Текст книги "Апокалипсис, белый танец"

Автор книги: Владимир Селянинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– По дороге сюда Нямба Станиславович мне говорил, – он кивнул в сторону кухни, – что обкатка нашей новой системы прошла хорошо. Но вы включили старый, уже давно используемый вариант с комиссарами, их кожаными куртками и маузерами, – непродолжительно задумался. – Нет, не надо. Не надо повторяться.

– Мы, Роберт Робертович, только ещё собирались, – стал оправдываться Зиновий Филиппович.

– Не надо собираться, – властно оборвал юрист-законодатель. – А вот, как говорил мне Станиславович, – он кивнул на вернувшегося с подносом, – вы придумали нечто новое, весьма свойственное русскому, – награждения. Если у вас все готово, извольте показать.

Из соседней комнаты наблюдали двое, в коридоре тихо поскрипывали половицы под тяжестью упитанного охранника. Варя голову поворачивает к тому, кто говорит. Ей казалось, что она смотрит спектакль, в котором ей иногда приходится играть роль. Голова её была тяжёлая, большая, боль виски стала сдавливать.

Далее случилось то, что не всякому фантасту под силу. Правдин поворачивается к большой сумке у стены и кивает Ираклию Никодимовичу помочь ему в переодевании Вари. Из сумки он вынимает большой сарафан неопределенного цвета, а из портфеля – одну за другой разноцветные коробочки. Лицо его всё более торжественнее, подбородок повыше. Варю, едва поднявшуюся с дивана, просит слушать внимательно-внимательно. Запомнить об этом на всю-всю жизнь. Рядом с ней становится супруга Нямбы. Она, только что благополучно разродившаяся подушкой, не стесняется этого. Как не стесняется актер своих накладных усов после спектакля. Ухоженными пальчиками она крепко держит своего партнёра, вставшего рядом, за брючный ремень. К себе его притягивает. На это Станиславович скромно улыбается, смущаясь присутствия областного законодателя. Из соседней комнаты вышли горбатый со своим компаньоном. Найдя место, где сесть, они стали молча наблюдать за происходящим, временами переглядываясь между собою. Их лица выражали удовлетворение происходящим процессом. Трудно сказать, кто в этой квартире был главным, но одно несомненно – союзники они все, компаньоны, занятые одним делом. Как принято говорить на воровской малине: карта их в масть пошла.

От этой «масти» у Вари в голове и самой трудно понять – что. Мешанина какая-то. От: кто эти люди и что им здесь надо до полного удовлетворения тем, что происходит. Вот, стоит она в ожидании, пока Ираклий Никодимович с Правдиным переодевают её в чей-то сарафан. И её это не раздражает, не удивляют и крепко привинченные к нему какие-то значки.

– Родина-мать награждает вас, – торжественно объявил начальник Департамента, – награждает Вас за проявленную крепость духа орденами. – И, повертев перед лицом Вари изначально пустыми коробочками, он положил их обратно в сумку у двери.

– И все первой степени! – радостно вскричал Никодимыч. Старенький уже, а как задорно он сверкнул глазами.

– Слава! – крикнули супруги.

– Слава, – поддержали их другие. Стали хлопать. Варя улыбалась.

– Думаю, достаточно, чтобы осталось в памяти её, – повернулся областной чиновник к Ираклию Никодимовичу – человеку в белом халате. – Надеюсь, до этого не дойдёт, не потребуется какому-либо придурку дополнительная экспертиза в институте Сербского. При вашей-то богатой практике, – кривя губы, сказал он врачу. И продолжительно посмотрел на «третьего», но главного здесь по адресной помощи и правовой защите объектов приватизации и обмена.

– Да хоть в Страсбургском суде докажем, – ответил темпераментный психиатр. – Шизофрения у неё! Шизофрения малопрогредиентная с галлюцинаторно-бредовыми приступами.

На этом и закончили уважаемые люди своё совещание. Собирались не спеша, как это бывает после трудной работы, окончившейся на о’кей.

