалом из затонувших деревьев. Увеличившееся течение подмывало высокий противоположный берег, на котором стояли вогульские воины. Скряба приказал, не разворачивая лодьи, грести назад. С берега лодьи были осыпаны десятками стрел. Двое устюжан были легко ранены. Вогулы, увидев, что русичи отступают, усилили обстрел. Тренко готовил пищаль. Выждав, когда воины на берегу сбились в одну группу, Тренко выстрелил почти в упор. Полыхнула молния. Грозный, неслышанный в этих местах гром потряс небо. Олени рванулись в сторону, переворачивая нарты с седоками. Берег реки потрясли крики бессильной ярости. Когда дым разошелся, русичи увидели, что двое вогулов убиты наповал, а один корчится на берегу реки, скатившись с обрыва. Выставив стражу, заночевали на острове за завалом. Река против случайного стана опустела. Но вогулы не ушли. На том берегу над деревьями и кустами поднимался дым от костров. Часто и тревожно гремели шаманские бубны. Утром на берегу реки появились безоружные вогулы. Они размахивали руками, показывая пришельцам пустые ладони. Скряба взял с собой несколько ратников из вымичей и, сопровождаемый князем Василием Ермоличем и Тренко, отправился на встречу с вогулами. Лодья подошла так близко, что стали видны их лица. Они были смуглокожие, черноволосые, с редкими бородами. Несмотря на теплый день, вогуличи были одеты тяжело. У одних с плеч свисала одежда из мехов, собранных хвостами вниз, другие одеты в собольи шубы. На берегу их ожидал вогульский князь с толпой соплеменников. Они принесли победителям дары и припасы, прося милосердия и покровительства. Памятуя наказ великого князя, Скряба их принял ласково, желая своей приветливостью привлечь и другие племена. Князец был среднего роста, имел плоское, продубленное непогодой лицо, испещренное рядом глубоких морщин. Прищуренные покрасневшие глаза непрестанно слезились, комары впивались в лицо и руки, но он их не замечал. Его одежда отличалась от соплеменников собольим мешком и шапкой из бурых лисиц. Поверх этого мешка была накинута кожаная парка. Толмач из вымичей дословно перевел слова Скрябы, сказанные вогулам: – Русские пришли на вашу землю с миром. Мы дадим вам взамен на ваши меха то, чего у вас нет; одежду, топоры, бусы, котлы для пиши, ножи и иглы. Ратник принес из ладьи тюк красной материи и маленький медный котел, наполненный голубым бисером. Князец черпал пригоршнями бисер и прищелкивал языком. Гостей пригласили в паул. Забили оленей. Из утробы животных вычерпывали и пили еще горячую кровь, поедали сырыми почки и печень. Русичи дивились, видя, как вцепясь зубами в большой окровавленный кусок оленьего мяса, вогул молниеносным взмахом ножа снизу вверх отсекал захваченную в рот часть куска. Мелькали ножи, кровь текла по рукам, капала с губ. Гостей угощали оленьими языками и мозгом. Веселыми толпами вогулы попеременно заходили в жилище и приносили дорогим гостям свои лучшие яства: мясо, отварную неочищенную рыбу без соли, отвар из мухоморов, который действовал сильнее любого вина. Пьяные забавляли русичей своими песнями и плясками. Вогульский бард пропел, подыгрывая себе на сангуль-тапе, перебирая струны из сухожилий оленя, только что сочиненную песню про небесный гром, убивающий вогулов. Трое суток стучали шаманские бубны, посылая Ялпус-Ойку к Верхнему духу, хозяину неба Торуму, прося зашиты от убивающего его детей грома, которым владели пришельцы, спрашивая, почему их не встретил бурей и не разметал лодки Тагт Талих-отыр (покровитель верховьев Северной Сосьвы). Три дня просидел в своем жилище, не показываясь соплеменникам, жуя сушеные мухоморы, князец. Через три дня принесли Скрябе три сорока двадцать пять соболей, с каждого мужчины по соболю. Было у князца Каппака в роду 145 мужчин. – Я иду с тобой поклониться твоему государю. Пусть будет мир на земле вогулов. Пусть звенят бубны добрых шаманов. Через несколько дней с низовьев реки на остров, где, памятуя случай с двинянами, продолжали стоять охраняемым станом устюжане, прибыло посольство во главе с князцом Течиком. Они принесли дары соболями и лисицами, поведав Скрябе о том, что князец Асыка, узнав, что его разыскивают пришельцы, убивающие громом на расстоянии, откочевал в верховья Мань Тагт (Малая Сосьва). Князь Течик просил покровительства