Текст книги "Блатной фольклор"

Автор книги: Владимир Шандриков

15. Песня страителя

Но это не того строителя, который строит там из кирпичей здания и прочее, а который страивает у магазина.

 
Что за время, что за нравы?
Не найдешь нигде отравы!
Запретили рассыпуху за углом!
Вот стою, как образина,
На углу у магазина
С глубочайшего похмелья, но с рублем.
 
 
Это что же? Это что же?
Не одной знакомой рожи!
Я не вижу в гастрономе корешей!
Где Витек, Олег, Сережа?
И Вована нету тоже,
Поредело наше племя алкашей.
 
 
Как всегда, пришел на стремя —
Начинать пора бы, время!
А в соседней в подворотне ни души.
Где вы, други-бедолаги?
Неужели все в тюряге?
Иль хужей того – измена, алкаши?
 
 
Кто в больничке, кто на зоне,
Исчезаем как бизоны,
В вино-водочном отделе – спокойняк.
Я с рублем своим измятым
Здесь кажусь придурковатым,
Два часа толкаюсь трезвый, как дурак!
 
 
Нас, как зайцев, в одиночку,
В основном, конечно, ночью
На машине милицейской из-под фар
Ловят, крутят и сажают,
Поголовно истребляют,
Где ты, время золотое, «Солнцедар»?!
 
 
Пили мы его ковшами
С корешами-алкашами,
Было дело, что про это говорить!
Потихонечку шустрили
И двоили, и троили,
А теперь, выходит, надо шестерить!
 
 
Провались, земля и небо!
Я шестеркой сроду не был,
Но и трезвым не привык, ядрена мать!
Засмеют меня соседи,
Не узнают Вася с Федей,
И жена домой не пустит ночевать.
 
 
Это что же? Это что же?
Не одной запитой рожи!
И куда с рублем податься алкашу?
Нет, ребята, так не гоже!
Дело – сажа и рогожа,
Я, однако, куда надо напишу.
 

16. Житейская песня или Разговор с могильщиком

 
По небу плыли хмуро облака.
Я в путь последней друга провожал.
Само собою вырвалось: «Пока!»
В ответ венок бумажный зашуршал…
 
 
А-ну, земляк, давай стакан на круг,
Хоть слово я давал себе – не пить.
Ушел еще один хороший друг,
Его не возвратить, не заменить.
 
 
И землекоп, старательно кряхтя,
Свой раскладной стаканчик предложил:
«Да будет пухом мерзлая земля
Тому, кто в этой жизни не дожил…»
 
 
За нашу жизнь – жизнь отдали отцы,
Их схоронили, умных, молодых,
А в жизни процветают подлецы,
И кровососы рядятся в святых.
 
 
Ну почему, морали вопреки,
Неколебима истина во зле?
Что лучшие на смерть обречены
А идиоты ходят по земле?
 
 
Мой кампаньон, немного захмлев, —
Ему чужое горе – в пять кубов —
Сказал, что «все мы – гости на земле,
Живем во власти праведных Богов…»
 
 
«Прибрал Господь!» – Я слышу там и здесь.
И зло берет за мертвых на живых!
Что, если Бог на свете все же есть,
То почему он так несправедлив?
 
 
На нас глядит Всевышний свысока
И выбирает лучшего раба,
На небеси там тоже, видно, план
И, как у нас, за качество борьба!
 
 
Вот почему, морали вопреки,
Неколебима истина во зле,
Что лучшие на смерть обречены
А идиоты ходят по земле.
 
 
И там в цене людская доброта,
И простота душевная в цене.
На простака же как на дурака
Потом глядят Всевышние Небес.
 

17. Вот и все. Отшумел, отбузил навсегда…

Аркадию Северному посвящается, хотя настоящая фамилия его – Звездин. Он умер в тот же год, что и Высоцкий, только он умер в апреле (в год Олимиады это), а Владимир в июле.

 
Вот и все. Отшумел, отбузил навсегда,
Отлюбил, сколько смог и отплакал, страдая.
Небосклон зачеркнула шальная звезда,
В путь последний тебя на земле провожая.
 
