Текст книги "Гостиница"

Автор книги: Владимир Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Оно было на месте! Звездное великолепие чистого ночного неба, какого Мэру еще ни разу в жизни видеть не доводилось. Что за небо над Городом жалкий лоскуток, изъеденный смогом и обесцвеченный наглым блеском рекламы, субтильная аллергическая немочь!.. Может быть, именно потому, что Мэр, как уже упоминалось, любил свой Город, ему и в голову не приходило, какой Красоты лишает этот самый город своих жителей. А может ли быть полноценным человек, лишенный красоты?!..

Звезды пылали ярко и крупно, усеивая, казалось, каждый миллиметр черной бездонности ночи. Но странное дело – чудилось, что он смотрит на них со дна бесконечно глубокой пропасти, сужающейся далеко впереди – небо было треугольное!.. Звезды уставились на ошеломленного Мэра мириадами слепящих, немигающих зрачков и, похоже, начали медленно вращаться. Или это у Мэра закружилась голова?.. Он прикрыл глаза и, действительно, почувствовал некоторую неустойчивость – его ощутимо клонило вбок.

"Черт побери! – возмутился он. – Я же нахожусь внутри Гостиницы!.. Только что я видел за ее стеной дневное небо и Город – внизу... Откуда здесь могло взяться ночное небо со звездами?! Чушь какая-то!.. Или фантоматические сюрпризы гостиничной администрации?.. Но ведь во всем мире запрещено применение фантоматической техники из-за непредсказуемости ее влияния на психику!.. Похоже, за это заведение надо будет взяться самым серьезным образом... Взяться?.. О, черт!.. Где же телефон? Неужели упустил?"

И тут Мэр осознал, что все время слышит прямо-таки оглушительный трезвон. Только какой-то странный – из него начисто исчезли металлически-электронные обертоны, столь ласкавшие его бюрократический слух.

Мэр открыл глаза. Звезды были на месте. И трезвон, казалось, заполнял все пространство от земли до звезд.

"От какой, к черту, земли? – осадил себя Мэр. – Я стою на полу неизвестно какого этажа треклятой Гостиницы!"

Он вдруг понял, что оглушительный трезвон никак не может принадлежать телефону. Даже миллионам телефонов, ибо это – ж и в о й звук!.. Когда-то в детстве он слышал его... Может быть, слышал и позже, но не обращал внимания. Да и откуда, собственно, ему взяться в Городе?..

Это творили свою ночную симфонию кузнечики, цикады, сверчки и, Бог его знает, какая еще звеняще-стрекочущая невидимая живность!.. Трезвон наплывал волнами, то чуть ослабевая, то вновь нарастая, но никогда не замолкая.

И Мэр понял, что его обманули. Или, возможно, он обманулся сам, услышав то, что желал услышать?..

"Что теперь?.. Надо возвращаться и послать к черту эту идиотскую Гостиницу с ее сюрпризами!.. Ему сейчас не до разгадывания ее детских загадок..."

Мэр бросил последний взгляд на звездное великолепие, спеша запомнить его, и повернулся на полоборота, желая вновь пересечь туманную стену и выбраться на волю.

Только стены не было. Нигде не было!.. Он крутился вокруг своей оси и до рези в глазах вглядывался в темноту, но клубящееся облако, которое, он это прекрасно помнил, было на расстоянии вытянутой руки за его спиной, растворилось в пространстве, пронизанном звездами. Можно было подумать, что звезды и высосали туман, если бы это не было поэтической метафорой.

И еще эти безумные цикады и ошалевшие сверчки со своими скрипочками и свистульками!.. Как от них звенит в голове!..

"Телефон! – со скрежетом зубовным вспомнил Мэр. – Проклятье... В какую же ловушку я сам себя загнал..."

