Текст книги "Весной, в субботу (СИ)"

Автор книги: Владимир Прудков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Прудков Владимир

Прудков Владимир

Весной, в субботу

  Проверещал звонок. Анна Шумилова подождала: может, не повторится. Но звонок потревожил ещё раз – явственно, не во сне. «Ах, чтоб тебя!»– выругала она, ещё не зная кого, накинула халат и на ходу застёгивая пуговички, поспешила в коридор.

  За дверью – подросток в кроличьей шапке и куцей курточке.

  – Вам телеграмма.

  – Ошибся ты, мальчик, – Анна зевнула, прикрыв рот ладонью. – Нам не должно быть телеграммы.

  – Как же не вам! Что я, неграмотный? – почтальон рассердился. – Берите и расписывайтесь.

  Шумилова, уступив ему, взяла сложенный вчетверо бланк.

  – Ну вот. Говорила ведь, не нам. Тут сто одиннадцать Вэ, а у нас сто одиннадцать Бэ.

  – Ой, извините, – парень смутился. – Я же это Вэ, как латинское, прочитал.

  Он забрал телеграмму и резво скатился с лестницы.

  "Поди, в университете учится, – подумала она. – Как и мой". А ещё сходство со старшим сыном нашла в том, что Дмитрий тоже подрабатывал и не далее, как на той неделе протянул ей тысчонку: "Мам, на мелкие расходы".

  Возвращаясь в спальню, заглянула к сыновьям. Старший спал не шевелясь, отвернувшись к стене, а младший, похоже, притаился, озорник, на лице шальная улыбка. Эх, Венедикт! Нарёк же бывший муженёк, оставил приятное о себе воспоминание. Для второго сына, вознесшись, предлагал и более чудные имена – Асмодей, Христофор, Демосфен – утверждал, что их носили выдающиеся умы человечества, и выступал против обычных Васек и Колек. Ну, Венедикт куда ни шло; хорошо, что она упёрлась и не согласилась на Асмодея.

  В зале Шумилова приостановилась и принюхалась. Всё-таки сегодня, к рассвету, что-то стряслось. Если, допустим, за окном вырос за ночь сосновый бор, тогда стало бы понятно. Глянув в окно, обнаружила, что, конечно же, бор не вырос: тот же двор, несколько тополей да дикорастущих яблонек, утонувших в глубоких сугробах. А светло-то, светло как! Самого солнца не видно – где-то сбоку, за домом, но отражённые блики повсюду, снег искрится, заполошно чирикают воробьи. Значит, объяснение единственное: пришла весна... Шумилова грустно улыбнулась, прошла в спаленку и села на кровать. Раньше с приходом весны её всю будоражило, душа трепыхалась, как бельё на ветру, а сейчас догадалась об этом через умственное напряжение. Куда же подевалась весёлая да резвая Анютка Шумилова, живо чувствующая весну? Где она? Нету её. Была, да сплыла. "Ну вот ещё... хватит!"

  Сон как рукой сняло. Студент-почтальон мало того, что не дал выспаться, так и пробудил тревогу. Неужели и Димка где-то вкалывает? Припомнила, что "тысчонку" приняла с улыбкой, с благодарностью. Ещё, помнится, и пошутила: "Не своровал ли?" Глупая баба! Правда, тогда не было нынешнего беспокойства. Это уже после соседка рассказала про парнишку из знакомой семьи: от чрезмерного напряжения потерял память и врачи ничего не могут сделать. И ведь Димку взять – слабый он, раньше часто болел, перенапрягаться ему никак нельзя. А то мало ли!

  Хорошо, Венька растёт крепким и здоровым. Но другая беда – шалопай, каких свет не видывал. Сколько слышала жалоб и ругани от соседей. И в школу хоть не ходи: и склоняют, склоняют, такой он сякой, сухой-немазаный. Но это ещё ладно, а вот на той неделе приходил участковый и спросил, где Венька.

  – Гуляет. Во дворе где-то. – Шумилова перепугалась. – А что с ним? Чего натворил?

