Текст книги "Путевые знаки"

Автор книги: Владимир Березин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

В ЧРЕВЕ КОНЯ

– Я думаю, – сказал Швейк, – что на все надо смотреть беспристрастно. Каждый может ошибиться, а если о чем-нибудь очень долго размышлять, уж наверняка ошибешься. Врачи тоже ведь люди, а людям свойственно ошибаться. Как-то в Нуслях, как раз у моста через Ботич, когда я ночью возвращался от "Банзета", ко мне подошел один господин и хвать арапником по голове; я, понятно, свалился наземь, а он осветил меня и говорит: "Ошибка, это не он!" Да так эта ошибка его разозлила, что он взял и огрел меня еще раз по спине.

Ярослав Гашек. Приключения бравого солдата Швейка

Мы пробежали мимо очень странного памятника Сталину так, впрочем, и было написано на фанерке со стрелочкой "К Сталину". Отчего-то это был памятник одновременно Сталину и верблюду.

– От благодарного калмыцкого народа, – сказал потом Владимир Павлович.

Но что нам было до Сталина, когда за нами погоня, как за зеками старинных времен, по следу которых лагерная охрана спустила служебных собак.

Эти собаки приближались, мы старались не смотреть назад, а слышали только треск сучьев. Оторвавшись, мы припустили вдоль набережной и свернули к площади с Медным всадником.

Владимир Павлович махнул нам рукой, и Математик первым принялся карабкаться на постамент. В задней части лошади обнаружилась довольно большая дыра. Мы, подсаживая друг друга, забрались внутрь всадника и замерли, переводя дыхание.

Математик тут же проверил окружающее пространство дозиметром: все было почти в пределах ожидаемого. Видимо, дожди вымыли радиоактивную пыль. Мы принялись подсматривать в дырочку за происходящим снаружи.

Собаки дошли по нашему следу почти до самого камня и, тяжело дыша, топтались внизу. Кажется, у них не хватало не то соображения, не то ловкости, чтобы продолжить преследование. Но вдруг что-то переменилось. Пришел кто-то другой, и собаки испуганно заскулили. Пришел кто-то, для собак страшный. Авторитет пришел строить и наказывать.

Это точно не был деликатный повар или какие-нибудь его не менее деликатные товарищи. И непонятно было, хорошо это или нет.

Стараясь не дышать, мы ждали. Но ровно никаких звуков, кроме ветра, что пел в дырах статуи, мы не услышали. Так прошел час. Понемногу мы успокоились, устроились поудобнее и попробовали заснуть. Владимир Павлович заснул сразу, Математик долго ворочался, но тоже скоро засопел, а я все думал и думал о странных поворотах судьбы, что привела меня сюда, в другой город, и засунули в чрево медного Коня. Семецкий прижался ко мне и зачмокал во сне, как большой ребенок. Тут человека сожрали, как банку консервов, а тут ты сидишь, как древний герой внутри полого коня, и боишься не то что совершать массу суетливых движений, но и просто неловко дернуться. Было, кстати, довольно холодно в этом дырявом звонком корпусе, и если бы не то, что мы лежали навалом, заснуть бы я не мог.

Я представил себе, как на нас будут смотреть друзья, когда мы расскажем им то, что видели. Я тоже видел людей, вернувшихся с дальних станций. Например, людей, что говорили о страшенной битве с монстрами где-то в "Ботаническом саду". Бред это был, какой-то жуткий бред. И человек, что рассказывал нам эти страсти, вдруг сбился и начал вставлять в рассказ какие-то подробности, подвирать, чтобы было понятнее и проще. То есть становилось совсем уж не понятно, где правда, а где вымысел. Я сам как-то, рассказывая про наших свиней, которые наверняка обладают коллективным разумом, начал фантазировать, добавлять детали, чтобы сделать рассказ более правдоподобным. И ведь он вышел правдоподобным, те две девчонки с "Белорусской", которым я это рассказывал, повелись и мне поверили. Я даже сам себе стал верить и с удивлением потом поймал себя на мысли, что, может, это как раз укладывается в схему, которую предложил один средневековый философ Оккам. И как-то прочитал в библиотеке рассказ про двух американцев, которые сделали чучело миллионера, обладавшее особенностями инопланетянина, и начали разводить его наследника, что этот миллионер-инопланетянин специально губит природу и атмосферу на Земле, чтобы сделать планету пригодной для инопланетян. Наследник повелся, но тут эти двое смотрят друг на друга и понимают, что если действительно из всех объяснений нужно выбирать самое простое, как этот Оккам и учил, то миллионер действительно был из Космоса. Знали бы эти герои, как с природой и атмосферой все обернется на самом деле! Я после этого с уважением стал смотреть на свиней. Ну и на свинарей тоже.

