Текст книги "Тинга"
Автор книги: Владимир Скрипник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Большая Черная Мать
Меня куда-то волокут. Хватают за руки, за ноги и раскладывают крестом на земле. Я сопротивляюсь, хриплю, пытаюсь вырваться и слышу хохот. Он заполняет всю землю, небеса. Он долбит дно моей души, оскорбляя ее. "У... насекомое", – рычит кто-то и наклоняется надо мной. Это Льноволосый. Но как он огромен, до самого неба, и что это сверкает у него в руках, какой-то луч. Он двумя руками поднимает его над своей головой и направляет мне в грудь. "Господи, это не луч, – понимаю я. – Это рапира". Стремительно несется к моему сердцу сверкающее острие, а на конце его горит, увеличиваясь, холодная, равнодушная звезда. Это она должна войти в мое сердце, а я думал в детстве, что звезды – это слезы, – ни к селу ни к городу вспоминаю я. От свиста летящего металла закладывает уши, я в ужасе кричу и уворачиваюсь от смертельного жала. Кто-то трясет меня за плечи, трет виски.
– Господин, господин, – бормочет слуга, – вставайте, уже утро, нужно завтракать и выезжать.
– Куда? – не понимаю я.
– Сын Луны приказал сопровождать вас к нему, вы поедете к Большой Черной Матери.
– Хорошо, – очумело отвечаю я.
Значит, это был сон. Опять рапира. Чертова рапира и ночью не дает покоя. Стоп. Бой на рапирах, звон клинков – и что-то падает. Ну конечно! Одна рапира сломана, и бой остановлен. Вот что мне надо! Рапиру надо сломать! Но сломать так, чтобы оружие было испорчено, а жало осталось целым, – у самой рукоятки. И чертов клинок из смертельного железа превратится в мирную иглу, сшивающую времена. Обряд с Тингой, вернее, с Эль – первый в цепи жертвоприношений. Если не будет убийства, цепь разрушится – рапира будет сломана в самом основании. Что и нужно. Тогда то же самое произойдет во всей цепи, во всех временах. От возбуждения я вскакиваю. "Спокойно, Семен, – уговариваю я себя, – спокойно, старина. Веди себя тихо. Ты уже понял, что Льноволосый мысли читать не умеет, так, обрывки улавливает. Он способен только вклиниваться в сознание и гнать свое. Но осторожность не повредит. Ясно одно: жертвоприношения не должно быть! Но как? На праздник Весов соберется вся степь. Она в клочья разорвет любого, кто попытается обмануть ее. Жертвоприношение должно состояться, но только не человеческое. Нужно совершить подмену. Какую? Надо подумать. Как бы там ни было, буду держаться возле Тинги-Эль, не упуская из виду Льноволосого и его сухофруктов. Жрецы так же опасны, как и он.
– Послушай, – обращаюсь я к слуге, – как ты вчера нашел меня в степи?
– Сын Луны подсказал, – лаконично отвечает он. И добавляет: – Ты сидел на земле.
"Идиот беспомощный! – злюсь я. – Дурень! В чужом мире одному, без помощников, нечего и надеяться на победу. Надо вживаться. В народ, в землю, в настроения людей, а там посмотрим..."
Я наскоро ем, и мы на семенящих лошадках строчим ровные строчки по зеленому подолу росистой степи. Вот и город, место, где стоят эти странные строения, сделанные из сырого кирпича и громадных черных валунов. Вчера ночью я толком ничего так и не рассмотрел. Место оказалось диким и угрюмым. Порядочному человеку здесь делать было нечего. В прекрасном степном море появление этих дредноутов не сулило ничего хорошего. Не мог и капитан этого корабля иметь веселый и приветливый нрав. У колючей стены одного из сооружений мы останавливаемся. Маленькая деревянная дверь до нутра изрезана коварным узором. Рядом стража. Копье, нож, колчан со стрелами и много гладкой коричневой кожи. Кожа молча пропускает меня вовнутрь. Прохладным коридором прохожу в полутемный зал. Свет как будто придушили. На стенах оружие, шкуры. Явно не хватает моей. Быстро входит Льноволосый. Как самурай, деловит, строг.
– Ликбез прошел? (Точка.)
– Конечно. (Тире.)
– Это хорошо! Сегодня будет кое-что похлеще. Миф в действии! (Восклицательный знак.)
