Текст книги "Блатной фольклор"

Автор книги: Владимир Шандриков

30. Моя память

 
Сквозняки на душе, холода.
Речкой вымерзла наша любовь,
Но под толщей холодного синего льда
Жизнь пульсирует все же и вновь,
 
 
Расстояния все сократив,
И в былое всего унося,
Память сердца занозой засела в груди,
Не дает мне покоя и сна.
 
 
Что ей хрупкие талые льды
И условностей пестрая нить,
Ведь она все изгибы, изломы судьбы
Отпечатками сердца хранит.
 
 
А по ним так легко опознать
И представить на память суду.
Где же алиби взять и что можно сказать
В оправданье себе самому?
 
 
Можно в горы и к морю махнуть,
От врагов и долгов убежать,
Только память свою мне нельзя обмануть,
Ей, как солнцу, нельзя возражать.
 
 
Очень трудно бывает, когда
Сам не знаешь – куда б себя деть.
Вот опять на душе сквозняки, холода,
Лучше в прошлое мне не смотреть.
 
 
Но от тени своей не уйти
Никуда, ни за что, никогда!
Где б я ни был, со мной неразлучна в пути
Память сердца, как хлеб и вода.
 
 
Не виню, не браню никого,
Что по тонкому, хрупкому льду,
Словно зек по тайге, от себя самого
Убегаю все глубже в тайгу.
 
 
Остается в надежде весна,
Как реформа душевной зимы.
А пока на душе только вьюга одна,
Холода на душе, сквозняки.
 

31. Песня про русского Ивана

 
Вот так всегда у русского Ивана:
Наутро пусть не будет ни гроша,
Но если он дорвался до стакана —
Поет и стонет русская душа!
 
 
А после боль в висках и в пояснице,
И странный сон про шляпки от гвоздей…
И в самый раз бы щас опохмелиться,
Но как назло ни денег, ни друзей.
 
 
Обидно, что ж, довольствуюся квасом
И, силясь вспомнить кто меня побил,
Спросил жену неимоверным басом:
«Во сколь пришел и сколько я пропил?
Откуда эти странные ботинки
И клок волос от девичей косы?
Где козырек от новой восьмиклинки
И, что ль, в ломбард заложил я трусы?»
 
 
В мольбах жены ни юмора, ни смеха…
И, слава Богу – Он их не слыхал,
А то б давно трамвай по мне проехал
Или башку расплющил самосвал.
 
 
«Ты, – говорит, – скотина, на соседей
Ружье искал, зубами им скрипел,
Потом при всех на детском лисапеде
Катался голый, „Марсельезу“ пел.»
 
 
Да как же так сумел я умудриться?
Жена, прости! Поверить не могу!
Но что ли впрямь на улице – плюс тридцать?
А я домой приперся весь в снегу…
 
 
Ну и дела… Шатаются три зуба,
Видать, боксеру душу излагал.
Теперь, гуляй себе в часы досуга —
За ухом нос и светится фингал.
 
 
Вот так всегда! Никак не удается
Установить пропорцию и – ша!
И потому сперва душа смеется
(Ох, хохочет!),
А после стонет русская душа!
 
 
Я не Ермак, но мыслию объятый,
Сижу на тихом бреге Иртыша.
Зачем душа мне эта – непонятно,
Коль за душою нету ни шиша.
Зачем душа мне эта – непонятно,
Коль за душою нету ни гроша.
 

32. Современная любовь

Сейчас прогресс коснулся всего и, мне даже кажется, в том числе чувств человеческих…

 
Мы только познакомились,
А ты – в декрет
Пошла и мы поссорилились:
«Привет!», – «Привет!»
 
 
Я обожаю скорости,
Прогресс люблю,
Но эта мне история —
Завал всему.
 
 
Купил я два билетика
И эскимо,
Быть может, ты с брикетика
Поймала что?
 
 
Я понимаю многое…
Декрет – ура!
Но думаю, ей-Богу, я,
Что все мура!
 
 
Я верю в телепатию
И в анекдот,
Ну как же через платье
Проник микроб?
 
