Текст книги "Дурман-звезда (СИ)"

Автор книги: Владимир Прягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Прягин Владимир

Дурман-звезда

  Дурман-звезда

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТЕПЬ

  1

  В тот день, когда заплакало солнце, я был на пути в столицу.

  Мы шли на крейсерской высоте над раскаленной степью. Попутный ветер наполнял паруса, и корабль развил неплохую скорость – десять, а то и все двенадцать лиг в час. Капитан обмолвился, что если так пойдет дальше, то уже к вечеру мы достигнем предгорий. Среди пассажиров эта новость вызвала оживление; я же только пожал плечами. С одной стороны, меня в столице ждали дела, и чем скорее мы прибудем, тем лучше. С другой – дела эти были такого рода, что любая задержка воспринималась как праздник.

  Я стоял на палубе у перил и смотрел, как тень от корабля скользит по земле. Степь была ровной, только у горизонта виднелось несколько пологих холмов. Ветер гнал зеленые волны в белых клочьях ковыльной пены.

  За моей спиной послышался детский смех, и сразу же кто-то проскрипел мерзким голосом:

  – Юная леди! Ведите себя прилично!

  Смех оборвался. Обернувшись, я увидел девочку лет восьми или девяти в сарафане и соломенной шляпке. Ее сопровождала пожилая аристократка. Впрочем, "пожилая" – это незаслуженный комплимент. Ходячая мумия – так, наверно, будет точнее. Лицо как застывший воск, глухое темное платье до подбородка и перчатки, несмотря на жару. Худая и прямая как палка. С такой опекуншей, понятное дело, не забалуешь.

  Малышка стояла перед ней, смиренно потупившись. Водила туфелькой по полу и молчала, изображая раскаяние. Из-под шляпки выбивались светлые локоны. Милейшее создание, в общем. Даже любопытно стало, что она могла натворить. Слишком резво скакала на одной ножке? Показывала язык рулевому?

  Дослушав нотацию, девчонка подняла голову, и я удивленно хмыкнул.

  Черты ее лица были совершенны; такие бывают только у представителей древнейших родов, для которых чистота крови – навязчивая идея. Прежде я ни разу не видел, чтобы дети, рожденные в этих семьях, летали на обычных пассажирских судах. Древнейшие предпочитают личные яхты с толпой вооруженной охраны.

  Сейчас телохранитель тоже имелся, но почему-то всего один – топтался поодаль и хмурил брови. Заметив, что я смотрю на девчонку, он сразу напрягся и стиснул рукоятку меча. Спасибо, хоть из ножен не вытащил. Я пожал плечами и отвернулся, демонстрируя безразличие, но мысли мои упорно возвращались к попутчикам.

  Как эта малышка здесь оказалась? И где остальная свита?

  Пожалуй, надо сразу оговориться – я не люблю загадки. Прямо-таки терпеть не могу. За последние полвека они мне надоели до зубовного скрежета. Но судьба рассыпает их передо мной, как пшено, и я, словно безмозглая курица, склевываю и склевываю по зернышку...

  Наш корабль, тем временем, догнал одинокое облако и пристроился в его тень. На побережье, где воздух влажный, а небо низкое, особым шиком считается подняться до самых туч и царапнуть мачтой рыхлое брюхо. Но здесь, над горячей сухой равниной этот фокус бы не прошел – облако, под которым мы спрятались, висело чересчур высоко. К тому же, наши курсы не совсем совпадали, и через пару минут мы выскочили из тени.

  Пожилая дама удовлетворенно кивнула и полезла в ридикюль за "глазком". Я внутренне усмехнулся. Золотое правило – если желаешь светской беседы, заговори о погоде. А если не знаешь, чем занять руки, возьми "глазок", посмотри на солнце и выдай что-нибудь о перспективах малого цикла. Желательно, с умным видом, но это уж как получится.

  Темное, в серебряной оправе, стекло, которым вооружилась аристократка, было овальной формы, размером чуть ли не в две ладони. Такое найдешь, разве что, в антикварной лавке. Нынешние модницы предпочитают стекляшки не крупнее медного пятака – их полагается носить на шее вместо кулона.

