Текст книги "Гостиница"

Автор книги: Владимир Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Но прежде, чем упрятать тело под одежду, он с удивлением обнаружил, что окончательно исчезли последние синяки, царапины и ссадины...

"Как новенький, – оценил Мэр. – Живая вода..."

Он попытался вспомнить, что его мучило перед тем, как ринулся в озеро, и не мог... И тело, и душа звенели радостью бытия и откровенно не желали знать никаких тревог и печалей. Единственное, что он хорошо помнил – это вершина, которую он должен преодолеть. И еще – он собирался куда-то обязательно вернуться. Вот только – куда?.. Ну, ничего, по ходу дела вспомнится, если это было действительно важно. А если ерунда какая-нибудь, то и ладно... Кажется, ночью приснился тревожный сон?.. Нет, забылось... Собственно, сны на то и существуют, чтобы забываться. Какая бы каша в голове была, если бы все они помнились...

А ноги четко и бодро отмеряли пространство, как маятник часового механизма отмеряет время... Раз-два, раз-два... Тик-так... Шаг-шаг... И легкие исправно качали чистейший воздух, и сердце билось ровно и полно, и жизнь была прекрасна, и настроение – отличное...

Он и заметить не успел, как вернулся по прогалине к тундре и, сориентировавшись по высочайшей вершине, взял направление. Монотонность шага и дыхания постепенно погружала разум в безмолвие. Ни о чем не думалось. Было тихо и покойно. Светлая радость, искрясь, разливалась по телу, как чистая свежая вода по руслу реки. Прилив энергии... Бодрость... Восторг бытия... Ощущение жизни, переполняющей пространство, и чувство включенности в эту жизнь, вернее, предчувствие предстоящей включенности. Словно донесшаяся издалека знакомая мелодия, которая с каждым шагом становилась все чище и сильней...Исчезло ощущение времени, стерлась грань между вечностью и

мгновением.

Но, наверное, время все-таки существовало, потому что движение продолжало ощущаться. И не только движение его собственного тела, оно как раз не отвлекало на себя внимания, существуя как бы само по себе, но в сфере ощущений что-то постоянно изменялось – появлялось и исчезало, незнакомое и странное сначала и почти свое – через мгновение... Или через вечность?.. Происходило эмоциональное отождествление с миром...

И вдруг черно-красная волна охотничьего инстинкта опалила эмоциональное пространство, заставив Мужчину напряженно замереть. Внешний мир, доселе бывший ослепительно ярким, красочным и непривычно объемным, моментально обрел графическую четкость линий и красок, из которых исчезло все лишнее. Мужчина сначала почуял, а потом и увидел Хищника, также напряженно замершего в нескольких метрах от него. Слава Богу, это был не лев, а то весовые категории оказались бы явно несопоставимы, но все равно это было нечто кошачье и весьма грозного вида – серое, почти голубое с чистым серебристым отливом...

Красно-черные волны агрессивности продолжали опалять

эмоциональное пространство Мужчины, становясь его собственным состоянием. Он одновременно следил за Врагом и осматривал землю в поисках подходящего оружия. Как назло, ничего стоящего в поле зрения не попадало. Но он почувствовал, что нога его стоит на чем-то твердом и округлом. Не спуская глаз с Хищника – откуда-то помнилось, что они будто бы не нападают на тех, кто смотрит им в морду (сволочи коварные – все бы им исподтишка, со спины...), – Мужчина присел на колено и вытащил из-под ступни короткий, довольно толстый обломок высохшего сука.

Хищник издал устрашающий рык, надо понимать, имея в виду, мол, сдавайся по-хорошему, все равно сожру, только зря будем время тянуть, да силы тратить... А может, он просто взбадривал, разогревал себя, потому что волна агрессивности стала еще более раскаленной.

И за мгновение до броска Хищника, чувствуя его, как себя, Мужчина сделал резкий прыжок вперед, вытянув руку, когда Хищник еще не успел полностью вытянуть лапы и выпустить когти, и, сунув обломок сука в разинутую пасть, попытался уйти в сторону, но не успел, и Хищник сбил его с ног. Покатившись по мягким кочкам, Мужчина сгруппировался и вскочил на ноги.

