Текст книги "Правый поворот запрещён"

Автор книги: Владимир Гоник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Ясно, – коротко бросил он.

– Вы убили Кубракову? – в лоб спросил я.

Ответил он не сразу, как-то поколебавшись:

– Нет. Но тот, кто это сделал, наверное, имел основание, она умела вызывать к себе ненависть...

Дальше говорили о характере их взаимоотношений. Его рассказ ничем не отличался от того, что было зафиксировано Скориком в протоколах допросов, разве что я добыл несколько новых деталей.

– Каким образом, колпачок от баллончика с газом попал к вам в машину? – спросил я.

– Для меня это и есть главный вопрос. Загадка.

– Машина у вас запирается?

– Кроме одной дверцы, правой передней, там замок испорчен.

– На вашей докладной на имя Кубраковой отпечатки ее пальцев. Когда вы давали читать эту докладную и где, в чьем присутствии?

– За день до поездки в Богдановск. В кабинете был еще Лагойда. Но докладную я ей дал возле двери, почти в приемной, так что он едва ли что-то слышал. Разве что секретарша Кубраковой...

– Что же вы не обратили внимание следователя на это?

– Бесполезно, он был уже зациклен на других обстоятельствах, на другом времени и месте.

– Докладная адресована Кубраковой. Почему же она оказалась у вас, в "бардачке" машины?

– В последний момент мне пришла в голову мысль кое-что изменить в ней, добавить.

– Но возить-то ее с собой, какая возникла необходимость?

– В тот день я сунул ее в "бардачок". Назавтра уехал рано утром в Богдановск. На следующий день разбил машину, повредил колено, попал в больницу. Не до бумажки этой было. Даже забыл о ней, – он посмотрел на меня, прищурившись, мол, верю или нет.

Мне _п_о_л_а_г_а_л_о_с_ь_ верить своему подзащитному. Но вот как доказать, что было именно так, как он говорит, а не так, как интерпретирует это следователь? Чем подтвердить?..

Затем мы прошлись по другим эпизодам, я выуживал мелочи, за которые мог бы зацепиться, чтобы пробить хотя щель в доказательствах Скорика, протиснуться в нее, а затем уже рыть в глубину...

– У вас есть какие-нибудь просьбы, пожелания, Сергей Матвеевич? спросил я в заключение.

– Единственное: с любым результатом, но побыстрее.

– Не надо так мрачно, Сергей Матвеевич.

Мы попрощались, и его увели...

По дороге домой, анализируя разговор с Назаркевичем, я задал себе естественный вопрос: сколь он искренен, правдив? Я знал по опыту, что подзащитные выбирают и такую позицию: врут и своим адвокатам, боясь сболтнуть лишнее, скрывают что-то, что может стать достоянием следствия, и продолжают полностью отрицать свою вину. Назаркевич был умен. И то, что он вроде сгоряча признал себя виновным, чтобы, дескать, в суде отказаться и таким образом объявить миру несостоятельность следователя, могло быть блефом, изощрением, даже шантажом, чтобы смутить Скорика. Не учитывать этого я не мог. Но даже если за правдой Назаркевича стояла ложь, мне п_о_л_а_г_а_л_о_с_ь_ искать для нее защиту...

27

Скорик стирал в ванной сорочки, когда пришла Катя.

– Ты что это? – спросила она. – Я бы постирала.

– Ладно, какая разница.

– У нас новость: хотим выделиться, отпочковаться и с судебными медиками создать кооператив различных экспертиз.

– Разбогатеешь.

– Может тогда ты на мне женишься.

– И так годишься.

– По Фрейду?

– Тебе этого мало?

– Я хочу и по "Домострою"... Знаешь, кого мы намерены пригласить криминалистом? Устименко.

– Адвоката?!

– Да. По договору.

– Ну и ну!

– Как у тебя с ним?

– Нормально.

– Ты поосторожней, не отказывай. Он был сильным следователем, учти это, не разозли, смотри.

– Учитываю, учитываю, – буркнул Скорик.

– Как движется? Щерба когда приезжает? – она задавала вопросы, угадывая настроение Скорика.

– Движется, – односложно ответил. Шло время, он нервничал, ничего нового не добыл, каждый раз встречаясь с Устименко, настораживался, если и возражал, то осмотрительно. Еще нервировало, что скоро должен был возвратиться Щерба, а дело не закончено, хотя думал, что успеет и отправит в суд. Сегодня приходил Устименко с ходатайством допросить в его присутствии секретаршу Кубраковой. Договорились на пятницу...