  Старая карга достала чистый платочек и тщательно протерла "глазок". Поднесла его и лицу и поморщилась. Смахнула еще одну невидимую пылинку. Наконец, запрокинула голову и взглянула сквозь стекло на солнечный диск. Несколько секунд стояла как изваяние, недоверчиво щурясь.

  А потом вдруг взвизгнула совершенно по-бабьи.

  Девочка в шляпке раскрыла рот. Для нее, похоже, стало сюрпризом, что опекунша умеет проявлять человеческие эмоции. А телохранитель, который до сих пор сверлил меня взглядом, резко обернулся и дернул из ножен меч, готовясь разить врагов на всех направлениях. Какое-то время он растеряно вертел головой. Затем, не обнаружив прямой угрозы, спросил осторожно:

  – Леди?

  Аристократка посмотрела на него, словно не узнавая, покачнулась и судорожно вцепилась в перила. С трудом отдышалась и прошептала:

  – Плачет... О, боги, плачет...

  Удивительно, но ее услышали, кажется, в самых дальних закоулках нашего судна. Буквально через минуту палуба кишела людьми. Здесь были все – от юнги до капитана; даже кок в засаленном фартуке стоял среди пассажиров и, стиснув толстыми пальцами закопченное стеклышко, пялился в небо. Телохранитель, забыв про меня, тоже достал "глазок" и застыл неподвижно. И белокурая девочка, и матросы на мачтах, и рулевой, оторвавшийся от штурвала...

  А я лихорадочно пытался соображать. Десятки и сотни мыслей – радостных и панических, дельных и бестолковых – пронеслись в голове за эту минуту, но главная из них сводилась в тому, что в столицу я уже не успею. Никак. Ни при каких обстоятельствах.

  Потому что солнце не просто плакало – оно буквально истекало слезами.

  На желтом диске виднелась черные пятна. Пять... нет, даже шесть были отчетливо различимы. Еще два я заметил, тщательно сфокусировав взгляд. И, вроде бы, совсем крохотная крапинка с краю, но утверждать не буду. Впрочем, неважно. Шесть крупных, с ума сойти! В прошлый раз было всего лишь три, и то ведь мало не показалось...

  И, что хуже всего, самое большое пятно сейчас – точно в центре, как будто зрачок таращится с неба. Жутковатое впечатление...

  Народ вокруг загомонил и задвигался. Кто-то выругался сквозь зубы, кто-то, кажется, начал читать молитву. Раздался истерический смех. Капитан насупился, спрятал в карман "глазок", больше похожий на окуляр от бинокля, и раздельно произнес:

  – Господа!

  Сказано было так, что все моментально смолкли. Только ветер шумел, и скрипели снасти. Облако, с которым мы разминулись, медленно уходило на юго-запад.

  – Господа, в свете вновь открывшихся обстоятельств мы корректируем курс и график движения. Ориентировочно, через два часа совершим посадку.

  – В Белом Стане, я полагаю? – вежливо спросил дородный купец в камзоле с серебряным знаком гильдии.

  – Именно так, сударь. Это ближайший город в пределах двадцати лиг. Там мы переждем, пока все закончится.

  – Но позвольте! – проскрипела старая опекунша, отойдя, наконец, от шока. – Мы ведь должны были сесть в предгорьях! Капитан, вы сами сказали, что к вечеру доберемся. А до вечера ничего не произойдет, я в этом совершенно уверена...

  – Леди, – ответил тот почти ласково, – прошу вас, пересчитайте пятна. Если бы речь шла об обычном или, хотя бы, о большом цикле, я согласился бы с вами без колебаний. Но сейчас...

  – Полагаете, не успеем? – спросил кто-то из толпы.

  – Вынужден допустить такую возможность. И не хочу, чтобы это, – капитан кивнул куда-то наверх, и все машинально задрали головы, – застигло нас в чистом поле.

  – Вы не понимаете! – аристократка не желала сдаваться. – Нас ждут на причале в предгорьях сегодня ночью. Это вопрос жизни и смерти, задержка совершенно недопустима! В конце концов, мы заплатили за билеты большие деньги...

  – Это вы не понимаете, леди, – очень спокойно произнес капитан. – При всем уважении к вам, я не могу подвергать опасности пассажиров. Что касается денег, то я, при необходимости, верну их вам до последнего медяка. Мы сядем в Белом Стане, это не обсуждается.