Он представил, как враги развивают псевдобурную деятельность по его розыску и спешно выдвигают кандидатуру на пост председателя комиссии по захоронению его праха... Было ясно, что они не станут затруднять себя поисками трупа, а обойдутся пеплом из сгоревшей машины... Но ведь все это только для обывателя. Сами они прекрасно знают, что трупа в машине не было... Что ж из этого следует?.. А следует из этого то, что нельзя выбирать нового Мэра, пока не доказана смерть прежнего. А она не доказана, пока не найден труп... Но неужели же они не подыщут подходящий труп?! Подыщут... Уж что-что, а это для них не проблема... Хотя они могут добраться и сюда, если кто-нибудь заметил, как он заходил в Гостиницу... Черт побери! Неужели игра проиграна?.. Однако он не доставит им радости лицезреть его труп – Гостиница не столь проста, чтобы здесь можно было легко кого-нибудь отыскать...

Несмотря на это успокаивающее соображение, Мэра охватило отчетливое желание убраться куда-нибудь подальше и поглубже.

Он поднял голову, пытаясь отыскать Большую Медведицу и по ней – Малую с Полярной звездой, чтобы сориентироваться в сторонах света, но не обнаружил ни Большой, ни Малой и, вообще, ни одного знакомого созвездия. Хотя он и не был бог весть каким знатоком звездного неба, но свой джентльменский набор созвездий имел и выработал имидж политика, погруженного в земные проблемы, которому, однако, не чужды и небесные выси. Это нравилось и народу, и интеллигенции...

Но это было ч у ж о е н е б о !..

Осознание сего дикого факта с каждой минутой наблюдения становилось все более отчетливым. И превращалось в озноб, пробегающий то по спине, то по рукам, то по голове. Сначала он не мог понять, в чем тут дело подумаешь, незнакомые созвездия... И вдруг дошло – на этом небе не было луны! Вообще не было... Может быть именно поэтому столь ошеломительно ярки звезды. И в то же время темень – непроглядна. И еще эта треугольность словно вселенская указательная стрелка над головой...

"Да, в такой тьме им меня не найти, – подумал Мэр, – однако ночь не вечна..."

И он решительно двинулся в направлении острия указательной стрелки. Странная все-таки форма – словно звезды нарисованы на треугольном потолке... Ну да! Ведь он же в Гостинице!..

Особых препятствий на пути не попадалось, хотя шел он явно не по асфальтовому тротуару – то ямка окажется под ногой, то куст уцепится за брючину... И все это в полнейшей темноте – ни поверхности земли, ни собственных ног Мэр не видел. Света от звездного великолепия хватало максимум на то, чтобы разглядеть темные силуэты своих ладоней на фоне неба.

Кстати, наблюдая за оным, Мэр установил, что линия горизонта неровно обкромсана на высоте, для лицезрения которой приходилось задирать голову. Видимо, роль горизонта выполняли верхние кромки гипотетической пропасти, откуда он смотрит на небо, отчего оно и кажется треугольным... А неровности кромки?..

"Горы? – догадался Мэр. – Не Кудыкины ли?.. Ну, и занесло же меня! Гостиница называется... Ну, погодите, доберусь я до вас, фантоматчики несчастные!.." – пообещал он невидимым Хозяевам Гостиницы. И вдруг мелькнула мысль, что он больше никогда и ни до кого не доберется... А совсем, казалось бы, недавнее прошлое стало подергиваться дымкой иллюзорности – было ли это?.. А если было, то с ним ли?.. Этот кабинет с видом на совершенно фантастическую Гостиницу, которой не то что не место в Городе, а и самого места для нее не отыскать при диком дефиците городской земли... Эта молоденькая умница-секретарша, которую он почему-то мысленно раздевал, как будто не мог сделать того же самого не мысленно и в более подходящем, чем кабинет, месте?.. Была ли секретарша-то?..

Нет, но жена-то явно была! Он отлично помнит ее аристократически строгую красоту Первой Дамы Города.