Катя сидела на тахте, он лежал, положив ей голову на колени, она гладила ладонью его лоб, словно снимала головную боль, он чувствовал затылком тепло ее тела и стал задремывать. Из этой сладкой безмятежности его вырвал телефонный звонок. Беря трубку, машинально посмотрел на часы: четверть десятого.

– Слушаю, – Скорик прокашлялся.

– Виктор Борисович? Это я, Агрба. Отдыхаешь?

– Дремал.

– Сейчас я тебя взбодрю.

– Ты откуда говоришь, Джума?

– Из управления. Собираюсь домой. Могу заскочить по дороге, есть что рассказать.

– Заезжай, – Скорик понял, что зря в такую пору Джума звонить не стал бы. Что-то его распирало, коль уж напросился в гости.

– Через полчаса буду, – Агрба повесил трубку.

– У нас есть что выпить и закусить, Катюнь? Джума Агрба сейчас заедет.

– Початая бутылка водки в холодильнике. Есть банка кильки в томате и банка китайской ветчины. Картошка на плите, – она встала, – есть еще венгерские консервированные помидоры...

Джума приехал через сорок минут. Катя накрыла на кухне. Скорик налил себе в маленькую рюмку, Агрбу фужер емкостью полстакана. Катя пить отказалась. Джума с удовольствием выпил, ел шумно, с удовольствием.

– Ну, – выждав, пока Агрба прожует, обратился к нему Скорик.

– Сперва Проценко велел помалкивать, – вытерев рот и толстые пальцы платком, начал Джума. – Сегодня повернулось так, что от тебя скрывать нельзя, – и он рассказал о приезде майора милиции Чеслава Ендрыха, о кольцах с феонитом вместо бриллиантов, о чемоданчике с конфетной коробкой, бирок, привезенных из Баку. Чемоданчик этот Джуме удалось найти.

– Бирки привезены сюда, чтоб нацепить на кольца, которые где-то у нас? По логике так получается, – перебил Скорик. – Но у нас нет ведь ювелирной фабрики, красть кольца и феониты неоткуда.

– Это ерунда. Феонит поставляют на рынок наши туристы из Индии или из Турции, черт его знает.

– Из Индии идет цирконий, – вставила Катя.

– Это тоже не суть важно, – сказал Джума. – Важно вот что: сегодня позвонил Чеслав Ендрых. Таксист, сбывавший кольца, держит машину в гараже частной автомастерской некоего Тадеуша Бронича. Плут, делец, вертится в преступном мире, хотя нигде не замарался, но на учете полиции давно. Занимается коммерцией, а скорее – контрабандой. Как показал таксист при очередном допросе, сейчас этот Бронич укатил в Турцию. Понятно, через нашу территорию. Теперь слушай главное: полиция устроила великий шмон в гараже Бронича: три бокса под одной крышей. Повод придумали: угнано несколько машин, не раскурочены ли они на запчасти и не попали ли в таком виде в мастерскую Бронича. При обыске среди разных бутылок на стеллажах нашли нашу поллитровку от "столичной" с какой-то прозрачной жидкостью. На поллитровке довольно свежая белая наклейка поверх этикетки и на ней по-русски написано "поликаувиль", – Агрба умолк, взглянул на Скорика, ожидая реакции.

– Лак Кубраковой? – ошеломленно спросил Скорик.

– Он самый. Ты угадал, – усмехнулся Джума. – Но и это еще не все. Когда приезжал, сказал, что их ювелиры подтвердили: кольца из золота, выбита 583 проба. Но позавчера повторили анализ, и нашелся один ушлый ювелир, он предложил, если полиции не жалко, распилить одно кольцо поперек. Получив добро, распилил, накапал на торец ляписом, еще чем-то, и оказалось, что это такое же золото, как я грузинская царица Тамара. Ювелир ахал: кольца сделаны мастером экстра класса. А сделаны из бериллиевой кислоты, покрыты каким-то бесцветным неизвестным лаком, очень прочным, стойким. С таким, как сказал ювелир, столкнулся впервые, ничто это покрытие не берет, – Джума налил себе еще водки, положил на ломоть хлеба кусок ветчины, и жуя сказал: – На вопрос Чеслава, что это за жидкость в бутылке, таксист ответил: "Не знаю. Это Тадек привез и все похвалялся, что она дороже золота".