Хищник, одновременно рыча и скуля, мотал головой, пытаясь освободиться от распорки, видимо, вонзившейся в плоть. А охотничий инстинкт всерьез охватил Мужчину, превратив его в такого же хищника. Он лихорадочно осматривался по сторонам в поисках оружия, чтобы прикончить врага. Тут он заметил, что Хищник обхватил морду лапами, и пытается извлечь ими из пасти распорку. Тогда он разбежался и, подскочив вверх, прыгнул на Хищника, опустившись сразу двумя ногами на его верхнюю челюсть. Под его тяжестью пасть захлопнулась, и он слышал, как с треском разрывая ткани, острый конец распорки прорезает небо и уходит куда-то вглубь черепа...

Упоение победы горячей волной вознеслось от ног к лицу, мгновенной вспышкой охватив пламенем все тело. Мужчина издал звериный вопль восторга и, подпрыгнув еще раз, опустился ногами на голову зверя. Она бессильно хрустнула под его фирменными каблуками.

А пламень испепелял и требовал выхода, ослепив дух. Мужчина вспомнил, что в кармане пиджака лежит маленький перочинный нож с бритвенно-острым лезвием. Вытащив его, он раскрыл лезвие и с размаху полоснул по звериному горлу, оттянув его голову назад. Кровь ударила фонтаном, и вид ее оказал совершенно пьянящее действие. Кровь и вправду была очень похожа на вино. Недаром Христос якобы уподобил его своей крови. Не в силах сопротивляться искушению, Мужчина припал ртом к ослабевающему красному ручейку, стоя на четвереньках над трупом поверженной жертвы.

Утолив жажду, он поднял голову и, задрав лицо к вожделенной вершине, удовлетворенно улыбнулся. Теперь должно хватить сил... Кровавый овал окружал его губы, и с уголков рта к подбородку стекали, застывая, красные струйки...

Мужчина поднялся, отряхнул брюки на коленях и, забыв о жертве, продолжил свой путь. Перед его взором сверкала в лучах солнца прекрасная вершина.

Почувствовав, что лицо стягивает, он умылся в первом же попавшемся ручейке, благо, их здесь особо искать не приходилось.

Он шел, бежал, снова шел, снова бежал, не особенно замечая день ли, ночь ли его окружает, догадываясь об их смене только по изменению вида вершины, сверкающей льдами днем и светящейся таинственными золотисто-красными бликами ночью. Тело работало исправно, не зная устали, и можно было бы подумать, что это движется запрограммированный биоробот, если бы не горний свет, видимый лишь ему, освещавший путь среди множества странных, но очень реальных теней, названия которым он не знал, но всем существом своим чувствовал опасное их присутствие... Если бы не Музыка Сфер, на которую отзывалось все в его душе и теле, словно он был инструментом, на котором исполнялась эта Музыка... Если бы не ощущение неизбывного блаженства, которое омывало его...

Начался крутой подъем. Вернулись обычные чувства и реакции, но, казалось, они стали неизмеримо тоньше и сильнее. Мужчина никогда не был профессиональным альпинистом. В его Городе и гор-то поблизости нет. Так, скромные холмики. Но в зарубежных поездках немного доводилось карабкаться, хотя, разумеется, по исхоженным и оборудованным маршрутам. Ну, и общетеоретическая подготовка по книгам и фильмам имелась.

Он решительно шагал по склону, как по ровной тундре, не снижая взятого темпа. Однако вскоре появились первые признаки усталости. Отяжелели ноги, дыхание стало сбиваться с ритма, воздуха перестало хватать. Пришлось резко сбавить темп, а потом и вовсе остановиться передохнуть.

Он сел на камень лицом к равнине и залюбовался пейзажем. Зеленые волны леса далеко внизу уносились в необозримую даль, влекомые ветром, и возвращались назад, высоко выплескиваясь на скалистые склоны зелеными языками. Чувствовалось, что через все пространство леса, извиваясь, проползает река, но саму ее за деревьями видно не было – только разреженность крон указывала на ее существование.