Однако тут же Мэр с испугом обнаружил, что не может вспомнить, какого цвета у нее глаза. Карие?.. Или желтые?.. Да нет же – синие!.. А может быть, серые?.. И вообще, его жена удивительным образом похожа на кинозвезду. Не на какую-то конкретную, а как бы на всех сразу квинтэссенция кинозвезды. Разве такие в жизни бывают?.. И разве в жизни спускают на машины мэров самосвалы – типичный дурной политический боевик... Как же она теперь там без своего супермена? Жалко женщину. Кажется, он ее любил... Черт знает что! Почему он думает об этом в прошедшем времени?! Такое направление мысли – чистая победа оппозиции. Они победят в тот момент, когда он сдастся, смирится... Нет, они этого не дождутся! Он переждет здесь чуток и явится к ним в самое неподходящее время, когда они перестанут его ждать...

Размышляя, Мэр изучал взором ломаную линию предполагаемых гор – хоть какая-то зацепка за реальность, если оная здесь вообще может существовать. Темень под ногами и звездное безумие над головой создавали полное впечатление космической взвешенности, которая вовсе не была ему по душе. Мэр всегда считал себя сугубо земным человеком и не видел в этом никакой ущербности.

Чем больше он разглядывал эту ломаную, тем больше убеждался в правильности своей догадки – классическая линия гряды горных вершин. И, похоже, он держит направление к самой высокой из них – во всяком случае, острый угол мрака сходился в этом месте с острием треугольного неба, будто оно отбрасывало вниз свою треугольную тень. И еще ему показалось, что в точке встречи двух острий что-то светится. То ли звезды сконцентрировались особенно густо, то ли еще что, но это свечение заинтриговало Мэра – хоть иллюзорная, но все же цель... А как без цели-то? Тоска... Бессмыслица... А цель, любая цель, дарит Путь. Не топтание на месте, не кружение, а Путь. И, в конце концов, Путь создает Цель, даже если вначале она всего лишь привиделась.

А вокруг стрекотало и звенело, слева из темноты слышался шум, напоминающий шум леса, потревоженного ветром. Звезды, как капли дождя по ветровому стеклу, стекали по небосводу... И тут Мэр ощутил, что страшно устал и хочет спать. Он присел на корточки и ощупал землю вокруг. На ощупь она была покрыта плотным слоем сухого лишайника – типа ягеля. Тогда он выщупал относительно ровную ложбинку между кочками, где бы могло разместиться его тело. Снял туфли и аккуратно поставил их рядом. Скинул пиджак и, сложив его изнанкой наружу, пристроил на кочку в качестве подушки. Было тепло, и он не опасался замерзнуть. Лег, с наслаждением вытянулся, поворочался, пристраиваясь, и затих, уставившись в небо.

И снизошел покой. Тревожные мысли растаяли в заполнившем тишину трезвоне. Откуда-то издалека доносились редкие выкрики ночных птиц. Взор, не торопясь, прогуливался от звезды к звезде, соединяя их то ли по своей прихоти, то ли прислушиваясь к безмолвным советам чувства красоты... Линия за линией, линия за линией. Мэр никогда не считал себя художником, но когда-то брал уроки рисования и карандашом владел довольно бойко. Набросать мгновенный портрет прекрасной собеседницы или дипломатического собеседника ему ничего не стоило, а частенько оказывалось полезным, делая обстановку менее официальной.

Сначала он плохо удерживал в памяти линии, которыми взор прихотливо соединял звезды, может быть потому, что никакого образа за ними еще не стояло. Но вдруг он ощутил, что эти линии не исчезают, а продолжают светиться там, где он приказал им быть. Это ощущение подхлестнуло его фантазию и любопытство – что же такое-этакое пытается изобразить его взор?..

Через некоторое время он обнаружил, что из хаоса звезд проступает силуэт женщины, запустившей пальцы в волосы, которые растекались звездным потоком в неоглядную даль...

"Ну, конечно, – усмехнулся Мэр своей резвости, – теперь ясно, откуда берутся созвездия "Девы" и "Волосы Вероники" – они первыми появляются на звездном небе, когда на него смотрит мужчина..."

Но взор не удовлетворился силуэтом, и долго ли, коротко ли, но, в конце концов, Мэр обнаружил среди звезд загадочно улыбающуюся свою юную прекрасную секретаршу. Ну, точь-в-точь, как живая, только вся из звездного света...