– Да смотрите, – напомнил Правдин, чтобы из её старой одежды не уехало что-нибудь вместе с ней, юродивой, – добавил с удовольствием. – Ничего из её вещей, кроме самого-самого необходимого, – предупредил. – Пожалуй, это всё. Поехали? – спросил у чиновника. С этим вопросом и в соседнюю комнату заглянул к горбатому, вернувшемуся закончить «шмон» по антиквариату. Из тёмного чуланчика для всякого старья выглянул его помощник, шебаршивший старыми бумагами с грифом «секретно».

– Угу. Заканчиваем, – и постучал тонкими пальцами по книге учёта с бумагой кремового цвета.

– Ну, вот и ладненько, – улыбнулся заготовленной шутке специалист по адресной помощи. С этого и начнем новую жизнь наших варвар, – и, кивнув в сторону двери, – пусть заходят. Зови, – распорядился.

Зашли трое рабочих, на голубых комбинезонах: «Адресная помощь нуждающимся». Они брали накладные у горбатого, а его помощник делал пометки в журнале.

«Процесс пошёл», – говорил горбатый, потирая руки и подмигивая, выносившим мешки с имуществом из дома Вари. Родительскую одежду, приличную одежду Вари, они заталкивали в мешки с надписью «Мусор». Рукописные книги на старославянском, архивные документы из спецотдела милиции, отрывочные пояснения отца о его работе в органах укладывались в специальный ящик с латинскими буквами по бокам. Чувствовалась квалификация прибывших из Департамента адресной помощи. Едва ли прошло более четырех-пяти часов как они зашли в квартиру, и вот они уже заканчивают адресную помощь.

Смотря перед собой, в сопровождении своего телохранителя и такого услужливого Зиновия Филипповича, не смотря по сторонам, прошёл уже известный в московских кругах крупный законодатель. «Сирин», – шёпот восхищения послышался из толпы. Какие-то, из узнавших о его приезде, подскочили к машине, чтобы открыть ему дверцу. На это законодатель, сверкнув очками, кивнул благосклонно.

Двое из тех, кто пришли посмотреть большого начальника, подошли к его машине о чём-то просить. Мужчина держал за руку мальчика лет трех и, видимо, его жена с двумя совсем маленькими на руках. Женщина стала говорить, на что Сирин сделал выражение лица: «Как мне работать с ними? – выше голов собравшихся стал смотреть по сторонам, – ну, проходу же не дают», – отвернулся. Женщина стала плакать, захлюпали носиками маленькие на её руках, а глядя на них, и мальчик лет трех. Из толпы вышел мужчина – невидный такой, как все, он, и стал разъяснять, куда надо обращаться с просьбой. «Есть же порядок, – говорил, подталкивая её уйти с дороги. – Есть же регламент, – объяснил». Да, помощник у известного законодателя был хорошо осведомлён о регламенте. Школу он прошёл, руководимый настоящим до мозга костей юристом. Не побоимся сказать, международного уровня. Закончившего в порядке обмена студентами, в советское ещё время, один из лучших университетов мира – в Оксфорде. И теперь, прощаясь, он имел право, со знанием дела, наставлять Правдина.

– И потом… – в хорошей задумчивости он протирал очки специальной тряпочкой, – и потом, по информации Нямбы Станиславовича, а он, как вы понимаете, мониторит не по пустякам, нет органики в переходе одной сцены в другую, – совсем негромко говорил он, куратор проекта, облокотившись на открытую дверцу автомобиля. Одевая очки и устремляя свой взгляд на подрагивающее веко на нервном лице Правдина. – В этой непростой для него обстановке не пренебрегайте игрой актёров второго плана. Работайте по системе Немировича-Данченко. Владимир Иванович понимал в полной мере как создать образ героя-чудотворца. Плавно, незаметно для зрителя, – поучал он голосом тихим. Как бы, размышляя о непростом времени на дворе. – Отпустите с богом на покой горбатенького и его помощника, – продолжал он в той же задумчивости. – Они имеют право на достойный их отдых.