Но вот слушал я истории про другие станции с большой осторожностью. Даже когда кто-нибудь приносил фотографии. Вот, к примеру, чума, что была где-то на юге, кажется, в "Новогиреево". К нам пришли несколько человек оттуда, и я видел фотографии, где по станциям идут люди в черных плащах и странных масках с длинными клювами. Потом я увидел такую картинку в книге и долго тупо смотрел на страницу. Это был какой-то средневековый наряд врачей.

Откуда на "Площади Ильича" средневековые доктора? Но никто ничего не объяснял. Все это была какая-то обманка. Я тогда бросился переспросить, но беглецы уже ушли в сторону "Войковской", и спросить было некого. Тут самое верное решение вовсе не думать, что и как. Думать надо, когда провода искрят на вверенном тебе участке. Или из тоннеля потянуло дымом. Причем думать быстро и качественно. А так-то что? Голова заболит а у меня и так из нее волосы сейчас вылезают.

Или вот я был маленький, и меня повели в зоопарк. Прямо рядом с кассами бродил человек, и в его руках бешено крутились две проволочки. Человек этот кричал страшно и протяжно: "Сейчас рассказывают про крыс-мутантов в метро! Зашибись! Диггеры приняли это существо сначала за капибару, сбежавшую из зоопарка! Биолокация на "Краснопресненской" говорит, что в тоннеле множество животных! Территория Краснопресненского тектонического узла! Здесь здоровые люди превращаются в развалины! Тут часты автомобильные аварии! Но в зоопарке есть белый тигр! Лучшего защитника не найти! Животные нейтрализуют негатив!"

Мать закрыла мне глаза и провела мимо. Сейчас я, человек, который видел вживую результаты дельта-мутации, уже не смеюсь над этой историей. Я таких капибар в тоннелях видал, что только держись. Голова все еще чесалась, и я с оторопью почувствовал, что на пальцах действительно остаются клочки волос. Это был не сон. Мы и так-то из экономии воды привыкли стричься коротко, а тут оказалось, что мои короткие волосы стали выпадать. Меня это пугало, я помнил, что выпадение волос один из признаков переоблучения, но чувствовал я себя прекрасно, как только может чувствовать себя житель подземелий, крыса метрополитена на улицах незнакомого города.

Мы проснулись от утренней промозглой сырости и настороженно осмотрели местность. Никого вокруг не было, только возле памятника лежал кучками какой-то странный помет. Помет, может, и собачий, но будто пришла собака втрое больше несчастных павловских собак. Вернувшись на площадь, к мрачной громаде Исаакиевского собора, мы обнаружили, что все наши вещи были там, где мы их бросили. Никаких следов вчерашнего обеда не было видно. Да и ладно, мы достаточно очерствели, чтобы относиться к таким вещам спокойно. Тут, главное, позаботиться о себе. Вряд ли новый повар караулит нас на прежнем месте или павловские собаки пришли поквитаться с ним или с нами. Мы совершенно спокойно добрались до станции "Адмиралтейская" и вошли внутрь по паролю. Дальше все было проще. Отсюда отправляли каждый день дрезину на "Невский проспект", в гигантский подземный город, откуда Математик хотел добраться обратно к "Технологическому институту". Но дрезины не было, и мы пошли пешком.

