Текст книги "Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны"

Автор книги: Владимир Руга

Последние похороны представителей «старого мира» состоялись на Братском кладбище уже после победы большевиков, 13 ноября 1917 года. Это были защитники Временного правительства, павшие во время октябрьских боев в Москве, а также случайные жертвы военных действий. Этому событию была посвящена статья одного из авторов, опубликованная в «Московском журнале» [21]21
  Андрей Кокорев. И никто не додумался просто стать на колени…// Московский журнал. 1994. № 10. С. 15–16.


[Закрыть]:

«Последней была песня “То, что я должен сказать”, – вспоминал о своем первом концерте в Екатеринославле Александр Вертинский. – Я уже был в ударе… Подойдя к краю рампы, я бросал слова, как камни, в публику – яростно, сильно и гневно! Уже ничего нельзя было удержать и остановить во мне… Зал задохнулся, потрясенный и испуганный:

 
Только так беспощадно,
так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
 

Я кончил.

Я думал, что меня разорвут! Зал задрожал от исступленных аплодисментов. Крики, вой, свистки, слезы и истерики женщин – все смешалось в один сплошной гул.

Толпа ринулась за кулисы. Меня обнимали, целовали, жали мне руки, благодарили, что-то говорили…»

Почему эта песня так потрясла современников? Каким мальчикам была она посвящена?

Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо вернуться к событиям осени 1917 года в Москве.

На рассвете 3 ноября в Кремле разорвались последние снаряды. Над Первопрестольной повисла тишина, прерываемая редкими винтовочными выстрелами. Москвичи, не выходившие из домов более недели, устремились на улицы. То здесь, то там фотографы устанавливали аппараты, спеша заснять разрушения, нанесенные городу в ходе Октябрьского переворота.

Дошел черед и до тех, кого уже не волновала ни классовая борьба, ни что иное. Они – павшие в боях или просто случайные жертвы обстрелов – дожидались своего часа в моргах московских больниц и госпиталей. Объявляя о похоронах «жертв революции», руководители Моссовета вряд ли предполагали, что оставляют Истории наиболее точное определение погибшим в братоубийственной войне. Правда, в те ноябрьские дни, поделив убитых на «наших» и «ненаших», жертвами посчитали только революционных солдат и красногвардейцев. Именно их помпезно хоронили у Кремлевской стены, остановив в этот день распоряжением новой власти работу всех московских фабрик и заводов. Впрочем, эти похороны описаны неоднократно и подробно.

Но если удостоенные захоронения на Красной площади были жертвами, то кем же считать павших по другую сторону баррикад? Авторы советских учебников истории называли их не иначе как «представителями эксплуататорских классов», которые не хотели добром вернуть народу награбленные богатства. Однако практически все юнкера, например, 1-й и 6-й школ прапорщиков, оборонявшие здание Городской думы, были солдатами-фронтовиками, получившими право на офицерские погоны не за богатство или знатность, а за отвагу в боях. Они прямо заявляли, что «стоят за землю и волю, за революционный закон, против захвата, против обмана народа».

А к какому лагерю отнести девятилетнюю Анечку Клименкову и ее маму – сестру милосердия, убитых снарядом, разорвавшимся в лазарете на Большой Молчановке? А десятки, сотни таких же случайно пострадавших московских обывателей? Ведь все эти жертвы были далеко не случайными – большевики пустили в дело тяжелые пушки, несмотря на предупреждение артиллеристов об отсутствии у орудий прицелов и специальных таблиц для стрельбы, из-за чего снаряды летели куда угодно, в том числе и на головы мирных граждан.

К. Юон. Убитый красногвардеец. Иллюстрация к повести А. С. Яковлева «Октябрь»

Взяв власть, победители милостиво разрешили побежденным «хоронить своих мертвецов». К этому времени большая часть убитых «белогвардейцев» была похоронена родственниками. Заботу об оставшихся тридцати семи, среди которых были прапорщики и юнкера, студенты и курсистки, дети и просто неизвестные штатские, взял на себя Объединенный студенческий комитет. В своем обращении студенты подчеркивали, что церемония будет скромной, без венков, лент и тем более – без флагов и лозунгов. Вместо этого желающие могли установить в любом высшем учебном заведении Москвы именные стипендии в память погибших. В ответ на обращение Комитета члены Всероссийского Собора Русской православной церкви дали свое согласие участвовать в похоронах.