С осторожностью погрузив своё негрузное тело в недра автомобиля, он начинает думать о концентрации финансовых ресурсов области на реализацию крупного проекта. Очень крупного, как это любит народ. Хорошо, если бы одобренного Самим…

Из маленькой упаковки Сирин вынимает влажную салфеточку с ароматом какого-то фрукта. Долго вытирает ею правую руку. С брезгливостью на лице он нюхает смятую бумажку и выбрасывает комочек в окно автомобиля. Не меняя выражения лица. И в этом чувствовалась его порода. Его закваска…

Да, Роберт Робертович был сыном крупного советского учёного, почетного доктора философии одного из европейских университетов. Он был один из известнейших поборников гуманистического психоанализа, он мечтал с помощью средств массовой информации о создании в СССР нового человека! Не такого, каким он был всё время… Помешала Перестройка. Но одно из учреждений этого профиля теперь заслуженно носит его светлое имя. А совсем недавно в газете «Наша область» была статья о значительности вклада Роберта Робертовича Сирина-отца в сокровищницу мировой науки о психоанализе. Там какой-то учёный профессор предлагает наградить доктора философии посмертно второй звездой героя соцтруда. И увековечить имя монументально.

…Быстро мчится машина Роберта Сирина-сына мимо площадей и скверов. Нет-нет да мелькнёт там памятник какому-нибудь из местных человеку-легенде. «Сегодня стране нужны герои на белом коне… А на рутинной работе, как на кривой кобыле, далеко не уедешь… Остальное спишется», – отворачивается стратег от вида неопрятного мужика, с трудом удерживающего пьяное тело. Одной рукой слёзы умиления по щекам размазывает, другой за ногу «легенды» он ухватился – не упасть бы ему.

Зиновий Правдин долго смотрел вслед машине фактически незнакомой ему марки. И всё явственнее проступали на его лице черты человека, уставшего притворяться. «Народ должен созреть», – вспомнил он ключевое выражение, услышанное им от того, что только что отъехал в автомобиле, изготовленному далеко. И не может он понять, радоваться ли ему от своей причастности к «созреванию народа». Стало грустно ещё не утратившему ностальгии по прошлому.

Подошедшим к нему горбатому и тому, кто любил шебаршить по тёмным чуланчикам, Правдин крепко пожал руки и совсем по-братски обнял. Прощаясь с недавно беременной, сердечное спасибо сказал. Очень даже продолжительно посмотрев в глаза Нямбе Станиславовичу, он долго тряс ему руку. Последним обнял пахнущего лекарствами. Кажется, не совсем искренне. Быстро отвернулся. Но сделав несколько шагов, обернулся к Ираклию: «А вы, любезный, надолго не отлучайтесь. Народ нуждается в царе, – и, подумав, добавил, – как и в плохих боярах. Вам придётся работать и работать в средствах информации, – ещё подумал, сардоническую улыбку сделал на нервном лице, – при вашей-то квалификации». – И от этих слов улыбка сходит с лица, к Ираклию он присматривается, если не сказать – взглядом впивается. И всё более брезгливости на лице. Казалось бы, ему ли брезговать-то?

В сопровождении охранника последней вышла Варя. Соседка, что умеет печь очень даже славные пирожки, плакала. Старичок, отмеченный значком с изображением золотой скрипки, покачивал головой скорбно. Морщился, поглаживая что-то под пиджачком, видимо, гематомку, какую получают распустившиеся деклассированные элементы, позволившие себе поднять руку на представителей государственных социально-ориентированных структур.

Езда заняла часа полтора, впереди на «вольво» расположились Правдин, охранник. Ещё какой-то, видимо, из спецотдела по обмену. Лица у всех усталые, несмотря на непродолжительность их рабочего дня. Дважды на «красный» проехали, подав сигнал и включая маячки. Варю с каким-то охранником разместили в кабине «воровайки». На её коленях сумка с пачками десятирублевок вперемешку с двумя-тремя пачками пятидесятирублевок. Из нагрудного кармана сарафана явно слишком на виду торчала сторублевка. Ехали молча. Думала ли эта ещё нестарая женщина о том, куда её везут и что ей приготовили эти люди, утром ворвавшиеся в её дом, наговорившие ей много и разного, так что она, не успев опомниться, оказалась в положении пассивного наблюдателя. И потом, она ещё не отвыкла, что кто-то беспокоится о ней. Теперь в её воспоминаниях только отрывки сегодняшнего дня, которые она, если бы и захотела соединить в единую картину, то уже не смогла бы. И не было никакого на это желания у неё – двадцативосьмилетней. К тому же у неё снова разболелась голова, стало подташнивать.