О вчерашнем ни слова. Что ж, тебе не надо, а мне тем более нарываться не стоит. Я гляжу на эту живую азбуку Морзе и начинаю понимать, что он действительно Сын Луны. Ледяное дитя морга. Среди кругломордого, бритоголового народа эта русоволосая льдина производит охлаждающее действие. Компресс!
Мы садимся на своих коней и в одиночестве плывем навстречу Солнцу и зеленому прибою, легко разбивающемуся в ногах наших неутомимых лошадок. Через час впереди темным плывущим пузырем замелькал какой-то бугор. Но потребовалось еще много времени, чтобы он превратился в мощный корявый крейсер. Черный, как террикон.
– Это она, Большая Черная Мать, – обернулся ко мне ангел. – Главный идол степи!
В безмолвии мы проезжаем остаток пути и спешиваемся у самого подножия идола. Курган неправильной формы вблизи до неприличия огромен. Это холм черной земли, обложенный по краям все теми же гигантскими валунами. Камни мокры от росы и блестящим черным ожерельем украшают тело идола. Четки!
– Почему не растет трава? – удивляюсь я.
– Жрецы выпалывают.
– Ясно!
По тропинке мы взбираемся по склону вверх, проходим лощину и выползаем на вершину, представляющую из себя большой бугор с двумя круглыми площадками, огороженными невысоким частоколом из бревен.
– Оглянись кругом! – требует ангел.
Я оглядываюсь. Высота – метров двадцать. Видимость прекрасная. Справа гибкая река, уходящая к горизонту. Она огибает подножие идола, целует его и, закрыв глаза, бросается на юг. Сам холм имеет сложную форму и что-то смутно мне напоминает.
– На что похоже сие изделие? – заметив мои колебания, улыбаясь, спрашивает ангел.
"Боже, твоя воля! Да это женщина!" – изумляюсь я.
Большая грузная особь женского пола, лежащая на спине. Вон виднеется мощная грудь, большой выпуклый живот с ямой пупка, желтый лобок и толстые, чуть подогнутые ноги.
"Ну дают! – восхищаюсь я. – Вот так скульптура! Степная пирамида!"
– Сколько же они ваяли этот шедевр?
– Три года, – с гордостью отвечает ангел.
Я с интересом всматриваюсь в него. "А ты гордец, дядя. Вон как доволен этим мастодонтом. Конечно, это не просто – заставить целый народ три года таскать землю. Но гордость, гордость! Что это? Тщеславие? Вряд ли. Скорее от одиночества. Тебе бедному не с кем даже поговорить. Обсудить созданное. Здесь ты небожитель. Иной! И вот появляется человек из другого мира, где многое могут и многое знают, и его удивление тебе приятно".
– Колоссально! – восхищаюсь я. – Это настоящее! Сильно сказано! На такое способен только великий народ, движимый великой идеей.
Ангел тает.
– Пойдем дальше, – ласково приглашает он.
И я иду – смотреть и восхищаться. Эта странная пирамида того стоит. Мы восходим на живот и, миновав яму пупка, останавливаемся на спуске. Хорошо виден лобок. Это холм добела выжженного речного песка, обложенный небольшими разноцветными камнями. Клумба. Песочница на детской площадке. "Здесь у них главные игры, – догадываюсь я. – Не зря песочек насыпали". Площадка приличных размеров, да и сам идол – метров двести. Льноволосый сбегает на лобок, хрустя песком.
– Здесь, – топает он ногой, – все и происходит. Выкладывается из дров луна, зажигается, и происходит весь обряд. Ночью. Холм расположен с севера на юг. В великое равноденствие солнце днем, а луна ночью точно стоят над этим местом. Все рассчитано.
– А почему земля черная? Ведь в степи она бурая.
– Ил из реки, – охотно поясняет лектор.
– Ясно! А почему, – не отстаю я, – жрецы живут вечно? Эти воблы сушеные, без капли живой крови, они тоже из вашей братии?
Ангел хмурится.
– Нет, они из южных народов. Культ отчасти взят у них. Жрецов берут на определенное время из определенных семей, туда же их возвращают, когда жрец состарится или заболеет.
– Значит, степь понимает тленное и вечное, божественное и людское, подытоживаю я.