 
Сколько звезд в темноте посылают нам свет
И торопят людей к неизбежному часу.
Говорят – звездный свет к нам идет много лет,
Может это и так, только я не согласен.
 
 
Ни врагов, ни друзей на могиле теперь.
Только мать про тебя никогда не забудет!
А еще над полынью заплачет апрель,
Он всегда по весне приходить к тебе будет.
 
 
В изголовье твоем расцвела бузина,
Символично вполне – побузил ты немало!
И басил нараспев: «Наливайте сполна!»
Но вина, как всегда, до утра не хватало.
 
 
Ты и пел про себя часто с рюмкой в руке.
Жизнь насмарку пошла по распутистым тропкам,
Растворилась дождинками в мутной реке
По граненым стаканам и маленьким стопкам.
 
 
По кофейням смурным, по лихим кабакам,
По квартирам чужим, на сомнительных девочек
Расшвырял, расбросал ты, как деньги, года
Шелухою пустых и сощелканных семечек.
 
 
И носило тебя, как осиновый лист,
Ты менял города, колесил, а не ездил!
Для блатных – умер Северный, клевый артист,
Для меня человек по фамилии Звездин.
 
 
Сколько спето тобой, сколько выпито вин,
Сколько было друзей и хороших товарищей,
Но сдается что был и в толпе ты один,
Одиноким как здесь на заброшенном кладбище.
 
 
Что же нам, что же нам по законам земным
Час у каждого свой, он пробьет в этой вечности.
Так звони же, звони, красный цвет бузины,
Ты, как песня, как стон о судьбе человеческой.
 

18. Как-то раз пьяный в две дуги…

 
Как-то раз пьяный в две дуги,
Бражку пить я не стал.
Потянуло на подвиги —
Я от бабы сбежал.
 
 
Помню ямы и рытвины,
От жены уходил,
В кабаке под закрытие
Триста грамм засадил.
 
 
Настроенье прибавилось,
Вот и то, что искал.
Мне чувиха понравилась,
Ну и к ней я пристал.
 
 
Было зябко и холодно,
Мелкий дождь моросил.
Мы случайно с ней встретились
На стоянке такси.
 
 
Были шансы уменьшены
Познакомиться с ней,
Мне ж подобные женщины
Снились только во сне.
 
 
Ну а эта красавица
С сигареткой в зубах
Не могла не понравиться,
Помню, взял даже страх.
 
 
Оставалось представиться
Джентельменом лихим
И, стараясь понравиться,
Я читал ей стихи.
 
 
Но влюбленная логика
Подсказала наить:
Что без яркого подвига
Мне здесь неча ловить!
 
 
И, как Гамлет Шекспировский,
Как нежней я спросил:
«Вам, простите, не в Кировский?
Я поймаю такси.»
 
 
Как дите непорочное,
Улыбнулась она.
В это время полночное
Вышла, сука-луна.
 
 
И при свете мерцающем
Враз икать перестал.
Дорогие товарищи!
Я жену в ней узнал.
 
 
Провалиться осталося,
Хмель покинул меня…
Предо мной улыбалася
Дуська, баба моя!
 

19. Грустная вокзальная

Это, по сути, дела первое мое стихотворение которое я написал в своей жизни. Написал я его много лет назад… Лет, наверное, семь. Называется: «Грустная вокзальная».

 
Я уезжал, представьте, уезжал…
Меня совсем никто не провожал,
А если кто и был из провожал —
Так это – сам седеющий вокзал.
 
 
Мычали тепловозы, как быки,
Стучали по перрону каблуки,
И каблучки модерные девиц,
И каблуки вагонных проводниц.
 
 
А было очень жарко и тесно,
И грустно было и чуть-чуть смешно.
И пуст, казалось, вовсе был перрон,
Хотя пустым и вовсе не был он.
 
 
Все провожали и встречали,
Смеялись, плакали, кричали…
И я смеялся и кричал
Внутри, а внешне я молчал.
 