"Маньяк, – поставил себе диагноз Мэр. – Черт побери!.. Но почему не жена?.. Ведь она ничуть не хуже!.. Хуже-лучше – не те категории... Кого хранит в себе душа... А как с нее спросишь – почему?..

Он закрыл глаза, снова открыл. Женщина все так же смотрела на него, загадочно улыбаясь.

"Знаем мы ваши загадочные улыбки... Джоконды..."

Он так и заснул с открытыми глазами, унеся в сон сияющий образ...

– ... Это был не просто Мэр, – вдруг услышал он ее голос, – а Душа Города... Нет – Дух Города, потому что мы говорим о рыцаре, о защитнике, о Мужчине с большой буквы, который не боялся вступать в бой за то, что любил, и за тех, кого любил... За вас, дорогие сограждане... Вы не могли не почувствовать первых, может быть, еще не ошеломляющих, но реальных результатов его заботы о вашем благополучии..."

"О ком это она? – удивился Мэр. – И где она?.."

Сияющий экран подернулся дымкой, потом стал черным и на нем вместо звездной копии возникло живое лицо, обрамленное траурной вуалью...

"Однако, траур ей весьма к лицу," – восхитился Мэр, но тут же осадил свои восторги, стараяcь соответствовать трагической торжественности момента. Это у него всегда получалось вполне профессионально.

Она стояла на небольшом возвышении на центральной площади, заполненной до отказа народом с мрачными траурными лицами. За ее спиной застыли члены Муниципального Совета и представители политических партий – стандартный набор.

Рядом с ней сгорбилась пожилая женщина с заплаканным и слегка знакомым лицом. Говорившая поддерживала эту женщину за талию, а та не спускала потерянного взгляда с двух тумб, на которых стояли две урны с прахом и два портрета – его, Мэра, и парнишки-водителя...

"Он-то, бедняга, причем? – обиженно спросил Мэр в пустоту. – И поплакать о нем некому – cирота и в Городе недавно... Однако с такими снами надо кончать. На целый день из колеи может выбить. Интересно – я сплю и знаю, что сплю..."

Вдруг он узнал вторую женщину в трауре – да ведь это же его жена! Не может быть!.. Где ее красота – предмет гордости и политический капитал Города?.. Или истинное горе не может быть красивым? Несчастье уродливо. Неужели сила любви проверяется смертью?.. Никогда не думал, что так много для нее значу... Нет, конечно, любовь, дружба, сотрудничество, единомыслие... Но чтобы так потерять себя?!.. Я плохо понимал ее... Черт побери! Почему в прошлом времени?! Нет, серьезно – пора этот сон кончать!.. Неужели нельзя показать что-нибудь поразвлекательней?.."

А хорошо поставленный голос его прекрасной сотрудницы продолжал разноситься над притихшей площадью.

–... Его кончина безвременна, его кончина трагична, но мы, уважаемые сограждане, не имеем права допустить, чтобы она сделала бессмысленной его жизнь, тщетными – усилия, беспочвенными – надежды сделать родной Город счастливым и процветающим... Здесь, сейчас, перед его прахом, смешанным с прахом ни в чем неповинного парня из простого народа, мы должны поклясться, что его Дело не станет прахом, не будет похоронено под могильной плитой или пущено по ветру, а станет делом жизни каждого из нас. Тем более, что Главным Делом Его Жизни было – сделать каждого из нас счастливым. Непосильная задача для одного... Но если все мы... – Она хорошо выдержала паузу и еле слышно, почти одними губами прошептала-выдохнула: – Клянусь... – Микрофон был очень чуткий, и ее "клянусь" трагическим выдохом пронеслось над толпой, вряд ли кого оставив равнодушным... Было видно, что у многих даже глаза заблестели от слез.

– Будьте счастливы!.. Это его завещание... – закончила она, и по прекрасному молодому лицу побежали слезинки, протранслированные телекамерами на весь мир.

"Отличный оратор, – оценил Мэр. – А ведь она вполне может стать мэром. Народу нужен символ преемственности, а оппозиции – красивая кукла, которую боготворит народ... Только я-то знаю, что она не кукла, совсем не кукла..."