Ненастным утром 13 ноября площадь у Никитских ворот и прилегающие улицы были так заполнены народом, что само собой остановилось трамвайное движение. Храм Большого Вознесения не мог вместить всех желающих, и в него пускали только по пригласительным билетам. Заупокойную литургию служил архиепископ Дмитровский Иоасаф. Под сводами храма мощно звучали хоры – под управлением Архангельского, Синодальный и студенческий.

В двенадцать часов из дверей церкви один за другим стали выносить простые, украшенные лишь еловыми ветвями гробы [22]22
  Москвич Н. М. Мендельсон, очевидец похорон, записал в дневнике: «В церковь нельзя было пробиться. При нас выносили гробы. Их много… Некоторые по размерам – для мальчиков 14–15 лет. Много молодежи. Оркестр какого-то учебного заведения. Толпа молчалива. Погода адская. Из церкви выносили около 3-х часов. Ни цветов, ни лент, ни плакатов… и это внушительно. Тишина и слезы сдержанные. Большинство гробов несут на руках военные и учащиеся. За одним гробом запомнился мне весь обвязанный и на костылях молодой прапорщик. Чудный хор. Впереди митрополит, архиерей, духовенство. Совсем непохоже на похороны большевиков. “Тех с песнями хоронили, а этих по-православному”, – говорят в толпе…» – Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ). Ф. 165, карт. 1, д. 1. Лл. 21об. – 22.


[Закрыть]. Толпа с большим трудом расступилась, и сквозь этот узкий человеческий коридор неспешно двинулись возглавлявшие процессию архиереи. За ними – хор певчих. Над людским морем зазвучали «Вечная память» и «Святый Боже». Осторожно, словно боясь потревожить спящих, несли на плечах гробы с телами товарищей студенты и юнкера. Замыкали процессию студенческий хор и оркестр. Скорбный маршрут пролегал по Тверскому бульвару, затем по Тверской сквозь невиданное многолюдье. Многие плакали, особенно при виде пяти детских гробиков.

Наконец шествие достигло Братского кладбища, где до этого москвичам приходилось хоронить лишь героев германской войны. Теперь же на нем зияла провалом первая братская могила войны Гражданской. Зазвучали надгробные речи представителей различных партий и общественных организаций. «Вечная память вам, товарищи и граждане, оставшиеся верными здоровой идее государственности, которую вы беззаветно, бескорыстно защищали, – говорил городской голова В. В. Руднев. – Москва, высоко ценя память верных сынов своих, не забудет и вас и передаст следующим поколениям, что среди смуты и великих соблазнов вы поняли великую идею, завоеванную революцией, – идею народоправия…

Пройдут года, и не только мы, избранники народа в городской думе, но и те, которые шли на вас бранью, подойдя к вашей могиле, скажут: “Здесь покоятся останки мужественных и стойких защитников права, не убоявшихся положить жизнь свою ради торжества народной воли и идеи государственности”».

Увы! Не можем мы в наши дни прийти и поклониться священному праху – нет теперь в Москве Братского кладбища. На его месте – парк для отдыха трудящихся и кинотеатр «Ленинград».

Осталась память.

И песня:

 
Я не знаю, зачем и кому
это нужно,
Кто послал их на смерть
недрожавшей рукой,
Только так беспощадно,
так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
Осторожные зрители молча
кутались в шубы,
И какая-то женщина
с искаженным лицом
Целовала покойника
в посиневшие губы
И швырнула в священника
обручальным кольцом.
Закидали их елками,
замесили их грязью
И пошли по домам
– под шумок толковать,
Что пора положить бы
уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол,
мы начнем голодать.
И никто не додумался
просто стать на колени
И сказать этим мальчикам,
что в бездарной стране
Даже светлые подвиги —
это только ступени
В бесконечные пропасти —
к недоступной Весне!»
 