 
И мне хотелось жарких слов,
Обьятий, поцелуев и цветов.
Увы! Я был никем непровожаем,
Хоть был всегда я всеми уважаем.
 
 
Но вдруг, желанные, сквозь шум и гам,
Перрону по ушам, вагонам по сердцам
Ударили слова «Счастливого пути!»
И стало легче чемодан нести.
 
 
Я взял слова, положил в кошелек.
В том кошельке я лучшее берег.
Мне показалось, это для меня
И для других, таких же как и я.
 
 
Кому не жали на прощанье рук,
Кого не провожал ни брат, ни друг.
Я, диктором растроганный, сказал:
«Спасибо, друг, седеющий вокзал!»
 

20. Вот я и снова стою на пороге…

Это – чисто биографичная песня. Посвящаю ее своей матери.

 
Вот я и снова стою на пороге,
Вязаный коврик топчу,
В верную дверь из неверной дороги
Нервно, как дятел, стучу.
 
 
Старые шторы старинной работы,
Та же герань на окне,
И пожелтевшие старые фото
Так же висят на стене.
 
 
«Здравствуй, Маманя!», и на пол вязания
Падает серый клубок.
Шею мою оросила слезами:
«Господи! Ты ли, сынок?..
Я уже все проглядела окошко,
Все перемерила сны
И поседела, как видишь, немножко
С той позапрошлой весны.»
 
 
В гордом смущении мне показала
Майку, что раньше носил.
И, улыбаясь, сквозь слезы сказала:
«Видишь, храню ее, сын…
Все это время ее не стирала,
Запах все твой берегла.
Как затоскую, достану, бывало…
Смотришь, тоска отлегла.
Что ж ты не ешь? Иль сготовлено просто?
Вижу – устал ты, усни.»
Стелется белая-белая простынь,
Светлыми будут и сны.
 
 
Будут мне сниться белые рощи,
Черные птицы лететь,
Будут всегда наши матери проще
И метче на жизнь смотреть.
 
 
Видно, такая у них уж судьбина,
Чтоб не случилось – всегда
Встретят, накормят, постелят для сына,
А сами не спят до утра.
 
 
Птиц убаюкал серебряный иней,
Белая песня берез.
Снится всегда нам пух тополиный
Старых оставленных гнезд.
 

21. Многостоящий утюг

Он, действительно, многостоящий, потому что дорого обошелся мне и тем товарищам, которые со мной участвовали, когда я его покупал. Расскажу вам, поверьте, не трюк.

 
Как с получки купил я утюг,
А чтоб стрелки лучшее держались у брюк —
Я «Алжирского» взял восемь штук!
Кореша попришли поздравлять,
А и то, надо правду сказать:
Это все ж не топор —
Дефицитный прибор,
Сели мы утюжок обмывать.
 
 
Возмущаться, сосед, не моги,
Что немного гремят сапоги,
В общежитии у нас
Завсегда этот джаз,
День не каждый берем утюги.
Ну распили мы эту бузу,
А у нас ни в едином глазу!
А картошка стоит,
Ароматом дымит,
Прям, шибает мужскую слезу.
 
 
Я по жребию жму в гастроном,
И стремглав возвращаюсь с вином,
Не остыло пока
На столе и в висках,
Глядь, а двое уже под столом.
«Рубинштейн» пили все ж впятером,
Хоть скидалися только с Петром.
Васька что-то сказал,
А Колек не понял,
Он ему пояснил утюгом!
 
 
Тут, ей-Бог, пошатнулся порог,
Все заспорили, падая с ног.
Кулаком, графином,
Табуретом, ведром —
Мотивировал каждый – чем мог!
Как с балкона упал шифоньер —
Расстреляйте – не помню теперь!
Помню только финал:
Милиционер прибежал
И тотчас на себе вынес дверь!
 
 
А как пол проломили уже —
То на нижнем дрались этаже,
А оттуда – клубком,
(Мы науку – потом!)
На просторы больших рубежей!
Как у бани трубу, что дымить,
Умудрилися мы да уронить?
То не в сказке сказать,
Да не пером описать,
Разве что кочегара спросить.
 