  – Особо не волнуйтесь, – высокий, ростом под потолок, милиционер был невозмутим. – Я только разузнать. Хотя очень может быть, что и он участник.

  – Да, господи, что случилось-то?

  – Подростки балуются. Несколько раз ложно вызывали пожарников. А потом был натуральный вызов, на который те не отреагировали. Начальника пожарной команды чуть удар не хватил.

  – Так вы думаете, это мой сын вызывал?

  – Ничего я не думаю, а просто выясняю. Не обязательно он. Но! Следите за ним получше, а то потом спохватитесь, да поздно.

  Она пообещала следить и тем же вечером задала Веньке хорошенькую трёпку. Правда, признания от него не добилась. Как же, признается он. Его пока к стенке не припрёшь... Но всё же про себя подумала, что Венька очень даже способен на такие фокусы. Обидно, неприятно, что таким растёт. Да и совестно. Ведь её кровь в нём играет, к следователю ходить не надо.

  "Ладно, в воскресенье отосплюсь", – Шумилова стала медленно одеваться. Вчера мастерица уговаривала: "Аня, выйди! Сделай задел, надо токарей в понедельник с утра запрячь". Вот, вот! Опять начались старорежимные времена, когда завод изнемогал от военных заказов, и её отец не вернулся домой с ночной смены.

  Она не обещала выйти. Подождут до обеда токаря. Ну, да что теперь, раз уж подняли. Да и не лишне – в смысле приработка. Надо следить, чтоб дома был полный достаток. И надо показывать, что ей легко даётся. Тогда Дима в свободное от занятий время не будет искать приработка.

  Выйдя из дому, ещё раз подивилась яркому дню, свежему, густому, как подсолнечное масло, воздуху. Сощурилась: этак печь будет, к обеду всё поплывёт.

  – Куда, Анюта? – окликнул её пенсионер Кулагин, в прошлом фрезеровщик, а ныне дворник. Стоит с метлой на утрамбованной чистой дорожке, смолит папироску.

  – Да куда?... На завод.

  – Вроде же суббота.

  – Есть заказ... Дядь Сеня!

  – Чего?

  – У тебя шапка дымится.

  – А! – Он мигом стащил шапку, обнажил лысину. – Ты чего, девка, со стариком шутки затеяла шутить?

  – Да это я к тому, что печёт здорово. – Она засмеялась. – Шапка, мол, загореться может.

  – Пече-от, – согласился Кулагин.

  В громадном высоком корпусе, сплошь забитом станками сегодня затишье. До абсолютной тишины-то, конечно, и сегодня далеко: то взвоет где-то в глубине токарный, то забухает с другой стороны пресс. А под боком шумит её ШП – шлифовальный плоский.

  Шумилова в светлом халате, голова повязана косынкой. Давно не случалось такой субботы, чтобы кто-нибудь из шлифовальщиц не пропадал здесь. Процесс тонкий, на микроны счёт идёт, и станки из всех самые сложные. Один ШП и сейчас не в работе – месяц не могут пустить. Оно и понятно: кто в обслуге? Дядя Паша и дядя Миша – старики, на электронику с молотком и кузнечными клещами лезут. А молодых-то спецов, умных и образованных, нету. Они в торговых палатках сидят или в бутсах, в шлемах – футболом и хоккеем деньги зарабатывают. Вот и Венька: "Ещё увидите, чемпионом стану!" – Ну-ну, посмотрим. В спорте тоже не шаляй-валяй, семь потов пролить надо.

  Шумилова посмотрелась в зеркальце, приделанное возле пульта, улыбнулась, повела глазами. А что? Ещё вполне ничего! При желании можно сменить профессию: на солистку кордебалета, скажем.

  Из предосторожности оглянулась: не видит ли кто, как она кривляется? И впрямь, есть кому! По проходу приближался этот чудик из отдела главного энергетика, как его?.. Виктор Геннадьевич. В руке чемоданчик с инструментом, на носу очки, за стёклами глаза – непомерно большие и как будто испуганные. Но это оптика искажает, потому что на губах – приятная улыбка.