– Конечно, – кивает Сын Луны. – Вся обрядность направлена на постижение этих основополагающих истин.
– Но ведь это дремучее язычество! – возмущаюсь я. – Как ты, христианин, поддерживаешь его в таких необычных размерах?
– Я не христианский служитель, – морщится ангел, – и христианство – не последняя истина. В мире я представляю замыслы первопричинного, а не ваших пророков. Тем более не идеи враждующих друг с другом церквей. Местным людям еще долго до единобожия. У них примитивная социальная сфера, небольшое население и много земли. Ремесла и торговля в зачаточном состоянии. Вот наплодятся, уплотнятся, усложнят социальную инфраструктуру, тогда сами заговорят об единобожии. Это нормально! – видя мою реакцию, успокаивает ангел.
– А Большая Черная Мать к чему?
– Как всегда! Женское начало в природе – рожать! Быть при родах! Плодиться – значит, жить и богатеть. Ей молятся при рождении детей, скота, просят хорошей погоды. Она заступница, кормилица, носительница человеков на теле своем. И она, конечно, светлая часть суток, олицетворяющая плодородие, жизнь.
– А луна – смерть, – понимаю я. – Тьма и свет. Теплое и холодное. Радостное и жуткое. Плодородие и распад.
– Да, это так, – спокойно отвечает жрец. – Вижу, ликбез пошел тебе на пользу.
– Хорошо, – продолжаю я, – с народом все понятно. Ему нужен урок Смерти!
– Конечно, – охотно поддерживает меня пророк. – Только кровь останавливает бессмысленные убийства. Отвращение к ней делает человека способным к социальным преобразованиям. Он начинает терпеть других. Повышается ценность жизни.
– А при чем тут дети? – вставляю я палку в радужные колеса.
– Ха! – зыркает на меня пророк. – Еще скажи: а при чем тут огонь? Сжигают, – он показывает на могучий лобок богини, – приносят в жертву ее детей, а не наших. Все мы ее дети!
– Так уж все! – ехидно замечаю я. – Помимо людей, есть еще множество плодов земли. Так почему не ограничиться ими?
– Ну ты даешь! – снисходительно усмехается пророк. – Чтоб вы да поверили в какие-то корешки и кусочки, будто они могут удовлетворить богов? Очнись! Только содрогнувшись, человек задумается. И жертва его – дань его глубине.
Он умолкает. Впервые я вижу эти ясные глаза озабоченными. Неужели местные его достали?
– Что, не хотят ходить строем? – интересуюсь я.
Ангел не шевелится. "Чтоб сбить нас в кучу, надо хорошенько напугать каждого. А к этому надо иметь талант. Пугало ты, пугало, к тому же не ведаешь, что творишь", – грущу я. Льноволосый поворачивается и пристально смотрит на меня.
– Остановись, – поднимает он правую руку, – прекратим на этом. Лучшего окончания разговора нам не придумать.
И мы замолкаем, но зубы дракона уже посеяны.
– Ребенка нельзя! Он нить, – трепещет все во мне. – Он единственное наше оправдание на земле. И его в огонь?
– Не нравится? Что же делать, если вы таковы? По-другому к вам не пробиться.
– Почему восстали ангелы? – тихо, не обращаясь ни к кому, говорю я.
Он запинается:
– Что?
– Почему восстали ангелы? – громко повторяю я.
– Зачем тебе это? – Ледяное шило впивается в меня.
"Ого, его, кажется, разобрало!" – с удовольствием отмечаю я.
– Не хочешь отвечать, или мне самому тебе это рассказать?
– Ответь, если можешь, – кривит губы и отходит от меня Сын Луны. Он стоит у спуска, спокойно сложив руки на груди. Ждет.
Я тяну паузу и начинаю:
– Вы – мыслящая субстанция, высшая, которая только есть в мире. Но вы ничего не чувствуете. Понятно вам лишь то, что можно объяснить логически. Так?
– Продолжай, – спокойно отвечает Льноволосый.
– А раз так, то вы не должны, не обязаны и просто не способны понимать наши чувства, наши эмоции и наши поступки. По сути, вы не понимаете принципа, по которому Бог создал нас, и, значит, не понимаете самого Бога в этом акте творения.
Ангел молчит.
– Вам приказано служить нам, злым, эгоистичным, непредсказуемым существам, с вашей точки зрения, дуракам. И кое-кому это сильно надоело.