 
Так на славу утюг я обмыл,
До копейки получку пропил.
Двое в гипсе три дня,
Бюллетень у меня,
В вытрезвитель Витек угодил.
На помойке погнутый утюг,
Мне до стрелок теперь – недосуг.
Неприятность вокруг
И повесток в Нарсуд
Персонально вручили пять штук…
 
 
Погуляли…
 

22. Я и мой сосед Хаим

 
Отродясь завистлив не был,
Но мы с ним – земля и небо.
Посудите, люди, сами —
Кто есть я и кто есть Хаим.
У меня зарплата – двести,
У него – сложите вместе,
А ведь пашем в РСУ,
Я в три смены, он – в одну.
Разве не обидно!
 
 
В праздник я себе из фляги,
Наливаю ковшик браги,
А у этого, у денди —
Кока-кола, ром и бренди.
Я по Волге с рыбаками,
Он на «Волге» за грибами.
Я впотьмах картошку жру,
Он при люстре ест икру.
Разве не обидно!
 
 
В отпуск я, к примеру, еду
Сквозь Саргатку в Тару к деду,
А паскуда эта, вша
Через Лондон в США.
Я привез оттуда клюквы,
Карасишек полведра.
А жидяра, гад, подлюка,
Все ковры да свитера.
Разве не обидно!
 
 
Или вот – мой сын Валерий
Наш замок сменил у двери,
А его сыночек-франт
Мотороллер на «Трабант».
Я купил жене гребенку,
Он своей достал дубленку.
Я достал магнитофон,
А он поставил телефон.
Разве не обидно!
 
 
У него повсюду связи —
В магазинах и на базе.
А у нас какие связи? —
Вытрезвитель только разве…
Всех врагов давно разбили,
Посвергали всех царев,
Жалко в спешке позабыли
Свергнуть этих евреев!
Разве не обидно!
 
 
Я решил за прошлу осень
Трохи Хаиму подбросить:
С молотком к нему притопал,
А он в круизе по Европам.
Слез, зараза, в Израиле
И химичит в Тель-Авиве.
Даже здесь проклятый Хаим
Для меня недосягаем!
Разве не обидно!
 

23. Ресторанные Дюймовочки

Как известно, в ресторан часто ходят люди, девочки, в частности, чтоб поймать там мальчиков, но иногда не получается это. Те и другие пролетают. На чьей стороне мои симпатии – я написал песню…

 
В ресторан, как на парад —
Модные, с иголочки…
Одинокие спешат
Девочки-Дюймовочки.
 
 
Есть смазливые, а есть,
Аж, феноменальные,
Те подмышкой бреют шерсть,
Чтобы сексуальнее.
 
 
Как приманка на снегу,
Губы их обильные,
Разметались на лету
Волосы кобылии.
 
 
Вот вистует, не унять!
Шустрая, что белочка —
Полубаба-полублядь,
Полу-(апчи!) – девочка!
 
 
Помесь лжи и пустоты,
С мордочкой наивною —
На охоту вышла ты
Вовсе не спортивную.
 
 
И охота нелегка,
Тут не приспособишься!
Иль заловишь чувака,
Иль сама заловишься!
 
 
Как гитары, нарасхват
Бедра в ресторанчике.
Вон, идут на перехват
Старенькие мальчики.
 
 
Брошен жребий, примитив,
Ломаною спичкою,
Опа! Ну, не супротив
Поиграть Жар-Птичкою!
 
 
Пьяно тычась в винегрет,
Смотрят, обезумевши,
На тебя, как на лангет,
Лысенькие юноши.
 
 
Приглашение с икрой,
Водочка-«Перцовочка»,
Остальное – за тобой,
Девочка-Дюймовочка.
 
 
Ты пришла, как на парад,
Ведьмочкою в ступице,
Так иди же напрокат,
После – все окупится!
 
 
Пей и кушай не спеша,
Это все отплатится,
И – кукушечкой – душа
Утречком отплачется!
 