По данным энциклопедии «Москва» (М., 1997), к 1917 году только на Братском кладбище было захоронено 18 тысяч человек: офицеров, солдат, врачей, сестер милосердия, общественных деятелей. Сколько всего участников Первой мировой войны нашло вечное упокоение в московской земле – так никто и не подсчитал [23]23
  Очень краткие сведения в виде поименных списков содержатся в изданиях: П у ч к о в С. В. Московское городское Братское кладбище. М., 1915; Московское городское Братское кладбище: Опыт биографического словаря. М., 1992.


[Закрыть].

Сейчас, почти сто лет спустя, огромное количество погибших является для нас всего лишь абстрактной цифрой. Но если вспомнить, что за ней стоят конкретные люди, многие из которых оставили реальный след в истории Москвы, возникает совсем иное ощущение. Вспомним хотя бы некоторых из них:

К. И. Абрамов – прапорщик, директор Товарищества Пехорской мануфактуры.

Г. В. Агуров – прапорщик, сын адвоката. Учился на историко-филологическом отделении Московского университета. Закончил школу МХАТ, в составе разных трупп выступал на гастролях как драматический артист. Был освобожден от призыва, но добровольно поступил в Александровское военное училище. С февраля 1915 года на фронте, участвовал в операции по овладению проходами в Карпатских горах. Погиб 8 марта 1915 года. Погребен на Братском кладбище.

Из описания подвига прапорщика 189-го пехотного Измаильского полка Г. В. Агурова: «Прапорщик Агуров, находясь со своей ротой в резерве и видя остановку передовых рот, по собственной инициативе бросился вперед, увлекая подчиненных. Ни ураганный огонь пулеметов и ружей, ни бомбы, бросаемые из бомбометов, не могли остановить порыва прапорщика Агурова, за которым все ринулись вперед. Прапорщик Агуров с обнаженной шашкой впереди всех подбежал к проволочным заграждениям, которые и были прорваны, но сам прапорщик Агуров пал, сраженный тремя пулями, запечатлев свой подвиг геройской смертью».

Е. В. Алалыкин – из дворян, окончил 1-й Московский кадетский корпус и Александровское военное училище. Участник Русско-японской войны. До 1914 года в отставке, с начала войны в составе 11-го гренадерского Фанагорийского полка на фронте. Похоронен на Братском кладбище.

П. А. Баранов – поручик ополчения, убит разрывной пулей возле крепости Оссовец. Преподавал математику в Московском учительском институте и читал лекции в Педагогическом институте им. П. А. Шелапутина, автор нескольких учебников по математике и физике. Участвовал в Русско-японской войне.

Один из бывших учеников вспоминал о П. А. Баранове:

«Он не объяснял уроки, а беседовал с учениками.

Учил нас Баранов физике, и значительная часть его уроков проходила на открытом воздухе, на обширном гимназическом дворе. Преподаватель ловил каждую мелочь, имеющую отношение к его предмету.

Я до сих пор помню, как он, воспользовавшись качелями – длинной доской, положенной на бревно, – объяснял нам отчетливо, ясно и в высшей степени остроумно различные виды рычагов… Книга, старый классический Краевич, в этих объяснениях почти не участвовал.

Был и такой урок. Баранова призвали в армию, на повторительный учебный сбор. Он пришел на урок в военной форме. Она была, как сейчас вижу, очень ему к лицу: щеголеватый и ловкий офицер. Он был артиллеристом.

Остановился перед доской и сказал:

– Призвали меня как нельзя более кстати. В прошлый раз вы слышали от меня о законах падения тел в безвоздушном пространстве. А теперь мы поговорим о том, как летают снаряды. Вчера я был на учебной стрельбе.

Прекрасное начало для беседы, не правда ли? Рассказывал он великолепно, ухитряясь быть живым, наблюдательным и красочным даже при сухих математических выкладках.

