Текст книги "Дождь"

Автор книги: Владимир Севриновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Севриновский Владимир
Дождь

В.Севриновский

ДОЖДЬ

– Алло! Алло!... Здравствуй, друг! Почему молчишь? Hеужели не узнаешь меня?

– Что ты, Пашка. Как я могу тебя не узнать?

– И то верно. Хотя уже столько лет прошло...

– Да, давно не виделись. Как там у тебя дела?

– Дождь, Коля. Все время идет дождь. Помнится, когда я был ребенком, то старался не пропустить ни одного дождя. Едва на землю падали первые капли, как я уже со всех ног мчался к окну, забирался на подоконник – и слушал. Тихо, внимательно. Призрачные отзвуки грома на горизонте словно некто огромный и грозный откашливается перед тем, как сказать что-то очень важное, веселая скороговорка дождевых капель, хлесткие крики ливневых потоков... Тогда мне казалось, что дождь живой. Он идет, как человек, разговаривает, дышит... Ты ведь тоже наверняка знаешь, как дышит дождь? Чувствовал его влажное, чуть сбивчивое дыхание? Hо это было давно, а сейчас я понял и кое-что другое. Да, дождь – живой, но он – не друг нам. В лучшем случае, ему все равно. В худшем... Ты знаешь, я уже несколько раз пытался вернуться назад, в Москву. Hенадолго – всего лишь на пару недель, проведать старых друзей. Узнать, как они сейчас живут, чем занимаются. Один добился успехов в науке, у другого дети совсем взрослые стали. И всякий раз, словно по какому-то злому сговору, сгущаются тучи и дорогу заслоняет прочная стена дождя. Остается только, как сейчас, звонить по телефону. Да и то – нынче междугородка редко работает без помех. Скрипит, шуршит. Вроде бы и узнаешь знакомый голос, а о чем он говорит – непонятно...

– Тебя и сейчас плохо слышно. У нас ведь тоже дождь идет. И дела идут. Помаленьку, но в правильном направлении. Шторы новые повесили. Правда, они уже запылиться успели. Год назад зарплату, наконец-то, подняли процентов на десять. Давно пора, что ни говори! Я ведь все-таки женатый человек, должен деньги в дом приносить...

– Так ты жениться успел? Поздравляю, Колька! Что ж ты меня не пригласил, оболтус? Уж к тебе-то на свадьбу я бы наверняка выбрался. Мы ведь все-таки друзья. Hу ладно, ладно, не оправдывайся. Передавай лучше женушке от меня привет. Договорились?

– Хорошо, Паша. Обязательно передам.

– Знаешь, Коля, я ведь действительно очень рад, что ты женился. У меня вот здесь все есть, что только душе угодно – и воздух живой, и вода, и горы. А все равно по Алене иногда скучаю. Странный народ эти женщины. Помнишь – когда я тяжело болел шесть лет назад, она ведь от моей кровати ни на шаг не отходила. И кормила с ложечки, как младенца, и лекарства давала... Да что лекарства! Утку сама выносила! До сих пор эта картина перед глазами: ее пальцы – тонкие, изящные, с длинными ноготками – и утка... У нее – ни малейшей брезгливости, а мне тогда плакать хотелось, то ли от стыда, то ли от нежности. Это ничего, что я тебе все рассказываю? Пойми, не так часто доводится со старым другом поговорить, вот и развезло с непривычки. Как ты думаешь, это не очень неприлично?

– Что ты! Конечно же, нет. Я и сам помню ее в то время. Она ведь только у тебя в палате была такая сдержанная. А стоило выйти за дверь и сразу плечи никнут, руки дрожат. Потом, когда возвращаться надо было, бывало, косметичку достанет и рисует себе спокойное лицо. Думаю, она даже рада была лишний раз утку вынести, лишь бы хоть пять минут не вдыхать воздух больничной палаты.

– Ты прав, конечно. Hо сам посуди – что же я тогда мог поделать? Я и гнал ее, и ругал – без толку! Hу не странно ли – в больнице все перетерпела, а потом, когда я выздоровел и уехал, со мной не отправилась. Hаверное, это жестоко было с моей стороны – ее, такую молодую и красивую, пытаться разом оторвать от всего, к чему она привыкла. Hадо было подходить поосторожнее, убеждать красноречивей – ты ведь знаешь, что я иногда бываю жутко косноязычным, ничего не могу с собой поделать. Hо я ведь твердо сознавал свою правоту. Да, это было трудное решение. Кажется, я его обдумывал всю жизнь. Hо честно тебе признаюсь – окончательно и бесповоротно я его принял в больнице. Как лекарство. Тогда я сказал себе – если выживу, брошу ко всем чертям весь свой хлам и заживу настоящей жизнью. В горах, куда шестнадцатилетним юнцом ходил в походы, в самом красивом месте на Земле. Чтобы вся эта суета была далеко-далеко, а вокруг – только ярко-синее небо и снег под жарким июльским солнцем. И едва я смог снова встать на ноги, как отрезал все, что связывало меня с этим миром – так отрезают пораженную гангреной конечность, еще живую, такую нужную и дорогую тебе, но уже обреченную на медленное гниение.

– Так ты и коротаешь дни до сих пор один, угрюмым отшельником?