– Мы всё сделали правильно, – даже не глянув на меня, парирует ангел.
– Конечно, всё, – соглашаюсь я. – Кроме одного.
– Чего? – вскидывается он. Не привык дядя, когда с ним спорят.
– Вы забыли, что вы – всего лишь функция. Обслуживающий персонал.
– Как бы не так! – Ангел резко поворачивается ко мне и смеется. Сухо и зло. – Смотри. – Быстро наклонившись, поднимает комок земли величиной с кулак и, размахнувшись, швыряет его вниз. Комок, подпрыгивая, долго катится и, натолкнувшись на валун у подножия холма, останавливается.
– Камень катится, песчинка лежит, – поясняет он. – Она мала и инертна. Пыль! И это вы! Чтоб вас расшевелить, нужен сильный ветер, а чтоб сцементировать – сильный огонь. В вас нет ни того, ни другого. Вы заложники стихий, и управляет вами страх. Но вы не хотите даже себе признаться в этом.
– Это точно, – соглашаюсь я. – Мы под колпаком. Наверное, есть силы, которым легко прихлопнуть нас. С твоей точки зрения мы не имеем будущего. И это должно порождать в нас страх. Но мы почему-то не боимся. Почему? Что делает людей такими? Не знаешь? А ведь все просто. Мы живем настоящим. Сиюминутным. Мгновением. Знаешь, как это хорошо – жить каждую минуту так, как будто она последняя?
Ангел молчит.
– Не знаешь.
Он пожимает плечами.
– Не знаю! Убеждениями к вам не пробиться. Кровь и насилие – ваши учителя.
– А ваши? – останавливаю я его. – Крови вы не боитесь, насилия тоже. Чувств у вас нет. Что же тогда может страшить такое совершенное существо?
– Ничего! – отрезает Льноволосый.
– Ан нет! – не соглашаюсь я. – Вы очень боитесь, но... Чего может бояться идеальная сущность? – Я делаю паузу, ожидая возражений, но их нет. Одного – Его!
– Я лично боюсь вашей любви. Зацелуете! – злится Льноволосый.
– Это точно! – смеюсь я. – У нас это запросто. Но ты лукавишь, приятель. Ничто живое тебя не интересует. Твоя стихия – прохладный космос, без всего, что было сотворено. Чистый и пустой. Не так ли, сын Мрака?
Подбираю слова, гляжу на его напряженную фигуру и продолжаю:
– Тьма. Как она хороша! Неотделима и неразделима. Единое! Вечное и бесконечное. Банка с черным кремом.
Его передергивает. Метафоры точно бьют в цель. Мне даже жаль его, но другого оружия у меня нет. И я продолжаю:
– А тут мы, плесень. Нам свет подавай, солнышко. Ах, как рушим мы твою гармонию, твой мир! Я вспомнил сейчас одну индийскую легенду, и мне еще кое-что стало понятно в тебе и твоих собратьях по цеху.
– Давай, вали все в кучу, – цедит пророк.
– Брахма в тайне от верховного духа Махадевы создал закрытый мир пространства и времени в причинной зависимости, изолированный от Великой Внепричинной Вселенной. Он обманом овладел Сарасвати, заставил ее оплодотворить женским принципом Шакти этот преступно созданный мир. По велению Вишну Шива, разрушитель, внедряется в этот мир, чтобы разомкнуть круг космической опухоли. Видишь, как все просто, мой идеальный друг! Материальная вселенная со всем живым по этой легенде – раковая опухоль в беспричинной вселенной. Не так ли?
– Вы мерзость! – сплюнул под ноги жрец.
Ну вот, теперь он начал плеваться. Ангел, а никакой этики. А ведь трезв, чист и прозрачен, как стеклышко!
– С брахманизмом, думаю, все понятно. Высшее состояние в нем – это слиться с беспричинной вселенной, идеальной сущностью, пустотой, мраком и мировым Ничто. Это ваш рай, ангел, – почти пою я. – Ни пространства, ни времени. Тьма как Ничто. А тут мы со своей придурью. Подавай нам наш рай светлый, ясноокий, земной. Травка, плоды, бабочки, птички, каждой твари по паре. Как в аптеке, все по полочкам.
– Хороши полочки, все загадили! – злобно откликается тотчас ангел.