– Всякая мысль учителя должна принадлежать его ученикам…»

В. А. Башкиров – из дворян, окончил Лицей императора Николая I в Москве. Служил доверенным лицом Московского отделения Русского для внешней торговли банка. С июля 1914 года на фронте в составе 46-й артиллерийской бригады. Награжден Георгиевским оружием и пятью боевыми орденами. С 1916 года в 4-м корпусном авиаотряде. Погиб в воздушном бою. Погребен на Братском кладбище.

Н. Н. Богатов – прапорщик запаса, художник, сын известного художника. Окончил Училище живописи, ваяния и зодчества. Участник ряда выставок, кружка «Среда», иллюстрировал журнал «Юная Россия» и др. На фронте с 1914 года в составе 12-го гренадерского Астраханского полка. Похоронен на Братском кладбище.

В. И. Болтышев – поручик, один из лучших летчиков-наблюдателей русской армии. Учился в Императорском техническом училище, затем в Московском сельскохозяйственном институте. Окончил Гатчинскую авиашколу. За проявленную храбрость был награжден орденами и Георгиевским оружием. Похоронен на Братском кладбище.

М. Н. фон Бооль – единственный сын бывшего управляющего Московскими императорскими театрами.

С. П. Вакарин – зауряд-капитан [24]24
  Военнослужащий русской армии, исполнявший обязанности офицера, не имея офицерского чина.


[Закрыть], бывший директор правления Товарищества мануфактур Ясюнинских.

Н. Ф. Веденеев – прапорщик, помощник присяжного поверенного. Первый представитель московской адвокатуры, погибший на фронте.

Ф. Н. Вонсяцкий – прапорщик, помощник присяжного поверенного. Сын рабочего Коломенского завода, деревенский пастушок – несмотря на тяжелые материальные условия, сдал экзамены на аттестат зрелости. В 1909 г. поступил в Московский университет и блестяще его окончил. Только добился успеха на юридическом поприще, а с ним и материального достатка, как случилась война.

П. В. Гайдеров – прапорщик, помощник присяжного поверенного. Окончил Московский университет. В кратком некрологе о нем говорилось: «В Москве его хорошо знали рабочие круги, с которыми он был близок сначала как марксист – партийный работник, а потом как защитник по рабочим делам. В связи с последней трамвайной забастовкой у него был произведен обыск».

В. Л. Зимин – вольноопределяющийся, представитель видной московской купеческой фамилии. Сын одного из пайщиков товарищества Зуевской мануфактуры, племянник директора оперы С. И. Зимина. По окончании реального училища поступил вольноопределяющимся в один из пехотных полков и с ним попал на фронт. Бросился на спасение раненого ротного командира и был сражен пулей в висок.

Н. М. Кавелин – командир батальона Грузинского полка, дальний родственник известного историка и общественного деятеля К. Д. Кавелина.

К. В. Казалет – лейтенант, сын директора универсального магазина «Мюр и Мерилиз», погиб на Галлиполийском полуострове.

С. Е. Климович – гвардии поручик, сын московского градоначальника генерала Е. К. Климовича.

А. М. Колюбакин – бывший депутат Государственной думы.

Н. И. Лихачев – капитан, один из основателей Московского общества любителей орхидей.

Ф. Д. Матосов – поручик, выпускник московской военно-авиационной школы. Летал на «Фармане». Чудом уцелев в авиакатастрофе, охладел к авиации. На фронт ушел пехотным офицером, но, встретив товарищей по авиашколе, вновь захотел летать. Хлопотал в штабе о переводе и получил согласие. За два дня до прибытия аэроплана погиб в бою при Туробине.

В. С. Протопопов – преподаватель всеобщей истории Высших женских курсов, окончил математический и историко-филологический факультеты Московского университета. На фронт пошел добровольцем.

А. А. Русаков – прапорщик, выпускник Коммерческого училища. Вместе с отцом владел и руководил большой мануфактурной фирмой. Участвовал в Русско-японской войне и заслужил боевые награды: ордена Св. Станислава и Анны 3-й степени с мечами и бантом.

П. И. Святославский – прапорщик. Воспитанник Московской духовой семинарии. Участвовал добровольцем в Русско-японской войне (награжден орденом Св. Станислава) и в Балканских войнах (награда – болгарский Кавалерийский крест за военные заслуги); служил в Московской контрольной палате и сотрудничал с одной из московских газет.