Часа через полтора машина остановилась на окраине посёлка с типовыми панельными домами. Рядом сквер с серыми полузасохшими кустарниками. Из машины вышли рабочие, чтобы убрать с дороги перевёрнутый мусорный бак. Небольшая грязная собачонка огрызнулась, отбежав, затявкала.

Стали выходить из машины; впереди Правдин. Грузчики, не мешкая, сняли с «воровайки» немногие вещи. Подъезд Варе показался знакомым, как она уже видела эти отвалившиеся от стен куски штукатурки и рыжую грязную кошку у двери. Странно, но не иначе кошка эта тихо, чуть слышно, мяукнула Варе. Да, казалось, такое уже было у неё, только очень давно.

Соседи коммуналки (на четыре хозяина) сгрудились в коридоре. Стали присматриваться к новой соседке. Между собой переглядываться.

– Что же это будет? Она, что, у вас с приветом? – спросил один, не в меру осмелевший. Тревожно ему за сына-несмышлёныша. К себе его прижимает.

– Не твоё собачье дело, – спокойно ответил крепкого телосложения мужчина, одетый в голубой комбинезон грузчика. Он крепким кулаком правой руки звучно шлепнул в ладонь левой: «Смотри, ты у нас тут не балуй», – пригрозил.

– Держись, сестрёнка, – проходя к выходу, наклонился к Варе другой грузчик. Пахнуло духами, из недешёвых. Как бы, из бывших военных, в запасе он. А на что собственно намекал? Если для Вари большой пакет с деньжищами в прикроватную тумбочку едва-едва вошёл. Тяжёлый такой, чего ей тревожиться?

В пыльной комнате с одним немытым окном в сторону умершего завода, оказалась женщина. Совсем одинокая, на вид – за сорок. Вокруг её на полу сумки с посудой, узел из оставшегося ей имущества. За окном через запущенный сквер видны заводские трубы, взметнувшиеся высоко, а и малого дымка из них не видно. Из больших ворот, с изображением мускулистого рабочего, улыбающегося счастливо, большущие грузовики, крытые брезентом, выезжают. Из окна просматривается сквер. Слабый ветерок шевелит обрывки газет, пакетов, а на бетонной стенке скамейки, недалеко от её окна, трое мужиков сидят. Что-то эмоционально обсуждают. На сиденье с редкими брусочками на нём – газета, на ней остатки огурца, булки и селёдки. Под сиденьем – опрокинутые бутылки, в определенных кругах называемые «огнетушителями». Унылый вид из окна, что Варе этих мужиков стало жалко. Время к вечеру, пасмурно, обрывки газет, яркие упаковки рекламы в сторону Вариного окна машут. Как же ей грустно… Так бывает у человека на душе, когда он живой, а будущего нет. Комнату она взглядом обвела. Кажется, сам воздух вокруг пропитан безысходностью. Не на чем ей глаз остановить, на каком предмете его задержать.

«Он – гений, – убеждала кого-то на кухне женщина. – Когда он пришёл в мой творческий кружок, я сразу поняла: он гоним толпою! Да, выпивает, но он обещал мне «завязать» с этим. Я вам гарантирую, он никогда больше не станет приставать к вашему мальчику». Другая грозит в ответ: «Ещё раз – и под фанфары загремит».

По коридору пацаненок пробежал, лопоча о своём детском. И от его смеха ей не легче. Предчувствует она дурное, что непременно случится скоро. Невыносимо тяжело ей услышать детский смех, как напоминание о своём нынешнем одиночестве, которому нет и не может быть конца.