Подумав о реке, Мужчина почувствовал, что хочет пить, но ниоткуда не доносилось ни шума горного потока, ни струения ручейка. Надо было терпеть. Он встал, повернулся лицом к склону и задрал голову, пытаясь разглядеть Вершину. Но за ближайшими скалами и вершинами, грозно и неприступно нависшими над ним, главную Вершину видно не было.

"Придется вдохновляться воспоминаниями," – подумал Мужчина и медленно двинулся по склону, выбирая путь подоступней.

... От высоты захватывало дух. Давно остались далеко внизу язычки леса, робко облизывающие подножие горной гряды. И сам лес превратился в совершенно ровную, плоскую поверхность, как его рисуют на карте. Узенькая полосочка реки змеилась через эту плоскость, изредка посверкивая на солнце, будто подавая наблюдателю сигналы, которые он не мог расшифровать.

А вокруг – только крутые скалистые склоны, коварные каменистые осыпи, залитые слепящим жарким солнцем – днем и непроглядной холодной темнотой ночью.

Темно-синий костюм на Мужчине изодрался и висел грязно-серыми клочьями. Каблуки на туфлях давно отлетели, а кожа исцарапалась и истоньшала, подошва местами протерлась, и внутрь то и дело забивались мелкие камешки. Разуться совсем было боязно – если не выдерживает специально выделанная кожа, то что будет с живой?..

Но лицо Путника горело энергией и непреклонной волей, которая, казалось, только крепла от нарастающих трудностей восхождения. В то же время тело его выработало особую сноровку, ловкость, глаза моментально находили подходящие, надежные трещины, выступы, углубления, за которые можно было уцепиться. В пальцах появилась цепкость и сила, о которых он раньше и не догадывался, да их и не было. Можно было бы сказать, что он становится профессионалом, но это было бы неточно: профессиональные альпинисты – рабы снаряжения. У него же не было ничего, кроме собственного тела, ума и инстинктов. Он становился живой частью этого сурового мира. И дух захватывало от высоты все реже и реже. Наоборот, все чаще и чаще ощущение высоты дарило ему чувство Покоя, Красоты и Радости. Но еще лучше ему будет там, на Вершине, где перед ним будет весь этот мир, который он хочет видеть и ощущать целиком.

Ночью он смотрел на звезды. И занятие это с каждым разом доставляло ему все больше удовольствия. Он уже научился выделять из светового хаоса связанные каким-либо рисунком созвездия, и довольно хорошо знал их повадки, наблюдая на разных отрезках ночи.

Но одного звездного скопления он побаивался – оно, вопреки его воле, складывалось в красивое и неизвестно откуда знакомое лицо, которое загадочно и грустно смотрело на него, словно чего-то ожидало. Он не мог понять, чего, и старался занять взгляд другими созвездиями. Это удавалось, но ненадолго. И тогда он прятался в сон.

Во сне ему часто являлся Хищник, которого он одолел у подножия гор. Он вновь и вновь проламывал каблуками его череп. И восторг победы почему-то все время оказывался смешанным с непонятным тошнотворно-брезгливым чувством. Тогда он выныривал из этого сна и опять смотрел на звезды, где царили Красота и Покой.

Иногда во сне он ощущал себя Лесом. Не отдельным деревом, что еще можно было бы как-то объяснить, но целым лесом. Он живо чувствовал, как его корни цепко обнимают тело Земли, врастая в его кровеносную систему. Они были неразделимы, как сиамские близнецы, и так же неслиянны. Это представлялось то благом, то проклятьем. Он ощущал миллиардогрудое дыхание своих крон, и оно наполняло его восторгом бытия.

Этот сон он любил, хотя и в нем были свои страхи и боли, например, когда ураган крушил деревья или вредитель нападал на какой-нибудь участок Леса. Но все равно этот сон лучился полнотой бытия и его естественностью.