  – Здравствуйте, Анна Егоровна!

  – Будьте здоровы, Виктор Геннадьевич. Что ж вы в субботу-то? Или дома не сидится?

  – Да что дома! Станок вот хочу добить.

  – Правильно, добейте его окончательно, чтоб в утиль сдали.

  – Я в противоположном смысле, Анна Егоровна. Чтобы работал, как часы на вашей руке.

  Он прошёл к зловредному станку, открыл дверцы шкафа управления, расстелил на столике схему. А ей стало веселее. Посторонний человек и занят своим делом, а всё-таки не одна. Помня, что он рядом, иногда оглядывалась: колдует человек! Может, поэтому она и вышла в субботу: чтобы увидеть его. Потянуло дымком и сладким запахом канифоли. Ещё раз оглянулась, и он оторвался от дела, повернул к ней голову. Их взгляды встретились; она вдруг взяла и подмигнула. И смутилась так, что слёзы выступили. "Совсем дурочка!"– укорила себя, глаза спрятала.

  – Вижу, у вас хорошее настроение, Анна Егоровна. Поглядел на вас, и веселее стало. – Интеллигент, однако. Разрядил обстановку.

  Он появился в цеху в четверг. И в первый же день познакомился с ней, часто подходил, что-нибудь выясняя. Поначалу Шумилова удивлялась: этот – да чтобы станок сделал? Он же ничегошеньки не соображает! Виктор Геннадьевич расспрашивал, как самый последний профан, уступая в знаниях дяде Паше с дядей Мишей.

  – Анна Егоровна, а этот тумблер для чего?

  – Магнитную плиту включать.

  – А это что за регулировка? Уж будьте любезны, подскажите.

  Правда, отвечать ему приятно, обращается уважительно. Она улыбчиво поглядывала на него. Экий смешной мужик! На вид лет сорок с хвостиком, но можно держать пари: не жил ещё семейной жизнью, до сих пор холостяк. Таким-то, мягким и услужливым, не сладко живётся с нынешними бабами и, если женатый, то давно либо озлобился, либо головушку повесил. В любом случае – не до вежливости! Ан нет: сияет! И в ней угадал холостячку, не иначе. Может, даже расспрашивал – подруги язык за зубами держать не станут.

  На второй день ещё пуще прилип:

  – Можно, понаблюдаю, как вы работаете. Мне сам процесс важно знать.

  Как же, процесс; видно, приглянулась. "Анюта, – воззвала она к себе, – похоже, этот очкарик на тебя глаз положил. Не теряй шанса!"

  И так охмурил, так втёрся в доверие, что позволила даже копаться в действующем ШП. А он залез во внутренности и долго что-то замерял прибором, записывая на бумаге. Она бездельничала себе в убыток и терпеливо ждала. Зато опять благодарность:

  – Премного обязан, Анна Егоровна, что надо, выяснил.

  Поулыбались друг другу, она встала за станок, в темпе загрузила – нужно навёрстывать упущенное. Сердце ёкнуло: стрелка прибора, регистрирующего скорость подачи, не колыхнулась.

  – Эй, Виктор Геннадьевич! Что вы натворили?

  Он подбежал смущённый и опять начал развинчивать. Она следила за ним и думала: "Тот станок не починит и мой угробит". К счастью, скоренько отыскал неподключенный проводок.

  – Ой, извините! Я на место забыл посадить, – облегчённо вздохнул.

  "К тому же рассеянный. Ну, инженеры у нас!"

  И вот этот заполошный Виктор Геннадьевич, похоже, скоро запустит неподатливый, в печёнках сидящий станок.

  Анна взглянула на часы. Почти одиннадцать. Её орлы наверняка уже встали. Младший-непоседа, скорее всего, убежал, а Дима сел за учебники. Сегодня у него лекций нет. Но ему обязательно помешает папаша. Повадился ходить. "Имею право!" Действительно имеет, и сын его не гонит.