государя русского и выразил желание лично вручить великому князю богатые дары. На состоявшемся совете было решено повернуть назад. Дальнейший путь от Камня до верховьев Вычегды падал на период осенних дождей. В верховьях рек опять преодолевали мели, перекаты и завалы. Растаскивали запрудившие русло деревья. Ночи становились прохладными, на привалах грелись у костров, на ночь укладывались спать на охапку хвои. Печора встретила устюжан резким, почти ураганным ветром, который вырывал весла из рук гребцов, поворачивая лодьи вспять. Серые, потянувшиеся с севера тучи, прижали к земле стаи пролетной птицы. Утром блестел ледок на лужах, из туч сыпалась мелкая пороша. Войдя в Вычегду, сменяя гребцов, двигались и ночью, опасаясь раннего ледостава. Не останавливаясь, прошли мимо починка, где прошло детство Щавея, Тренко и Дубравки. Где-то там на заброшенной скудельнице (кладбище) расположились рядом могилы трех близких, дорогих им людей. Из Усть-Выми князь Василий Ермолич распорядился направить легкий дощанник с молодыми крепкими гребцами, чтобы известить князя Звенца о возвращении рати. И, наконец, лодьи со стоящими без головных уборов людьми подходят к городской пристани. По Сухоне шла густая шуга. На Успенской соборной церкви рявкнули колокола. К пристани бежал народ. Рядом с князем Звенцом стояла, всматриваясь в приближающиеся лодьи, Дубравка с сыновьями. В городе гремели свадьбы. Был Покров день (1 октября). Не одна свеча сгорела за время, пока он завершил рассказ о походе за Камень. Уже не из уст двинянина, а своего мужа Дубравка вновь услышала рассказ о далекой, лежащей за высокими горами, земле, откуда были приведены чужеземные вожди с полоном, которых князь Звенец повелел Щавею и Тренко доставить к великому князю в Москву, как только мороз скует реки. Недолго наслаждался отдыхом Тренко. И опять пришло время расстаться. с семьей. Наступил ноябрь. Звался он до принятия христианства в русском народе груднем, листогноем, студеным. На Кузьминки (1 ноября) из ворот города выехало несколько возков, которые потянулись гуськом в сторону реки Юга. Каждый каптан был запряжен тремя небольшими, но крепкими конями. В первом расположились Щавей и Тренко, во втором вогульские князцы Каппак с Течиком. В семи других – полон и охрана. Кони мчались, слышался скрип деревянных полозьев и крики ямщиков. Земля соткала одежду из снега. Алмазные блестки снежинок сверкали рубиновыми искорками. Деревья, подернутые серебристым инеем, блестели своей печальной красотой. Кругом царила тишина. На пути попадались только белогрудые сороки да вороны, привольно разгуливающие по обочинам дороги, но вспугнутые приближением обоза с диким карканьем взвивались в небо и уносились в темнеющую даль. В обступившей тишине слышно было, как взвизгивал под полозьями саней, рвался под копытами коней крепкий снег. Отдыхая, перепрягали одних коней на место других, подпрягали заводных и двигались дальше. Иногда на пути попадались небольшие селения. Кое где сквозь натянутые на окна бычьи пузыри тускло светились огоньки лучин. Стаями вылетали лохматые собаки, с яростным лаем бросаясь под ноги лошадям, сопровождая обоз до околицы. Далеко различались в лунном свете залубеневшие от мороза снежные заструги сугробов, отбрасывающие от себя острые лунные тени. Снежный морозный воздух нес запах вековой дубравы. Ярко и весело светил месяц на землю, звездочки при нем чуть искрились, то пропадая, то вновь сверкая в темной синеве горизонта. На пути были Вологда, Ростов Великий. Чтобы подготовиться к встрече с великим князем, на сутки остановились для отдыха в Переславле-Залесском, что притаился в дремучих лесах на берегу большого озера. Город состоял из деревянных изб, окруженных двойной городской стеной с двенадцатью башнями-стрельницами, над которыми поблескивали маковки древнего Спасско-Преображенского монастыря. В конце пути – Москва. Остановились на подворье близ Вшивой горки. Наутро дьяки Федор Струмило и Владимир Гусев явились с толмачом для записи речей вогульских князцов. На следующий день Щавей и Тренко были приглашены к великому князю. На широкий великокняжеский двор вела извилистая дорога. Около ворот толпилась придворная челядь, рассматривая великокняжеских гостей. Обширный дворцовый двор разделялся