Мы пошли в сторону "Невского проспекта" и сразу же услышали пение. Это было необычно, да не более необычно, чем увидеть фальшивого повара. Оказалось, что под Исаакиевским собором находился огромный подземный храм. Там, под настоящим собором, что был сверху, под плотным лесом превратившихся в камни деревянных колонн в его основании, под Петербургом земным, был Петербург подземный, и священники молились о возвращении наверх, что когда-нибудь будет послано жителям в награду за праведность.

Этот нижний город болел насморком. Так, наверху было белесое чухонское небо, описанное лучшими писателями империи, а здесь леса, беспорядок и щебень, мешки с бетонной смесью, мокрые доски, решетчатые стальные фермы.

Семецкий громким шепотом пояснил, что три поколения подземного Петербурга строили этот симметричный храм, и в одном месте есть специальная лестница, на верхней площадке которой можно приложиться к одному из бревен основания Исаакиевского собора. Три поколения немногочисленных прихожан из числа жителей метрополитена ходили мимо этого строительного мусора и молились о том дне, когда они поднимутся сквозь толщу земли, сквозь болотистую почву, а если не они, так их души вознесутся наверх, в пустое пространство между выборгским гранитом и рускеальским мрамором.

Мы оставили оружие на подобии паперти, но в этот момент оказалось, что ни Математик, ни Мирзо за нами не идут. Все же мы с Владимиром Павловичем настояли на том, чтобы поглядеть, что там внутри. Спорили мы недолго. Математик углубился в свою книгу, а Мирзо не пошел по понятной причине разницы вер.

Семецкий указал нам, куда встать, и мы полчаса простояли в храме под печальное и негромкое пение. Подземный ветер колебал немногочисленные свечи и провода с электрическими лампочками. Священники правили службу, прихожан почти не было, да и интересно, какие тут могут быть прихожане? Подняв глаза, я вдруг увидел в вышине, на границе закопченного свода, среди икон, покрывавших большую стену, маленького деревянного младенца. "Но только высоко-высоко у Царских врат, вспомнил я, причастный к тайнам, плакал ребенок о том, что никто не придет назад". Это что, сказал громким шепотом Семецкий, видали бы вы храм под Лаврой. Ты стоишь там и понимаешь, что духи великих плывут над тобой, потому что их бренные тела выше уровня свода. Оттого и говорят, что эти храмы последнего дня, дальше всякого раба Божьего ждет только вознесение наверх. Два храма на подземной оси об этом нам и говорят. Не дожидаясь конца службы, мы вышли и подошли к своим хозяевам. Ни слова не говоря, мы взвалили на себя рюкзаки и пошли дальше. Математик вел нас к "Невскому проспекту", и план начальника становился мне все понятнее. Математик хотел не просто установить связи между городами, он, видимо, искал подходы и информацию для своих товарищей или начальников, если такие у него были. Он хотел зайти с козырей в разговоре с питерскими. Найти координаты нужных людей и обход долгой цепочки, когда тебя передают из рук в руки И ты путешествуешь между людьми, завися от чужой воли. Или даже еще хитрее, если его, нашего хитрого Математика, погонят взашей, то чтобы уйти не с пустыми руками. Но от таких раскладов голову сломаешь. "Математик, думал я про себя, сделал главное. Он дал мне крылья в разных смыслах этого слова. Он довез меня до города, где, может быть, все еще живет мой отец…"

После "Невского", который нам ужасно не понравился своей напряженностью и настороженными жителями, мы остановились в странном месте. В сбойке между тоннелями я увидел странный свет. В начале коридора стоял маленький, будто собранный из щепочек домик. Но он только напоминал кукольный домик, а на самом деле это была выгородка, из маленького окошка которой лился желтый свет слабой лампы. Там, за окошком, спиной ко мне сидел в кресле человек и не обращал никакого внимания на шум за своей спиной. Я громко окликнул его, но человек даже не шелохнулся. Присмотревшись, я понял, что на голове его наушники. Он не слышал ничего. Из глубины коридора выглянула бабушка в платке и широко улыбнулась. Я, честно говоря, отвык от того, что люди так улыбаются. Бабушка, продолжая улыбаться, произнесла:

– Это Филимонов, муж мой. Он все время музыку слушает, до сих пор ходит за дисками в Публичку, ничего не боится. Мы и перебрались сюда специально, чтобы быть поближе к подвалам Публички.