 
Был демобилизован я,
Пылал в страстях,
И деморализован был
Тобой в кустах.
 
 
Не сразу сдался лично я,
Ты все учла
И методы столичные
Старинным препочла.
 
 
Я, правда, израсходовал
Рублей полста,
Но все же оприходовал
Через уста.
 
 
Сейчас я понял многое —
Усе могу!
Какая ж демагогия —
Ты в роддому!
 
 
Читал я: гдей-то водится,
В одном краю —
Зачатье в рот приходится,
А родит сквозь ноздрю!
 
 
Усе теперь! Все глухо!
Меня ничем не удивишь!
Коль сына лопоухого
Из уха мне родишь!
 
 
Роди скорее, Настенька,
И весь тут хрен!
Я имя головастику
Дам – Феномен!
 
 
Ура! Цивилизация —
Мильен чудес!
Умов перетрубация
И чувств прогресс!
 

33. Вроде я – не манси…

 
Вроде я – не манси,
Есть глаза и мозги,
Но вдали и вблизи
Я не вижу ни зги.
 
 
Я бываю в гостях,
Но в табачном дыму
Часто вижу в глазах
У людей немоту.
 
 
Да и это не та
Суета-маета,
Но всегда неспроста
Слепота, немота.
 
 
Люди что-то кричат,
И в кредит, напрокат
Все ответа хотят,
Только я не Сократ!
 
 
Я и сам все в бегах
И с судьбой не в ладах,
Весь в долгах – как в шелках,
Что карась в неводах.
 
 
Изменила жена,
Между нами межа.
И живу, дребезжа,
Как стекло витража.
 
 
Я и сам все в бегах —
Без друзей, при друзьях,
Только спутник в бегах —
Мой же собственный страх.
 
 
Потому что, когда
Мы бежим в никуда —
От себя, как вода,
Не сбежать никогда!
 
 
Знать бы если о том
За какие гроши
Где нас пустит и кто
Для постоя души,
 
 
А под праздник втройне
Мысли вовсе грустны
И почти как в тюрьме
Снятся мрачные сны.
 
 
Не герой, не палач,
Не пустой как калач,
Но, хоть смейся, хоть плачь —
Я в кольце неудач.
 
 
Вот вчера поддавал,
Обмывали сервант,
А сервант
За бутылку сержант.
 
 
Пусть дурак он и плут,
Но удачи все там,
Где и пряник, и кнут,
Власть, деньга и наган.
 
 
Знаю я лишь одно:
От портних и до клизм —
Все в рассрочку дано —
Телевизор и жизнь!
 
 
Горсть последних монет
Швырну в морду друзьям.
Денег нет и привет,
Все они – по кустам.
 
 
Мне осталось к утру
Зарядить пистолет,
Но в аду и в раю
Справедливости нет.
 
 
Если это все так,
Значит, где-то есть цель.
Только все неспроста,
Где же выхода щель?
 
 
Да и эта не даст
Суета-маета,
Караул, слепота,
А вокруг – немота.
 
 
От часов до трусов
Все отдал бы тому,
Кто ответить мне смог:
Отчего? Почему
 
 
Не труслив как стукач,
Не жесток как палач,
Не пустой как калач,
Но в кольце неудач?
Почему я в кольце неудач?
 

34. Баба Дуся

 
«Сей вопрос, между прочим,
Был поставлен ребром:
На заводе покончить
С вездесущем вором.
Вот, ведь, люди есть люди,
И Господь им судья!
Где сполна – там убудет,
А иначе нельзя!
По болту да по гайке,
А кто видит – молчит,
Пусть, сгодится в хозяйстве
Все, что плохо лежит.
Брали их на поруки
И садили в тюрьму…
Вот, беспокойные руки!
Не постигнуть уму!
Ведь ворует начальство
И воруют в верхах,
А тут надо ж попасться
На каких-то болтах.
Сколько рук миллионов,
Сколько светлых умов,
Три процента шпионов,
Девяносто – воров.
Обещали уважить,
Изготовить прибор.
Он, уж точно, покажет:
Кто – начальник, кто – вор.»
 