Во сне с Хищником было что-то не так, как и в этом странном лице-созвездии. Хотя оно-то никаких брезгливых ощущений не вызывало, но порождало непокой и тоску, понять причины которых он не мог... И все оставлял до Вершины: "Вот доберусь до Вершины, тогда

посмотрим..." Хотя непонятно, как видимая цель может решить незримые проблемы?..

... Это было фантастическое ощущение! Он падал... И ему одновременно казалось, что он падал всегда и что падение длилось всего лишь мгновение, подобное росчерку молнии. А потом наступила темнота, и что-то долго скрежетало и шуршало где-то далеко-далеко. Он не мог осознать, что это смыкала над ним свои каменные объятия осыпь. Не мог осознать, потому что сознание покинуло его.

* * *

И была Тьма, Вечная Тьма. Потом появилось Тепло. Оно шло сверху. Его хотелось больше и больше. Тогда появилось Движение. Оно шло откуда-то изнутри.

Двигаться было трудно, со всех сторон на пути возникали непреодолимые твердые препятствия. Приходилось искать щели между ними и протискиваться, задыхаясь и обдирая тело... Но тепло звало к себе, и противостоять его зову было невозможно.

Откуда-то издалека снизу ощущалось скудное поступление влаги. Ее тоже хотелось больше, но двигаться вниз было почти совсем невозможно. И потому хотелось быстрей добраться туда, где тепло, чтобы набраться сил. Через некоторое время появилось ощущение силы тела. Оно уже не просто протискивалось между препятствиями, а иногда даже раздвигало их. Правда, удавалось их сдвинуть нечасто. Но зато какое удовольствие, когда удавалось!..

И вдруг все препятствия исчезли! Нет, не исчезли, а остались там, внизу... И открылось ошеломительно бескрайнее пространство!.. И тепло, упоительно наполняющее тело энергией!.. Вожделенное тепло... И то, что выше, слаще, тоньше, прекрасней тепла – свет! Хаос энергий всех вкусов, и каждый ощущается сам по себе, не смешиваясь с другими...

Тепло и свет довели тело до изнеможения, переполнив его собой, и стали исчезать медленно и неостановимо. Почувствовалось облегчение и, в то же время, страх – а вдруг они не вернутся?..

Однако они возвращались и снова исчезали, а тело становилось все сильнее, и, наконец, на нем появились листики. Маленькие зеленые листики с серо-серебристым каменным отливом. Они еще интенсивней ловили тепло и свет, наполняя тело силой и энергией, которая требовала движения.

И тело продолжало двигаться, но уже не протискиваясь между камнями в темноте, а стелясь по их поверхности, опутывая их своими побегами, пускающими корни вниз в поисках влаги и растворенных в ней питательных веществ. Если корень оказывался удачливым, то старые корни ослабляли свою хватку, отсыхали, и все тело подтягивалось к побегу, достигшему влаги.

Через какое-то время куст оказался у скалистого края осыпи. Казалось бы, что искать у этого безжизненного камня, но вот чудо – у самого основания скалы в складке между ней и осыпью обнаружилась мягкая, изумительно нежная почва, восхитительного, доселе незнакомого вкуса. Какой букет микроэлементов!..

И тело стало набирать массу и еще сильнее всасываться в животворящую почву, не забывая поворачивать листочки навстречу свету и теплу.

Однажды утром на стеблях появились бутоны. А к полудню один расцвел, обнаружив продолговатый сине-белый цветочек, чем-то напоминавший маленького человечка в белой рубахе под темно-синим костюмом-тройкой.

Но некому было обнаружить это подобие.

Каждые сутки расцветало и отцветало по одному цветку, словно этот маленький человечек перебегал со стебля на стебель, что-то разыскивая.

А ночью, перед тем как к утру исчезнуть, цветок впитывал звездные лучи, и тело научилось получать особое удовольствие от их воспрятия. Конечно, порции энергии, поступавшие от звезд, были несоизмеримо малы по сравнению с потоком энергии от солнечного света, и вибрации их еле заметны, но их было такое множество! И каждое излучение неповторимо тем ощущением, которое приносило с собой. Понадобилось немало времени, чтобы научиться их различать, но это умение пришло, принеся с собой радость и нетерпеливое ожидание новой встречи...