Скорик молчал. Катя искоса следила за его лицом. Дожевав бутерброд, Агрба встал.

– Значит кольца покрывали поликаувилем, чтоб невозможно было установить, что они из медяшки, а не из золота?

– Выходит, так, – кивнул Агрба.

– Но как к ним в руки мог попасть лак?! – воскликнул Скорик.

– Это нам с тобой расчухивать, – Джума заталкивал в карман пачку сигарет и зажигалку.

– Чаю, Джума, – предложила Катя.

– Нет, спасибо, побегу, дома ждут, жена не управляется с моими разбойниками. Они только меня слушают.

Скорик понял, что дело Назаркевича набирает новый удельный вес, смещается в иную плотную среду, в которой можно крепко увязнуть. Таковы были первые его ощущения после сообщения Агрбы. Но поразмыслив, увидел в этом и некий добрый знак: Назаркевич связан с этим поликаувилем напрямую хотя бы только по месту действия – лаборатория, где работал и где этот поликаувиль создан. Это в связи с кольцами ставило версию на две крепкие ноги...

"Ладно, сейчас увидим", – подумал он, входя в здание СИЗО.

Назаркевич похудел, был небрит, спокоен, и только в глазах его Скорик уловил злобный огонек, едва Назаркевич уселся напротив.

– Сергей Матвеевич, хочу поговорить с вами о поликаувиле, – начал Скорик.

– Темы разговора – ваша прерогатива, – Назаркевич напрягся.

– Обозначьте коротко характеристики поликаувиля.

– Бесцветен, термостоек, сверхпрочен, индифферентен к любой среде, к любым кислотам, сверхизолятор.

– Где возможно его применение?

– Он универсален. Может служить основой для многих соединений. Аналога в мире пока не существует. – Назаркевич отвечал коротко, по деловому, словно его не занимала причина, по которой следователь вдруг проявил интерес к лаку.

– Вы имели отношение к его созданию?

– Самое прямое.

– Уточните, пожалуйста.

– Кубракова – теоретическое. Я – экспериментально-прикладное. Скажем так, чтоб вам хоть что-то понять, – кривая улыбка потянула его губы.

– Кто еще? И ваше мнение о них.

– Лаборантка Юзич. Недавно закончила химфак. Какая-то дальняя родственница директора института Яловского. В химии полный и безнадежный нуль.

– Она могла проявлять интерес к поликаувилю?

– Ее интерес – в джинсах, в основном мужских, снаружи и внутри.

– Кто еще?

– Бутрин. Инженер вакуумной установки. Ветеран войны, бывший авиаинженер. Протеже Кубраковой. Восемнадцать лет работает с Кубраковой. Еще Зацерковная. Младший научный сотрудник. Правая рука Кубраковой. Химик от Бога. Начинала во время войны на каком-то оборонном заводе. В апреле этого года умерла от инсульта.

– Живые, Бутрин и эта девица-лаборантка, знали о достоинствах поликаувиля, технологию его производства?

– Абсолютно исключено.

– А вы?

– Знал, но не все. Кубракова умела блюсти свои интересы.

– В чем хранится лак? Опишите подробно.

– В герметической емкости типа небольшой цистерны. В ней три застекленных окошечка: датчики давления, температуры и количества.

– Сергей Матвеевич, когда вы в последний раз видели Тадеуша Бронича? И где?

– Это кто? Я такого не знаю, – помедлив, ответил Назаркевич.

– Проникнуть в эту емкость можно?

– Очень трудно. Только через отстойник. Да и то с помощью крепких рук, умеющих работать отверткой и разводным ключом.

– Вы когда-нибудь пытались?

– Зачем? – Назаркевич испытывающе посмотрел в глаза Скорику.

– Этот вопрос и меня занимает.

– Тогда запишите в протокол: нет, не пытался.

"Но тебе это было доступно, и слишком хорошо ты знал цену поликаувиля", – подумал Скорик.

Скорик был удовлетворен этим разговором, – информацией о поликаувиле. Его уже не удивляла откровенность, с какой Назаркевич невыгодно для себя отвечал на вопросы, как бы сам подставлялся. Скорик уже привык к такой его манере поведения, определив ее, как устойчиво избранную позицию сопротивления.