 
Баба Дуся – вахтерша
Заводской проходной,
Лоб и губы наморщив,
Рассуждала с собой.
 

35. Они и мы

Это песня про лебедей. Я написал ее в семьдесят четвертом году, а маленечко у меня ее украли… Всесоюзное радио и телевидение. Они выдали песню, сделали правильные слова, в семьдесят пятом году. У меня она называется «Они и мы».

 
Сила тайная есть у истоков любви,
Словно чудо, она, неземное!
Кто-то лебедя влет из берданки подбил,
А их жило за озером двое.
 
 
Тот, второй, ошалев в синеве голубой,
Падал комом, взлетая выше и выше,
Задевая крылом, звал ее за собой,
Но она отвечала все тише.
 
 
Он так долго кружил, он так дико кричал:
«Почему же она не взлетает?!»
Он нестрелянный был и такого не знал,
Как под сердцем свинец остывает.
 
 
Чуя все же беду птичьим сердцем своим,
Так плакал он не по-птичьи – надрывно,
Стало небо вокруг нестерпимо пустым
И ненужными сделались крылья.
 
 
И, набрав высоту, он решил их сложить,
Он в смертельный пустил себя штопор.
Рядом с нею упал, понимая, что жить —
Это было бы слишком жестоко.
 
 
Сила тайная есть! Он двенадцать кругов
Совершил над зловещею сушей,
И суровою дратвой в двенадцать рядов
Тем полетом прошил мою душу.
 
 
Сила тайная есть и у нас, у людей,
Только таинства в жизни так мало!
Мы стовольтны в любви, а у птиц-лебедей
Киловатты душевных накалов.
 
 
И еще одного не возьму как-то в толк:
Отчего? Почему? – Но извечно
Человек человеку бывает как волк,
А зверье меж собой человечны…
 

36. Я сегодня мимо церкви проходил…

 
Я сегодня мимо церкви проходил
И трем нищим на гашетку угодил,
Но в карманах у моего, у плаща
Не нашлося даже медного гроша.
«Извините, я утюг домой купил,
За квартиру, свет и воду заплатил,
А еще пришлось долги людям раздать,
Так что вам, ребята, нечего подать.»
Мне вообще-то стало стыдно среди них,
Две руки у них лишь было на троих.
У меня, у одного их – целых две!
А я тоже в постоянной нищете.
«Ну так что же, парень, ты тогда стоишь,
Если нищий, как и мы, – ты говоришь?»
И, смеясь, сказали: «Слышишь, не сердись!
Раз такое дело – рядышком садись!»
Я, ей-Богу, ради хохмы рядом сел,
Глаз зажмурил, взял блондинку на прицел,
Руку вытянул, поджал одну ногу…
Подадут, тады и я вам подаду!
«Люди добрые и всякие, кто – как,
Мне подайте на автобус хоть пятак!
Иже еси о вас помянет в небеси,
Что вам стоит! Я ж прошу не на такси!
Так не жальтесь! Медяку я буду рад,
Все одно, пропьете больше во сто крат!
Так бросайте же скорее, по грошу
Я ж на кров, в конце концов, у вас прошу!
А вы, гражданочки и граждане вообще,
Не смотрите, что я в новеньком плаще,
Алименты я плачу на обех жен.
Чем кормиться я, товарищи, должен?
Мне ж охота тоже выпить и поесть,
Что ли в петлю натощак я должен лезть?
Я ж коньки отбросить запросто могу!
Так не дайте же погибнуть на снегу!»
Кацышевский чуть поодаль проканал,
Потому что мне никто не подавал,
И смеялись трое нищих, аж до слез:
«А напрасно ведь шутил!» А я – всерьез…
 

37. Разговор у редактора

 
Снова был в редакции и снова
Получил назад свои стихи:
«Очень свежи. Пишите толково…»
А в печать не взяли ни строки.
 
 
«Вы – талант, Вы – настоящий гений!
А, вернее, сможете им стать,
Если темы для стихотворений
Будете изящней подбирать.
Ну зачем, скажите мне, зачем
Вы все норовите про худое?
Разве нет у нас других тем,
Принесите что-нибудь другое.»
 