– Мы не гадим, – поправляю я его. – У нас причинно-следственные отношения, мы из одного состояния переходим в другое.
– Знаю, – ворчит Льноволосый. – В навоз переходите. Лучше бы хаос оставался, спокойнее было бы.
Я удивлен.
– Ну ты даешь, мыслитель! Изумил ты меня, будущую навозную кучу. Хаос ведь это не осознавшая себя Воля. Строительный материал, питательный бульон. Он для того и существует, чтоб в нем что-нибудь завелось. Хотя бы плесень. То, что тебе не по вкусу. Это все равно что вместо домов улицу завалить кирпичами и говорить, что это хорошо.
– Ты меня достал! – злится Льноволосый. – Не было меня, когда был чистый хаос, не было. Но никто не обращает на него внимание.
– Знаешь, что я осознал, пока мы тут стояли, на этом всемирном животе?
– Брюхе, – нехорошо швыряет слово ангел. А зря, слово – не огрызок. Странно: чем он становится злее, тем спокойнее становится у меня на душе.
– Я осознал, – продолжаю я, – что наше понимание живого ограничено.
– То есть? – не понимает ангел.
– Любые процессы в хаосе, ведущие к образованию порядка, уже образуют структуру, в которой заложено все: и закон ее существования, и время жизни, и весь потенциал возможностей. И эта структура есть новое живое существо. Да, такое существо отлично от органического живого, известного нам, но если не разрешить ему быть живым, тогда вообще появление жизни не выводимо ни из чего. Почему? Потому что хаос обладает Волей к порядку, потому что порядок более жизнеспособен и предсказуем и менее энергозатратен.
– Но он и смертен, – пристально глядя не меня, замечает ангел.
– Смерть – узел всех проблем. Она – опускание более высшего порядка в низший. Вертикаль! И она очень длинная. Почти бесконечная, как и горизонталь, выраженная во всевозможных формах живого, в их эволюции. И если вертикаль одна, то горизонталей множество.
Я замолчал, мысли кончились. Передо мной уже замаячил тот вечный вопрос, который рано или поздно перечеркивает все самые смелые теории. А что было вначале?
Ангел вопросительно смотрел на меня. Ел глазами.
– Хаос потенциально вмещает в себя все, и любое живое, в том числе и органическое. Хочет родиться в виде организма, – разъясняю я свою позицию.
От напряжения я взмок и жду реакции ангела. Но он молчит.
– Ответь, небожитель, какой замысел вложен в человека? Кто он и куда он?
– Итог и Мера космоса! Но ничего не вышло. Все перевернулось. Ваши игрушки с железом перемешали все, что тысячелетиями строили. Кроме копоти, никакого толку. Рубите ветку, на которой сидите.
– Да, это так, – соглашаюсь я.
Я задумался. Мир ангела – это мир беспричинной вселенной, в ней он живое существо. Наш мир эволюционирует, меняется – это и есть варка борща. Но в каком направлении он идет? Какая сегодня вселенная: молодая, старая? Может, пока она была молодой и неопытной, ей можно было управлять. А сейчас? Вышла из-под контроля? Выросла и пошла по рукам? Мне стало жутко. В хорошую переделку попал я. НТР, упадок веры, деградация, но интересую их в связи с этим почему-то я! Они считают, что я знаю причину сбоя, спусковой крючок, рычаг Архимеда. И этим рычагом как ломом они попытаются перевернуть мир. С каких это пор Всевышнего интересует мнение человека? Не с тех ли, когда выставил его из рая? Или... "Опомнись, старик, – отрезвила меня мысль, – ты всего лишь лакмусовая бумажка в сложном химическом опыте. Кролик! Биологический робот с инстинктом размножения. Объект исследования". Мои восемьдесят килограммов жилистого мяса срочно захотели выпить и вымыть из мозгов все мировые проблемы. "Да таких, как я, до Москвы раком не переставишь! – хотелось закричать мне. – Нас навалом! Тьмы!" Стоп. А не в этом ли все дело? И я никакой не спаситель человечества, а простой серийный экземпляр. И понять меня – значит, понять всех.