на маленькие дворики. В одном месте высились терема, вышки, в другом виднелись низкие кирпичные своды погребов, где хранились заморские вина, брага различного изготовления и квасы. Около самой Красной палаты двор расширялся в площадь, на которой тоже теснились люди из дворцовой свиты, а также юродивые и увечные, разместившиеся у заднего крыльца. По ступеням парадного крыльца и коридору палаты змеился кармазинный ковер, тянувшийся по длинным полутемным сеням, в конце которых были другие двери, охранявшиеся двойной стражей копейщиков, ведших в прихожую, где суетились высшие придворные чины: кравчие, стольники, казначеи, окольничьи, постельничьи... Послышались слова: – Великий князь! Двери в палату распахнулись. Великий князь, одетый в богато украшенную золотой парчой ферязь (легкая комнатная одежда), по которой блестели самоцветные каменья, величественно сидел на троне с высокой спинкой из слоновой кости, стоящем на покрытом бархатной полостью малинового цвета с серебряной бахромой постаменте. Над головой великого князя висела украшенная драгоценными каменьями корона, из-под которой спускался балдахин из голубой парчи с серебряными звездами. По сторонам стояли, не шевелясь, рынды в белых длинных кафтанах и в высоких шапках на головах. На правом плече они держали маленькие топорики с длинными серебряными рукоятками. Бояре стали низко кланяться великому князю, он, в свою очередь, ласково приветствовал собравшихся наклонением головы. Это был не тот двенадцатилетний, немного наивный подросток, что на привалах в походе, затаив дыхание, слушал рассказ Щавея о походе в другие земли. На троне сидел великий князь и государь земли Русской, по-прежнему сухощавый, с узким, приятным лицом. Великий князь попросил Щавея приблизиться к нему. – Я помню тебя, боярин Василий. Я доволен верной службой твоею, что ты, не щадя живота, для нас послужил, великому государю по присяге и душе. Здоров буди. От нас, великого государя, забвен не останешься. Родитель твой, служа нам волей Божьей, призван к вечному животу и тебя оставил на наше попечение. И ты буди надежен на нашу милость. За поход твой в землю Югорьскую, зато, что полоненных князьков вогульских живыми и здоровыми ко мне доставил, за то, что имя государево провозгласил в земле Югорьской, жалую тебя ближним боярином. Будешь служить сыну моему Василию. Товарища твоего, Тренко Протасова, за спасение полоненных русичей. от татарской и черемисской рати, за мужество, проявленное в походах, жалую в дети боярские. Великий князь кивнул головой, с лавки поднялся комнатный боярин Мамон и, задыхаясь от своей тучности, объявил: – Великий князь и государь приглашает бояр и дорогих гостей в залу. Все перешли в другую палату, освещенную мерцанием света восковых свечей, горящих в медных подставцах. Посредине палаты стоял стол, заставленный неимоверным количеством блюд. Жареные павлины с распушенными хвостами, искусством поваров не потерявших блеска и яркости своих перьев. Барашки с золоченными рожками и петухи с красными гребешками лежали на тяжелых серебряных блюдах. Бесчисленные похлебки курились из огромных вызолоченных чашек, между которыми стояли горшки с разного рода кашами, высокие кубки и братины с пенящимся медом и пивом. После принесения вогулъскими князцами клятвы верности перед великим князем, в знак чего они испили воду из золотой чаши, великий князь и государь всея Руси Иоанн Васильевич пожаловал Каппака и Течика Югорьским княжением и возложил на них дань и на всю Югорьскую землю. От имени великого князя сыну боярскому Тренко Протасову было повелено доставить князей Югорьских и полон в Югру. Впереди лежал новый путь. Ближний боярин Щавей Травин Скрябин остался в Москве. В 1468 году рать московская из Галича прошла сквозь дремучие и заснеженные леса и в жестокие морозы по диким берегам Ветлуги, Усты, Кумы. Устюжскую рать вел князь Иван Звенец Устюжский. В составе рати был сын боярский Тренко Протасов. Перехватив знатную добычу, русичи возвратились через Великую Пермь к Устюгу. В числе пленников, отосланных к великому князю в Москву, был полоненный Тренко знаменитый татарский князь Хозюм Бердей. Дома Тренко ждали возмужавшие сыновья и чуть поседевшая, но все такая же красивая, как в молодости, Дубравка-Марьица.