Траурная процессия двинулась к месту захоронения... И когда плита прекратила доступ света к урне, Мэр открыл глаза.

Над ним сияло чистейшее голубое небо. Легкий свежий ветерок овевал лицо. Кузнечики затихли, зато щебетали птицы. Жизнь продолжалась. Но сон, уже слегка подернувшись дымкой забвения, все-таки омрачал оптимистичные утренние краски.

"Слишком похоже на правду, – мрачно констатировал Мэр. – Если не считать, что секретарю позволили выступить на митинге. Не тот ранг... Хотя "мисс-Город"... А ведь я сам дал вчера такой прогноз развития событий... Вот услужливое подсознание и промоделировало мне все это в лицах и красках... Кстати, не худший вариант, если бы на самом деле все так и произошло... Только вот жену жалко. Что уж она так убивается?.. Не бог весть какая потеря... Тем более, что я еще вернусь... Правда, ей-то откуда это известно?.. Просил же, как людей: – Дайте телефон!.. Нет, засунули черт знает куда..."

Он сел и покрутил головой. Ложе его действительно оказалось между кочек, покрытых сухим лишайником и веселенькими цветочками. Слева лениво покачивал ветвями довольно густой лиственно-хвойный лес. Справа, впереди и сзади виднелись высокие горы, до самого подножия которых простиралась тундровая равнина.

Мэр обулся и неожиданно легко поднялся. Он еще помнил о своих ранах и ушибах, но, как ни странно, не чувствовал их. Повел плечами, торсом, помахал руками, несколько раз присел – все это давалось ему с необычайной легкостью.

"Странное дело, – подумал Мэр, – но жаловаться не приходится."

Он отыскал глазами вершину, которая так заинтересовала его ночью, и зашагал к ней. Зачем нужна цель, если к ней не стремиться?..

Идти было довольно легко. Конечно, модельные туфли – не обувь для пленэра, но они весьма прочны и удобны. Его шикарный темно-синий костюм-тройка с пиджаком, чуть удлиненным "под сюртук", вчера еще выглядевший весьма плачевно (грязь, кровь), сегодня смотрелся вполне сносно.

Мэр представил себя со стороны – стройного, бодрого мужчину в прекрасном костюме, с удовольствием шагающего с утра пораньше навстречу далекой, но прекрасной цели, и у него резко улучшилось настроение. Хотя он не мог не осознавать, что цель эта весьма искусственна, и он сам себе ее выдумал. Впрочем, все "объективные" цели – еще большая иллюзия, чем эта вершина. Ее-то, по крайней мере, видно.

Странно, но он совершенно не ощущал чувства голода, хотя обычно у него по утрам зверский аппетит. Вот умыться бы!..

Явно теплело, и Мэр стал забирать к лесу, где тень обещала прохладу. Впрочем, он привык переносить в костюме любые температурные колебания. Профессиональное... И, при необходимости, мог бы обойтись без тени. Но никакой необходимости демонстрировать свою выносливость не было. И вообще, идти рядом с лесом было веселей – от него исходило мощное излучение жизни: какие-то звуки, вскрики, шорох листьев, скрип стволов. И хотя эта жизнь, надо полагать, могла представлять опасность для человека, Мэр не ощущал таковой. Гораздо больше его тревожили события ночного сна. Конечно, воскрешение из мертвых – прекрасная реклама для политика при должных организационнных усилиях... Но станет ли кто затрачивать эти усилия?.. Возможно ли возвращение из героев Города в реальные политические деятели?.. Захотят ли реальные политические силы принять его в свои ряды?..

"Проклятая Гостиница!.. Хотя, может быть, именно она спасла мне жизнь... А на кой черт мне эта жизнь, если меня вычеркнули из списков живых?.. Утешаться тем, что это только сон? Можно, однако глупо... Им не важно, мертв ли я на самом деле – важно похоронить меня... Они не упустят такой возможности. И сон тут ни при чем. Но я вернусь!.. Я обязательно вернусь!.. И тогда мы еще посмотрим, чья возьмет!.."