  Старуха поджала губы и замолчала. Пауза, однако, продолжалась недолго. Вперед протолкалась бойкая девица с дурацким шарфиком – он был так густо разрисован фиалками, что рябило в глазах. Барышня, очевидно, хотела походить за знатную даму. Фиолетовый – цвет чести и благородства; королевский герб украшен фиолетовой розой. И наряд принцессы на последнем балу был выдержан в соответствующих тонах. Девушкам простого сословия розы, конечно, не полагаются, поэтому остаются фиалки.

  – Капитан, капитан! – от избытка эмоций она едва не подпрыгивала. – Значит, у нас еще два часа до посадки? Ведь правильно? Тогда давайте сейчас устроим гадание! Ну, в самом деле, господа, нельзя же пропустить такой случай!..

  Я мысленно сплюнул. Ох, уж эти ревнители народных традиций! При виде таких вот дамочек начинают чесаться руки – причем, не только у меня (что, в общем, вполне понятно), но даже у братьев из храма Первой Слезы, уверенно идущих по пути к просветлению. Юмор ситуации в том, что до смены цикла осталось совсем немного, и вокруг сгущается сила. А значит, с гаданием что-нибудь может и получиться. Вот только это будет совсем не то, чего ожидает барышня. Принца на пурпурном коне она, во всяком случае, не увидит – это я могу гарантировать...

  Судя по тому, как поморщился капитан, его тоже одолевали сомнения. Но отказать было невозможно: гадание под плачущим солнцем – обычай настолько древний, что нарушить его никто не осмелится. Глаза у всех уже загорелись.

  – Хорошо, – сказал капитан, – давайте управимся поскорее. У кого есть... гм... необходимые атрибуты?

  – У меня, у меня! – запищала барышня и хотела уже метнуться в каюту, но купец неожиданно заступил ей дорогу.

  – Сударыня, – сказал он проникновенно, заглянув ей в глаза, – разрешите мне предоставить чашу. Поверьте, вы не будете разочарованы. Обещаю.

  – Я... э-э-э... – пролепетала девица, не ожидавшая такого напора.

  – Благодарю вас, – сказал купец. – Господа, я сейчас вернусь.

  Он быстро покинул палубу. Кто-то спросил:

  – А полотенце?

  – Да, – кивнул капитан. – Стюард, займитесь этим.

  – С вашего позволения, я бы посоветовал простыню.

  – Простыню?

  – Совершенно верно. Она большая, а нас здесь много.

  – Хорошо, на ваше усмотрение.

  Пока народ оживленно галдел в ожидании ритуала, я снова отошел к борту. Степь, проплывающая внизу, все так же дышала жаром, но я больше не замечал ее, сосредоточенно думая о своем. Что сделают эти двое из рода Волка, если не дождутся меня в столице? Наверняка попробуют управиться сами, и результат будет соответствующий. Проклятье, нельзя их оставлять без присмотра, они ведь такого наворотят... С другой стороны, если капитан прав (а я лично в этом не сомневаюсь), то вся наша нынешняя возня уже не имеет смысла. Да и вообще, выбирать теперь не приходится. Мое время вышло – еще один цикл я просто не потяну...

  – Ну что, господа, приступим?

  Купец вернулся быстро, как обещал. В руках у него был шар размером с большое яблоко – костяной, идеально отполированный, со вживленными лиловыми нитями. Явно непростая вещица; барышня, которая первой вспомнила про гадание, прямо задохнулась от зависти. Владелец, довольный произведенным эффектом, аккуратно разъял шар на две половинки. Они были полые, и каждая могла быть использована как гадальная чаша.

  Стюард деликатно пробрался через толпу и расстелил на палубе простыню. Все прониклись моментом и замолчали.

  – Сударыня, – обратился купец к девице, – окажите мне честь. Будете ассистировать?

  Та, похоже, только этого и ждала. Вытащила из ридикюля иголку и вопросительно оглянулась на капитана. Ну да, он тут главный – с кого же еще начать? Капитан вздохнул и протянул руку. Барышня быстро (чувствовалась сноровка) уколола ему указательный палец. Купец подставил чашу, и капля крови упала внутрь.