В голове стучало. Умный дятел. Но я, как ни пытался, не мог сообразить, как это через меня можно понять человечество. "О-хо-хо! – мотнул я башкой. Дураков лечат стены, которые они пытаются пробить гранитными лбами. Смотри в оба, Семен, – шептал я себе. – Не забывай о кровавой рапире, соединяющей века. Перед тобой враг, который не ищет в споре истину. Его волнует только твоя реакция на его проблемы. Решение все равно примет он".
– О чем задумался, детина? – с подозрением посмотрел на меня ангел.
– Может, двинемся? – предложил я. – В степи мозги продует, что-нибудь и придумаем.
И мы опять по грудь погружаемся в зеленые волны и плывем, плывем, и лишь два следа, две струи остаются за кормой наших резвых судов. Этот ненадежный след нашего пребывания в земном мире. "Так что же делать? – думаю я. – Человек – винтик, это ясно. Винтик не может быть незаменимой частью машины. Если он восстанет, его просто выкинут и заменят новым. Закон множества. Коллектив всегда прав. И человек никогда не будет равен государству. Но как же быть тогда с христианскими ценностями, с "не убий"? На государство это не распространяется? Пока нет. До тех пор, пока человек будет лишь средством в его руках. Но как заставить этого нового хищника соблюдать заповеди? А что заставляет это делать людей? Кровь, ее бессмысленность. Безумие войн. Так что же, ангел прав? Человека останавливает только опыт Смерти. И весь прогресс стоит по колено в крови. Она единственный учитель и катализатор отношений. Но провинции Римской империи восставали потому, что люди не хотели, чтоб их считали варварами высокомерные римляне. Из этого выросло требование равенства людей. Рим пытался задавить это чувство, но тщетно. Погиб сам. Значит, равенство, применимое к людям, подходит и государствам. Народы надо перемешать. Бедные пойдут к богатым, слабые к сильным, как варвары в Рим. И рухнет колосс!
Я ткнул коня пятками в бок, и тихая лодка превратилась в свирепый гоночный катер, который помчался вперед, не разбирая дороги. Но дорога, оказывается, была, и через несколько минут мы уже стояли на крутых плечах глиняного обрыва. Внизу сотнями зеркал играла река. Лошади тянули морды к ним.
– Придумал что-нибудь? – спросил ангел.
– Думаю, – отмахнулся я.
Я с тревогой наблюдал, как мой дикий друг гнал внутрь себя светлые воды, раздуваясь на глазах.
– Не лопнет? – забеспокоился я.
– Он только начал! – рассмеялся ангел. – Выводи, а то пешком пойдешь.
Мне пришлось попотеть, прежде чем я выволок на бугор шатающуюся бочку пива.
– Ну, волчья сыть, травяной мешок! – гаркнул на него ангел и так огрел плетью, что раскисшее чрево вмиг превратилось в крепкого, подтянутого жеребца. – Поехали, – устало сказал ангел. – Так что придумал?
– Все твои жертвы укрепляют государственность.
– Правильно, – кивнул он. – Для того и стараемся.
– Это нормально для образования государства. Но когда оно созрело и их, государств, много, люди становятся частью ресурсов, как уголь, нефть, вода.
– Ну и что из этого?
– А то! Как только забывается человек, забывается Бог, а с ним к черту летят все твои замыслы. Монстры правят бал. Нужно прекратить человеческие жертвоприношения, – подвел итог я.
– Все? – крякнул ангел. – Негусто.
И я понял: его не пронять. Он верил только в авторитет Смерти. Жертвоприношения будут!
К вечеру мы добрались до города. И уже душной ночью я оказался у очага, ставшего мне родным. Убедить Льноволосого мне не удалось. По-другому заточен. Придется ломать рапиру. Интересно, изменится ли тогда мир? Должен! Пора думать за всех. Эгоизм становится синонимом глупости. А политика эгоиста, неважно, человек это или государство, – это политика дурака... С этим и лег спать. Проблема была явно выше моего понимания. "Тьфу ты! плюнул я. – Сито! Похоже, цежу не то и не в том месте. Надо было менять или снасть, или реку. Поменяю и то, и другое", – решил я. Хорошо бы к снастям и получше голову, но это была уже роскошь. Довольствоваться приходилось тем, что было.
А было немало. Комочек плоти. Искра! Сотнями поколений моих предков оберегаемое пламя. Неужели их бесконечный опыт, их страдания, их смерть в конце концов не подскажут мне выход? Я чувствовал его, он был где-то рядом, простой и ясный, но заслоненный чем-то во мне самом. Чем? Я не знал. Значит, Льноволосый прав: дело было во мне. И загадку эту придется решать мне одному. Заместители отменяются, так же как и учителя.