Мэр заметил, что лес рассечен неширокой ярко-зеленой прогалиной, поросшей мягкой сочной травой с островками цветов.

"Там должна быть вода," – прагматически интерпретировал он открывшуюся ему красоту и свернул на прогалину. Было ясно, что вершину потерять из виду невозможно, а фанатично переть напролом, не позволяя себе ни освежиться, ни утолить жажды, которой, кстати, он не испытывал, – эта тактика не из его арсенала. Движение к общему счастью через собственные муки – занятие весьма сомнительное, ибо невозможно научить людей быть счастливыми, самому не умея быть счастливым...

Торфяник сменился черноземом, лишайник – травой. Ноги уже не проваливались, и почва не пружинила при каждом шаге. Напротив, травинки, становясь все более рослыми, обвивали ноги и притормаживали шаг. Деревья приветливо помахивали ветвями. Чувствовалось, что здесь ничто и никто никуда не торопится. Все это располагало к благорастворению в воздусях, но мало соответствовало внутренней установке Мэра на преодоление препятствий и возвращение в оставленный без его забот мир.

Мэра не оставляло ощущение, что это Экзамен... Какая-то хитрая проверка, и, если он преодолеет те препятствия, которые ему здесь подсунут, то его отпустят на все четыре стороны...

А если не преодолеет?..

Такого быть не могло, и потому Мэр выбрал самое крупное в обозримом пространстве препятствие, чтобы потом к нему не осталось никаких претензий.

Фантоматика как средство массового развлечения и, неизбежно, средство массовой идеологической обработки запрещена совершенно справедливо. А вот в качестве техники тестирования на профессиональную пригодность... Нет, этого пункта в тексте международного соглашения не было. Но не слишком ли громоздко архитектурное сооружение для столь мелкой частной цели?.. Хотя о цели-то как раз ничего и неизвестно...

Мэр оглянулся. Оказалось, что он уже отмахал по прогалине весьма приличное расстояние – начало ее с трудом угадывалось вдали, две стены леса сходились острым углом.

"Опять треугольники чудятся, – покачал Мэр головой, – что за наваждение?.. Впрочем, закон перспективы..."

Прогалина пересеклась с еще более широкой прогалиной, и почти тут же Мэр угодил туфлем в укрытый травой ручей и от неожиданности охнул. Неглубоко, но хватило, чтобы промочить ногу.

Умываться здесь было явно неудобно, и Мэр зашагал вдоль течения, надеясь отыскать более подходящее место. Трава становилась выше и гуще. Стали попадаться мощные заросли кустарника, которые приходилось обходить, но издали было видно, что ручей уже вырвался на волю и весело поблескивает на солнце. И вдруг за кустарником открылось большое ровное пространство, поросшее невысокой и, на взгляд, мягкой травкой изумительно изумрудного цвета, по которой романтически настроенные литературные герои бегают исключительно босиком. Но для господина Мэра это было бы слишком. Он всего лишь благосклонно улыбнулся, одернул и без того прекрасно сидевший пиджак, пересек живописную лужайку и вынужден был несолидно воскликнуть:

– Какая прелесть! – За лужайкой, сбегавшей по невысокому пологому склону вниз, Мэр увидел чудное овальное зеркальце небольшого озерца, обрамленного живописными берегами. Тут были и трогательные плакучие ивы, и стройные стрелы рогоза, и два красивых каменных исполина, словно бы охранявших исток маленькой речушки, вытекавшей из озера. Почти напротив истока речки в озерко, уже довольно широко разлившись, впадал ручей, который Мэр недавно обнаружил под травой. Он подозрительно покрутил туфлем – в нем еще хлюпало.

Но все это ерунда, главное – достигнуто желаемое. Теперь можно освежиться, промыть и осмотреть свои вчерашние раны и ссадины, напиться, подсушить туфель и уж тогда отправляться в Большой Поход к Главной Цели.