  Кровь собрали у всех матросов и прочих членов команды, даже к рулевому сходили. Взялись за пассажиров. Когда очередь дошла до меня, я поколебался секунду – как бы не вышло хуже. Знали бы они, кому собираются делать кровопускание, разбежались бы, наверное, с воплями. А те, кто посмелей, попытались бы сунуть меч между ребер. Но отказ от участия будет выглядеть подозрительно, а я не хочу привлекать внимание. И вообще, это будет даже забавно...

  Я позволил сделать укол. На дне чаши к тому моменту уже скопилась красная лужица. Приняв мою каплю, она всколыхнулась и, вроде бы, слегка зашипела. Но никто, кроме меня, не присматривался – всем уже не терпелось начать гадание.

  На очереди была старая опекунша. Я, правда, засомневался, можно ли из этой иссохшей мумии выдавить хоть капельку жидкости, но, вроде бы, получилось. Барышня с иголкой вежливо кивнула старухе и присела перед малышкой. Проворковала:

  – Не бойтесь, юная леди, это как комарик укусит.

  Та храбро выставила ладошку, и последняя порция крови попала в чашу. Купец снова сложил вместе два полушария. Огляделся и спросил:

  – Все готовы?

  – Начинайте, – пробурчал капитан и бросил взгляд на часы.

  Сейчас все столпились у надстройки на палубе – это сооружение защищало от ветра. Купец держал шар двумя руками над простыней и сосредоточенно хмурился. Бойкая барышня нервно теребила свой шарфик. Белокурая малышка восторженно замерла, распахнув глазищи, а ее опекунша недовольно кривилась – очевидно, из-за того, что ритуал совершается в компании немытых простолюдинов. Что делать – никто не может предвидеть, где и с кем его застигнет судьба, когда солнце уронит первые слезы.

  – Свет и прах, – произнес купец.

  Лиловые нити, вживленные в шар, замерцали и начали шевелиться. Они отлеплялись от гладкой поверхности и чутко подрагивали – это было похоже на тончайшие щупальца. Или на водоросли, что колышутся в спокойной воде.

  – Прах и кровь.

  Теперь казалось, что вокруг шара клубится подсвеченная лиловая пыль. Частички ее прилипали к нитям, и те утолщались, становились длиннее. Облачко пыли густело и раздувалось. "Щупальца" задвигались быстрее и резче, словно шар торопился собрать как можно больше лиловой взвеси.

  Краем глаза я увидел, что паруса на мачтах обвисли – ветер стих, как будто боялся помешать ритуалу. Вокруг стояла мертвая тишина.

  – Кровь и свет!

  Резким движением купец разъял половинки шара, и в воздухе остался висеть темно-красный сгусток. Он не упал на пол, а нехотя, очень медленно опускался и при этом увеличивался в размерах, впитывая пыльцу и постепенно меняя цвет.

  Потом снижение прекратилось. Раздутая пурпурная капля, словно в сомнениях, застыла над простыней. Народ затаил дыхание, ожидая, что кровь вот-вот сорвется на полотно; все были уже готовы читать узоры, которые там возникнут.

  Но, вместо этого, сгусток пополз наверх.

  В толпе испуганно вскрикнули.

  Пульсирующий клубок поднялся над нашими головами. Люди следили за ним, заслоняясь ладонями от слепящего солнца.

  Несколько секунд ничего не происходило, а потом вдруг ветер, опомнившись, оглушительно взвыл и швырнул сгусток крови на белый парус.

  Клякса на парусине начала расползаться; лучи ее изламывались и пересекались друг с другом. И стало понятно, что пурпурные разводы складываются в буквы. На светлом полотнище было начертано единственное слово: ЖИВИ.

  2

  Горячий ветер моментально высушил кровь; кляксы потемнели и утратили яркость. Спустя минуту они выглядели уже застарелыми, как будто появились задолго до начала нашего рейса. Было тихо; люди застыли, пытаясь прийти в себя. Матрос, стоящий рядом со мной, прижимал ладонь к шее между грудиной и кадыком – рефлекторный жест в попытке уберечь душу. Он неотрывно смотрел на парус и шевелил губами – кажется, читал про себя "Огонь милосердный".