"Кто же снабдил поляка Тадеуша Бронича поликаувилем? – гадал он по дороге на работу. – Тадеуш Бронич...", – и тут эта фамилия как бы вспомнилась заново: то ли слышал ее прежде, до сообщения Агрбы, то ли читал где-то. Мучаясь, он вертел в голове это имя и фамилию, пока из памяти вдруг не вынырнуло: "Господи! Да на визитной карточке в кабинете Кубраковой, когда осматривал его в первый раз. В папке "По зарубежным связям"!.. Конечно!.. Какой-то фирмач! Хорош фирмач!.. Что же он там делал? Чего поперся прямо к Кубраковой?.."

Войдя в кабинет, он тут же позвонил в приемную Кубраковой:

– Светлана Васильевна? Здравствуйте... Это Скорик из прокуратуры. Помните?.. Вот и славно. С вами хочет повидаться адвокат Назаркевича... В пятницу к десяти... Вам прислать повестку или моего звонка достаточно? Хорошо... повестку я вам здесь напишу... Кабинет номер восемнадцать... Да, у меня к вам просьба: в папке Кубраковой "По зарубежным связям" лежала визитная карточка некоего Тадеуша Бронича. Где эта папка?.. Очень хорошо! Пожалуйста, найдите в ней визитку и захватите в пятницу с собой, она мне нужна... До свидания..." – он опустил трубку.

"Что теперь? – он мельком посмотрел на записи в календаре и тут же вспомнил: Устименко! Возникшая польская линия иначе и надежней привязывала Назаркевича к смерти Кубраковой: через поликаувиль от Кубраковой она шла к Назаркевичу, от него к Тадеушу Броничу. Скрывать от Устименко бессмысленно и не удастся, наоборот, надо сообщить: для меня это еще один крепкий эпизод в деле, для Устименко, пожалуй, если не удар, то сумятица безусловно".