Мэр молодо сбежал по склону, сам от себя не ожидая подобной прыти, и наклонился над зеркалом воды. Чувствовалось, что глубина здесь изрядная, но вода такой прозрачности, что легко различаются песчаные гейзерчики родничков на дне и само дно – ровное, песчано-каменистое. Но если не вглядываться вглубь, а задержать взгляд на поверхности, то можно увидеть любопытно-восторженное лицо очень красивого и приличного молодого человека с пышной, немного вьющейся шевелюрой.

Мэр оглянулся по сторонам. Никого рядом не было. Оставалось признать, что это его собственное отражение. Однако он давным-давно уже не молод и вообще никогда не носил столь вызывающе романтическую прическу. Политический стиль – скромность, элегантность, аккуратность.

Однако, делу – время... Мэр разулся, поставил туфли на солнце, чтобы подсохли, снял носки, хотел было простирнуть, но не решился – так чиста была вода – и повесил их на ветки кустарника сушиться. Потом неторопливо и аккуратно снял с себя и сложил на берегу галстук, рубаху, костюм, внимательно и придирчиво оглядев их – нигде никаких следов крови и грязи... Чудеса!.. Немного успокоился, когда, раздевшись догола (ему даже в голову не пришло, что здесь можно кого-то стесняться), он обнаружил несколько синяков и небольших кровоподтеков на тщательно осмотренном теле, которое при этом показалось ему не совсем знакомым. Но другого поблизости не было, и пришлось довольствоваться тем, что имелось в наличии.

Слабые следы автокатастрофы откровенно разочаровали Мэра. Он представлял ситуацию гораздо более трагически. И отчасти даже почти смирился с возможностью собственных похорон... Но эти детские ушибы!.. Черт подери! Да что он здесь, вообще, делает, когда в Городе творятся такие дела?!.. А откуда он знает, какие дела там творятся?.. Знать не знает, но чувствует, что когда после автокатастрофы при загадочных обстоятельствах исчезает Мэр, ничего хорошего там твориться не может. У него был импульс срочно одеться и бежать обратно, но если бы он знал, где находится это "обратно"!..

А свежесть озерца влекла к себе. К тому же он уже разделся, и вряд ли что изменится оттого, что он побултыхается в воде несколько минут...

Мэр лег на шелковистую прибрежную травку, которая приятной и немного щекочущей прохладой коснулась его тела, и потянулся лицом к воде, пытаясь напиться. Он старался не вглядываться в зеркало воды, демонстрировавшее ему давно забытый юношеский облик, а смотрел в глубину, где били роднички и неторопливо плавали серебристые рыбешки.

Глубина манила и волновала... Он вытянул трубочкой губы и легко коснулся поверхности воды. От этого ошеломляюще прохладного и сладостного прикосновения по его распластанному телу словно бы проскочил электрический разряд нежности и наслаждения, как от первого прикосновения к девичьим губам, которое еще и не поцелуй, но уже скачок в иной эмоциональный мир... И Мэр представил себе полураскрытые уста своей прекрасной секретарши...

Он только сейчас понял тайный умысел своей жены, выбравшей ему в помощники такое сексуальное диво – эта близость в официальной обстановке, не позволявшей переступить дозволенную грань, заставляла его постоянно быть "в форме", не позволяла расслабляться (расслабиться можно было дома...) и, тем более, не подпускала старческие настроения, которые до того у него нет-нет, да и возникали – эти коварные желания тишины, покоя, духовной гармонии. Может быть, само по себе это и не плохо, но непозволительная роскошь для политика, у которого постоянно должны быть "ушки на макушке" и "на прицеле – пушки"...

Мэр в очередной раз восхитился мудростью своей жены. Тут же

мелькнула тревожная мысль: "Неужели этот сон был хоть чуть-чуть похож на правду?.. Неужели с ней могло произойти такое?.."

Однако первое прикосновение к воде пробудило неукротимую жажду, которая, видимо, дремала в глубинах его организма, пока он шел по тундре и по лесу. Мэр с жадностью сделал первый глоток – он ожег его свежестью и сладостью первого утоления. Закрыв от наслаждения глаза, он почувствовал, как Ее губы входят в его жаждущие уста, отдаются им с готовностью и любовью. Увидел Ее лицо, прижатое к его лицу и, коснувшись руками, которыми до того опирался о берег, поверхности воды, ощутил электризующую свежесть и чистоту Ее кожи...