  Первой не выдержала бойкая барышня.

  – Живи? – прочла она вслух с недоумением в голосе. – Господа, но что это должно означать?

  Все, наконец, встряхнулись и начали переглядываться, словно это реплика сняла колдовское оцепенение.

  – Я полагаю, – купец задумчиво потер подбородок, – что послание адресовано кому-то из нас. Одному, конкретному человеку. И будет понятно только ему.

  – Кому именно?

  – Не знаю. Но вряд ли он – или она – заявит об этом во всеуслышание.

  "А дядя, судя по всему, не дурак", – подумал я с интересом. Я-то как раз догадываюсь, к кому обращен призыв – присутствие моей крови в гадальном шаре не могло пройти без последствий. Но содержание мне, если честно, не очень нравится. Живи... То есть, уходить мне нельзя, а значит – еще, как минимум, один цикл? Ох, как не хочется, кто бы знал... Устал я уже – сил нет. Могу и сорваться. Тьма, ну вот кто тянул за язык эту балаболку? Гадание ей подавай... Летели бы спокойно, сели бы в Белом Стане... Зашел бы напоследок в кабак – сегодня хозяева все лучшее выставят... В общем, нашел бы, чем заняться до вечера... А дальше... Да уж, дальше не самая приятная часть...

  Или, может, я неправильно толкую послание? Да нет, пожалуй, все очевидно – ничего другого в голову не приходит.

  – Но как же так?.. – барышня чуть не плакала от обиды. – Мы же все гадали, это нечестно! И вообще, почему вдруг буквы? Никогда ведь такого не было! Господа, ну скажите же, не молчите!

  – Вы правы, сударыня, – пожал плечами купец. – Я тоже не помню, чтобы знаки складывались в осмысленные слова. Но я застал только обычные циклы. Когда в последний раз сменялся большой, я еще лежал в колыбели. Может быть, кто-то более опытный?..

  Все, не сговариваясь, посмотрели на опекуншу, но та сохранила ледяное молчание. Капитан кашлянул:

  – Итак, господа. Обычай мы соблюли. Возвращаемся к насущным проблемам. После посадки все покидают борт. Это, я надеюсь, понятно? Рядом с причалом есть несколько постоялых дворов. Там можно переждать с комфортом. Если все закончится ночью, и корабль... – он на мгновенье запнулся, и мне показалось, что палуба под ногами едва ощутимо дрогнула, – ...так вот, если корабль будет готов, то завтра стартуем в полдень. Задержку постараемся наверстать...

  Когда впереди показались городские постройки, солнце уже заметно сместилось к западу. Но зной не желал отступать – наоборот, он стал почти осязаемым. Даже ветер ослаб, как будто увяз в загустевшем воздухе. Марева бродили над степью, и очертания города дрожали, словно мираж. Остров, затерянный в белом ковыльном море...

  Матросы засуетились, спеша убрать паруса; корабль замедлил ход. Теперь предстояло самое главное.

  Капитан подошел к носовой фигуре, изображающей летучего змея. Ящер был сделан очень искусно – казалось, он прорастает прямо из корабля, из верхней части форштевня, вытягивая шею вперед. В деревянной "шкуре" мерцали фиолетовые прожилки – вкрапления живого металла. Впрочем, прожилки эти заметно потускнели от времени. Корабль-ящер был стар – даже старше, пожалуй, чем опекунша-мумия, хоть и сложно в это поверить.

  Капитан положил на "шкуру" ладонь.

  Воздух опять колыхнулся, и мне почудилось, что змей недовольно пошевелил головой. Он не хотел садиться в этом чужом краю – его манила далекая синь предгорий. Здешний причал казался ему тесным и неудобным, а город – слишком пыльным и грязным. Но капитан просил, обращаясь к нему безмолвно.

  ...Ты мудр и велик, летучий змей. Ты скользишь над землей, обгоняя тучи. Глядишь свысока на жалких двуногих, которые копошатся в пыли. Да, мы живем в тесноте и копоти, и наши дома, прижавшиеся друг к другу, похожи сверху на нелепые соты. Тебя, старый змей, раздражают визгливые перебранки на наших улицах и смердящие нечистоты. Ты не можешь понять, зачем было строить город в белой степи, раскаленной, как сковородка. Не желаешь делать здесь остановку. Но ты же видишь – солнце плачет над нами. А мы не в силах выносить его слезы. Поэтому будь снисходителен, мудрый змей, и позволь нам спуститься с неба, чтобы найти убежище на земле...