 
Я стоял, как лошадь у корыта,
Понукаем плетью пышных слов,
Форточка была полуоткрыта —
Он на жизнь смотрел через нее.
 
 
Где-то там невидимы ходили
Сотни, неопознанных как я,
Также разбивали лбы другие,
Вдавливая зубы в удила.
 
 
А потом на ты и полушепотом
Убеждал редактор заговорщицки,
Ввинчиваясь в мозг мой штопором:
Никчему, мол, эти разговорчики!
 
 
А потом с улыбочкой, потупясь,
Говорил, пушинку с плеч сдувая:
«Ну, давай, пиши, только получше!
Знаешь сам – политика какая…»
 
 
Я запомнил типа эту тупость,
Бдея кабинетчика слова:
«Ты смотри на подлость и преступность
Как на нетипичночть бытия.»
 
 
Должен я идти иной походкой
Мимо сплетен, горя и реклам,
Ничего, что слева пахнет водкой!
Ничего, что справа в морду дам!
Что стоят мальчишки, выпивая,
Так, что аж захватывает дых,
И потом дерутся, избивая
Незнакомых и родных.
 
 
«Что ж такого – если кто-то плачет,
Если кто-то бритву обнажил…
Это ничего собой не значит,
Се ля ви!» – мне тип тот говорил.
 
 
Я иду небрежною походкой
Мимо дряни, вони и обид.
Ничего, что от подружки пахнет водкой!
Ничего, что совесть говорит…
 

38. Атавизм

Мне часто говорят: «Почему ты так много пишешь на тему алкоголя?». Но я же не виноват, что люди так много пьют. Вот еще у меня одна песня: «Атавизм» называется, что в переводе, вернее по-латыни, означает «возврат к предкам».

 
Это тысячелетия назад
Животом усвоялася грамота,
Люди пили бурду, суррогат,
А на закусь ловили мамонта.
 
 
И потом, озверевши, зазря
Драли скальпы у собственных жен.
И дикарь пожирал дикаря,
Если тот ему был не нужон.
 
 
Там прикрытие ягодиц дам
Украшеньем считалося века,
А теперь тот же стыд, тот же срам
Показателем стал человека.
 
 
Первобытный и гадкий народ
Ел без меры и пил до «без памяти»
И на тысячелетье вперед
Истребил на планете мамонтов.
 
 
В наш двадцатый стремительный век
Несмешны первобытные трюки,
Так же жаден и груб человек,
Те ж в крови волосатые руки.
 
 
Та ж в глазах озверелая жуть,
Та же боль и тоска, все равно,
И все так же друг друга жрут,
Хоть и пьют уж другое вино.
 
 
Не страшны нам огонь и вода,
Вечен сифилис, раки и вкусы,
Но, как прежде, опасней всегда
От зеленого змия укусы.
 
 
Сколько тюрем, несчастий и бед
Украшают зеленого змия.
Смотрешь – был завчера – человек,
А сегодня похож стал на Вия.
 
 
И сегодня, как в Каменный век,
Часто мы распеваем без звука,
И звереет потом человек…
Атавизм это – страшная штука!
 
 
Лишь собака теперь и не пьет,
Да и то, ибо днем она спит,
А в полночь и собака непрочь,
Только вот гастроном еще закрыт.
 
 
Я боюсь, сотня лет не пройдет
И потомками будем мы прокляты,
Что за тысячу лет наперед
Всю планету усеяли пробками.
 

39. Соленые рубашки

…Я посвящаю ее всем советским разведчикам, которые сегодня работают за рубежом.

 
Мы, как зренье и уши России,
И, рискуя, за тысячи верст
Выполняем приказы простые,
Чтоб спокойней России жилось.
 
 
До предела натянуты нервы…
Вот сейчас постучат, вот сейчас!
Что случилось с тобой, Сорок Первый?
Почему ты не вышел на связь?
 
 
Значит, в чем-то просчет, не иначе
Их разведка не хуже чем мы,
Неспроста замолчал передатчик,
Не закончив последней строки.
 