Филемонов снял наушники и посмотрел на меня заинтересованно.

– А хотите чаю? – спросила бабушка. – Да садитесь же скорее, у нас есть чудесный концентрат. И чай как раз я поставила.

Мы с Владимиром Павловичем сели, а Математик с Мирзо пошли вперед, к начальству, в какие-то более обустроенные помещения.

Владимир Павлович тоже расчувствовался и достал банку свинины и неприкосновенную бутылочку.

– Нет-нет, – слабо улыбаясь, замахала руками старушка. – Нам ничего этого нельзя, а вы пейте, пейте.

Филемонов извинился и, снова наценив наушники, сел в глубокое кресло. А я думал, как удивительно то, что эти два старика живут здесь, будто в остановившемся времени. Ничего для них, видимо, не менялось, неудобства не пугали их, жили они с наушниками на голове, и горе текло мимо них по тоннелям. Умом я понимал, как непрочен их мир, и вдруг сердце мое сжалось, пропустило удар. Чуть не навернулись мне на глаза слезы. Черт, черт, черт! Это чувство мне было совершенно некстати. Как-то неприятно это было, одно дело, когда понимаешь, что твоя жизнь конечна, а вот когда ты понимаешь, что перед тобой люди беззащитные и каким-то чудом выживающие среди исторического безумия, тут-то тебя и подпирает ужас. Бояться только за тех, кто дорог тебе и одновременно беззащитен. А такими беззащитными могут быть только старики и дети. Детей у нас рожали мало и чаще все-таки случайно. А вот до старости доживали редко, эти дожили, и вот за это чудо мне и было страшно. Однако же я быстро выпил чудовищного спирта, что был выставлен Владимиром Павловичем, и только это отогнало от меня какой-то сентиментальный ужас.

Потом мы пришли на "Садовую", огромную разветвленную станцию, которая действительно стала городом. И город этот был торговый, базарный. Туда и сюда шныряли по нему коробейники, а самыми ходовыми товарами были патроны, таблетки и батарейки. Да что там! Тут можно было купить все: еду, и одежду, и посуду, и книги. Даже мотовоз можно было купить, так говорили, но не нам было это проверять.

Обманывали все, да только обманывали ловко, незаметно, а если ты и замечал обман позже, то только разводил руками, чуть ли не улыбаясь.

Но вот за воровство наказывали строго. При нас поймали женщину, укравшую несколько упаковок аспирина. Ее раздели, привязали к столбу информатория да избили медным проводом, залив кровью полстанции.

Впечатлило это нас несказанно, однако Семецкий решил остаться на этой станции. Какой-то поэтический порыв овладел им, и наш спутник скрылся в хаосе этого базара.

Мы тоже разделились, как только добрались до "Техноложки". Кажется, у Математика действительно был какой-то интерес на "Технологическом институте", вернее в стороне от него, в лабораториях, и все согласно указаниям его удивительной книги. Причем этот интерес был такой, что, дойдя до "Техноложки" и поселившись в гостевом углу, они тут же пустили нас с Владимиром Павловичем на вольные хлеба. Не нужны мы им там были ни как носильщики, ни как свидетели. Так что хозяева на удивление спокойно отпустили меня сходить на соседнюю станцию.

А вольные хлеба и соседние станции давали мне возможность искать отца, а это много для меня значит. И вот с чем это было связано: на "Сенной", посреди зала, я встретил цыган. Вообще, в метрополитене было довольно много цыган, и я видел их почти на каждой станции. Этот кочующий между станциями народ утерял большинство атрибутов своего племени, и цыганок можно было увидеть не в цветных юбках, а в черных штанах, заправленных в берцы. Впрочем, иногда такой наряд дополняли красная бандана и монисто.

Заметив, что я пристально рассматриваю их, одна молодая цыганка, она была в юбке, из-под которой торчали мыски кирзовых сапог, поманила меня рукой. Глядя мне прямо в глаза, она предложила погадать.