  И капризный реликт, довольный таким вниманием, согласился, наконец, уступить. Медленно и нехотя корабль развернулся над городом и начал постепенно снижаться. Рулевой подсказывал направление, поворачивая штурвал.

  Белый Стан лежал в стороне от популярных пассажирских маршрутов; трансконтинентальные корабли вроде нашего обычно проходили южнее. Посадочная площадка была довольно скромных размеров. Тем неожиданней оказалась картина, которую мы сейчас наблюдали. В самом центре площадки красовался фрегат, принадлежащий, судя по символике, роду Ястреба. На ветру трепетал желто-черный флаг (цвета ястребиного глаза, как любят подчеркивать любители геральдических тонкостей). На палубе суетился народ, с борта что-то сгружали, а капитан фрегата, стоя на мостике и приложив ладонь козырьком ко лбу, следил, как мы идем на посадку.

  Лицо его показалось мне смутно знакомым. Сталкивались в столице? Вполне возможно. Но что они забыли в этой глуши? Впрочем, догадаться нетрудно – скорее всего, летели куда-то в другое место, но, как и мы, решили изменить курс, когда заплакало солнце. И не сказать, что встреча меня безоговорочно радует.

  Кстати, телохранитель, сопровождающий старуху с девчонкой, снова заволновался. Он вообще не очень умеет скрывать эмоции. Не похож на профессионала – скорее, солдат, которому поручили непривычную роль. Но боец, судя по всему, превосходный – это по повадкам заметно. Хотелось бы знать, почему его так беспокоят Ястребы? Вон, даже от перил отошел вместе с девчонкой и опекуншей, чтобы с фрегата их не заметили. Ладно, посмотрим, что будет дальше.

  Ветер взметнул над площадкой клубы горячей пыли, и мы теперь опускались прямо в центр этого облака. Глаза слезились, кто-то из пассажиров закашлялся, дамы прожимали к носам надушенные платки. Даже рулевой у штурвала на миг отвлекся, чтобы вытереть грязный пот.

  Корабль замер над посадочным ложем, словно вдруг передумал, и матросы поспешно бросали вниз швартовые тросы. Летучий змей, ощутив, что его привязывают, недовольно дернулся, тросы натянулись, и я заметил, как пальцы капитана буквально впились в складки на деревянной "шкуре". Змей поупрямился еще с полминуты – скорее, уже для вида – и наша трехмачтовая громада легла, наконец, на толстые причальные брусья. Пассажиры зааплодировали.

  Капитан обернулся (лицо его, несмотря на загар, побледнело от напряжения) и слегка охрипшим голосом произнес:

  – Дамы и господа, на сегодня наш рейс окончен. Трап сейчас подадут. Жду вас на борту завтра. И, от имени всей команды, удачи вам в новом цикле!

  Суета на палубе нарастала. Люди смеялись – пусть иногда и несколько нервно – и оживленно переговаривались. Многие, похоже, только теперь по-настоящему осознали, что смена цикла – уже не досужие разговоры, а реальность, которая застигнет нас в ближайшее время. Я достал "глазок" и еще раз взглянул на солнце. За последние два часа пятна стали жирнее и проступили резче. Если так пойдет дальше, то все начнется еще до сумерек.

  Подали трап, и пассажиры двинулись к выходу. Барышня, коловшая нас недавно иголкой, что-то втолковывала купцу. Тот снисходительно, но вполне благожелательно слушал. Ну, что ж, похоже, дамочке повезло. Она путешествует третьим классом, и в обычных обстоятельствах не имела бы ни единого шанса свести знакомство с таким респектабельным господином. Но, когда плачет солнце, случаются невероятные вещи. Не знаю, какие тайны грядущего барышня хотела прочесть в узорах на полотне, но гадание явно пошло ей впрок.

  Старая опекунша с телохранителем провели малышку к ступенькам, заслоняя от посторонних взглядов. Я посмотрел им вслед. Любопытно, увидимся ли мы снова? Вернусь ли я вообще на корабль?