Но вот Варя, опустившись на колени, смотрит на голубенькую, в цветочках, кастрюльку. Остановила взгляд, посмотрела выше и на лице всё больше беспокойства от воспоминаний. Её подбородок… На нём обозначились маленькие бугорки, ямочки. Мелко подрагивали они, перемещаясь выше, становились морщинками. Легкое подергивание кожи пришло с подбородка, задрожало под нижним веком, оно увлажнилось, обозначилась капля. Вначале робко, а потом всё увереннее она стала спускаться к дрожащему подбородку. И всё это оттого, что очень давно, кажется, ещё в начальных классах, в кастрюльке этой мама делала настой трав для лечения горлышка у Вареньки. Нет, никогда уже никто не будет настаивать кому-то травку для лечения детского горлышка! Дрожащими руками она стала размазывать по щекам слёзы.

Два дня прошло в отрывочных воспоминаниях на диване, прежде чем она стала разбирать свои вещи. Сходила в магазин – самый близкий, в трех кварталах от её нынешнего жилья. Какой-то хлеб купила, ещё что-то. На общей кухне с соседкой-старухой поздоровалась, в цветастой кастрюльке чай заварила. В своей пыльной комнате стала бутерброд кушать. Как бы, с сыром он. Кто-то в коридоре сказал что-то. Как на другом конце земли сказал. Обречённо смотрела Варя на вещи, сумку с надписью на иностранном, пока не стала различать среди них давнишнюю шаль, модную в те давние годы, когда мужчины провожали её взглядами. На стол бутерброд отложила, рот открылся, показывая неразжёванное. Припомнились отец, мать, так радовавшиеся её первенцам. Ещё полчаса назад ей казалось: тяжелее на душе уже быть не может.

С соседями отношения сразу не заладились. Сторонятся в коридоре, молча провожают взглядом. Хотя Варя при встрече первой старается поздороваться, на кухне всякому место уступит. Крышкой не стукнет. А ей через неделю: «И откуда она взялась на нашу голову?» или «Как же нехорошо после неё в туалете».

«Густой такой запах», – поддерживает разговор, услышанным от своих родителей, мальчик шести-семи лет. Не прошло и месяца, как он стал показывать язычок в спину Варе. А ведь ему галстук «бабочку» родители повязывали на белую рубашку, провожая в танцевальный кружок. Те родители, после которых в туалете устойчивый запах фиалок. Рубашечка с рюшечками, а обувь у мальчика чистая, блестит, как могла его бабушка удержаться, не высказать своего негодования по поводу неаккуратно поставленной на общий стол кастрюли.

– Ты, ты – ду-ра! – рука у бабушки стала трястись сильнее. Лицо покраснело от праведных негодований. Как было не прикрикнуть, если её семья как семья, а тут… Да что там говорить, много, много имеет их семья. Компьютер уже сын приобрел. Последней модели. Об айфоне её невестка Гульнар подумывает.

И ничего нет в этом особенного, если её внучек шалит: шваброй, что в туалете, дверь «этой» подопрёт. Язычок показывает, фигу (пока ещё в спину).

Всё меньше Варвара обращает внимания во что одета, зашнурованы ли ботинки. К наградам, намертво привинченным, почти привыкла. Но ещё понимает: денег у неё мало и скоро совсем не станет. Куда-то подевались из тумбочки те, что с собой привезла. Великое горе сжимало сердце бывшей звёздочки рабочего посёлка, способной блеском спиц детской коляски гипнотизировать некоторых. Об одном таком, загипнотизированном, мы рассказывали. Сладострастнике, совершившим глумление над сакральным символом бесконечности мира – молоком матери.

* * *

Вернёмся к тексту нашего повествования.

Напомним, Варя пришла в посудо-хозяйственный магазин с термосом, купленным вчера. Он оказался негодным. А ей нужно вечером залить кипяток. Потому что соседский пацаненок, были случаи, подпирал её дверь шваброй. А главное, чем реже она появляется на общей кухне, тем ей лучше.