С. Г. фон Струве – сын основателя Коломенского паровозостроительного завода.

Князь П. В. Урусов – поручик, выпускник Пажеского корпуса.

К. А. Фортунатов – сын профессора.

С. Н. Черкашин – капитан, бывший старший помощник пристава 3-го участка Тверской части. Первый из чинов московской полиции пошел на фронт добровольцем.

Б. Н. Шеншин – штабс-капитан, видный представитель московской аристократии, бывший чиновник особых поручений при генерал-губернаторе.

Сухой закон

Прекрасных слов напрасна трата,

Я на людей смотрю, дрожа:

Всесильна власть денатурата, —

Увы, еще сильней «ханжа».

Из газет 1915 г.

Новое, непривычное для москвичей состояние – эпоха всеобщей трезвости – началось с обязательного постановления, подписанного 16 июля 1914 г. Свиты Его Величества генерал-майором Адриановым. Распоряжение главноначальствующего, расклеенное по всей Москве – на афишных тумбах, стенах домов, заборах, – гласило:

«Воспрещается на время с первого дня мобилизации впредь до особого объявления:

1. Продажа или отпуск, под каким бы то ни было видом, спиртных напитков лицами, получившими в установленном порядке разрешения на производство торговли питиями.

2. Продажа или отпуск спиртных напитков, как распивочно, так и на вынос, в частных местах продажа питей всех категорий и наименований, пивных лавках и буфетах, на станциях железных дорог и при театрах и прочих увеселительных местах, за исключением ресторанов 1-го разряда, клубов и общественных собраний, причем, однако, из сих последних мест продажа на вынос не допускается.

3. Торговля, всякого рода увеселения и игры: а) в ресторанах 1-го разряда, увеселительных садах, театрах и прочих местах публичных представлений, а также клубах и общественных собраниях – позднее 1 часа пополуночи; б) в ресторанах 2-го разряда – позднее 12 часов вечера, и в) в трактирах 3-го разряда и в заведениях трактирного промысла без крепких напитков – позднее 11 часов вечера. Лица, кои окажутся виновными в неисполнении или нарушении сего обязательного постановления, подвергаются в административном порядке заключению в тюрьме или крепости на три месяца, или аресту на тот же срок, или денежному штрафу до 3000 рублей.

Настоящее постановление распространяет свое действие на территории города Москвы и тех пригородных участков, которые в полицейском отношении подчинены московскому градоначальнику».

Особенность нового постановления состояла не только в немыслимо огромном размере штрафа. Главное заключалось в том, что наказание за тайную торговлю спиртным, или, как говорили в то время, за «шинкарство», назначала не судебная, а административная власть. Без всяких проволочек на основании лишь полицейских рапортов главноначальствующий карал нарушителей.

Казалось, такие драконовские меры должны были напрочь искоренить шинкарство. Но нет – стремление к наживе оказалось сильнее. Первым это доказал владелец ренскового погреба (винного магазина) купец Е. И. Курников. Следом за ним в приказах генерала Адрианова о наложении штрафов и арестах замелькали лица самых разных профессий: содержатели трактиров, чайных, ренсковых погребов, гастрономических магазинов, ночлежных квартир, буфетчики, дворники, просто обыватели. Среди москвичей, попавшихся на продаже водки, оказались даже владелец лавки, торговавшей железом, и содержатель катка.

Ради справедливости все же стоит отметить, что списки выявленных полицией тайных торговцев спиртным заметно сократились.

Темой карикатуры послужили газетные сообщения: «При объявлении войны Вильгельм рассчитывал на народное пьянство в России»

Если раньше в них фигурировало не менее двух-трех десятков нарушителей закона, то после 16 июля счет пошел на единицы. Конечно, это явление можно объяснить резко возросшей сознательностью населения или страхом перед суровым наказанием. Но, возможно, причина крылась в чем-то другом – например, в странной слепоте, вдруг охватившей полицейских.