  Живи...

  Что ж, поглядим, что нам предложит славный городок Белый Стан. Я, кстати, бывал здесь проездом лет пять назад – в середине цикла – но ярких впечатлений не сохранилось. Ну, разве что, два придурка с кривыми саблями пробовали снести мне башку, но это так, рутина. Обязательная программа. Гораздо сложнее мне вспомнить город, где обошлось без таких попыток. Жизнь я прожил долгую и насыщенную.

  Излишне долгую.

  Слышишь, солнце?

  Возницы, ошалевшие от неожиданного наплыва клиентов, наперегонки подлетали к борту. Гвалт стоял невообразимый, возле трапа было не протолкнуться. Пыль навязчиво лезла в ноздри. Я кое-как продрался через толпу, отмахнулся от очередного извозчика ("Куда желаете, господин? Гривенник, домчу мигом..."). Едва не вляпался в свежий лошадиный помет. Притормозил, пропуская упряжку из двух волов – они тянули циклопическую телегу: груз был укрыт дерюгой, а рядом шагала четверка стражников, напряженно зыркая во все стороны. Надо же, какие серьезные – можно подумать, живую руду везут. Хотя, кто их знает.

  Я шел практически налегке. Саквояж оставил в каюте – все равно там не было ничего по-настоящему ценного, а меня терзало предчувствие, что лишнее барахло в этом вечер мне будет только мешать. Двигался пока что без всякой цели. Если мне суждено во что-то ввязаться, то это произойдет независимо от моего желания. Я давно уже не восторженный юноша, чтобы рассуждать о свободе выбора. Кто-то сочтет это пессимизмом, а по-моему, жить так намного проще.

  Выбрался на рыночную площадь и огляделся. Здесь галдели еще сильнее, чем у причала. Все поминутно смотрели в небо и что-то доказывали друг другу, экспрессивно размахивая руками. Многие торговцы уже закрывали лавки. Другие, наоборот, бросались ко всем, проходящим мимо, надеясь что-нибудь продать напоследок. Один торгаш – неопрятный толстяк в расписном халате – даже осмелился схватить меня за рукав. Я молча двинул ему под дых, а когда он согнулся, добавил коленом в морду. Этим и ограничился, даже руку не стал ломать – только выкрутил для острастки. Я же не зверь и хорошо понимаю, что люди сейчас слегка не в себе.

  Толстяк скулил, елозя передо мной по земле, а его соседи старательно отводили глаза. Я брезгливо вытер ладонь о штанину, развернулся и пошел дальше. Сквозь общую какофонию прорывались обрывки случайных фраз и выкрики зазывал:

  – ...плачет, и что? Теперь бесплатно отдать?

  – ...говорю ему – часов пять еще, чего ты мечешься? Нет, отвечает, так оно, мол, надежнее. И тащит свой сундук, раскорячился...

  – ...шелк, живой шелк! Платки, косынки! Недорого!..

  – ...не будет бунта, уважаемый. Не будет, точно вам говорю. Ну, зарежут пяток солдатиков – так, вроде, не в первый раз...

  – ...да вон же шестое! Слева!..

  – ...не помрет он теперь. Фиалковым цветом отпоим, вытянем...

  – ...ватрушки сладкие, лепешки медовые...

  – ...задом жирным трясет и лыбится, корова беззубая. Думает, наверно, ночь просидит, так первой красавицей обернется...

  – ... в хлам. Как увидел, так прямо сразу и начал...

  – ...кровища полотенце прожгла. Не веришь?..

  – ...Ястребы, ха! Воронье помойное...

  – ...истинно говорю вам! Светозарное, ясноликое! Смоют все скверну чистые слезы! Те же, кто грешен, полягут в корчах и взвоют люто!..

  Услышав последнюю сентенцию, я скривился. Глянул в ту сторону – так и есть. Храмовый жрец сидел на пучке соломы в закутке между двумя торговыми лавками. Ну, то есть, бывший жрец, конечно. Из тех, что к старости окончательно выжили из ума и бродят теперь по улицам, развлекая прохожих дикими воплями. Его желто-белое одеяние было изгваздано просто до изумления – потеки грязи, маслянистые пятна и ошметки навоза, словно старика держали в хлеву. Облезлая лысина почернела от солнца, зато имелась косматая бородища с налипшими крошками и засохшими следами блевотины.