 
Подгорел усилитель, наверно,
Это было бы счастьем для нас,
Но скорей смолк ты сам, Сорок Первый…
Почему ты не вышел на связь?
 
 
Я не должен спешить, я обязан
Цепь эмоции спрятать внутри,
А из сердца мольба, как приказы,
Время душу на них отвести.
 
 
Вороненый кусочек металла,
Сколько раз я тянулся к нему!
Неужели минута настала —
Восемь раз разорвать тишину?
 
 
Ко всему я привык, только все же
Одного не могу я понять:
Почему я обязан, Сережа,
Честь при встрече врагам отдавать?
 
 
Вот иду деловит и прекрасен,
И спокоен, как стог на снегу.
Ощущая всем телом, из страха,
Шаг последний на каждом шагу.
 
 
Ничего, что рубашка от пота
Солонеет… Святой это страх.
Что поделаешь, в нашей работе
Быть нельзя без соленых рубах.
 
 
Сорок Первый! Майор Иванищев!
Ты же старый разведчик, подлец!
Почему ты сегодня не вышел?
Неужели накрыли? Конец?!
 
 
Только вдруг передернуло нервы,
Слабый писк, позывные, сигнал!
Так и есть, это он – Сорок Первый,
Я по почерку сразу узнал.
 
 
Экономные цифры, как песня,
Из наушников в душу винтом:
«Извини, усилитель заплесневел…
Я исправил. Как слышишь? Прием.»
 

40. Песня про клопов

Шуточная песня про клопов. Меня заколебали клопы. Там тоже требуется мужество…

 
Говорят, что клоп – кровопийца, жлоб
Триста лет живет волей царскою.
Инквизитор пьет, не иссохнуть чтоб
Кровь расейскую, пролетарскую.
 
 
Вот искусанный, исцарапанный,
Малокровный весь на тахте лежу.
Простыня ль моя, простынь в крапинку,
Ты прости меня! Я тебя сожгу!
 
 
Натерпелся я, больше спасу нет!
На дрова, как пить, изрублю диван!
Общежитьем стал для клопов буфет
И, уж страх сказать мне про чемодан!
 
 
Во, зверье, дают! По стене снуют,
Как десантники, сверху падают.
Не иначе как ГТО сдают!
Не угонишься за ними, падлами!
 
 
А на днях, гляжу – прут из всех углов,
Кровопийцы мои, – все шеренгою
На заклятых врагов – заграничных клопов,
Кровососов тех, что за стенкою!
 
 
Разнимали их и давили мы,
Да кого ловить? – Это ж, Боже мой!
Мои справные победили и —
В плен их тысячи привели домой!
 
 
Дело ясное, что дело – гиблое
Потому как все – дело в темную,
Мой кулак распух, пальцы выбил я
Об стену в крови обагренную.
 
 
Что ни делал я… Вот вчерась как раз
Самосвал нанял – хлорофос завез
И открыл баллон – напустил им газ
Да кого ловить? Кот исдох – и все!
 
 
Остаеться, что ж – помереть за грош?
На подножный корм им себя отдать…
Жри, ядрена вошь! Но с меня – хорош!
Что ль динамит достать да избу взорвать?
Остается что ж…
 

41. Тишина

 
Говорят – отгремела война
И развеялся пепел пожарищ,
Но тревожно звенит тишина…
Ты прислушайся. Слышишь, товарищ?
Тишиной перепуган весь мир.
Тишина как бикфордовый шнур.
В тишине полыхает Заир
И в огне, может быть, Камерун!
 
 
Кто сказал: «Надо жить беззаботно»?
Кто сказал, что «опасности нет»?
Кто сказал, что «солдат – безработный»?
Кто сказал, что «войны больше нет»?
 
 
Отдается нам эхо войны
Незажившими старыми ранами.
Перетянуты звонче струны
Отношения между странами.
На Востоке затлела земля
И опасен нам ветер оттуда,
Но с визитами вовсе не зря
Разъезжают премьеры повсюду.
 