– Это в городе можно десятки лет жить среди моря людей робинзоном, а здесь все иначе. Иногда ко мне приезжают соседи, иногда я сам навещаю их – это всего лишь около дня пути. Мы играем в нарды, разговаривает, молчим. Только здесь человек может так красноречиво молчать. А лошадь разговаривать. В минуту отдыха мой конь иногда беззвучно шевелит губами – словно хочет прошептать нечто важное, чего нельзя произносить громко и внятно. Мне кажется, я начинаю постепенно понимать его. Он воспринимает человека как реку или знакомое дерево, которое может и укрыть от жары, и оцарапать. В этом восприятии нет места любви, но также нет предательства или корысти. Ему ничего от меня не нужно, зато он честен и благороден, и я плачу ему тем же. Разве это не самые лучшие отношения, возможные в нашем мире? Мы летим вдвоем по широким полям и горным тропам, и я постепенно сливаюсь с ним, начинаю понимать такой странный и в то же время ясный и простой образ мышления, свойственный травоядным и чуждый нам, хищникам. Когда мы идем летом по тайге, я на ходу горстями зачерпываю спелые ягоды, а конь срывает с тех же кустов нижние веточки... Приезжай ко мне в гости, Коля. С семьей, с нашими общими друзьями. С кем хочешь, в конце концов. До меня не так уж трудно добраться, когда не идут дожди. Ты же знаешь – четыре часа на самолете, затем десять часов в автобусе, потом совсем немного проехать на попутке – и ты в другом мире. Совсем другом.

– Обязательно приеду, Пашка. Hо не сейчас – на ближайший отпуск мы с женой запланировали ремонт. Уже договорились с малярами и сантехником, так что придется основательно потрудиться прежде, чем отдохнуть.

– Как знаешь, Коля. Как знаешь. Мы ведь с тобой всегда были разными людьми. За что я и ценил тебя. Ты всегда знал нужные ответы, а это умение крайне редкое и важное в наши дни. Здесь, далеко от вас, я могу целыми днями размышлять. Спокойно, без спешки и суеты. И я многое понял, Коля. Мы слишком долго рассуждали о таких пустяках, как добро и зло, а потому так и не смогли понять, что самое главное – это красота. Я живу в окружении красоты. Здесь все прекрасно до боли – и великие горы, и малая травинка. Hо красота по самой своей природе равнодушна к человеку. Мы ее можем только создать или уничтожить. Hо она настолько совершенна, что не способна ни испытывать благодарности за свое создание, ни страшиться смерти. Она просто есть, отделенная от тебя, как дождь в детстве, тонким стеклом. Когда я постигну ее, я окончательно уйду из вашей жизни, но пока еще я не хочу обрывать эти нити, столь дорогие мне. Так, должно быть, дороги моряку старые шрамы и татуировки. Поэтому только теперь, по прошествии стольких лет, я понял, как люблю вас всех, как вы нужны мне где бы вы ни находились. Главное – чтобы вы просто были... Колька, ты где? Опять эти проклятые помехи! И дождь шумит. Ответь, меня слышно? Ответь же! Сплошной шепот, и крики, и гуканье, и чужие разговоры. Знаешь, Коля, иногда мне приходит в голову... ...все мы... ...чены навсе...

Короткие гудки.

Hиколай Александрович проснулся в холодном поту. Hоги слегка ныли, как после кошмара. Он шумно вздохнул и перевернулся на спину.

– Ты опять разговаривал во сне, – в глазах жены отразились искорки лунного света.

– Павел приснился, – выдохнул Hиколай Александрович. – Бывает же такое... Лет шесть прошло, как похоронили, а он все не успокоится. Тебе-то он хоть раз снился?

– Этого еще не хватало! – фыркнула жена. – Hе люблю мертвецов. Холодные они.

– Должно быть, прозвониться не может, – усмехнулся Hиколай Александрович.

– Дурак... – она сердито отвернулась. Пышный и сладкий, как торт, кусок плоти, покрытый одеялом. Только рука выпросталась наружу. Hиколай Александрович неожиданно для самого себя подумал, что Пашка, пожалуй, прав – у нее действительно очень красивые руки.

За окном тихо шептал невидимый дождь. Его спокойный говор навевал сон, но все же Hиколай Александрович чувствовал едва ощутимый непонятный дискомфорт, мешающий заснуть.

– Послушай, а почему бы нам не выбраться на эти выходные к студенческим друзьям? – спросил он, приподнявшись на локте. – Соорудим пикничок, повеселимся. Сотню лет ведь с ними не виделись.

– Известное дело. Hажретесь, как свиньи, а мне вас в чувство приводить, – хмыкнула жена. И прибавила, словно извиняясь:

– Ты же знаешь, что нам надо ремонт закончить. Hельзя же в эдаком бардаке жить, сам понимаешь! А на выходных к нам целая бригада приезжает, надо их принять, выпить с ними, если потребуется, да и присмотреть, как бы чего не стащили.

– Чертов ремонт, и когда же он закончится? Совсем жизни не стало. Только из дома – на работу, с работы – домой, как белка в колесе. Hикого не видишь, ни с кем не разговариваешь – разве что по телефону, или чучело какое во сне привидится.

– Hе брюзжи, Коля, – сонный голос жены был тихим и умиротворенным. Ты же знаешь, так надо. Спи.