И наступил момент, когда Растение стало ощущать звездное небо целиком и знать все, что происходит с каждой звездой. Оно стало как бы центром мироздания, к которому поступала мгновенная информация о его состоянии. Иногда тревожная, иногда радостная, но всегда истинная. И все тело его отзывалось на эту информацию трепетом лепестков и листиков, сосущей силой корней и интенсивностью дыхания – каждой мельчайшей жизненной функцией.

Растение тоже объединяло звезды в созвездия, но уже не по зрительным ассоциациям, а по длине волны излучения и по его интенсивности, что сразу сделало небо из плоского объемным, разноцветным и бесконечно разнообразным. Хотелось беспрерывно вчувствоваться в небо, однако корни однажды начали подавать тревожные сигналы. Запасы влаги в почве под скалой стали иссякать, поступление питательных веществ – сокращаться. Надо было продолжать движение... И новые побеги поползли вдоль скалы вверх, где сумели сохраниться остатки почвы.

Однако подолгу на одном месте задерживаться не приходилось – больших запасов почвы, пригодной для жизни, нигде не оказывалось. Откуда было знать Растению, что вся она осталась внизу, у едва заметных язычков зеленого леса. Растением эти "язычки" ощущались колебаниями малопитательного участка длин волн очень слабой интенсивности. Ладно бы в них не чувствовалось пользы, но и доносилась какая-то опасность.

Нет, Растение с сине-белыми цветками и серебристо-зелеными листиками двигалось вверх, ближе к солнцу и звездам. В конце концов, оно научилось находить почву не только на ощупь, запуская в глубину корни, но и по ее излучению, которое было совсем непохоже на излучение Солнца и звезд, будучи очень темным, но оно несло с собой жизнь. Свое излучение было и у влаги. Именно оно и привело Растение на берег горного ручья, бравшего начало на леднике, однако сейчас почти пересохшего. Но Растению воды было больше, чем достаточно. Наконец-то оно обрело настоящую почву, пропитанную вожделенной влагой, и двигалось уже не столько из жизненной необходимости, сколько от избытка сил, бурливших в теле, стволы которого стали толстыми и прочными, покрылись корой, защищавшей внутренние ткани от случайных повреждений. Побеги неудержимо разбегались вдоль ручья, и Растение стало ощущать себя хозяином весьма большого пространства.

И все было бы хорошо, если бы не стали холодней солнечные лучи. С каждым днем амплитуда их колебаний становилась все меньше и меньше. А однажды ветер принес холодный воздух, от которого движение соков в теле сильно замедлилось, и Растение почти перестало ощущать себя. Потом тело сковало чем-то мягким и холодным, и наступило полное забвение.

Сколько оно длилось, Растение не знало. Просто однажды оно снова ощутило тепло, почувствовало чуть заметное движение соков в теле, потом ощутило свет, и жизнь пошла своим чередом: бурный рост весной сменялся периодом стабильности летом, замедлением жизни – осенью и забвением зимой.

Долго ли, коротко ли, много ль зим и лет миновало – трудно сказать, потому что никто им счет не вел – старые корни давно отсохли, а у новых есть только будущее, к которому они ненасытно стремятся.

Но однажды Растение, продвигаясь вдоль ручья, добралось до ледника. Его холодное дыхание заставило Растение приостановиться, и большая часть побегов повернула обратно. Однако один побег, укрываясь от мертвящего холода ледника, совсем близко прижался к течению ручейка, ощущая его тепло, которое не мог победить даже ледник. И побег продолжил свой путь к Вершине, стелясь вдоль потока, почти прижимаясь к нему.

Ручей нырнул под ледник. Солнце совсем исчезло, не говоря уже о звездах. Но побег двигался за теплом ручья, которое становилось все ощутимей. Арка льда над ручьем стала выше, а вода теплее, и однажды лед кончился. Вода же стала такой горячей, что побег поспешил отодвинуться подальше.