Благородная нищета
Я лежу на кошме. Тьма окутывает мир теплой ватой. Тьма и покой. Тело неощутимо. Так было до сотворения мира. Все будет потом. После! Сейчас есть чистое Ничто и я в нем. Я – Дух!
Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и дух Божий носился над водою.
Дух, носящийся над бездной, был дух творящий. А что может создать высшее такой дух? Самого себя! Но зачем ему двойник?
Однако он может создать нечто иное, равное, но принципиально другое. И если Дух существует в беспричинной вселенной, то Это будет существовать в причинно-следственной связи; и если Дух не чувствует, то Это будет полно эмоций и чувств. Это – двойник Бога, хоть ипостасно различный. Но любое тело смертно. Но это невозможно – Бог вечен. Как же выпутаться из этого противоречия? Бог, получается, создал не самого себя? Конечно, себя, и тело вселенной бессмертно, но оно еще создается и творение не завершено. Создателя что-то не устраивает в своем творении, и он ищет помощи на стороне. Прецеденты уже были. В случае с Ноем ему тоже не понравилось человечество, и он уничтожил его – утопил и начал все сначала. С Ноем все ясно. А как быть сейчас? Опять упадок веры, войны, впереди неизвестно что? Шевелится Азия, требуя себе места у мирового пирога, гудит Восток. Что происходит? Ночь, темнота, Ничто не давало ответа. В мире ангелов его не было. Они были здесь! Так где же ошибка в творении? На каком этапе? Вероятно, там, где впервые появились Смерть и Любовь. В раю! Создав Эдем и живность в нем, Бог создал и Адама, чтобы ухаживать за заповедником. Адам вроде первого садовника. Звери в Эдеме были мирные и друг друга не кушали, а ели травку. Мир был тесен и пресен, и наш Адам скучал. Чтоб он повеселел и был у него помощник, создал Бог ему Еву.
С этого все и началось. Вот первый пример того, что ничего нельзя просто так создавать на забаву. И эту бездумность мы до сих пор расхлебываем. Женщина, конечно, немедленно вышла из-под контроля – в результате Грех. Первородный. Умный и коварный змей соблазнил Еву плодом с Древа познания Добра и Зла. Это, конечно, аллегория. Змей – вовсе не змей, а яблоко – не яблоко. Тут каждому ясно, что за аллегорией стоит... Да и древо познания Добра и Зла – тоже не пышный экземпляр флоры. Это существо, получившееся, когда Адам с Евой соединились в телесной близости. Именно так они познали Любовь и что это ХОРОШО. Тут бы всему и кончиться, а оно только началось. Чуть дело запахло детишками, горе-родителей немедля высылают в места не столь отдаленные, а в воротах ставят громилу с готовым к бою огнеметом. Не отсюда ли равнодушие Льноволосого к детям? Жертвоприношение их как живого куска мяса. А ведь богословы считают ребенка чистым и непорочным, а душу его сродни ангельской. По сути, в жертву приносят ангела в человеческой упаковке. Надо об этом сказать Льноволосому. Каково ему будет узнать, что на костер отправляет себе подобных?
Бог еще очень опасался, как бы Адам не стал, как и он, бессмертным; для этого надо было коснуться древа Жизни. По-настоящему это и послужило поводом к изгнанию из рая. Богу нужны были садовники, а не равные ему существа. Но, лишив Адама и Еву бессмертия, он сохранил его в самом продолжении рода человеческого. Почему? Вероятно, потому, что тело, которое он создал, могло быть бессмертно только таким образом. Зачатый в грехе ребенок рождался чистым, беспорочным. А тело вселенной через рождение и смерть, постоянное обновление, было вечным.
Какова же сейчас та милая игрушка, та забава, которой рано или поздно предстоит стать самым серьезным вопросом из всех существующих? Конечно, Техника! Овеществленный мир идей. Наша новая Любовь, которую с такой радостью пестует человек. Новый первородный Грех. За техникой, как за дитем, надо ухаживать, лелеять ее, протирать, ремонтировать, иначе заржавеет – и хлам. Металлолом! От нее, похоже, не откажешься.