  В цехе появилась Антонина Лосева, мастер. Мимоходом поздоровалась и не выказав ни удивления, ни радости по поводу того, что Шумилова здесь, прошла дальше. Как будто так и должно быть! Ну, негодный почтальон, студентишка с его латинским! Правда, переговорив с Виктором Геннадьевичем, Лосева, вернулась и даже помогла загрузить детали. Антонина Фёдоровна – женщина крупная, яркая. Раньше работала в управлении, но потом, после сокращения управленцев, напросилась в цех и довольно быстро освоилась. Недавно отметила полтинник. Это она придумала моду величать всех по имени-отчеству, и Виктор Геннадьевич, чудик из отдела главного энергетика, лишь от неё мог услышать эти, считай, паспортные данные.

  Притомившись, Лосева присела на металлический стульчик-треногу, покрытый куском войлока.

  – Работайте, Анна Егоровна, я вам только мешаю.

  – Я вообще-то до обеда намерена... И не уговаривайте на большее. Не подпишусь!

  – Конечно, конечно. Уговаривать не стану. – Она устроилась поудобнее. – Мне самой-то сидеть здесь никакого резона. Труба зовёт!

  Шумилова слегка удивилась. Знала, что в настоящее время Лосева жила одна: дети взрослые и отделились. Старший вообще высоко поднялся: в горсовете заседает, а младший далеко – в МГУ учится. Загулявшего на стороне мужа она давно спровадила и с ним не якшается. Казалось бы, никаких забот...

  "Ах, да! – припомнила Шумилова. – Комитет Общественного Спасения!"

  Так, в шутку, жильцы четырёх домов, когда-то построенных заводом и образующих общий двор, называли странную комиссию, созданную по инициативе Антонины Фёдоровны.

  – Да-да, – подтвердила она. – Именно так! Труба зовёт. Я убеждена, что нельзя всё пускать на самотёк. Нельзя проходить мимо тех безобразий, каковыми обрастает наша жизнь. Государству и профсоюзам – до этого дела нет. Милиции-полиции подавай криминал. А кто будет мирить соседей, следить за порядком во дворе, оказывать помощь малоимущим, определять на место жительство бомжей, давать рекомендации в ЛТП... сотни-сотни нерешённых проблем! Надо быть хозяевами жизни не на словах, дорогая Анна Егоровна, а на деле! А так, пассивно сидеть будем, я не знаю, чем всё кончится.

  "Надо же, выискалась активистка", – подумала Шумилова, молча слушая её и боковым зрением замечая, что Виктор Геннадьевич стоит, выпрямившись в позе победителя, и протирает ветошью руки. Глянула на банку с деталями – замеса на два осталось – и заторопилась, перестав слушать мастерицу. Хотя бы выйти вместе с ним, до остановки пройтись! Сам он вряд ли насмелится...

  Вспомнила, что на работу пришла в новом недавно справленном пальто из хорошего материала, воротник светло-серый, почти белый, пушистый и мягкий, молодит её. Кстати надела. Виктор Геннадьевич ещё не видел её в чистом, все дни перед ним в рабочем халате. Хотя и халат ничего: перешитый ей, приталенный, плотно облегающий грудь.

  – Антонина Фёдоровна, подойдите! – инженер стал показывать восстановленный станок мастерице.

  Шумилова закончила работу и сразу же пошла умываться. Но вот досада: холодной воды почему-то нету, а горячая – как кипяток. Она прикрыла кран, чтобы капало по капле, но и капли были горячими, обжигающими. Вечно у ней так: какая-нибудь мелочь испортит. Провозилась с мытьём долго, поспешила переодеться и выбежала из корпуса. Где Виктор Геннадьевич? Уже ушёл?

  Нет! Стоит у проходной, будто ждёт кого. Её, что ли?.. Вот молодец!

  – Жду вас, Анна Егоровна, – подтвердил с улыбкой. – А то мы не попрощавшись. Нехорошо как-то.

  Они вместе пошли по улице, продавливая тёмный, подтаявший снег.