Вот почему Варя потряхивает термосом с булькающей в нём водой. «Мне бы спросить, – робко приближается она к кассирше. – Термос неисправный, сосуд Дюара, – говорит, делая два шага в сторону кассирши. Да не вовремя она сделала эти шажки, не вовремя. Не в настроении была Натали, раздражённая воспоминаниями о неуспехе, но в особенности – как их немало было, этих неуспехов. А тут перед ней, какая-то баба термосом трясёт. Там у неё какой-то сосуд Дюара лопнул.

«Чтоб ты сама лопнула», – думает Натали в расстроенных чувствах от недавно пережитого. А ещё немножечко волнуется от того, что через два человека в очереди один покупатель стоит. «Лет сорока-сорока пяти. Интересный, – находит она. – С большим шрамом на лице, возможно, – военный. Они рано уходят на пенсию. И хорошо получают, – присматривается Натали. – Бывает же, ни жены, ни детей, – профессионально, быстро её пальцы бегают по клавишам калькулятора. – Взгляд должен быть твёрдым. Определенно, военный. Возможно, участник локальных войн. Они много получают. – Что сказать ему, – прикидывает Натали. – Если в случае чего».

– Вы же видите, я обслуживаю покупателя, – резко в сторону Вари. А боковым зрением ещё в сторону «ветерана, возможно, неженатого», по очереди взглядом прошлась, зная по опыту, как много среди них, кто всегда встанет на её сторону. «Сама-то она хоть знает, что нацепила на сарафан?» – радуется кассирша своему превосходству.

Загар дальних стран привлекал внимание к Натали, два месяца как вернувшейся из знойных мест. Где шум морского прибоя успокаивает, а прилично одетая беззаботная публика призывает надеяться на большие перемены. «Есть ещё время. Известны случаи», – хотелось мечтать, наблюдая красивую жизнь.

В мечтах на далёком пляже Натали виделась устроенная жизнь в хорошей квартире. Нет, лучше – в небольшом особняке на окраине города, в сосновом бору. За высоким забором тот особнячок в два-три этажа. С прислугой, какую принимают в приличные дома только по рекомендации специализирующихся на этом фирм. В одной из комнат её уютного особнячка дорогой дорожный чемодан – большой, серого цвета, какой был у известной американской актрисы, когда она посетила свою историческую родину Австралию.

Непонятно и самой Натали, размечтавшейся не в меру, но всегда рядом – Он! Готовый пойти на крайность, чтобы она поверила: до последнего своего дыхания он её и только её! О их связи, кажется, всё более догадывался муж. А что из себя этот «Он»? Натали допускает, что у него усы. Лучше – узкие, какие бывают у запоминающихся героев американских фильмов. «Очаровашка, – представляет его себе Натали под шум волны, набегающей на пляж. – Костюм у него деловой, из тонкой шерстяной ткани в крупную голубую клетку. И непременно с хорошей дикцией, – как же ей надоел один из её нынешних приходящих – гундосый. (Из вахтовиков. Очень застуженный). – Слушать противно», – вспоминает, носик морщинит.

Но вернёмся к мечтам, в особнячок в сосновом бору, к беседке, окруженной цветущим жасмином, с цветами белыми, как невинные мечты Натали. Итак, она, утомленная вчерашним приёмом у очень важного человека, прислушивается, как в саду по дорожке, выложенной мрамором телесного цвета – говорят, он безумно дорог! – слышит его шаги. Она в пеньюаре, каких мало кто видел в их захудалом городишке. Он, одетый в её фантазиях ещё минуту назад в серый деловой костюм, теперь в клубном, дорогом, какие продаются в известных столицах. А её рука покоится на мраморном столике кремового цвета. С золотыми прожилками. Маникюр, ну самый-самый, что ни есть. Он поочередно целует её пальчики, почтительно склонившись. Она милостиво кивает на дачное кресло рядом. Он мило выражает радость от встречи с ней – утомлённой, в пеньюаре, с приличным бриллиантом на пальчике, свисающим с мраморного столика.