На такие размышления наводят случаи, отмеченные в приказах по московской городской полиции. Так, за «непрекращение пьяного разгула» в ресторане «Малоярославец» угодили на гауптвахту пристав Пресненской части Карпов и околоточный надзиратель Скавронский. Другой околоточный, Алексей Новиков, вообще был уволен со службы. Он почему-то не придал значения заявлению о торговле запретной водкой в подведомственной ему пивной лавке. А в одном из участков Рогожской части за тайное покровительство шинкарям выгнали из полиции всех околоточных.

Однако героические усилия начальства искоренить коррупцию оказались тщетны. По многочисленным свидетельствам современников, тайная торговля спиртным процветала в Москве на протяжении всех военных лет. Понятно, что «шинкарство» не могло существовать без покровительства со стороны полицейских среднего звена. В качестве иллюстрации приведем весьма характерный документ – письмо от обывателей с рассказом о деяниях пристава 2-го Арбатского участка Жичковского и его помощника, поступившее в канцелярию градоначальника в 1916 году:

«[…] Когда Жичковский, расплодив в своем участке всюду тайную торговлю вином и нажив на этом деле состояние, купил для своих двух содержанок автомобиль, пару лошадей и мотоциклет двухместный, то его, четыре месяца тому назад, перевели в 3-й Пресненский участок […] Хозяином положения по винной торговле остался его старший помощник Шершнев, который скрыл от нового пристава все тайные торговли вином в участке и месячные подачки стал получать один за себя и за пристава в тройном размере.

Однажды вновь назначенный околоточный надзиратель, заметив, что Меркулов торгует вином, поймал его, то Меркулов об этом сейчас же сообщил Шершневу, последний вызвал к себе в кабинет этого надзирателя и сделал ему строгое внушение «не совать носа, куда его не посылают», и что он слишком молод.

На Пасху […] пристав поручил Шершневу произвести у Меркулова обыск и найти вино, и Шершнев предупредил об этом Меркулова и в условленный с ним час явился к нему в лавку с двумя понятыми и, осмотрев все квасные бутылки, ушел с понятыми в участок писать протокол о том, что при обыске у Меркулова вина в лавке не найдено. А возвращаясь из участка, понятые эти зашли к Меркулову, купили у него спирта в лавке и с досады на такие грязные и явно преступные действия начальства напились, и теперь без гомерического хохота не могут вспомнить об этом обыске и, рассказывая о нем всюду, не стесняясь, берутся за животы».

А вот другое свидетельство современника о непротивлении полиции алкогольному злу. Вспоминая о популярном среди московской интеллигенции клубе «Алатр», его завсегдатай Л. Л. Сабанеев писал:

«Война в первые месяцы вызвала, как известно, запрещение продажи крепких напитков, но, тем не менее, в “Алатре” они все время подавались, сначала в скрытом виде (водка под именем минеральной воды, а коньяк под псевдонимом чай – и даже в чайниках – и пили его из чашек), но потом уже и без псевдонимов, тем более что полицейские власти любовно относились к “Алатру” и у дирекции были хорошие связи “в сферах”».

Две недели, отведенные на мобилизацию, прошли, а прежняя система продажи «питий» так и не была восстановлена. Чтобы продлить полюбившуюся властям всеобщую народную трезвость, главноначальствующий подписал 30 июля 1914 года еще одно обязательное постановление, посвященное запрету на спиртное. Единственное его отличие от предыдущего заключалось в отсутствии слов «на время мобилизации».

А 17 августа последовало новое распоряжение. Теперь под запрет попали продажа «спиртных напитков, рома, коньяка, ликеров, наливок и тому подобное» и «отпуск водочных изделий с водочных заводов и водочных складов». Кроме того, предписывалось в местах торговли водку и перечисленные виды спиртных напитков перенести в отдельные помещения, запереть их, а участковые приставы должны были такие кладовые опечатать. Попутно запрещена была продажа денатурированного спирта в частных торговых заведениях и аптеках.

В обороте спиртного было оставлено только виноградное вино. При этом оговаривалось: владельцам ресторанов и трактиров, где подавали вино, запрещалось пропускать в заведения явно нетрезвых людей, «а равно допускать посетителей допиваться до состояния видимого опьянения».