Но при чем тут Льноволосый с его тягой к жертвоприношениям? Так он тоже из мира идей и его идеи дорого нам стоят. Выходит, любое действо без любви плохо? И если в идее нет любви, то она смертельно опасна.
И еще!
Бог-дух создал самого себя как Бога-тело. Каждая особь этого тела смертна, но заменяема. И тело получается бессмертным. И желание Бога-духа управлять Богом-телом не есть ли попытка властвовать над другим Богом, равным ему? И произошел бунт. Сбой! Тело не подчинилось и зажило собственной жизнью. Не в этом ли кроется проблема Льноволосого? Нечаянно мы стали полем боя двух ипостасей. То, что несет Бог-дух, смертельно опасно для нас, а то, что требует Бог-тело, – жизненно важно! Первый есть мысль. Второй – любовь. Что скажет на это мое подсознание, мой погреб, знание, которого так добивается ангел? "Ничего не пропадет. Рано или поздно все будут съедены. Голым пришел, голым и уйдешь. Природа – рачительный хозяин", – раздалось откуда-то снизу моего существа. Счастье духа – бессонница, твое – сон! "Спи моя радость, усни, глазки скорее сомкни", – ласково пропел мягкий мамин голос. И я уснул.
А как же благородная нищета, о чем я собирался написать в этой главе? А никак. Есть нищие телом, есть нищие духом, есть благородство. Благой род! Род, приносящий благо. Если не хочешь терять лица, не имея материальных благ, – становись аскетом. Если имеешь материальные блага и не хочешь прослыть куском мяса, становись меценатом. В одном случае это будет благородная нищета тела, в другом – благородная нищета духа. И та и другая благо. Сам же творящий ни к тому, ни к другому виду благородства не имеет никакого отношения. Его дело – кукарекать, а там хоть трава не расти. Понятие нищеты относится не к творящему. Глядя на него, люди осознают свою неодаренность. А зря!
Когда кто-то говорит: "Придите ко мне, нищие духом, и вы попадете в Царствие Небесное!" – вы не думайте, что зовут меценатов. Зовут кротких, всё терпящих, всё прощающих, а на поверку – любящих. В любви нет ни благородства, ни нищеты. Только кроткие наследуют мир. Они единственный благой род, соединивший в себе аскетизм и полнокровие. Высшая форма творчества – деторождение, а с ним последующее сохранение и воспитание потомства. Творчество, растянувшееся на всю жизнь. Вспомните, те, кто был родителем, когда к вам бесстрашно тянут свои нежные ручки дети? Когда вы кроткие! Кроткие в любви. А это и есть высшее благородство.
Бок
"А-а-а-а", – слышу я за пологом. Это Эль-Тинга качает Тоя, своего маленького сына. Ему около четырех месяцев. Черноглазый малыш гулко гукает, воркует: "Вур-вур". Голубь!
– Сколько она может их родить? Табун! – Старейшина Бок льет в пиалу кипящий взвар, густую смесь молока, жира и степных трав. Смесь недовольно пузырится, парит. Чай! – Боги любят первенцев, – ворчит старик. – Боги жестоки, думаем мы. А кто добр?
Я устраиваюсь поудобнее на кошме и беру в руки раскаленную посудину. Старик долго пьет степной эликсир, причмокивая и постанывая от наслаждения. Старый пень распаривается на глазах, молодеет, вот-вот появятся зеленые листочки.
– Кто добр? – повторяет старик, но я молчу. Ему это не нравится. Но я молчу уже две недели. Молюсь и молчу. Они встревожены. К тому же я перестал спускать под воду покойников, и теперь их отправляют в степь. А это уже не нравится всем. Я, поводырь мертвых, хранитель лунной дорожки, жрец Водяной Луны, жду беды. Какой? Этого не знаю даже я. Но я молчу. Все, что я могу, это идти наперекор всем и вся, что уже беда. Но настоящая беда впереди. Я ее чувствую всеми ремнями моей продубленной шкуры. Я не оговорился – ремнями. Разъяренная степь из кого хочешь нарежет ремней, а я все делаю, чтоб вывести ее из себя. А степь горит. За лето солнце дожгло последнюю травинку в последнем логу. Скот не вошел в тело, но народ блаженствует, упиваясь чаем и ленью. Это путь к беде.