24. Про подземную вселенную

Я подумал на днях: если существует надземная вселенная, очевидно, есть и подземная вселенная. Представьте себе: человек повесился. Ему нелегко было на этом свете, но туда, куда он попал… ему там тоже пришлось несладко. От лица покойника эта песня.

 
Говорят, от жиру бесится —
Кто стреляется и весится.
И кричат вокруг живущие
Дескать, «мертвый смалодушничал!»
 
 
Но, товарищи родимые,
По земле еще ходимые,
Это только с виду кажется!
А попробуйте отважиться.
 
 
А мы у смерти завсегда в долгах,
Не спасает от нее Госстрах,
Вся земля стоит на трех рублях,
В ней мы дома, а на ней – в гостях.
 
 
Я, к примеру, не воруя жил,
Не гусарил, не распутствовал,
Но, однако ж, руки наложил,
Мне успех-то не сопутствовал.
 
 
За копеечку насущную,
Век ишачил, все без продыха.
За всю жизнь за проклятущую
Не был разу в Доме отдыха.
 
 
Мне сектант один в предбаннике
Богом клялся, до истерики:
«Жизнь в загробье – как в Прибалтике
Даже лучше – как в Америке!»
 
 
Ну и вздернулся я, значится,
Думал жизнь переиначится
В Рай сойду – там розы, фикусы!
Дуба дал и – накось-выкуси!
 
 
Этот мир кромешной полночи,
Только с виду – все спокойненько…
А вокруг все те же сволочи,
Только в качестве покойников.
 
 
В этом свете исключительно
Мерзко все и вопросительно,
Непонятно и сомнительно,
Плюс к тому же – растленительно.
 
 
От червей, к примеру, разбойников —
Нет покоя у покойников.
Позвонить бы куда следует,
Как он мною, гад, обедает!
 
 
Разлагайся на молекулы,
Распадайся хоть на атомы!
А пожаловаться некому,
Ибо сверху поприжаты мы.
 
 
Эх, подземная вселенная,
Ты – республика растленная,
И куда же в прозорливости
Смотрят Боги справедливости?
 
 
Вот лежит завбазой Скудина,
Вся при золоте, иудина!
А я в гробу еловом рубленном,
Как последняя паскудина!
 
 
Иль сыночек этот маменькин —
У него в оградке – памятник,
А я вот вкалывал, как маятник,
А мне крест вкопали маленький!
 
 
Подо мною только стружечка
Да с опилками подушечка,
Не пролез при жизни в тузики —
Гроб холодный и без музыки.
 
 
И обидно до слезливости,
Здесь хужей чем на поверхности.
Вовсе нету справедливости,
Как и равенства – без смертности.
 
 
Слез уж нет – сухая пыль в глазу.
Ночь скорей бы – да утешусь я,
Втихаря с могилы выползу,
На кресте своем повешуся.
 
 
Пропади оно все пропадом!
Я – покойник уже с опытом.
Но за ухом шепчет гад-червяк:
«И не жалко тебе стаж терять?..»
 

25. Все кругом

В фокусе обобщений таких вот… появилась шифрованная такая песня, «Все кругом» называется.

 
Все страшное и грубое,
И липкое, и грязное,
Жестокое, тупое,
Неизменно-безобразное,
Орущее и ржущее,
Неверное, нечестное,
Постыдное и скользкое,
Утробное, телесное,
Облапанное, низкое,
Капризное, блудливое,
Повсюду – примитивное,
Угодливо-трусливое,
Завязшее, болотное,
Загнившее, застойное,
Предательски-опасное,
Тупое, недостойное,
Угоднически-хамское,
Гноящееся, черное,
Убогое и серое,
Но в серости – упорное,
Слежавшееся хлюпкое,
А твердое – лишь костное,
Глупейшее, засохшее,
Зевающее, злостное,
Берущее и жрущее,
Надменное, жестокое,
Расчитанно-змеиное,
Корявое и ложное,
Но жалобиться надо ли,
Что толку в нашем плаче,
Когда мы твердо знаем —
Все быть должно иначе!
 