28

Он лежал, заложив руки за голову, прикрыв глаза. Первые недели после случившегося (назвал это "случившимся", ублажая свой страх) этот страх бодрствовал вместе с ним, засыпал с ним утром и утром пробуждал, не подпуская к порогу души и сознания ни сочувствия к жертве, ни раскаивания, – уж так устроен страх. Ужас, холодивший мозг, нашептывал, "И так будет всю жизнь, потому что ничего уже изменить нельзя, совершенное необратимо, время ничего не возвращает, смерть – тем более"... Но постепенно растерянность уступала место осторожности, жажде уцелеть, не попасться. Вспоминая то утро на обрыве под Богдановском, убеждал себя, что не собирался убивать Кубракову. В шесть утра в ту среду помчался лишь паникой, желанием все исправить, уладить, – упросить, наврать, наобещать, умолять, угрожать, но выпутаться во что бы то ни стало! Всю дорогу, пока гнал машину, прикрыв глаза от солнца светозащитным козырьком каскетки, еще ясно не представлял себе, как все сложится, где разыщет Кубракову, не был уверен, что она станет вообще с ним разговаривать; и все пересчитал флажки, которыми она его загнала в ту ночь в институте, когда выходил из лаборатории. Отнекивания его звучали смешно, она все поняла, черт ее принес среди ночи, мог ли думать! Начни она говорить, поверили конечно ей, стали бы выяснять, зачем брал лак. Мог сказать: хотел изготовить антикоррозионную смесь для своей машины. Но заглянув под машину, увидели бы, что днище не так давно обработано, многие знали, что осенью прошлого года сделали это ребята из институтского гаража. Кубракова видела его с Тадеком Броничем в "Вольво", да еще этот идиот поперся к ней, наверное, любезничал со Светкой, а Кубраковой, конечно, ручку целовал и выклянчивал поликаувиль. Страшно стало, когда она в ту ночь у дверей своей лаборатории спросила: "Не вы ли от моего имени просили бериллий на авиаремонтном заводе?" Откуда узнала, кто нашептал? Ее удивило: бериллий ни ей, ни кому-либо в институте не нужен, а тут – тайно, от ее имени! Она, разумеется, и об этом сообщит, начнут копать – узнают!.. Если поинтересуются, почему в ту ночь не сработала сигнализация – и тут Кубраковой козырь: отключить, не снимая с охраны, мог только ты, наверное, единственный в институте, поскольку уже делал это, и Светка подтвердит: сама звала тебя по просьбе Кубраковой, когда они забыли или потеряли ключи от ящика, где прибор. Все плохо, куда ни кинь – западня... Но видит Бог убивать не намеревался! Чего же помчался в Богдановск? Упредить время, запаниковал... А баллончик-то с газом все же прихватил с собой!.. С трудом разыскал ее, сделал вид, что встретил случайно, она хотела пройти мимо, но остановил с жалкой улыбкой: "Елена Павловна, все-таки хочу еще раз объясниться..." – Убирайтесь вон, вас выслушают те, кому положено. Меня тоже". – "Елена Павловна, умоляю, прошу вас"... – "Что вы здесь делаете?" – Соврал: "Привез дядьку-ветерана в здешний профилакторий. Сейчас уезжаю домой. Если вы домой – садитесь". – Поколебавшись, молча села на заднее сидение. Ехали тоже молча. Минут пятнадцать ехали. А в голове у тебя крутились кольца!.. Кольца! Что если Бронича однажды прихватят на таможне с ними?! Пойдет раскрут!.. Наконец, собравшись с мыслями, решился начать разговор, но хотел стоять перед нею, видеть ее лицо, услышать, что скажет в ответ. У развилки, где знак "правый поворот запрещен", остановился, сильно утопил педаль, двигатель взревел; незаметно выключив зажигание, несколько раз нажал на газ в расчете перекачать, забрызгать свечи; снова включил зажигание, стартер выл, а двигатель не заводился. "В чем дело?" спросила. – "Что-то с мотором, – соврал, – надо посмотреть". Подождав, пока стечет бензин, завел машину, съехал к обрыву и, подняв капот, делал вид, что копается в двигателе. Она стояла у самого края обрыва, смотрела на реку. Открыл "бардачок" взять тряпку вытереть руки и подойти к ней, чтобы начать разговор, и тут увидел... баллончик с газом, прикрытый страничками, которые она позавчера велела сочинить. И вспыхнуло: "Нас никто не видел..." Подойдя, протянул странички: "Вот, посмотрите сперва на это...". Не отозвавшись, взяла, достала очки и начала читать... Баллончик был в правой руке... Длилось это секунды, со скоростью возникшей мысли, вроде спасавшей все... Минут десять, не больше, смотрел на то место в реке, куда она упала... Гладкая вода... Подхватив ее сумку, бросился к машине... Уже под городом в лесопосадке, закапывая сумку, все не мог вспомнить: были ли очки у нее на лице, когда падала, или уронила у обрыва. Но это уже казалось пустяком, – не возвращаться же туда проверять... Следователь молодой, но похоже, дошлый, однако вряд ли ему придет в голову ехать к неизвестному обрыву, шарить в траве... С чего бы?.. Сейчас самое главное не наделать глупостей, не сказать чего-нибудь лишнего, если опять вызовет на допрос...

Он лежал, не стараясь заснуть, понимал, что все равно не удастся...

29

Она вошла, когда Скорик, стоя у окна запивал водой таблетку байеровского аспирина – спасательного, как он уверовал, средства от головной боли, усталости, простуды, после пьянки и прочих дискомфортных состояний.

– Здравствуйте, Светлана Васильевна. Садитесь, – он вернулся к столу.

– Вот, – она вытащила из сумочки визитку.

"Тадеуш Бронич. Технический директор автосервисной фирмы "Будем знакомы", – прочитал Скорик.

– Светлана Васильевна, – начал он, – вы не запомнили, как он выглядит?

– Внешность или одежду?

– И то, и другое.

– Да вроде запомнила... Высокий, довольно интересный, блондин, лет тридцать пять-тридцать семь, лицо продолговатое, на подбородке ямочка, любезный такой, все время улыбался мне, польскую шоколадку-батончик преподнес. А одет... Хороший джинсовый костюм... Кажется, кроссовки... Больше ничего не помню, – она виновато пожала плечами.

– Светлана Васильевна, кабинет и лаборатория Кубраковой берутся на ночь под охрану?

– Обязательно.

– Сдаете на городской пульт?

– Нет, у нас автономия. В коридоре, напротив входа в приемную, есть маленькая ниша с запирающейся дверцей. Типа сейфика. Там прибор. Когда уходим, включаем тумблер. А сама сигнализация – лампочка и звонок – в дежурке у ночного вахтера.

– Сколько ключей от дверцы в нише?