– Ай, дай погадаю, – произнесла она низким, прокуренным голосом, – счастье тебе будет, что хочешь, скажу, мысли узнаешь, хорошо жить будешь!

Это все было не очень интересно, но пыльца Царицы ночи ломилась, стучала мне в виски злыми молоточками. Я слышал, как перешептываются друзья цыганки, обсуждая меня, как свинью, годную к разделке. Поэтому я вдруг казал:

– Гадать? Ты хочешь гадать? А чем берешь в уплату, красавица? Ну сколько тебе нужно заплатить за это?

– Заплатить, – ответила цыганка, – заплатить, лысенький, можешь, чем твое сердце захочет. Хоть антибиотиками, хоть патронами автоматными. Мало дашь хорошо, много дашь спасибо скажу!

– Что же, погадай, – сказал я, – впрочем, давай я тебе сам погадаю. Иди сюда!

Я взял ее за маленькую, грязную руку, действительно грязную, с пятном от солярки, и одновременно резко пахнущую рыбой. Такое впечатление, что она только что стащила, не боясь наказания, пайкового леща у стоявшего неподалеку пьяницы. Она дала руку охотно, смеясь и говоря что-то по-цыгански своим товаркам, которые тут же нас окружили со всех сторон.

– Позолоти ручку, счастье тебе будет! – сказала она уже по-русски и, вытащив колоду черных от грязи карт, послюнявив большой палец.

– Цыганки! – сказал я. – Гадать вы будете после меня. Первый гадаю я.

Я взял руку молодой цыганки и стал притворно-сосредоточенно всматриваться в линии смуглой ладони.

– Вот что скажу тебе: ты увидела меня, но не знаешь, что тебе придется сделать в самое ближайшее время.

– Ну, скажи, будешь цыган! – захохотала она.

Я же произнес:

– Ты скажешь мне… – и тихо продолжил, – как найти человека, которого зовут здесь… Летчиком.

Я не ожидал, что это имя подействует с такой силой. Вдруг изменились лица цыганок. Старик, стоявший у колонны, отшатнулся. Какая-то старуха, сдернув платок, набросила его на себя, закрыв голову. Девушка выдернула руку и заслонилась ею от меня. Со стороны могло показаться, будто я собирался ударить молодую цыганку. Но я не шевельнулся, и, видя это, цыганка крикнула:

– Молчи! Все скажу, ожидай здесь; тебя не знаем, толковать будем!

Не знаю, струсил ли я, когда так подтвердилась магия клички, но мучил меня и обострившийся слух: я услышал все слова цыган, хотя они совещались тихо и испуганно. От этой необычной остроты слуха звенело в ушах, и я даже застонал.

Наконец ко мне подошел старик-цыган. Я разглядел, что под распахнутым пальто за широким цыганским поясом у него заткнут большой пистолет Стечкина.

– Зачем такое слово имеешь? – произнес он. – Что знаешь? Расскажи, брат, не бойся, свои люди. Расскажешь, мы сами скажем; не расскажешь, верить не можем!

Я сказал, что я родственник Летчику, и цыгане сделали еще один шаг назад. Старик, однако, вздохнул и поманил меня пальцем.

И меня провели в странное место за "Сенной", где образовался рынок вещей тайных и запретных. Цыган подвел меня к странному человеку с южных окраин. Этот тип был не цыган, но вид имел странный.

Был этот южный человек маленький и шустрый, весь какой-то не питерский. Оказалось, что он действительно с южных окраин и с юга Петербурга, а так вообще-то из Харькова.

Звали его Убийца Кроликов. Я сначала подумал, что он убийца, но нет, он был всего лишь вором. Потом я спросил, в чем дело, у него фамилия, что ли, Кроликов? Но нет, фамилию свою он и вовсе забыл. Что-то у него было связано с кроликами, может, он их воровал и забивал, не знаю. Да это не важно, главное, людей не убивал. Или убивал так, что боялся рассказывать, а в наше время стыдиться рассказывать об убийстве это уже о многом говорит, уже некая индульгенция. Убийца Кроликов сказал, что он свой в одной банде, где главным один летчик. Убийца Кроликов хвалил его за хитроумие и смелость, и я сразу поверил, что этот летчик и сеть мой отец.