26. Утро вечера мудреннее

 
Разрешите закурить? Извините…
Только щас вот отпустил вытрезвитель.
Пил с кентухой я вчера возле свалки,
Подъезжает «Луноход» и – пожалте!
«Please, sit down! – говорят, – и не спорьте!»
Своим видом, мол, пейзаж очень портим!
 
 
Вот такие, брат, дела! Слышь, усатик!
Где-то я тебя встречал раньше, кстати?
По наколке вижу звать тебя Петей,
Ну а я из алкашей – вечно третий.
Может, нам и по пути? А, братуха?
Точно знаю где щас есть бормотуха.
 
 
Колотун и у тебя, вон – икаешь…
Видно, тоже с бодуна и страдаешь.
Че, гришь, деньги шибко жгут тебе ляжку?
Хорошо б тогда принять по стакашку!
Вся душа моя горит, мать честная!
Прям никак не отойду со вчера я.
 
 
А меня тут дразнят все просто – Вася!
Ну так что, опохмелишь? Признавайся…
Слышь, Петро! А чтой-то ты, в самом деле,
Разнаряженный такой средь недели?
А, ты отпуск обмывал свой с Кирюхой,
Кстати, вот и магазин с рассыпухой!
 
 
Вобщем так, не жмись – бери, сколько сможешь,
А я буду, так сказать, тебе должен!
Щас слетаю до кустов, там на ветке
Испокон висит стакан мой заветный.
Пять минут всего прошло, ну от силы —
Трехлитровую припер! – А осилим?
 
 
Ешь сырок-то, раз купил! Петя, накось!
Иль ранетку, вон, сорви – тоже закусь!
А винцо-то – все ниче, в хмель бросает!
Незаметненько, гляди, исчезает.
Мне поменьше наливай, мне уж хватит!
Банку новую допьем и по хатам.
 
 
Мне домой еще ползти на разборки,
Зойке где-нидь по пути взять махорки.
Баба, крепкая моя, – с сельских женщин —
Курит только махрячок и не меньше!
Ты однако ж заторчал… Слышь, Онуфрий!
Хоть ширинку б застегнул, льешь на туфли!
 
 
Э, да ты совсем хорош, между нами…
Ну, чего улегся здесь под кустами?
Зря связался я с тобой, не хватало,
Чтоб милиция твой храп услыхала!
Галстук шею тебе жмет, так негоже!
Да и джинсы, я гляжу, тесны тоже!
 
 
Все сыму-ка я с тебя, друг сердешный!
Так-то! В майке и в трусах будет легче.
А на голом-то – часы – смех и только!
О таких котлах мечтал сын мой, Колька.
Он пришел из ЛТП, как неряха,
Подойдут ему штаны и рубаха.
 
 
Утро надо, брат, встречать телом бодро,
Не давило чтоб бельем грудь и бедра.
Извини, что вышло так неуклюже,
Но тебе и кошелек щас не нужен!
Ну, покеда! Похмелились и будет!
Как подъедет Луноход – он разбудит…
 
 
В положении твоем – нет дряннее,
Утро вечера всегда мудренее…
 

27. Воровская любовь

Это такая полушуточная сценка, происшедшая на одной малине.

 
Я хотел с кентом уже дернуть на вокзал,
Тут мне шоха новые карты показал.
Мы сначала резались в секу и в буру,
А в очко пошло уже где-то по утру.
 
 
На туза бубнового ставку сделал я,
И с восходом солнышка выиграл тебя,
Не смотри так, козочка, на меня со злом,
Посчитай, обоим нам крупно повезло!
 
 
Если б карту взял еще, был бы перебор,
Нас бы рассудил тогда товарищ прокурор,
Так что ты, красавица, губочки не дуй.
Нравится – не нравится, а трохи поцелуй!
 
 
Я ж тобой не брегаю, знаючи дела,
Не с одним ты шохою до меня была.
Ты ж моя хорошая, фонари у глаз,
Для того и туточки – развлекать чтоб нас.
 
 
Мы ж не вяжем веничков, не на то сходняк,
Что ж ты, стерва-падлочка, гонишь порожняк,
Не смотри, родимая, тигрой на меня,
Ты ж теперь, козырная, полностью моя!
 