– Два. Один у меня, другой у Елены Павловны. На сигнализацию берутся обе двери – в приемную и та, общая, для сотрудников лаборатории, что со двора.

– Значит или Кубракова, или вы должны всегда приходить на пять-десять минут раньше, чтоб сотрудники могли попасть в лабораторию?

– Практически всегда я, сперва отвожу малыша в садик и прихожу.

– Значит, если сигнализация нарушена, то вахтер первый узнает об этом?

– Да.

– Ну хорошо, – он посмотрел на нее. – Сейчас придет адвокат Назаркевича...

Когда я пришел, секретарша Кубраковой была уже в кабинете Скорика. Молодая рыжеволосая женщина с приятным, но не броским лицом. Скорик представил нас друг другу. Как и положено, вопросы свои я задавал ей через Скорика, через него и получал ответы, он все это заносил в протокол. Уточнив кое-какие мелочи, я спросил:

– Светлана Васильевна, в день, предшествовавший отъезду в Богдановск Кубраковой и Назаркевича, он был в ее кабинете. Так?

– Да. Он и Лагойда.

– Назаркевич был вызван Кубраковой или пришел сам?

– Пришел сам.

– В связи с чем?

– Не знаю.

– Он долго пробыл?

– Нет.

– Припомните, пожалуйста, как все происходило дальше?

– Время было перед обедом. Елена Павловна никогда не ходила на обед ни домой, ни в столовую. Обычно я бегаю в буфет и приношу ей какие-нибудь бутерброды. Так и в этот раз: купила плавленый сырок и два бутерброда с колбасой, заварила чай. Она еще посетовала, что колбаса очень жирная. Но другой не было. Потом она вышла в приемную вместе с Назаркевичем, отдала мне пустые тарелки, а он протянул ей какие-то бумаги. Она, не читая, перелистала и велела мне зарегистрировать их и вложить в папку, с которой ходит к директору, тут же ушла к себе в кабинет и захлопнула дверь. Однако Назаркевич почему-то забрал, почти выхватил у меня эти бумаги и что-то пробурчав, вышел. Вот и все.

– Значит, содержания этих страничек вы не знаете?

– Нет...

– Виктор Борисович, – обратился я к Скорику, когда она ушла, – как я понимаю, ваша версия выглядит так: Назаркевич эти бумаги дал Кубраковой на обрыве перед Богдановском, там она и оставила свои "пальцы". Вы, конечно, обратили внимание, что "пальцы" на страничках столь четкие, что папилярные узоры можно читать зажмурившись. Как будто подушечки пальцев Кубракова специально намазала жиром.

– Я понял вас, – перебил он меня. – Вы хотите сказать, что она оставила "пальцы" у себя в кабинете? Колбаса на бутербродах была жирная, не вытерев как следует руки, Кубракова взяла бумаги, поданные Назаркевичем. Но это всего лишь ваша гипотеза и она нисколько не сильнее моей: разве не могла Кубракова есть подобный бутерброд, сидя в машине Назаркевича по дороге из Богдановска к обрыву? Пусть не бутерброд! Но мало ли от чего у человека могли быть жирные пальцы, которые она плохо вытерла или не вытерла вообще. Артем Григорьевич, вы не хуже меня знаете, как мало нужно влаги, чтобы оставить "пальцы" на белом листе бумаги. Там над обрывом, когда она брала протянутые ей странички, у нее могли быть потные руки.

– Согласен. Мы имеем два варианта. И это существенно для Назаркевича: мы обязаны в этом случае истолкование вести в пользу обвиняемого, поскольку обе гипотезы исключают друг друга, – я посмотрел ему в лицо.

– Что ж, – дернул он головой, – допустим. Тогда я должен вам сообщить, что, возможно, поколеблет вашу позицию, – в глазах его дрожала насмешечка. – Оперативным путем нам удалось установить...

И тут он рассказал мне о приезде польского майора, о некоем Тадеуше Брониче, о чемоданчике с бирками, похищенном рэкетиром...

– Ну, а ближе всех к поликаувилю находилось только двое, те, кто работал над ним и с ним: Кубракова и Назаркевич...