 
Кто сказал: «Надо жить беззаботно»?
Кто сказал, что «опасности нет»?
Кто сказал, что «солдат – безработный»?
Кто сказал, что «не хватит ракет»?
 
 
У сибирских берез тишина,
Но горят азиатские пальмы,
А земля под ногами – одна!
И дымится она от напалма…
У тебя, у него, у меня
Есть свой дом и невеста, и мама,
Но под нами горит земля,
Так, давайте, потушим пламя!
 
 
У планеты у всей на виду
Мирно строимся и утверждаем
Что нигде, никогда, никому
Мы оружием не угрожаем.
Ну а если же враг нападет,
Ничего из расчетов не выйдет.
Кто с мечом на Россию пойдет,
От того же меча и погибнет!
 
 
Кто сказал: «Надо жить беззаботно»?
Кто сказал, что «опасности нет»?
Кто сказал, что «солдат – безработный»?
Кто сказал, что «не хватит ракет»?
 

42. Эх, мальчики, мальчишечки…

…Посвящается моему другу Анатолию Куклину.

 
Эх, мальчики, мальчишечки,
Студенческий народ!
Уткнувшись в свои книжечки,
Встречают Новый Год.
 
 
Им тоже бы на мамины
Сейчас да на блинки
Но, к сожаленью, к маме им
Дороги далеки.
 
 
А мимо прелесть-елочки
Прохожие несут
И мимо их девчоночки,
Как елочки, идут.
 
 
Чулочки паутиночкой,
Стройны, модны, нежны.
Но Ноны, Моны, Ниночки
Им нынче не нужны.
 
 
Им карнавал-процессия
И танцы ни к чему.
У них сегодня сессия,
Они сидят в дыму.
 
 
А рядом праздник хлещется,
А рядом водка плещется
И рядом кто-то хвастает
Кому-то модным галстуком.
 
 
Но, мальчики-мальчишечки,
Не вешайте носы!
Ведь вы сыны не мамины,
Вы – сукины сыны!
 
 
Вас это не касается,
Пусть это вас не трогает,
Кто модою сломается,
Тот славы не потрогает.
 
 
У вас же у вихрастых,
Задиристых и тощих —
Все впереди – и праздники,
И серпантин, и тещи.
 
 
Пусть нынче вы не праздничны,
Но время подойдет
И в вашей жизни, мальчики,
Наступит Новый Год!
 

43. Мясокомбинат

Шуточная песенка про бокс. Я назвал ее «Мясокомбинат».

 
Возле мясокомбината
Наши встретились ребята,
Я за ними. Шли боксеры,
Не спеша, как на убой.
Проходило состязанье
За какое-то там званье,
Вобщем, метили в призеры
Все цеха промеж собой.
 
 
Зал напротив расположен.
Слышны крики: «Бей по роже!
Бей под дыхал да и точка!
В переносицу ему!»
Я тогда подумал все же:
«Мозговать боксеру тоже
Не мешает, между прочим,
И, особенно в бою!»
 
 
Вот сошлись два тяжа в паре,
Полоскаловка в разгаре.
Злее зубров, жаждут драться,
А не думают ни зги.
Если Санька, забияка,
Не поймет, что бокс – не драка,
Очень даже может статься
Завтра вышибут мозги!
 
 
А кому тогда он нужен?
Вот – опять лежит контужен,
Вставил капу и в атаку,
А куда? Ах, если б знал!
Он немножко был сконфужен
И совсем обезоружен
Ибо кинулся он в драку
С кулаками прямо в зал!
 
 
Ясно дело! Приструнили
И культурно объяснили
Так и так: «А к нам не суйся!
Ждет парторг тебя – судья!»
Ну а он: «Вы извините!
Мне попроще расскажите,
Где вообще-то нахожуся
И почто без брюков я?»
 
 
Тренер сходу понял Сашку,
Полотенцем дал отмашку.
Бой закончился. Конечно,
Тут сильнейший победил.
Как-никак во время боя
Чаще дрался все же стоя
И к тому же покурить не уходил!
Он боксировал – что надо!
 