 
Скинь-ка красно платьице, туфельки сыми,
И не надо плакаться – мы теперь свои.
Я вообще-то стройненьких обожаю баб,
С черной сигареткою на красненьких губах.
 
 
Завтра, не забыть бы, если не запью —
Родинку красивую на щечке наколю.
Подарю те светлого нижнего белья,
Будешь как жена ты мне, фифочка моя!
 
 
Заведем с тобою мы, вроде как, семью.
Все такое-прочее будет по уму,
Дернем, если хочешь ты, завтра ж в Бухару,
Если седни вечером меня не заберут.
 
 
Ты уж там, пожалуйста, к телкам не ревнуй!
А покуда тута мы – малость поцелуй.
Может, я не нравлюся? Не виляй хвостом!
Для начала – стерпится, а слюбится потом.
 
 
Заживем, бубновочка, как и все живут,
Если седни вечером меня не заберут.
Че ты ржешь, как сивая, на слова мои?
Че ты понимаешь там в воровской любви.
 
 
Ну-ка! Налей еще, голова как чан!
Тут за все заплачено и живо на топчан!
Тут за все заплачено – живо на топчан!
 

28. Мне тридцать три

Песня называется «Мне тридцать три». Почему называется? Потому что я не могу уже в этом году сказать, что мне – тридцать три, потому что мне в этом году уже будет тридцать пять…

 
Мне – тридцать три уже,
Я в крупном тираже,
А сам себе даю намного меньше.
Девчонка говорит:
«Какой же ты старик,
Ты лишь созрел для самых юных женщин!»
 
 
Мне только тридцать три,
На возраст не смотри!
И ты со мною запросто осталась,
Но что ни говори
И как там ни мудри —
Все чаще на лице моем усталость.
 
 
Мне тридцать три… Привет!
Здесь остановки нет,
И, как пластинка, в эти обороты
Кручусь до хрипоты,
Мой автостоп был ты,
Но ты ушла, включив бесповоротно.
 
 
Мне тридцать три теперь.
На счетчике потерь,
Уж не хватает цифр и от обиды
Во сне я говорю,
Зубами скрежещу,
Чтоб наяву себя потом не выдать.
 
 
Мне тридцать три с куста,
Я в возрасте Христа,
Ему куда ни шло – висел за дело —
Так легче раза в три,
А я распят внутри
И в шрамах у меня душа и тело.
 
 
Мне тридцать три, ну что ж…
Седею ни за грош,
Душа пуста – входите, ради Бога!
Вы обживетесь тут
За несколько минут,
Вот только обувь скиньте у порога!
 
 
Мне тридцать три – ура!
На пенсию пора,
А встретимся – спина моя дымится.
Признаться – подустал,
Не тот уже запал,
Но порох есть еще в пороховницах!
 

29. Песня без названия

 
Водка выпита вся и до дна,
Для тоски, вроде, нету причин.
Ты со мной, но ведь ты – одна,
Я с тобой, но и я – один.
 
 
Наши речи давно недлинны,
Наши губы, как лед, холодны,
Грусть осенняя в наших делах,
Души нам заменяют тела.
 
 
Мы воруем себя у ночей,
Вот опять загрустила свеча,
Будто чувствует – я ничей,
Будто знает что ты – ничья.
 
 
Я сейчас докурю, как всегда,
И со вздохом задую свечу.
И, целуя, скажу, про себя:
«Понимаешь, я так не хочу…»
 
 
Если речи уже недлинны,
И невмочь откровенная ночь,
Если губы, как лед, холодны —
Тут ни водкой, ничем не помочь!
 
 
А ты подносишь мне водки стакан,
А она на губах так горчит…
И внутри – мне про самообман
Истерически кто-то кричит.
 
 
И я чувствую, день ото дня,
Что однажды и сам закричу:
«Ты прости! Не грусти! Отпусти ты меня!
Понимаешь, я так не хочу!»
 
 
Если речи уже недлинны,
И невмочь откровенная ночь,
Если губы, как лед, холодны —
Тут ни водкой, ничем не помочь!