Здесь, на высоте за ледником, всего было вдосталь – и солнечного света, и тепла, и влаги – оказалось, что ручей начинается вовсе не с ледника, а из горячих источников, бьющих из склона, поросшего странными растениями, к которым Побег отнесся с большой настороженностью, быстро разобравшись, что они питаются тем же, чем и он... Хватит ли на всех?.. Пока хватало...

Побег опять окреп, разросся, почувствовал силу и жажду движения. Снова над ним появились сине-белые цветы, похожие на человечка в синем костюме и белой рубашке.

Однако не все здесь было столь уж прекрасно. Во-первых, в воздухе не хватало кислорода, а попадались незнакомые, порой опасные включения, отчего дышать приходилось то очень интенсивно, то вовсе задерживать дыхание. Во-вторых, почва местами была очень горячей, и в нее нельзя было даже запустить корни. Приходилось обследовать побегами большие пространства, прежде чем находилось подходящее для укоренения место.

Но зато здесь, видимо, не приходилось бояться зимы. И она, действительно, что-то уж долго не наступала. Растение даже притомилось от непрерывного интенсивного бытия.

Гораздо выше теплых источников ощущалось мощное излучение света и тепла незнакомого состава волн. Растение всегда любило свет и тепло и потому направило свои побеги в сторону необычного объекта. Тем более, что спектр у него был довольно приятный и не сулил опасности.

Звезды загорались в темноте и гасли при свете Солнца, далеко внизу клубились тяжелые снежные тучи, а Растение медленно и упорно ползло вверх по склону, теплому и приятному, орошаемое время от времени ласковым прохладным дождиком. В таких условиях ползти можно было как угодно долго.

Может быть, так оно и было... Во всяком случае, за это время Растение заполнило собой весь ранее голый склон от горячих источников до светящейся вершины. И когда первые его побеги достигли высшей точки и высунулись за край, охлаждаемые обманчиво прохладными дождиком и ветром, оттуда пахнуло таким жаром, что тело пронзила нестерпимая боль, и обугленные концы побегов черным пеплом осыпались во мрак.

Звезды, казалось, с интересом наблюдали за встречей...

Растение больше не высовывало свои побеги за край Вершины, а принялось окружать ее ими. А поскольку влаги в почве почти не было, корни его уходили все глубже и глубже в склон.

Растение все время ощущало сотрясения почвы и воздуха, сопровождаемые очень низким рокотом. Они облегчали корням продвижение вглубь. И в какой-то момент кончики корней высунулись в заполненное жаром и светом пространство. Корни – не побеги, чтобы быстро реагировать на боль, изменяя направление движения.

Но боль была невыносимой, и все тело Растения напряглось, чтобы превозмочь ее и выдернуть корни из коварной почвы. В этот момент раздался особенно мощный гул, сопровождавший сильное сотрясение,

и вся оконечность Вершины, разрыхленная корнями Растения и постоянными колебаниями, с шумом рухнула внутрь жерла, в глубине которого клокотало и булькало раскаленное каменное варево.

Растение, на лету превращаясь в уголь, пепел, золу, раскаленный газ, плазму, опустилось в магму ее неотличимой частью. И в этот момент она вдруг вспучилась, заклокотала и взорвалась, выбросив из жерла громадный огненный столб.

И задрожала земля, и пополз вниз по склону ледник и, догоняя

его, потекла, переливаясь через край кратера, как тесто из квашни, раскаленная, пышушая жаром и пламенем магма...

И поблекли ослепительные ночные звезды в сполохах всепожирающего пламени, и, казалось, содрогается не только земля, но и небо... И, задрожав, вышла река из берегов, и тихое озерцо выплеснулось на зеленые берега, и стукнулись лбами каменные исполины, охранявшие его...

* * *

– Поздравляю вас, госпожа Мэр, – донесся до Женщины смутно знакомый голос. – Мальчик!..

Она с трудом открыла глаза, все еще опасаясь, что нескончаемая боль, только что утихшая, вернется вновь. Но в теле и в душе царил покой.