 
И не зря ему награды.
Рукоплещет зритель.
Возле победителя салют.
Аплодировали долго,
Потому что тренер Волгин
Ну никак не мог опосля
Из перчатки вынуть зуб.
 
 
Ох, как вспомню этот раунд!
Все визжат: «Давай нокаут!»
Раствороженные рожи,
Аж забрызгали судью.
С грустью думаю я: «Все же
Голова боксеру тоже
Не мешает, между прочим,
И, особенно, в бою!»
 
 
А чемпионом стал объявленный,
По колено окровавленный.
А что вовсе окровавленный —
Прямо с ринга был отправленный
До больнички до диспансии
За бесчуйствие дистанции…
 
 
Все.
 

44. К девчушке три пьяные лба приставали…

Это на моих глазах парня убили…

 
К девчушке три пьяные лба приставали.
Все делали вид – будто не замечали.
Прикидывал каждый: «Пойду на рожон,
А вдруг между делом порежут ножом?!»
 
 
И трое, увидев, что струсили люди,
Наглее хватали девчушку за груди,
В лицо перегаром хрипели: «Куда ты!»
«Все будет „О кей“», – ухмылялся кудлатый.
«В обиде не будешь. Пятак на кармане.
Поедем, дуреха, гульнем в ресторане!»
 
 
И вдруг из толпы вышел этот прохожий,
Совсем на героя пацан непохожий.
Назвал их по имени: «Хулиганье!
Отстаньте! Не троньте, ханыги, ее!»
 
 
Врасплох, как испуг, он всегда непривычен —
Их щупальца враз отпустили добычу.
Она убежала, а трое ожили
И парня смертельным кольцом окружили.
 
 
«Ты что ж, самый смелый? – хихикал блондин, —
Пойдем побазарим один на один!»
А парень был зелен и слаб, и смешон,
Но парень не струсил и с ними пошел.
 
 
Он думал за правду поцапаться с ним,
Он думал и вправду – один на один!
Но в волчьих законах он был неподкован.
И насмерть бандитами был измордован.
 
 
В холодных носилках холодное тело.
Глядела на тело толпа обалдело.
Шептали мужчины, что рядышком были:
«Какая жестокость. Парнишку убили…»
 
 
Примчались эксперты за вечной уликой,
Толпой расходилась она многоликой.
Как совесть кричащая чья-то в бреду —
Парнишкина кровь на холодном снегу…
 

45. На смерть друга

Эта песня посвящается Виталию Ильичеву, трагически погибшему в автомобильной катастрофе.

 
Старуха-смерть сработала без брака.
Был друг и нету. Вот он – холм земли…
Мне комом в горле заступа лопата
И ухо режет чье-то «Се ля ви».
 
 
Твердят попы: «Прекрасен мир загробный!»,
А сами, чокаясь, стаканами грешат.
«Давайте будем живы и здоровы!»
Во все века зачем-то говорят.
 
 
А осень гложет деревья
И ладно, когда уже осень,
Но в городе и в деревне
Косит, старуха, косит.
И травы летят, как брызги,
Жаль не дозрели колосья.
Как листья, и наши жизни
В небытие уносит.
 
 
Не верю я, что там в загробном мире
От всех напастей будем спасены,
Хоть каждый при отдельнейшей квартире
Под толстым слоем глины и земли.
 
 
Старуха-смерть работает без брака —
Уносит только раз и навсегда
Туда, откуда нет уже возврата.
Когда-нибудь мы все уйдем туда.
 
 
Пусть осень уносит листья,
Весной они снова родятся.
Но люди невозвратимы,
Их жизни не повторятся.
Ужасно жестоко, зримо
Гнездится в душе молчанье,
Но истина неколебима:
Конец – это чье-то начало.
 
 
Возможно, мир загробный и прекрасен,
Но почему, когда уже в бреду —
Нам человек кричит: «Я не согласен!
Я не хочу! Я не хочу! Я не уйду!»?
 
 
Пусть Бог простит меня и не осудит,
Я не был там, но чувствую нутром:
Во все века так было, есть и будет —
На этом свете лучше чем на том!