  Юродивый вертел головой, тараща мутные бельма. Он был слеп. Собственно, все они слепнут с годами. А чего еще ожидать, если ты ежедневно, по несколько часов кряду пялишься на солнечный диск? Я, честно говоря, вообще удивляюсь, что эти, без сомнения, достойные люди так долго сохраняют рассудок. Лично я бы свихнулся намного раньше.

  Вокруг жреца собрались зеваки. Вряд ли в другие дни он имел такую аудиторию, но когда плачет небо, все воспринимается по-иному. Люди слушали молча. Кто-то хмурился, кто-то недоверчиво хмыкал – только два пацана беззвучно давились смехом, разглядывая провидца в навозе.

  Неожиданно старик замолчал и начал приподниматься, держась за стенку. Вытянул вперед костлявую руку и гаркнул:

  – Ты!

  Надо ли говорить, что грязный палец указывал точно мне в переносицу. Я вздохнул и хотел уже пройти мимо, но юродивый торопливо закаркал, словно понял мое намерение:

  – Да, да, ты, пришедший из тени! Мерзкий огрызок, голем, лишенный души! Я слеп, но чую тебя – того, кто живет под солнцем, не зная света! Ты явился, но время твое уже истекает!

  Твоими бы устами, подумал я. Но все же остановился и обернулся. Старик ощерился:

  – Услышал меня, голем? Так помни же – слезы льются! Твоя плоть сгниет еще до заката, и угаснет твой черный разум!

  Он захохотал, разбрызгивая слюну и безумно вращая бельмами. А я вдруг почувствовал, что сейчас, вот прямо в этот момент, что-то должно решиться. Воздух стал неподвижен – как тогда, во время гадания, – и лиловая взвесь, проявившись из ниоткуда, заклубилась перед глазами. Мне обожгло гортань, и стало невозможно дышать; ощущение было, что легкие тлеют, словно бумага. Это продолжалось всего секунду, но что-то, наверно, отразилось в моих глазах, потому что, когда я приблизился и коротко приказал: "Пошли вон", зеваки попятились, не говоря ни слова.

  Старик завизжал:

  – Что, голем, надеешься испугать?.. Не выйдет! Я жил со светом в душе, и мне умирать не страшно! Это ты, ты, должен бояться!..

  От него воняло, как от козла. Поморщившись, я сказал:

  – Не ори, дурак. Подробности знаешь?

  Опешив от такого вопроса, он заткнулся на полуслове. Несколько секунд беззвучно разевал рот, демонстрируя пеньки от зубов. Казалось, я слышу, как скрипят его высохшие мозги. Пришлось подсказать:

  – Ты утверждаешь, что моя плоть сгниет до заката. Как это случится и где?

  Он что-то проблеял. Я подождал для порядка, потом вздохнул:

  – Понятно. Конкретно сказать ничего не можешь. Но что-то ведь чувствуешь, вшивый крот... Ладно, последний шанс. Сейчас я задам вопрос, а ты ответишь на него одним словом. Ну, готов?

  – Я не буду отвечать, голем!..

  – Напрасно. Ты сказал, что у меня нет души. Но чужую душу я взять могу. Ты ведь знаешь об этом, правда?

  Я вытащил кинжал и приставил лезвие к ложбинке под его кадыком. И вот теперь его по-настоящему проняло. Старик затрясся, и я, забеспокоившись, что он обделается от страха, даже отступил на полшага. Но кинжал, естественно, не убрал.

  – Итак, я задаю вопрос. Север, юг, восток или запад?

  Его тупая физиономия начинала меня бесить. Я слегка усилил нажим и почувствовал, как острие клинка проникает в кожу, хотя за бородой этого было не видно.

  – Жду три секунды. Потом забираю душу. Север?.. Юг?.. Восток?..

  – Запад! – пискнул старик.

  – Спасибо.

  Коротким движением я вспорол ему горло. Вытер клинок, развернулся и пошел прочь. Мертвец остался лежать на пучке соломы. Все честно – душу я оставил при нем. Мне она была ни к чему.