Я ждал, что мне приснится, и искал в сонных видениях указателей пути – путевые знаки. Но мне не снилось ничего. Совершенно ничего! Мне не снился ни отец, ни родной дом, ни вообще хоть что-то, что могло показаться путевым знаком. Никаких указаний не было. Каждый раз я просыпался с пустой головой. Совершенно бодрый. Во сне я не потел и никаких пророчеств из экскурсий на темную сторону сознания не приносил. А пока мы шли по туннелям на юг с долгими остановками, и мой новый товарищ рассказывал о том, как попал в Питер:

– У нас, как ты помнишь, в державе украинской перед Катастрофой была вялотекущая гражданская война. А когда все рвануло, мы поняли, что наши проблемы еще семечки. Конец света пришел с той стороны, откуда его никто не ждал. Вот это и была настоящая руина, а не та, о которой наши доморощенные политики кричали на каждом углу. В итоге спастись удалось тем, кто успел спрятаться в киевском метро, керченских катакомбах и в подземных укреплениях Севастопольской военно-морской базы. Ну, и у нас в Харькове, конечно. У нас же там школа когда-то была инженерная очень сильная. Метро харьковское после Катастрофы держалось, но наружу, за пределы города, мы особенно соваться боялись. Что было на большой земле, никто не знал, конфликт уничтожил все мало-мальски мощные передатчики, и мы питались слухами. Однако радиация умеренная была, в отличие от остальной Украины. Обычных мер противорадиационной защиты хватало: не более страшные были, чем те, что помнил мой отец, живший в детстве между Киевом и Чернобылем. И вот я вырос, уже заканчивал начальную школу, когда связался, как говорила моя мать, с дурной компанией. Появились какие-то пацаны в городе, чужие. Везли они якобы с самого Питера, а это даль какая и риск, специальные грибы, которые выращивали где-то в оранжереях чуть ли не под Мурманском, там вроде бы АЭС какая-то уцелела. Так вот на ее энергии и организовали производство этой фигни. А в Украине после нашего Армагеддона все в природе поменялось, и флора стала вести себя по-особенному, не так, как раньше. Скотина вся передохла наперегонки с людьми, даже свиньи. Представляешь, Украина без сала! Ну народу, понятное дело, чем-то надо себе жизнь скрашивать. На рынках из-под полы продавали питерские грибочки, за катанные в баночки с надписью "Опята". Я был в цепочке и быстро дорос до начальника всей локальной нитки продаж. Родные смотрели на это одобрительно, да и вообще понятия добра и зла, равно как и прочих представлений о приличиях, размылись. Несколько лет я готовился к броску на север. И вот, наконец, поставки затормозились, кто-то крысятничал в питерском проводе. Провод собрали, ребята заседали неделю, пропустили сроки, да так ничего и не нашли. Я мог бы приостановить работу, мог бы послать кого-то разобраться, этот кто-то передал бы указание другому, тот кому-то еще дальше, и с каждым шагом ответственность стала бы падать, а риски исполнителей расти. Но исполнителей в нашей системе никто за людей не считал. Во-первых, их никто не видел, и мы только принимали товар через окно на границе, во-вторых, это были не наши, а русские работники. Впрочем, Саша, в остальном наш бизнес не отличался от обычного сельскохозяйственного, который стал не менее криминальным, чем наш, из-за того, что посевы сократились почти до полного исчезновения. И вот я поехал налаживать бизнес на Север. Сам вызвался, братва напряглась, все крутили пальцами у виска, но помогли и отправили. Аэропорт Пулково превратился в стеклянную воронку, жители города уже который год жили под землей, как кроты. Те, кто остался на поверхности, напоминали обезьян, прыгающих в пустынном мании нашего Госпрома во время предыдущей войны.

– Газпрома? – переспросил я.