  – Фу, как жарко! – сказал он. – Весной пахнет.

  – Ага, весной, – согласилась она, чувствуя, что ей тоже жарко в новом пальто.

  – Вот поэтому у вас и настроение хорошее.

  – Да ну! Весна на меня уже не действует, – опровергла, но – тоже с улыбкой. – Станок-то добили?

  – Добил.

  – Однако долго вы с ним мучились.

  – Нормально, три дня. Но если б во второй раз пришлось, хватило бы трёх часов.

  – Вот и оставались бы у нас. А то наши мужики не очень тянут.

  – К сожалению, невозможно. Меня уже в сборочном ждёт подарочек. И ещё где-то. По всему заводу рыскаю.

  – Ну, а если откажетесь от подарочков, тогда кто берётся?

  – Я не отказывался ещё, Анна Егоровна.

  – И по субботам приходится?

  – И по воскресеньям тоже. Всякое случается.

  Вон как! Покоя не знает мужик, даже по выходным. Она чисто по-женски пожалела его неустроенность и, чувствуя уже достаточно с ним знакомой, по-свойски спросила:

  – А как получилось, что вы до сих пор без семьи?

  Он очень удивился, даже застыл на месте.

  – Почему вы так решили, Анна Егоровна? У меня есть семья. Жена, дочь школу заканчивает.

  Ей стало так весело, что хоть плачь. "Вот дура-то баба! Вот навыдумывала!"

  Виктор Геннадьевич вежливо, за локоток, подсадил в маршрутку, а сам зашагал в противоположную сторону.

  В своих прогнозах Шумилова не ошиблась. Братья проснулись, и младший, позавтракав, убежал на манящую его улицу. Дмитрий же обложился учебниками, тетрадками, включил компьютер. Но вскоре, как и предполагала Анна, в гости пришёл бывший муженёк. Вот уже года два, как повадился ходить. Вначале – изредка, с робкой просьбой «одним глазком глянуть, как вы тут», потом всё чаще, всё уверенней и теперь ни одного выходного не пропускал, да и в будний день норовил заскочить. Анну он по-прежнему остерегался, с младшим общего языка не нашёл и подгадывал так, чтобы дома оставался один Дмитрий. И сегодня, едва переступив порог, сразу спросил:

  – Мать дома?

  – Нет, на завод ушла.

  – А! Ну ты-то меня, надеюсь, примешь?

  – Конечно, о чём разговор. – Самое трудное для Дмитрия было, как его называть. И отвечал так, безлично – не на "вы" и не на "ты".

  Гость разделся, пригладил поседевшие на висках волосы и прошёл в комнату.

  – Грызёшь гранит науки?.. Ну, не помешаю. Я ненадолго.

  Всегда так говорил, но, случалось, торчал по несколько часов.

  – Сейчас Венедикта во дворе встретил. Обменялись рукопожатием. – Шумилов-старший поморщился. – Теперь суставчики ноют. Он жал и улыбался. Я, конечно, тоже улыбался, чтоб на высоте положения быть, но... больно ведь. Откуда у него такая сила?

  – Специально тренировался, – ответил Дмитрий и невольно улыбнулся. – Ребром ладони обо что попало стучит и резиновый бублик без конца сжимает.

  – Гм... И единственно, чтобы поразить меня рукопожатием?

  – Возможно. А денег он не просил?

  – Да, да, просит. Но на этот счёт мне дана строгая инструкция твоей матерью. И совершенно справедливо: деньги в таком возрасте особенно портят человека. Хотя, признаться, поначалу сам ему предлагал. Сознаю: дешёвым способом хотел завоевать репутацию... А как у него в школе дела?

  – Всё так же. Перебивается с двоечки на троечку. Ума не приложим, что с ним делать. – Дмитрий заговорил материнскими словами и с её же интонацией. – Хотя бы уж восьмилетку закончил. А дальше – вряд ли потянет. Да и сам не хочет. Я, говорит, и без институтов проживу. Ему бы какой-нибудь профессией овладеть.