Перед ней с младенцем на руках, улыбаясь, стояло гинекологическо-акушерское светило Города. Его усы торжествующе топорщились в стороны, пытаясь дотянуться до ушей. Он был явно доволен своей работой...

– Мальчик?.. – беззвучно прошептала обескровленными губами госпожа Мэр... Если б еще кто-нибудь объяснил ей, откуда он взялся... Бог с ней, с прессой, которая вовсю муссировала заключение медиков о ее "непорочном зачатии", где восторженно, где иронически, но она-то сама совершенно точно знала, что зачать от мужчины у нее не было возможности за неимением оного... Тайное искусственное осеменение?.. Но она не видела ни малейшей оказии для этого...

Разве что, однажды – как раз месяцев девять назад, ей приснился странный сон, будто она – река, начинающаяся с тихого озерца. И ОН таинственно исчезнувший или погибший в автокатастрофе (хотя трупа его не обнаружили) предыдущий Мэр, ее шеф, – вдруг появился на берегу и бросился в озеро!.. О!.. Это было ее единственное сексуальное впечатление после его исчезновения, единственный взрыв страсти в ее жизни, который она себе позволила!.. И все это во сне...

Не могла же она, в самом деле, забеременеть от игры подсознания!.. От собственного сна!..

– Мальчик! – бодро подтвердил профессор и, хитро улыбнувшись, добавил: – Таки он лишил вас невинности...

Она улыбнулась. Странный ребенок. Говорят, что новорожденные

орут, что есть силы, прочищая легкие, а этот так внимательно и осмысленно смотрит на нее, что ей вдруг захотелось свести распятые на родильном кресле ноги... Этот взгляд что-то ей напоминал...

* * *

ОН медленно осознавал себя и окружающий мир. Комната в белом... За окном – серо-голубое небо, нанизанное на громадный шпиль... В комнате женщина на странном кресле... Ее лоно неестественно распахнуто и окровавлено, на лице – усталость, покой и немного – удивление... Знакомое лицо... Другая женщина копошится возле нее... ЕГО самого держит на руках страшный мужчина с хищно оттопыренными усами...

И вдруг ОН узнает женщину – это же ЕГО собственная секретарь-референт!.. Или нет!.. Это лицо ОН видел совсем недавно... Но где-то не здесь!..

И ЕМУ открывается н а з н а ч е н и е э т о г о с т р а н н о– г о к р е с л а !..

– Мальчик! Госпожа Мэр!.. Мальчик! – страшно и оглушительно рычит усатый мужчина.

В этот момент ОН п о н и м а е т в с е!..

И, не в силах сдерживать эмоции, начинает пронзительно, не узнавая собственного голоса, орать от обиды и бессилия...

– Вот это голос!.. Отличный парень! – рычит усатый и подносит ЕГО к самому ЕЕ лицу. ОНА улыбается и целует ЕГО...

Нет, он не в силах этого вынести!.. ОН отворачивается и с ненавистью смотрит в окно, где неколебимо самоуверенно торчит Указующий Перст, ослепительно сверкающий в солнечных лучах...

"Еще один шанс? – вдруг понял ОН. – Пожалуй, это не так уж и плохо... Если не упустить его..."

ОН перестал орать, посмотрел прямо в глаза своей матери и улыбнулся...

– О, Боже, – простонала она, узнав этот взгляд и эту улыбку...

* * *

4. ПОЭТ

"Свой путь земной пройдя до середины,

Очнулся я в загадочном лесу..."

Данте Алигьери. Божественная комедия.

]

"Но книга жизни подошла к странице,

Которая дороже всех святынь.

Сейчас должно написанное сбыться,

Пускай же сбудется оно. Аминь."

Б. Пастернак. Гефсиманский сад.

Он мыслил музыкою слов

Он тишине внимал, как Богу.

И в завывании ветров

Он слышал Слово – слог за слогом:

Он слышал осень в шелестве,

В шуршепоте и желтегрусти,

И колко скошенной траве

Он дождевал культи, как чувства.

Он ненавидел и любил,

Пока не превращалось в Слово

Все, чем дышал он, чем он жил...