Осенью 1914 г. запрет на спиртное воспринимался как временное явление

Сразу вслед за этим начальник полиции подстегнул подчиненных очередным приказом:

«Предлагаю чинам полиции принять самые энергичные меры к искоренению тайной продажи спиртных напитков, как отдельными лицами, так и в трактирах, пивных лавках, ренсковых погребах, чайных, кофейных, квасных и других заведениях.

О случаях тайной продажи спиртных напитков и нарушения обязательного постановления от 17 сего августа немедленно составлять протоколы и представлять мне. На виновных мною будут налагаться административные взыскания в высшем размере, а заведения их будут закрываться в порядке положения о чрезвычайной охране. Проявленная же энергия чинами как наружной, так и сыскной полиции и их серьезное и добросовестное отношение к делу борьбы с тайной продажей спиртных напитков не останется без должного поощрения».

Как и положено, полицейские тут же продемонстрировали служебное рвение. Одного пьяного клиента, зафиксированного в протоколе, оказалось достаточно, чтобы на содержателя ресторана «Новая Моравия» был наложен штраф три тысячи рублей. Ресторан в «Петровском пассаже», где посетители напились до бесчувствия, был лишен лицензии на торговлю спиртными напитками и потерял право на все виды увеселений: оркестр, пианино, бильярд и т. п. [25]25
  По действовавшим в то время законам содержатели ресторанов должны были получать и периодически продлевать в канцелярии градоначальника разрешение на все виды увеселений. Кроме того, владельцы ресторанов «Яръ» и «Стрельна» заверяли в полиции списки участников цыганских хоров и давали подписку, что артисты будут соблюдать установленные правила.


[Закрыть]А заведение в Псковском переулке под названием «Комета» вообще было закрыто. В нем не только торговали из-под полы спиртным, но и допустили пьяное буйство, которое пришлось пресекать стражам порядка.

Продемонстрировали активность и агенты сыскной полиции. Их стремление отличиться перед начальством вышло боком владельцу ресторана «Аванс» Г. Старкову. Сыщики доложили, что в этом заведении трем посетителям подали изрядное количество водки. Дальше был пьяный скандал на улице, оскорбление женщины, составление протокола в участке, а для ресторатора – разорительный штраф, «с заменой в случае несостоятельности арестом на три месяца».

Запрет на продажу спиртного, введенный в период мобилизации, привел к неожиданному результату. В русском обществе заговорили о возможности всеобщего отрезвления страны.

Газеты, ссылаясь на мнение владельцев фабрик и заводов, сообщали о настоящем перевороте в поведении рабочих. Оказалось, что у лишенных водки пролетариев заметно поднялась производительность труда, уменьшилось количество брака, почти прекратились прогулы. Выросла заработная плата на вспомогательных работах. Пока была водка, окрестные крестьяне нанимались, потому что заработок все равно пропивали. Теперь они предпочитали сидеть дома, чем работать за гроши.

Улучшились отношения между рабочими: исчезли ссоры, драки, хулиганство, почти прекратилось воровство. Жизнь в семьях стала более сытой и спокойной. В фабричных лавках увеличились закупки полезных товаров и снизилась продажа сахара – раньше рабочие забирали его, чтобы, сбыв за бесценок, тут же пропить деньги. Все больше рабочих стало участвовать в больничных кассах. Раньше по причине массового пьянства первый день болезни считали «загульным» или «похмельным» и его не оплачивали.