  – А если в колледж пристроить? – деловито спросил Шумилов и сам же ответил: – А что – это мысль! И я, со своей стороны... я всячески постараюсь помочь.

  Он принялся расхаживать по комнате. Это старая его привычка. Сейчас разразится длинной речью.

  – Мне очень хотелось бы что-нибудь для вас сделать. Очень-очень жаль, что обстоятельства разобщили нас, и я теперь приходящий. Да-да, мне очень горько. Можно начистоту? В своё время твоя мать показалась мне неинтересной, приземлённой, что ли, а о себе я был преувеличенного мнения. Прямо сказать, гордыня обуяла. Серафим Петрович – это человек! Серафим Петрович – это звучит гордо! Но Серафим Петрович не состоялся. Теперь я себя вижу не интересным, а твою мать... Знаешь, есть люди, в молодости ничем не выделяются, но с возрастом – расцветают. Анна относится к ним. Я робею в её присутствии. Слышишь, Дмитрий, твоя мать – замечательная женщина. Ты согласен со мной?

  – Я и раньше так думал.

  Шумилов ходил взад-вперёд и говорил, говорил... иногда останавливался возле сына и требовал подтверждения. Дмитрий в который раз отвечал "да" или "так", иногда чисто механически, задумавшись и не очень улавливая, что от него требуют. И было ему досадно и жалко смотреть на этого неприкаянного, не в меру суетливого человека, с которым вторично, после полузабытых детских воспоминаний, познакомился два года назад и который и есть его родной отец.

  – Только с тобой, нахожу общий язык, – продолжал папаша. – Ты мою фамилию носишь. Слышал выражение: "глас вопиющего в пустыне"? Про меня сказано. Без тебя – всюду для меня пустыня. Без преувеличений говорю. Хотя сам теперь постоянно вращаюсь в кругу молодёжи, но ни они мне, ни я им не интересен. Ты человек целеустремлённый, не без способностей. Тебе прямой путь в науку! Однако замечу, что наряду с настойчивостью и целеустремлённостью ты мягок и слабохарактерен. Можешь не реализовать свои возможности – вот что страшно! Укрепись же духом и стань твёрдым, даже настырным. Пока этих качеств тебе явно не хватает.

  – Да, не хватает, – согласился Дмитрий. – Ещё когда поступал в универ, сомневался: как же я, здоровый балбес, буду за партами штаны протирать, а мать на меня работать? Но мне уши прожужжали: ах, тебе надо, у тебя способности! И я поддался. Но может, бросить? Или на заочный перейти?

  Шумилов суматошно замахал руками.

  – Что ты, что ты! Замолчи! И не вздумай! Человек обязан себя реализовать. Запомни: ни о чём так не жалеешь, как о неиспользованных возможностях. Всё остальное при подведении, так сказать, жизненного итога забывается... – Он остановился возле компьютера и ткнул пальцем в экранную заставку. – Вот кто этот – с бородой?

  – Максвелл, – ответил Дмитрий. – Недавно мы его уравнения проходили. Препод с полчаса черкал на доске, длиннейшие математические формулы выписывал, и вдруг – срослось. Конечный результат – это же чудо какое-то! Бесподобная красота!

  – Вот-вот, – живо проговорил Шумилов. – Максвеллы и спасут мир. Ты восхищён этим учёным, то есть его формулами, но что можешь сказать лично о нём? Женат он был или холост? Скандалил с женой или носил на руках? Пил горькую или удовлетворялся дистиллированной водой?.. Не знаешь? То-то же!

  – Ну, маленько знаю, – возразил Дмитрий.

  Щёлкнул замок.

  – Мама пришла, – тихо объявил он.

  Анна сразу прошла на кухню, села за стол. Нужно было что-то сготовить на обед, но она сидела не двигаясь, опустив руки. Вроде бы легко сегодня работалось, играючи, и всё же навалилась вялость. Вошёл Дима, поздоровался с ней. Шумилова кивнула, мельком глянув на миловидное, совсем ещё детское, как ей казалось, лицо сына: тёмной щёточкой выделялись негустые короткие усы. «Зачем отпустил? Взрослее хочет казаться, что ли?»

  – Усы лучше сбрей, – посоветовала, раз уж обратила внимание. – Тебе не идут.

  – Хорошо, мама, – согласился он.

  Но то, что он сразу согласился, ей не понравилось. Ещё раз глянула и будто бы нашла довод в пользу усов.

  – А вообще-то ладно, не сбривай.

  – Ладно, не буду, – он улыбнулся. – Мама, зачем ты опять на завод пошла? Сегодня же суббота.

  – Так получилось, – бросила она. – Производственная необходимость.

  – А, так утром за тобой специально приходили?

  В первую секунду не поняла, о чём он, но тут же сориентировалась: почтальон, студент!

  – Ага, специально, – соврала, не моргнув глазом, и спросила, будто ещё не поняла: – Кто там у тебя?

  – Отец. Честно признаться, не знаю, как быть: мне уже пора идти пора.

  – Ну так иди, если пора. Вот видишь: и у тебя суббота не свободная. Поел хоть?

  – Да, поел. Яичницу поджарил. А как с папашей? Кто его развлекать будет?

  – Зови сюда, я его развлеку!

  Она знала, что Димка, пожалуй, и занятия пропустит и всё что угодно, но сам не посмеет выдворить отца. Однажды, на всякий случай, прислушалась, о чём бывший муженёк с сыном толкует. Вроде худому не учит – больше о науке, о литературе разговоры, и ладно, а то давно бы взашей выгнала. Но каждый раз, когда Димка уединялся с отцом, ей становилось не по себе. Ревновала, что ли... Не сомневалась, что любит её сын, с уважением относится, но – ни одной задушевно-серьёзной беседы с ним до сих пор не состоялось. О чём говорили? Так, о бытовых мелочах, о шалопуте Веньке. Очень жаль, что не владеет она языком, как её бывший. И сознавала – да и об этом все толкуют, – что пацанам в первую очередь мужчина нужен. Дочь – другое дело, с ней задушевной подругой стала. Иногда прикидывала: а не сойтись ли с кем-нибудь, чтобы у детей появился наставник. Но и другое сознавала: трудно неродному войти в контакт со взрослыми пацанами. Если этот человек будет груб с ними, всем сразу ясно: ага, чужой же! А если ласков, внимателен – опять нехорошо: значит, подделывается, в доверие хочет влезть.

  Хлопнула входная дверь – это Дима убежал, и почти сразу на кухню вошёл Шумилов. Ни разу ещё, как стал наведываться, не задерживала на нём взгляда – всё невзначай, мимоходом. А теперь посмотрела: в костюме, при галстуке, приколотом к полосатой сорочке. По-прежнему старается выглядеть джентльменом, хотя порядком полинял и потускнел. Поредевшие, с выбившейся сединой волосы гладко приглажены, хотя как и в былые времена на висках топорщатся. Физиономия смиренная. А с какой ему являться? Попробуй, зайди он с лихим торжествующим видом – мигом вылетит, у неё не заржавеет.

  – Здравствуй, Анна.

  – Привет.

  – Присесть-то можно?

  – Да чего уж... садись.

  Шумилов воспользовался её разрешением и опустился на стул. Но так как она продолжала стоять, опять поднялся.

  – Я к тебе с капитальной беседой, – серьёзно и значительно сказал.

  – Вон даже как! – Она удивилась, но как-то чересчур напоказ, и он обиженно вскинул голову. Однако сдержался.

  – Я о детях. Положение, считаю, ненормальное. Дмитрий сказал мне, что собирается бросать университет или же переходить на заочный факультет. В этом ничего хорошего не вижу. При его способностях считаю ненормальным. Допускаю, что и на вечернем можно серьёзно учиться, но это каким надо обладать здоровьем?