Да, сюрприз оказался для меня невеселый, я понял это, когда взяв дело и сев в сторонке за маленький столик, на котором стоял графин с водой, стал читать. Особенно впечатлял последний допрос Назаркевича, где речь шла о том, как и в чем хранится поликаувиль, о круге лиц, имевших к нему доступ и возможностях проникнуть в емкость с этим удивительным лаком. Раздражало меня то, с каким смирением на допросе Назаркевич шел навстречу версии Скорика: на вопросы следователя он давал такие же прямые, как бы бесхитростные ответы. Что это? Тактика Назаркевича? Наивность? Хитрость? А еще выплыл чемоданчик с бирками, который упер мой бывший подзащитный, отбывающий сейчас срок в колонии. Но говорить об этом Скорику я не посчитал нужным...

30

Агрба не показывался и не звонил несколько дней. Скорик догадывался, что выполнив намеченное по делу Назаркевича, Джума несколько отстранился, вцепившись в вылезший хвостик – Тадеуш Бронич, кольца, – а кроме того, возможно, Проценко впряг его в какие-нибудь новые розыски: грабежей, изнасилований, убийств, разбоев хватало, область выходила в этом смысле на одно из "ведущих" мест в республике, и Скорик с тоской подумал, что конца этому не будет, что от Агрбы, от милицейских следователей часть этих дел естественным образом, как всегда, перекочует к нему на письменный стол. Что-то пойдет легко, а что-то мучительно, с ошибками, с промахами, с утыканием в тупики, с меняющимися версиями. И так всю жизнь; потом он превратится в Миню Щербу – располневшего, старого, больного, безразличного к своей одежде, с циничным отношением ко многому, а беззлобный цинизм этот, как изжога, зависит от того, чем постоянно питаешься...

Некоторое сомнение, возникшее после позавчерашнего визита Устименко, улеглось. Вертевшиеся в голове обрывки фраз, имена, фамилии, эпизоды из дела постепенно сортировались, укладывались в отдельные группки, между ними возникали связующие ниточки: сигнализация лаборатории Кубраковой вахтер, у которого хобби копаться в разных реле, электромоторчик – бутылка поликаувиля в Польше в гараже у жулика Тадеуша Бронича, сбытчика (изготовителя?) фальшивых колец – Вячин ездил в Польшу сразу после гибели Кубраковой; о поликаувиле Вячин узнал от Лагойды и Назаркевича; но Назаркевич ближе всех, кроме Кубраковой, к поликаувилю – гибель Кубраковой – его угрозы и прочие улики... Допросить опять всех?.. Боже, неужто все сначала?.. Или дожимать Назаркевича, выполняя при этом все, что написал и еще напишет в своих ходатайствах Устименко?.. Любопытно, а нет ли автомобиля у вахтера?.. А почему бы ему не иметь? Долго жил на Севере, заработал, купил развалюшку, привел в порядок... Надо, чтоб Агрба узнал, у кого из всех проходящих по делу есть машины, какие, цвет, где были в тот вторник и в среду... У Яловского: кажется есть... Почему через день-два после отъезда Кубраковой в Богдановск ею – не вернулась ли интересовались Вячин, Яловский, Лагойда? Поводы внешние у каждого невинны. Однако этот интерес можно истолковать иначе: одному из них есть нужда засвидетельствовать свою неосведомленность о случившемся или проверить, не докатилась ли еще до института некая весть о происшедшем с Кубраковой... Но кому из троих это важно знать? Может и никому, потому что это четвертый: Назаркевич...

Он брился в ванной, стоя обнаженным перед зеркалом, глядя на свое мускулистое, с гладкой кожей тело, и недавняя мысль, что может превратиться в толстого, рыхлого Щербу, стала смешной... В зеркале за спиной возникла Катя.

– Ты чего так долго? Опоздаем, Витюша.

– Не опоздаем, это не кинотеатр, видеокассету можно остановить.

– Но они просили к семи, неудобно.

– Уверяю тебя, мы придем, Зойка еще тарелки только расставлять будет.

– А как называется фильм?

– "Любите свое тело", кажется так, или "Любите ваше тело". В общем одно и то же, наверное, какая-нибудь инструкция по сексу.

– Ты против? – она положила ладонь на ребра, пошевелила пальцами.

– Думаешь, что-нибудь новое узнаешь?.. Не щекочи, я порежусь.

– Как у тебя с Устименко?

– Пока относительно гладко.

– Может это тактика: довести до суда, а там обрушить...

– Не думаю, что ему нужна сцена, где бы он выглядел героем. Он всем этим уже давно насладился... Впрочем... Кто знает, может захочет облачиться в латы в распорядительном заседании и уж там протрубить в рог... Посмотрим... Какую мне сорочку надеть?

– Сиреневую. Я ее погладила. По дороге надо будет купить цветы...

Была суббота, она шли в гости к приятелям...

В ту же субботу из отпуска вернулся Михаил Михайлович Щерба. В понедельник он вышел на работу; как всегда после отпуска, до обеда болтался по кабинетам – посидел у шефа, у его замов. Шел обычный треп, узнавание новостей, обмен анекдотами. Во второй половине дня он уже сидел у себя в кабинете, положив тяжелые руки на непривычно пустой, еще не заваленный бумагами стол. На гладком загоревшем лице Щербы еще покоилась праздная безмятежность, в глазах еще жила лень и благодушие. Он знал, что все это исчезнет, едва он откроет сейф и переложит оттуда на стол папки.

– Как отдохнули? – спросил Скорик, вошедший поприветствовать вчерашнего отпускника.

– Отдыхать всегда хорошо. Сбросил шесть килограммов.

– Что, скудный харч?

– Харч обычный, санаторский, вынужденно-диетический, как у всех сегодня. Нет, просто много ходил, душ-Шарко, лечебная физкультура... Ну, а что у вас тут? Как дело Кубраковой?

– Принести, почитаете?

– Не надо, расскажите.

За месяц отпуска, выключившись из всего, Щерба слушал отстраненно, как говорят "на свежее ухо", и потому в какой-то момент вдруг обеспокоенно подумал: "Не слишком ли гладко: колпачок от газового баллончика – в машине Назаркевича; каскетка там же; бумаги с "пальцами" Кубраковой – в "бардачке" той же машины... Не поторопился ли Скорик, засунув Назаркевича в СИЗО? Можно было обойтись без такой меры. Странно, что шеф дал санкцию... Как это Скорику удалось его уломать?.."

Но когда Скорик, завершая, рассказал о вновь открывшихся обстоятельствах – о поляке Тадеуше Брониче, о кольцах и поликаувиле, которым их обрабатывали, – все это несколько сняло сомнения Щербы; он уловил ход рассуждений Скорика, в них была логика, потому что проглянула причинная связь: Назаркевич – поликаувиль, а поликаувиль – это поляк и кольца, хотя жешувский таксист, сбывавший их, и не знал, возможно, что Бронич, похоже, и есть главный поставщик этого "золота", ведь не случайно бутылка с лаком найдена у него в гараже. А это не просто лак, а поликаувиль: секрет, дефицит, открытие, событие, тра-ля-ля, и хозяйка его – Кубракова, а ее вторая, но единственная рука, правая там или левая неважно, – Назаркевич! И Щерба решил не высказывать своих первоначальных сомнений и не пенять Скорику, что тот поспешил отправить Назаркевича в СИЗО. "Может, он и прав. Не стоит выбивать его из колеи", – подумал Щерба, хотя забыть о том, что защитник Назаркевича Устименко, не мог: слишком хорошо и давно знал Артема Устименко как криминалиста, следователя, да и как адвоката...

31

Тадеуш Бронич, возвращавшийся из Турции, благополучно пересек южную границу. Но пока он, благодушествуя, ехал из Баку, одной рукой держа баранку, а локоть другой лихо выставил за окно, на западную, советско-польскую границу в УВД к Проценко ушли две телефонограммы примерно одного содержания: "Приехал, встречайте".

Стекла в машине были опущены, жаркий сквозняк метался по салону, вдоль дороги тянулся унылый пейзаж – холмы с уже сожженной травой, на которых иногда возникали медленно передвигавшиеся комочки – стада баранов. Скаты шипели на расплавленном асфальте. В безоблачном, утратившем от зноя синеву небе висело бесцветное солнце. В тени, как сообщило радио, под сорок (но где эта тень?!), а сколько же на солнцепеке, на этом шоссе? Все шестьдесят? Ужас! Как тут можно жить?! Но "Вольво", слава Богу, знала свое дело, двигатель работал без сбоев, бак полон. Тадеуш заправился девяносто восьмым у интуристовской колонки, сунув в окошечко небритому жирному заправщику сувенирную дешевку – прозрачную авторучку с голой девкой внутри, при наклонах жидкость, в которой плавала девка, либо натягивала на нее купальник, либо снимала его...