А после – смерть! Рожденье – снова!..

Он немотой болел, как люди

Болеют воспаленьем легких.

Он ею умирал, покуда

Из бездны не рождались строки.

Он знал, что тайна Бытия

Не более, чем тайна Рифмы:

Неповторимо наше Я...

Жить – рифмовать неповторимых!..

Жить – это значит находить

Созвучья в хаосе желаний

И ритм... И музыку... И длить,

И длить гармонию звучанья.

В поэме жизни нет конца.

Конечны только строфы, главы,

Как наши хрупкие сердца,

Как наши страхи и забавы.

Он жил и, стало быть, творил

Вселенную из слов и звуков.

Он и Певцом, и Песней был,

Он был и Голосом, и Слухом...

А, впрочем, что там – был да был...

Он – есть! И, надо думать, вечно,

Покуда мир сей не избыл

Своих надежд на Чудо Встречи.

Он не был баловнем судьбы,

Любимцем публики и женщин,

Не ждал наград, не ладил быт

И не был лаврами увенчан.

Он верил в честность и в Порыв,

Работал сторожем в хозмаге.

А тропы к Истине торил

Он на оберточной бумаге

И, кстати, на любой другой.

Понятно – не в бумаге дело,

Когда душа идет нагой

В то пламя, где пылает тело...

Читатель понял: я о нем

Писать способен бесконечно...

Вздохнем... И к сути перейдем.

А суть поэмы этой – Встреча...

ЧАСТЬ 1. НА РАСПУТЬИ.

ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ

Молча младенец в коляске взирает на синее небо,

Точно как старец глубокий бы в зеркало жизни воззрился,

Не узнавая Пути, что им пройден был, словно и не был,

Так же, как крона и корни взирают на выросший стебель,

Что им внезапно, как правда, в таинственном свете открылся.

Где-то в изножьи коляски – незримое глазу Начало.

Дальше – на синем – сверкает громадное тело Дороги.

Кажется, хватит касанья руки, чтоб коляска помчалась

В странную, тихую даль, где Дорога, стремглав истончаясь, Острой иглою уходит в Ничто – не узреть, не потрогать.

И засмеялся младенец, довольный такой перспективой, Координатных осей различать в бытии не умея...

Мягкий толчок материнской руки, и легко покатилась Горизонтальная жизнь к горизонтам, где Солнце активно Солнечных зайчиков лепит младенцам, немея

От созерцанья той Тьмы, что их ждет за незримой чертою...

И, закачавшись бессильно, исчезла куда-то Дорога,

Та, что манила младенца открытой своей красотою,

Шпилем над Городом став, поражавшим людей высотою,

То вызывавшим восторг, то желанье понять, то тревогу...

Мало кто помнил из живших, когда этот шпиль появился,

А в документах занудных кому, право, рыться охота?.. Звался Гостиницей он, но никто в ней еще не селился. Правда, порою казалось – он чудною жизнью светился, Словно безмолвно к себе призывая кого-то...

Мальчик давно возмужал и по миру шагал вертикально. Образом Белой Дороги, стрелой улетающей в небо, Теперь он не бредил, а жил, в себе познавая детально Тайну пути в высоту, а не в замок нелепо хрустальный, Зная – идти по нему в одиночестве – грустно и слепо.

А не идти невозможно!.. И глупо... И даже преступно

Если есть Путь, то он должен быть кем-нибудь найден и пройден.

Но каждый шаг на Пути означает Реальный Поступок

Истины штрих, что сквозь горы обмана пробившись, проступит...

Недопустимо, чтоб Путь был изгажен, изолган и продан!..

Выйдя однажды на площадь, он начал вещать горожанам

О Белой Дороге, что, в сущности, – Путь Восхождения к Свету.

За то, что вещал он красиво, немного безумно, чуть странно,

Как будто не в мире фантазий бродил, а в действительных странах,

Его нарекли горожане, по стройности речи, – Поэтом...

Но сам он таковым себя не считал. Максимально приближенным к поэзии титулом, который он себе позволял, был титул Рифмач: