Текст книги "Гром небесный"

Автор книги: Владимир Славкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Понятно, – несколько разочарованно сказала Захарьина. – Анжелика Васильевна, – тихо продолжила Анна Германовна, – я задам вопрос, выходящий за рамки моей компетенции следователя, если не захотите – не отвечайте. Вы вышли замуж за Верта, а еще раньше сошлись с ним в возрасте, в котором заключаются вторые-третьи браки. Вы очень красивая женщина и, как говорят англичане, вы женщина с историей. Что было с вами до того, как в вашей жизни появился Верт?

– Так вот вы о чем… – без особого чувства протянула Лика. – Буду отвечать. У меня был гражданский брак. Сейчас так называют эту форму сожительства. С очень симпатичным умным и добрым человеком. Однако довольно скоро выяснилось, что я не смогу иметь детей. Понимаете, никогда. То, что у меня, не лечится ни у нас, ни за рубежом. Мы расстались. Я считаю, что правильно сделали. Нельзя создавать семью, в которой заведомо не будет детей. Когда началась моя связь с Вертом, она и не предполагала наличие зримых результатов. Так по крайней мере тогда казалось. Очень скоро я поняла, что люблю Верта больше всего на свете, больше жизни. А я уже говорила, что первое мое невольное признание привело бы к разрыву. В этих делах Коля был суров. И еще хочу сказать – не подумайте, что мой предыдущий мужчина мог мстить Верту или что-то в этом духе. Он давно женился. Старается быть счастливым, как может.

Захарьина молчала.

– Вы разрешите мне незаметно присутствовать на похоронах Николая Константиновича?

– Конечно, но похороны будут очень скромные. Мало того, что он боялся ранней смерти, он много раз настойчиво объяснял мне, как следует его похоронить. Представляете, каково это слушать от человека, которого любишь. Он будет похоронен на Востряковском кладбище рядом со своими родителями. Я вас извещу, – сказала Лика и не очень твердой походкой пошла к выходу.

– Я думаю, Анна Германовна, что, может быть, нам что-то прояснит близкий друг покойного – Рауф Алиев, – обратился к Захарьиной майор Измайлов.

* * *

В комнату вошел высокий седовласый мужчина. Стройный, красивый, смуглый, горбоносый. «Однако есть какое-то сходство с верблюдом», – подумал склонный к юмору Измайлов, отметивший также безукоризненный синий костюм, дорогую рубашку с манжетами и какими-то изысканными с восточным орнаментом запонками.

Захарьина вкрадчиво обратилась к изящному старику:

– Рауф Агаларович, мы уже знаем, что вы были чрезвычайно близки с покойным Николаем Константиновичем. Можете ли вы предположить, что стало причиной разыгравшихся событий?

Алиев, подумав, ответил:

– Объяснить конкретно вчерашнюю трагедию не могу. Но определенные предположения у меня есть. – Измайлов чуть не подскочил на стуле.

– Что это за предположения? – спросила Анна Германовна.

– Понимаете, Верт любил окружать себя плохими людьми.

– Как это? – удивилась Захарьина.

– У Коли было две слабости. Это старые институтские друзья и карты.

– Верт играл в казино? – удивился Измайлов. И тут же осекся, поймав недовольный взгляд Захарьиной.

– Да нет. Люди его класса играют не в казино. Есть специальные встречи. Картежные квартирники. Так называются сборища очень небедных людей с положением, которые в скромной обстановке за закрытыми дверями проигрывают друг другу многие тысячи долларов за вечер. Вот этим и любил баловаться Верт. На правах его старшего товарища я много раз говорил ему, что с этим пора заканчивать. Но все напрасно. В карты Коля начал играть еще в институте.

– А в какие игры? – спросил Измайлов.

– В любые, – ответил Алиев. – Он играл и в коммерческие игры вроде преферанса. Но более всего любил азартные игры. Покер, очко и всякая другая дрянь. Есть одно обстоятельство, в которое трудно поверить. Но это так. Верт всегда выигрывал. Не было случая, чтобы он проиграл хотя бы рубль за вечер. Я, конечно, материалист. В потусторонние силы не верю. Но в этом было что-то мистическое. Знаете, господа, я очень люблю романы писателя Акунина. У него там есть интересный герой – Эраст Фандорин, который постоянно выигрывает в разные игры при самых критических обстоятельствах. В принципе в это трудно поверить. Но я знал Верта и считаю, что такое вполне возможно. Какая-то особая магия. Выигрыши Верта были огромны. В его компании почти все чаще или реже проигрывались ему в прах. Некоторые были должны ему большие деньги.

– Вы знаете имена этих людей? – спросила Захарьина.

– Всех, конечно, не знаю. Но вечно проигравшимся и вечно ему должным был, например, человек, которого вы сегодня будете допрашивать. Это Евгений Петрович Чернокозов. Они институтские друзья. Были. Конечно, Николай Константинович Верт никогда жестко не взыскивал со своих карточных должников, вел себя, как джентльмен. И эти негодяи пользовались таким гуманным отношением. Чернокозов – вообще гнусный тип. Любил рассуждать об их нежной дружбе с Вертом, а за глаза говорил всевозможные гадости. Одна дама рассказывала мне, что в узкой компании этот гад называл Верта чуть ли не шулером. Такие вот у Коли были институтские дружки. Другие не намного лучше. Еще в советское время один из этих институтских друзей накатал на Верта анонимку, когда его вместе с другими молодыми ребятами выдвинули на премию имени Ленинского комсомола в области науки. Была такая премия, – мечтательно зажмурился Алиев. – Все тогда было не так.

В ходе этой страстной речи Захарьина и Измайлов незаметно, но выразительно переглядывались. Случилось важнейшее событие – они услышали донос. Конечно, не напрямую, но сказано было достаточно.

– Рауф Агаларович, – изменила тему разговора Захарьина, – вы не могли бы нас просветить по поводу того, чем занимался Верт в последнее время. Ну, в ретроспективе, скажем, полугода.

– Это легко, – сказал Алиев. – Верт всегда занимался наукой. У него было несколько направлений. Большие фундаментальные вещи, которые включали и прогноз нефтяного рынка, и динамику цен. Обоснование уровня добычи и прироста запасов. Были и другие вопросы, связанные с изучением и моделированием геологического строения нефтяных месторождений, залежей и других геологических объектов. Он также создатель двух десятков запатентованных технологий обработки и интерпретации геолого– и геофизических данных. Вот все это, вместе взятое, и было содержанием работы Верта. В последнее же время Николай занимался подготовкой экспертного заключения по Рожковскому лицензионному участку.

Далее последовала короткая, но весьма содержательная лекция об основах недропользования в современной России. Алиев подчеркнул, что в этой системе всегда будет побеждать тот, кто больше знает о предполагаемом или открытом месторождении, кто видит его скрытые резервы. Верт умел видеть это как никто другой.

– Он объяснял, что все дело в применении фирменных технологий. Но я к этому отношусь скептически. Верт был великим геологом, наделенным свыше выдающимся виденьем природы вещей. Конечно, технологии помогали, обеспечивали достоверность результата, но Аллах велик, никакие компьютерные технологии не заменят знаний, воображения, интуиции живого человека. Рожки – венец творчества Верта. Лет пять назад он уже подходил к этой территории. Тогда по этому району готовил диссертацию его ученик Дмитрий Санников. Я могу ошибаться, но думаю, что именно Дима подсказал геологическому руководству «Юнгфрау» повнимательнее посмотреть этот участок. Их с Вертом теория позволяла предположить, что здесь может скрываться чрезвычайно интересное, достаточно крупное и весьма продуктивное месторождение. Анализ данных подтвердил, что все это так.

– Кто работал над экспертизой?

– Состав группы был маленький – от «РИНО» экспертами были Андрей Шведов и Татьяна Волкова, молодые кандидаты наук, от «Юнгфрау» – над экспертизой трудились Дима Санников и этот хмырь Чернокозов. Но, конечно, главным был Верт. Хотя сам он считал, что из Димы Санникова со временем может вырасти очень большой ученый-геолог, вполне сопоставимый с самим Вертом по классу. Он его очень любил.

Чутье подсказывало Захарьиной, что надо развивать достигнутые во время допроса Алиева результаты:

– Рауф Агаларович, а как складывались отношения Верта с нефтяными компаниями?

– Вы знаете, здесь все было достаточно просто. Был ряд средних и мелких компаний, с которыми Верт категорически отказывался иметь дела. Он называл такие компании пиратскими. «Пираты» платили Верту дружной ненавистью. А с остальными у него были прекрасные отношения. В том числе и с нашими гигантами.

– Ну а как же пресловутый конфликт интересов? – спросила Захарьина.

– Защитой от конфликта интересов всегда являлась безукоризненная честность Верта и порядочность наших сотрудников. Если он брался за выполнение договора по какой-то территории для одной компании, он уже не подряжался на выполнение аналогичных работ для других. Ну и так далее. Коммерческая тайна свято сохранялась.

И содержание ответа, и та глубокая убежденность, с которой говорил все это старый бакинец, произвели на «сыщиков» впечатление.

– Разрешите еще один вопрос, – спросила Захарьина. – Скажите, а ваша компания выполняет какие-либо работы за счет государственного бюджета?

Несмотря на сквозившую в облике Алиева скорбь, старик улыбнулся:

– А вы молодец, – сказал он Захарьиной, – зрите в корень. Нет ничего более сладостного, чем распил бюджетных денег. При вашем положении в следственных органах вы, конечно, это знаете.

Захарьина грустно кивнула.

– Так вот, когда Коля вместе с нами создавал Российское инновационное нефтяное общество, он сказал: «Пока я буду у руля, в “РИНО” не будет ни одного рубля бюджетных денег». И провел свою линию в жизнь. Ему заказывали серьезные работы и наше Министерство, да и люди существенно выше, – Рауф Агаларович выразительно ткнул пальцем в потолок, – но все эти работы проводились без оплаты. Так сказать, на общественных началах. Николай Константинович говорил, что по поводу любой бюджетной суммы начнутся разговоры, сколько откатили, сколько отпилили и так далее. Вот каким человеком был наш Верт, – закончил Алиев.

– Каково же было финансовое положение вашей компании при работах на общественных началах? – удивилась Захарьина.

Рауф Агаларович криво усмехнулся:

– Это только часть работы была на общественных началах, а с отечественных нефтяных компаний и наших зарубежных заказчиков Николай брал полным рублем или долларом. Если вас интересует эта сторона, можете повторно поговорить с Соломоном, он ведь был мотором всех этих переговоров.

Захарьина и Измайлов тепло попрощались с Рауфом Агаларовичем.

– Наверное, увидимся еще и поговорим не раз, – заключил Алиев и вышел из кабинета.

Захарьина и Измайлов еще раз многозначительно переглянулись.

– Настало время обсудить создавшееся положение.

Но в это время раздался тревожный стук в дверь кабинета.

– Войдите, – крикнула Захарьина. В комнату вошел чрезвычайно взволнованный Соломон Давидович Марков…

* * *

– Уважаемые господа, – сказал Соломон Давидович, – я неожиданно получил информацию, которая может вас заинтересовать.

– Внимательно слушаем вас, – быстро ответила Захарьина.

– Полчаса назад, – начал Марков, – ко мне подошла наша секретарь Клавдия Голицына и сообщила, что вчера сразу после полудня в кабинете Верта был Дима Санников. Но не хочу быть испорченным телефоном.

– Соломон Давидович, – сосредоточенно произнесла Захарьина, – будьте любезны организуйте нам четыре чашечки кофе, а после этого пригласите нервную Клаву к нам. Я вас прошу поприсутствовать при разговоре. Судя по всему, дамочка вам очень доверяет, видит в вас защитника и в вашем присутствии будет говорить свободнее. Информация чрезвычайно важная.

– Будет сделано, – сказал Марков и взял под несуществующий козырек.

Через пять минут разлитый в чашки кофе стоял на столиках в кабинете Маркова, а Клава Голицына сидела напротив старшего следователя по особо важным делам.

«Боже мой, – подумала Анна, – бывают же такие бесцветные женщины…»

Бледное невзрачное лицо, крайняя худоба фигуры, сутулость и какая-то общая подавленность. Даже красивая и со вкусом подобранная одежда не могла скрыть какого-то убожества внешности Клавдии Голицыной. «Черт возьми, сколько же ей лет? – подумала Захарьина. Она еще не смотрела личное дело. – Может быть, 35, а может быть, и 55».

– Клавдия Ивановна, – своим обычным вкрадчивым тоном спросила Захарьина, – расскажите нам то, что полчаса назад вы сообщили Соломону Давидовичу.

При этом Соломон Давидович успокаивающе кивнул Клаве головой.

Вопреки ожиданиям речь Голицыной была связной и четкой:

– Вчера примерно около полудня, а может быть, чуть позже я полезла в высокий шкаф, который стоит в приемной прямо у выхода в коридор. Я должна была достать подарочный экземпляр последней книги Верта, с тем чтобы, когда он освободится, дать ее Николаю Константиновичу для написания автографа и последующего дарения Серебровскому. Когда я встала на стул, чтобы дотянуться до верхних полок шкафа, я услышала, как дверь кабинета Верта открылась. Я, конечно, насторожилась и подумала, а вдруг шефу срочно что-то нужно. Бывает так, что он не пользуется громкой связью и даже телефоном, а просто вбегает в приемную. Вы видели, что дверь кабинета отстает от двери приемной менее чем на 3 метра, по крайней мере разговоры из-за открытой двери слышны хорошо. Я не подслушивала, но, конечно, вслушивалась в звуки, доносившиеся из кабинета Николая Константиновича. Извините, но он матерился в своей взрывной и совершенно непристойной манере. Вообще-то, с ним это бывало. Я незаметно выглянула в коридор. Он, кстати, был пуст. И увидела в дверях кабинета Верта бледного и взъерошенного Диму Санникова. Он крикнул что-то в ответ, и тут я поняла, что Верт подошел к двери и жестко сказал Диме: «Только попробуй свалить со встречи с Серебровским, в порошок сотру». Санников захлопнул дверь и быстрыми шагами пошел в сторону курительной комнаты. Я отошла от двери и села за пульт. Вот собственно и все.

– Спасибо Клавдия Ивановна. У нас к вам несколько вопросов, – промолвила после некоторой паузы Захарьина. – Скажите, пожалуйста, почему вы не сказали об этом вчера майору Измайлову, который опрашивал вас? Я читала протокол. Там ничего подобного нет.

– Я вообще не помню да и не знаю, что я говорила вчера. Все было, как во сне. Я и сейчас не могу до конца поверить в смерть Николая Константиновича.

И тут немолодая бесцветная женщина разрыдалась так горько, что, казалось, дальнейший диалог невозможен. Голицыной дали валерьянки, она наконец отхлебнула остывший кофе, кое-как вытерла глаза и сказала:

– Спрашивайте.

– Клавдия Ивановна, вы давно работаете с Вертом?

– Да, наверное, лет 15. Я работала у него еще тогда, когда все мы были в институте Академии наук. Фактически я уже тогда выполняла обязанности его секретаря, хотя такая должность для заведующего отделом академического института и не была предусмотрена. Но дел у Верта было много. Тогда он сумел прокормить нас и вытащил из ужасной ситуации начала девяностых годов. Появились договоры, участились командировки, без конца приходили и уходили какие-то люди – деловые партнеры. Оказалось, что я вроде бы умела вести рабочий день и рабочую неделю Николая Константиновича. В общем, так же было и дальше. Из кандидата геолого-минералогических наук (по специальности я палеонтолог) я превратилась в секретаршу.

Немного помолчав, Захарьина спросила:

– Скажите, пожалуйста, какое было отношение у коллектива к Верту?

– Разное, – ответила Голицына. – Люди у нас уж больно разные собрались. Есть мы, так сказать, старики, люди, как правило, прошедшие какую-то школу геологического производства, потом вкусившие прелести пребывания в заслуженном академическом институте. Эти люди отлично понимают, что сделал для нас профессор Верт и из какой трясины лихих девяностых он нас вытащил. Но есть другие. Я их условно называю молодежь. Они с университетской скамьи попали к Николаю Константиновичу в институт или сразу в «РИНО». Очень быстро под руководством Верта они защитили диссертации, получили прекрасные зарплаты и тем не менее все последнее время считали, что они недооценены, что денег могло быть побольше, а работы поменьше. Несколько человек ушли от Верта в хорошие нефтяные компании. Но то, что с ними там произошло, остановило дальнейшую миграцию из «РИНО». Оказалось, что без Николая Константиновича им грош цена.

– Один из этих эмигрантов Санников? – нашла удобный переход Захарьина.

– Нет, что вы! Профессор считал его самым способным из своих учеников. А Дима платил своему шефу искренней признательностью и уважением.

– Как это совместить с его уходом из компании и вчерашним скандалом?

– Не знаю, – тяжело вздохнув, выдавила из себя Голицына.

– Клавдия Ивановна, – опять пошла в атаку Захарьина, – вы очень хорошо относитесь к господину Санникову. Это так?

– Да, – твердо ответила Клава.

– Но все же вы сочли нужным сообщить нам информацию, которая, прямо скажем, бросает на Санникова тень. Нет, не подозрения, но тень.

Клава ответила не сразу, но четко и жестко:

– В память о Николае Константиновиче я должна была сделать все, чтобы вы имели полную картину вчерашнего дня.

– Мы вам очень благодарны, – завершила разговор Захарьина.

Когда дверь за Клавой закрылась, Измайлов не удержался и не без иронии сказал:

– Вот вам и бывший палеонтолог. Выложила нам важнейшую информацию. И заметьте, Анна Германовна, прекрасно подготовилась. Никакого ступора и помрачнения у нее не было – я же с ней разговаривал. Просто, как говорят у вас, шахматистов, – Анна слегка улыбнулась, – она отложила партию для домашнего анализа. Вот после этого она сочла возможным рассказать то, что мы сейчас услышали.

– Да, ситуация весьма амбивалентная, – ни с того ни с сего сказал Марков. – Я оставлю вас, по-моему, вам есть, что обсудить вдвоем. Если я понадоблюсь, вы знаете, как меня вызвать.

Когда дверь за Марковым закрылась, Измайлов обратился к Захарьиной:

– Вы знаете, Анна Германовна, я пребываю в восхищении вашей швейцаркой. Идет первый день работы следственной группы, а мы уже получили целый ворох предположений и, пожалуй, первых потенциальных подозреваемых.

– Ну что ж, – удовлетворенно хмыкнула Захарьина, – пятиминутный перерыв, ну ладно, десятиминутный. И тогда наконец-то поговорим с господином Дунаевым.

* * *

Захарьина и Дунаев встретились у входа в кабинет Маркова или, как его теперь называл Измайлов, «штабной вагон». Анна устроила так, что Дунаев галантно распахнул перед ней дверь и чуть ли не с легким поклоном пропустил ее внутрь комнаты. В этот момент Кирилл Владимирович в полной мере ощутил изумительный аромат духов своей собеседницы.

Кирилл Владимирович не был знатоком парфюма, но понял, что духи, вероятно, очень и очень дорогие. Взглянув на старшего следователя по особо важным делам, он был несколько удивлен тем, что она успела освежить макияж и выглядела просто лучезарно.

– Для кого она так старается? – подумал бравый отставник. – Для моего, что ли, обольщения? Не выйдет. Надо было с самого начала правильно себя вести.

Однако все получилось совсем не так, как думал Кирилл Владимирович. Захарьина была само очарование. Она усадила Дунаева напротив себя и начала разговор.

Измайлов искоса наблюдал за метаморфозами, произошедшими со старшим следователем по особо важным делам. Неожиданно он поймал себя на том, что больше всего на свете ему хотелось бы поцеловать госсоветника юстиции в прелестную обнаженную шею. Ну и вообще, как было бы здорово заключить ее в свои объятия. Федор был поражен. В последние годы подобные мысли к нему не приходили, а Захарьина тем временем ворковала:

– Кирилл Владимирович, мы тут проделали кое-какую черновую работу, и у нас сложились определенные вопросы.

Измайлов включил диктофон (все под запись) и дал послушать наиболее интересные места показаний Алиева и Голицыной, касающиеся, соответственно, Чернокозова и Санникова.

– Я бы хотела, – подчеркнула Захарьина, – чтобы мы поговорили с обоими сотрудниками компании «Юнгфрау» в вашем присутствии. В известной мере, они ведь ваши подопечные.

– Анна Германовна, – ощетинился Дунаев, – я не вполне понимаю свое процессуальное положение в таком варианте, к тому же не очень ясно, это допросы или разговоры по душам.

– Несмотря на данные мне специальные полномочия, мы строго придерживаемся всех процессуальных норм, – ответила Захарьина. – Разговоры идут по душам, но под запись. Те разговоры, которые понадобятся для формирования доказательной базы, мы оформим протоколом, если, конечно, на то согласятся свидетели. Но я хотела бы подчеркнуть, что сейчас мы только подбираемся к раскрытию преступления. Поэтому здесь нам важна суть, а не формальные заковырки. Впрочем, потом мы все оформим в лучшем виде. Здесь я мастак, – улыбнулась Анна и как бы невзначай положила свою красивую ладонь на холеную руку доблестного отставника.

Похоже, что воспринято это было Дунаевым не без приятности.

– Ну что ж, поговорим с Чернокозовым, – вмешался Измайлов, который наблюдал сцену очаровывания с явным недовольством.

– Пожалуй, – сказала Захарьина, – но потом, Кирилл Владимирович, мы отдельно поговорим о Рожках, точнее, об этой треклятой экспертизе.

В кабинет вошел Чернокозов Евгений Петрович. 50-летний мужчина, высокий стройный, с великолепной шевелюрой седых волос. Лицо открытое, как будто вырубленное топором. Густая короткая борода, могучая шея. Захарьина отметила, что такой человек, конечно же, с ходу вызывает симпатию, а уж про женщин и говорить не приходится.

– Евгений Петрович, я начну с несколько неожиданного вопроса. Вы часто играете в карты?

Чернокозов опешил.

– Собственно, какое это имеет отношение к делу, расследованием которого вы занимаетесь?

– Евгений Петрович, – Анна Германовна одарила геолога своей самой очаровательной улыбкой, – позвольте мне решать, что имеет, а что не имеет отношения к расследуемому делу. – Знаете, как бывает, сегодня вроде не имеет отношения, а завтра вдруг будет иметь отношение. Бывает, и еще как бывает.

– Не надо иронизировать. Я действительно удивлен и даже в какой-то степени оскорблен, – сказал Чернокозов.

– Ну что вы, – улыбнулась Захарьина. – Мы изучаем все, что происходило вокруг Николая Константиновича. Его интересы, вкусы и даже слабости.

– Ну что ж, – сменил гнев на милость Евгений Петрович, – мы с Вертом любим карты… любили… – поправился он, – с институтских времен. В годы учебы Коля прямо-таки зарабатывал этим делом. Играл он блестяще и добывал для нашей студенческой компании неплохие деньги. Сколько их было пропито и проедено в шашлычной «Ингури», что была рядом с нашим институтом…

– В какие игры вы играли с Вертом?

– Да во всякие – и в преферанс, и в покер, и в очко. Потом судьба нас то разводила, то сводила. Когда он работал по Сибири, я работал в Казахстане по Мангышлаку. Потом я был в Восточной Сибири, а он уже пошел делать науку в Москве. Но встречались часто. И часто же перебрасывались в картишки. Так, ничего особенного, ради удовольствия.

– Евгений Петрович, – ласково спросила Захарьина, – правда ли, что у вас лично очень значительные карточные долги и существенная часть этих долгов приходится на покойного Николая Константиновича?

Чернокозов усмехнулся:

– Вы знаете все, но не точно. Ваш информатор ввел вас в заблуждение. С юношеских лет у нас с Колей не было учета картежных долгов. В лучшем случае играли на стол. Если бы Верт требовал от меня погашения разных картежных долгов, я давно должен был бы распродать себя на органы. С Колей вообще нельзя было садиться играть на деньги по-серьезному. Он выигрывал всегда и во все игры… Но вы правы в другом. В карточных делах я Колин антипод. Так же, как он регулярно выигрывал, так же я регулярно проигрывал. Скажу честно: я игроман. Долгов карточных было много. Коля давал мне деньги на покрытие этих долгов.

– И какую же сумму вы фактически были должны Верту?

– Сейчас скажу, – без тени замешательства ответил Чернокозов. – Он достал из кармана роскошную пижонскую записную книжку, к которой был прикреплен золотой паркер. Открыл нужную страницу и ничтоже сумняшеся произнес:

– Всего я ему был должен 230 тысяч долларов.

Захарьина с изумлением посмотрела на Дунаева.

– Да, – промолвил Кирилл Владимирович, – нам это все известно. Но, может быть, сумма не точная. А так служба безопасности уже давно, еще два года назад, обращалась к президенту с предложением выгнать господина Чернокозова из компании. Но Матвей Борисович не прислушался к нашему предложению, боле того, недавно он поручил нашему финансовому вице-президенту подумать о том, как помочь этому игроману выйти из-под удара. Евгению Петровичу грозят крупные разборки.

– Когда было такое поручение Серебровского? – спросила Захарьина.

– Да с месяц назад.

Внимание Захарьиной отвлекало изменение внешнего облика Чернокозова. Его красивое лицо стало багровым. Глаза готовы были выскочить из орбит.

– Евгений Петрович, – решила «притушить огонь» старший следователь по особо важным делам, – давайте сменим тему.

– Подождите, Анна Германовна, – прервал ее Измайлов. – Господин Чернокозов, вы вчера виделись с господином Вертом?

Лицо геолога уже достигло свекловичного цвета.

– Конечно, виделся.

– Когда это было?

– Это был в половине десятого где-то. Мы, конечно, перетерли вопрос о начинающемся в Югре аукционе, там мы хотели взять очень важный для нас участок, потом я пошел в народ, посмотреть промежуточные результаты наших договоров с «РИНО». Ну и тут я узнал о нашем разгроме на аукционе в Югре. Я ткнулся в кабинет Верта, все было заперто. Он не отзывался. Я побежал к нашим старикам, чтобы как-то разрядить ситуацию.

– Значит, в кабинет Верта в обеденное время вы не заходили и Верта не видели и не слышали? – уточнил Измайлов.

– Да говорю же, что нет, – занервничал Чернокозов.

– Ладно, – жестко закончила инициативу Измайлова Захарьина. – Евгений Петрович, расскажите нам, пожалуйста, о том, что за история приключилась с Рожковской экспертизой да и с тем, что происходило во время аукциона.

– С самого начала? – спросил Чернокозов.

– Мы, конечно, кое-что уже знаем, Но хотелось бы услышать от вас все эти вещи в системном виде вместе с комментариями господина Дунаева.

– Ну что же, – сказал Чернокозов, обрадованный завершением картежно-долговой темы. – Не так давно к нам на работу перешел Дмитрий Санников. Парень умный, способный. Но, к сожалению, со всеми недостатками, присущими ученикам покойного Верта. Он их баловал и распускал. Всегда восхищался их реальными или мнимыми талантами. Пришел Дима к нам, субординации никакой. С огромным самомнением и постоянными инициативами. Как только появился анонс о вчерашнем аукционе, он сразу же придумал, что по его диссертационным выводам на Рожковском участке должно быть нефтяное эльдорадо. Доложил мне все и предложил срочно заказывать экспертное заключение. Я сказал, что подумаю, и начал готовиться. Диме это не понравилось. Он пошел в приемную Серебровского. Как уж он добрался до этой приемной – отдельный разговор. Сказал помощнику, что он ученик Верта, и, можете себе представить, прорвался к президенту. С ходу убедил его в больших перспективах аукционной территории. Серебровский вызвал нас с вице-президентом Кошеваровым и без малейшей тени сомнения велел срочно готовить материалы к аукциону, изладить экспертное заключение, ну и, конечно, работа закипела. В конце той встречи Матвей Борисович строго сказал нам с Александром Сергеевичем, чтобы мы и пальцем не смели трогать этого выскочку, объяснил нам, дуракам, что нарушение субординации со стороны молодого геолога продиктовано заботой об интересах компании. Вот так и возникли Рожки.

– Простите, – вмешался Дунаев, – сколько времени прошло с того момента, как Санников доложил вам свою идею, а потом стал прорываться к Серебровскому?

– Не помню, – ответил Чернокозов.

– А вы вспомните, – настаивал Дунаев.

– Сейчас прикину, – задумался Чернокозов. – Ну, наверное, дней 15.

– Значит, все-таки не 2–3 дня. Еще минуточку разрешите, Анна Германовна. А эта непонятная задержка не была связана с тем, что вы дожидались очередной командировки Александра Сергеевича Кошеварова и, воспользовавшись этим моментом, хотели лично доложить интересные идеи по территории Рожков президенту? Ну и, соответственно, вам хотелось по возможности получить лавры? Мне почему-то кажется, что про Санникова вы даже и не упомянули бы.

Чернокозов расстроенно опустил глаза и выдавил из себя:

– Я не знаю, Кирилл Владимирович, чем я заслужил такие подозрения?

– Ну ладно, – опять прозвучал вкрадчивый голос Захарьиной. – Как дальше шла работа? Мы знаем о создании экспертной группы и о формальной стороне дела. Что вы можете сказать о членах экспертной группы?

– Как обычно в таких случаях, при экспертизах «РИНО» основную работу тянул Андрей Шведов. То есть, конечно, кроме экспертов участвовали многие сотрудники «РИНО», мы с Санниковым, как могли, помогали. Но Андрей делал очень многое. По существу, подбор материалов, позитивная часть экспертизы делались Шведовым под непосредственным руководством Верта. Конечно, были обсуждения, дискуссии. Но ведь понятно, чье слово было решающим. Сроки чуть было не сорвались. Из-за этой вертихвостки Тани Волковой. Вы знаете, Станиславский учил актеров, что надо любить искусство в себе, а не себя в искусстве. Его слова, вообще-то, можно применить к любому виду творчества. Но Татьяна не любит геологию, она любит себя в геологии. Всячески подает себя. Выпендривается. Своими заумными выходками она тормозила работу, отвлекала и Андрея Шведова, и Диму Санникова. В общем, идея Верта сделать ее как бы ученым секретарем нашей экспертной группы оказалась непродуктивной. К сожалению, Маша Колыванова, которая обычно выполняла такого рода функции, находится в отпуске по уходу за ребенком. Ее сыну три месяца. Конечно, она время от времени прибегает на работу. Но стабильно-то она работать не может. Вот и пришлось Верту использовать эту свистушку. Но ничего, справились.

– Еще один вопрос Евгений Петрович. Вам известно, что произошло в Югре? Нас интересует тот момент, который касается якобы имевшегося у представителей компании «Беаройл» экземпляра заключения вашей экспертной группы с подписью Верта.

– Да, вчера вечером мы с Кошеваровым сидели у Серебровского. Александр Сергеевич рассказал, что компания «Беаройл» сразу пошла в такую атаку, отразить которую вице-президент «Юнгфрау» не мог. Его финансовые полномочия, определенные в доверенности, не позволяли это сделать. Сумма, предложенная «Беаройлом», была в 8 раз выше нашего дедлайна. Два разыгранных ранее участка ушли по стартовой цене, а тут предложение «Беаройла» превосходило начальную цену раз в 20. Но еще больше поразило вице-президента Кошеварова то, что на столе у представителей «Беаройла» лежал экземпляр нашего экспертного заключения. Кошеваров видел последнюю страницу с монументальной подписью Верта и специфической компоновкой последних строк заключения. Память у нашего вице-президента отличная, спутать он ничего не мог. Вообще, у него сложилось впечатление, что документ ему был продемонстрирован нарочно. Я глубоко убежден, что убийство Верта и похищение нашего заключения тесно связаны между собой.