– Госпрома. Не важно, долго объяснять. Так вот, мы быстро расстреляли одного из поставщиков, который хотел потонуть поток грибов с Харькова. Ну, поменять потоки товара и выплат, конечно, тоже. Дело было сделано, но я опоздал вернуться. Подельников моих порешили местные, и связи не стало. Не с кем было возвращаться, и пришлось отсиживаться тут на дальних станциях. Пришлось жить здесь, у ленинградско-питерских. Слушая Кролика, я делал новые для себя открытия. То, Что было гордой культурной столицей, оказалось нормальным городом. И к югу от центра, от станции "Нарвской", ходили по тоннелям какие-то головорезы. Нормальный криминальный быт, куда ж без него…

Мы пришли на "Балтийскую", где уже давно и плотно сидели менты, потому раньше здесь было Управление внутренних дел метрополитена. Менты были как бы сами по себе, особо охраной они теперь не занимались, но как пробка закупоривали выход кировской бригаде к центру. На станции менты оказались небольшой, но хорошо сплоченной бандой. Выглядели они опрятно и все, будто форму, носили коричневые летные куртки на молнии. Я сказал, что мне нужен Летчик.

– Летчик? Ты откуда знаешь Летчика? – спросил меня сурово его заместитель.

На всякий случай я не стал признаваться и объяснил, что попал в беду по пути домой. Версию про то, что у меня есть весточка с родины для самого Летчика, я приберег как промежуточную. А уж о родственных связях я и вовсе не заикался. Но оказалось, только что Летчика вместе с небольшим отрядом заперли в каких-то тупиковых тоннелях враги. Летуны жили между отчаянием и желанием отбить атамана.

Сидеть в этом дальнем тоннеле можно было несколько дней. Это напоминало старый анекдот, что рассказывал мне Владимир Павлович про ловлю сбежавшей как-то на "Соколе" живности: Я борова поймал! Так веди сюда! Не идет. Так сам иди! Да он меня не пускает!

Класть половину бригады при штурме тоннеля кировские явно не хотели. Они ждали, пока у Летчика кончатся еда, вода и патроны. А подчиненные Летчика уныло переминались в своих схронах, тоннелях и технологических тупиках.

Разумное, я считаю, поведение. Как было написано в одной из книг, что я читал в заброшенной библиотеке: "Нужно достаточно долго ждать, и тогда все будет в ажуре: друзья поднимут тебя на руки, и мимо тебя проплывет дом твоего врага".

Так прошло два дня, и это ожидание было на руку только одному человеку – мне. Летуны были на грани анархии, и хоть это мне не понравилось, только благодаря этому здесь терпели чужака. У меня была всего одна рекомендация от Кролика. Да, тут его звали просто Кролик, и я только улыбнулся при мысли о том, что он сам носит имя зверушек, которых когда-то забивал. Если, конечно, именно в кроликодавстве заключалась история его прозвища. До оружия меня не допускали, видимо, выдерживая в карантине и наводя справки. Но через пару дней у меня появился еще один товарищ, приятель Кролика из контингента грибного провода, похожий на дьячка. Он подтвердил, что я хоть и москвич, но надежный товарищ, мол, кроме водки, ничего. А две рекомендации это было уже что-то. Меня спросили, что я умею, и я ответил электрику. Я наладил освещение периметра станции, меня поставили на довольствие и вернули ствол. Прошло уже несколько дней, а я ошивался среди летунов без особого дела и даже выменял на таблетки такую же кожаную куртку, что служила им всем униформой. Я поймал себя на мысли, что оттягивал встречу с отцом. Я уже проигрывал в голове, как мы обнимемся, как начнем рассказывать друг другу о жизни врозь. Тупиком было то мгновение, когда я скажу, что хорошо бы вернуться домой. Вдруг он ответит, что его дом здесь? Да только все равно в жилах у меня кипела кровь, сердце распирал адреналин. Я столько лет предчувствовал встречу с отцом и все равно никак не мог представить, что я ему скажу, когда окажется, что он тут, в этих бандитских тоннелях, навсегда. Первое, что я увидел у "Нарвской", был висевший в проеме тоннеля человек. На нем была та приметная телогрейка, которую носила братва с Кировского завода. Под трупом натекла непонятная лужица, и висел он как путевой знак, что-то вроде совмещенных: "Начало торможения первого вагона" и "Стой! Стреляют без предупреждения".