"Что это со мной?" – мелькнула и погасла растерянная мысль, а руки уходили все глубже и глубже, наполняя тело блаженством, а душу безумием.

И тогда он, не помня себя, хотя немного с удивлением и наблюдая за собой со стороны, оторвался от воды, вскочил, напряженный, как пружина, и, глубоко вздохнув, нырнул в прозрачную манящую глубину.

И она приняла его, сначала ошпаривающим прикосновением прохлады к пылающему телу, а потом всезаглушающей нежностью и искрящейся от солнечных бликов голубовато-зеленоватой глубиной...

Он плыл медленно, осторожно, привыкая к этому загадочному миру, боясь потревожить его резким движением, но объятия глубины

становились все более тесными и, когда дыхание было уже на исходе, вынырнул и заставил вскипеть слегка волнующуюся поверхность воды, вопя от восторга, носясь то от берега к берегу, то по периметру озера, забывшись от упоения собственной силой и неистощимой энергией, от нежных и ошеломительных объятий упругой плоти озера... Или реки?.. Он был уже у ее истоков и почувствовал, как нежное и гибкое тело извивается у него в руках и ускользает, и отдается, доводя его до умопомрачения...

Вдруг силы его иссякли, словно, догорев, погасло пламя, и томный дымок – все, что от него осталось – извиваясь, поднимается вверх. Он расслабился и повис в воде, каждой клеточкой истомленного тела ощущая ее нежность. Упругие струи подхватили его и медленно-медленно повлекли к истоку реки... Он не сопротивлялся...

"Замереть, раствориться, – проплывало в остатках сознания, – отдаться течению..."

Он чувствовал, как льнет к нему ее благодарное и благодатное тело, словно стремясь слиться с ним в едином бесконечном потоке. И это ощущение дарило такое блаженство, что не было ни сил, ни желания сопротивляться.

... Неожиданно его рука коснулась чего-то твердого и острого. От боли он дернулся и открыл глаза. Рука ниже локтя задела за острый обломок одного из каменных исполинов, охранявших исток реки. Он ухватился за его шершавую поверхность и, подтянувшись, благо течение было несильное, вскарабкался на плоскую площадку, чуть выступающую над водой. Откинулся спиной на откос, оставив ноги в воде. Приятное ощущение веса собственного тела стало медленно возвращать его к реальности. Посмотрел на свое тело, не очень узнавая его, – вроде бы свое и, в то же время, не совсем свое – слишком молодое и сильное. Оно нравилось ему. Он хотел обладать этим телом.

"Река... поток, – расслабленно думал он, – единение, слияние... Это, конечно, прекрасно. Кто спорит?.. Но когда это несколько мгновений слияния и единения... Будет ли оно столь же блаженным, став постоянным?.. Может быть, тогда блаженством станет разъединение... одиночество?.."

Приятно ощутить тяжесть любимой головки на руке и, кажется, что ощущал бы ее вечно, однако, когда рука начинает затекать...

"И что потом, в конце?.. Океан?.. Полнейшее растворение во Всеобщности?.. Не знаю, может, кому-то это и по душе, но сдается мне, не мужское это дело... Йоги бесполы, а это не по мне. Другое дело – вершина. Главное, быть не выше других – это суета, но достичь максимума собственной высоты – это принцип..." И вдруг вспомнилось замечание из Книги Мессий Ричарда Баха: "Не говори, что у тебя есть потолок, а то уткнешься в него..."

Он вскочил на ноги, ощутив, что силы полностью вернулись к нему, наполнив тело бодростью и энергией. Прыжок с камня на берег через разделяющий их поток дался ему без малейшего труда. Он подбежал к своей одежде и принялся энергично одеваться. Туфель, конечно, еще не просох, но в нем уже не хлюпало. Зато носки были сухие...