«Радость по поводу отрезвления и желание продлить его, – писала газета “Утро России”, – охватило даже такие элементы, среди которых горькое пьянство было особенно развито, как, например, ломовые извозчики. Они счастливы, что теперь могут значительную часть своего заработка отправлять семьям, в деревню. Вот что пишет правление московского общества взаимопомощи “Грузовоз” в своем заявлении на имя и. о. городского головы:

«Результат временной меры – запрещения торговли крепкими напитками и пивом в г. Москве во время мобилизации – ярко сказался на нашей отрасли труда – ломовом извозопромысле. Ломовой извозчик, типичный представитель всего грубого, даже дикого, в дни запрета преобразился. Привычная грубость смягчилась, появилось заботливое отношение и к своей семье, и к хозяйскому имуществу, работа пошла скорей, сознательнее. Нет и тех штрафов за нарушение правил езды и благопристойности. Заработок получается целиком и почти сполна идет на помощь в деревню. Словом, громадная перемена к лучшему. Немудрено, стали от них же самихпоступать просьбы о возбуждении ходатайства продлить эти счастливые дни,хотя бы до окончания войны. Правление московского общества “Грузовоз”, подкрепленное этими общениями, почтительнейше просит ваше превосходительство возбудить ходатайство о воспрещении торговли в г. Москве крепкими напитками, не исключая и пива, во все время военных действий».

Рабочие Рублевского водопровода утверждали, что курс на всеобщую трезвость имеет важное политическое значение: «Война ожидается длительная. Необходимо напряжение всех сил русского народа для того, чтобы выдержать эту борьбу и окончить ее коренным устранением всех тех ранее совершенных несправедливостей, которые нарушают мирное сожительство народов. Миллионы рабочих сил народа отвлечены на поле битвы; они должны быть возмещены в общей экономии организма народного усиленным трудом оставшихся, и необходимо охранить этот труд от всего, что ослабляет его, что нарушает спокойный обиход жизни».

Такие настроения были не единичными. Очевидец событий инженер Н. М. Щапов отметил в дневнике: «Пьяных нет… Все этим очень довольны. Наш дворник Иван Кононов выпивал регулярно, теперь радуется; собирается водку бросить, хотя бы и разрешили».

На антиалкогольной лекции, устроенной обществом «За Россию», в аудитории Политехнического музея собрались представители разных классов. По свидетельству репортера: «…рядом с работницей в ситцевой кофточке сидит дама в бриллиантах и эспри» [26]26
  Украшение из перьев журавля или фазана для прически или шляпы, отличалось большим размером.


[Закрыть]. И все они единогласно постановили обратиться к правительству с просьбой о запрете водки и после войны.

А вот на манифестации, прошедшей 26 августа 1914 года по случаю утвержденного царем запрета на продажу водки, судя по газетным отчетам, преобладали «ремесленники, рабочие, бабы в платках». После молебствия о здравии императора громадная толпа двинулась по Тверской к дому градоначальника. Кроме портретов царя в головной части колонны несли два стяга с надписями: «Да здравствует великий сеятель трезвости государь император» и «Да здравствует трезвость».

«На Тверской присоединяется и гуляющая публика, – сообщалось на страницах “Утра России”, – и движется вместе с толпой до Страстной площади и, затем, по проезду Тверского бульвара, к дому градоначальника.

Здесь остановка. Толпа поет гимн. Гремит “ура”. На балконе появляется градоначальник Свиты ген.-м. А. А. Адрианов.

– Ваше превосходительство, – раздается голос из затихшей толпы, – помолившись у чтимой иконы Иверской Божьей Матери, мы пришли к вам просить повергнуть к стопам его императорского величества чувства нашей любви и преданности и глубочайшей благодарности за запрещение продажи спиртных напитков на все время войны.

Градоначальник кланяется.

– Ваша просьба будет исполнена.

Снова звучит гимн, и толпа движется обратно».

К гласу народному вскоре присоединился голос православной церкви. Всероссийский праздник трезвости был отмечен 29 августа торжественными богослужениями во всех храмах Москвы. Из Успенского и других кремлевских соборов состоялся крестный ход на Красную площадь. Возле Лобного места епископ Можайский Дмитрий отслужил молебен, а протопресвитер Н. А. Любимов обратился к пастве с проповедью о благотворном влиянии трезвости.

В 1915 году Праздник трезвости был отмечен уже двумя крестными ходами. Первый был из Кремля на Красную площадь. Второй – из церкви Варнавинского общества трезвости у Семеновской заставы к Ваганьковскому кладбищу и обратно. На всем пути эту процессию встречали выносом хоругвей из местных храмов.