Тут бы мне, прежнему, заломить руки, начать жаловаться, зачем я, типа, посмотрел, да потом рассмотрел, шел бы и не обращал внимания. Но в тоннеле очень сложно не увидеть повешенного. Нужно очень захотеть, чтобы не увидеть повешенного, нужно себя ослепить, чтобы его не увидеть, и все равно он полезет тебе в нос, ты почуешь его по запаху у входа на галерею, или мне надо было возопить о том, что пепел всего класса стучит мне в сердце, и я не имею права отворачиваться, раз уж отправился в такое странствие. Наверное, это был мутант. А вероятнее всего, это был бандит. Бандит, который убивал людей, а вот теперь смерть изуродовала его самого. Или жизнь под землей его изувечила. И я тут такой же буду, и меня изуродуют, от этого никуда не денешься, и не надо сопротивляться, надо привыкать. Может быть, впереди у меня тоннели за тоннелями, увешенные жертвами разборок.

После этих фраз я должен был бы тяжело вздохнуть и продолжить странствие.

И я, вздохнув, пошел дальше, бормоча: "А вот хрен вам в грызло! Я ищу отца и найду его во что бы то ни стало…"

Но, положа руку на сердце, все происходящее мне нравилось меньше и меньше. Нет, я не был ангелом, но та война, которую я увидел здесь, вовсе была ни на что не похожа звериная и страшная, под девизом "Умри ты сегодня, а я завтра".

Жестокость сочеталась со странной заботой о своих. Кролик подарил мне беруши, сказав:

– Носи всегда с собой. Пригодится ведь, причем в самый неожиданный момент.

Я не понял, зачем это мне, а догадался, отчего нужно носить с собой затычки для ушей, гораздо позднее. Со слухом у меня вообще творилось что-то странное временами на меня накатывал особый психоз, мне казалось, что я слышу происходящее в дальних тоннелях, причем звуки обычны например, падение капли с потолка, шорох ящерки в породе. Это началось с того момента, когда я посетил Царицу ночи. В Москве за собой я такого не замечал. Но пока мне это не мешало, и я не паниковал, но беруши взял с благодарностью. Действительно на всякий случай. Случай представился, и раньше, чем я думал. А пока я наблюдал противостояние в шинелях, понемногу превращаясь из свидетеля в участника. В моей родной Москве все же было понятие долгосрочной выгоды – живи сам и дай жить другим. Правда, одного маньяка как-то повесили на остатках колеса обозрения, и всякий мог увидеть тело в бинокль. Ни одна нечисть его не ела, и он провисел там, пока не истлел. Но это-то было дело житейское, а тут убивали часто без всякого смысла и выгоды. Климат у них, видать, был такой.

Но я тут же остановил себя: ведь есть и другой Петербург. Петербург военных медиков со станции "Площадь Ленина", отчаянных технарей с "Техноложки", веселых торговцев с "Сенной". Они ведь тоже есть и, наверное, никуда не денутся. Меня занимало то, как летуны, да и прочий криминал, догариваются с богами. В религии все перепуталось, возникли новые причудливые культы. Я все больше держался Кролика. Кролик был вор с мистическим уклоном. Жулик и вор он был, впрочем, вполне нормальный. А вот его дружок по грибной тематике был человек особенный. Его все звали просто Хаммер. Я знал, что "хаммер" означает "молоток", но ни видом, ни характером этот человек ни на какой молоток не походил. Он все-таки меня рекомендовал здешним жителям, отчего я чувствовал себя обязанным. Ну а если честно, то потом он довольно сильно заинтересовал меня своими путаными странными речами. Этот персонаж не просто увлекался мистикой, он и похож был на какого-то сектанта, с жиденькой своей бородкой и длинными волосами, рассыпанными по плечам. Какой уж тут молоток… Благообразный вид, впрочем, не мешал ему разбойничать в тоннелях.