  Анна удивилась всерьёз, духом пала. "Не смогла... не смогла", – отрывочно пронеслось в голове. Кроме того, стало обидно, что не с ней, матерью, в первую очередь поделился сын, а с отцом.

  – Тоже беспокоюсь касательно Венедикта, – продолжал Шумилов. – Встретил его во дворе с группой таких же неприкаянных подростков. Обменялись рукопожатием. – Он опять сморщился и даже левой рукой поддержал правую, рукопожатную, хотя боль давно прошла. – Физическим здоровьем Венедикт, конечно, не обделён. И, может, присутствует остроумие. Но в школе ему делать нечего. Мы уже с Дмитрием обговорили. Полагаю, за лето его надо пристроить. Со своей стороны я постараюсь...

  – И куда ты его?

  – В мясомолочный техникум. У меня хорошие знакомые там есть.

  – Гляди-ка! По твоим стопам, значит?

  – А что? Станет механиком по холодильным установкам – вполне неплохая специальность.

  – Вон ты как заговорил!

  Он глянул на неё. Лицо перекосилось, губы задрожали, и с внезапно прорвавшимся бешенством прокричал:

  – Дай возможность хоть раз, хоть чем-нибудь помочь детям! Я в конце концов требую! Почему отталкиваешь меня? Почему на алименты не подала? Почему мои переводы отказывалась получать? Из-за твоей гордости они голодными были!

  – Не были, – глухо обронила она. – И ты не кричи – нечего тут разоряться! Сам же, как сбежал от нас, поспешил перейти в сторожа. На что мне были твои копейки? В насмешку?

  Шумилов сник, замолчал, а потом прежним смиренным голосом напомнил:

  – Ты же знаешь, я тогда вторую древнейшую профессию начал осваивать...

  – А почему не первую? – перебила Анна.

  – Ну, ты скажешь, – сконфузился он. – Нет, я серьёзно. Я же проблемную статью тогда написал, в газетах стал сотрудничать, на ТВ приглашали. Времени не хватало – вот и подался в сторожа. Между прочим, в смене с драматургом работал. Теперь он литчастью в нашем драмтеатре заведует. И вообще... грандиозные планы были!

  – У меня, может, тоже планы были. – Она опять заговорила с лёгким, едва приметным пренебрежением, как будто пришпорила себя. – Ты статьи писал, а я раньше пела и плясала. До восемнадцати лет надеялась артисткой стать.

  – И зря отступилась. Зря, зря! Наша главная обязанность – развить, использовать всё, чем матушка-природа наградила, – с упорством и ожесточением забормотал он, принявшись расхаживать по тесной кухоньке. – Я до сих пор при этой мысли! Другое дело, что обманулся, не по тем меркам себя мерил. Ну а ты почему на всём крест поставила, не попыталась даже?..

  – Потому что детство кончилось – свои дети появились. Ты-то их на меня бросил, а мне что оставалось делать? Куда прикажешь сплавить? В детдом, в интернат?

  – Да, да. Ты права... Но вообще-то, если смотреть в корень, твои вопросы... понимаю, чисто риторические... не исключают утвердительного ответа. Почему б не препоручать детей с раннего возраста, с рождения даже, государству? Я думаю, хуже не стало бы. Ни им, ни нам. Мы же как их воспитываем? Мы калечим их! И общество ещё возьмёт на себя инициативу. Семья и должна распадаться! Мы, правда, всеми силами пытаемся скрепить её, оживить. И зря! Мучаемся, страдаем, не подозревая, что, отвергая её, решаем проблему, приходим к норме будущего. Ведь каков плод, так сказать, нашей педагогической деятельности...

  – Ты что мелешь! – прикрикнула Шумилова.

  – Да-да, – как заведённый, не сдаваясь, бормотал он. – Не будем себя обманывать. Посмотрим правде в глаза. Венедикт вырос законченным себялюбцем. Но и Дмитрия взять: другой человек – да, противоположность – да, но чрезмерно. Не может постоять за себя. Почему со всеми соглашается? Почему отсутствует собственное мнение?

  – Стой! Не мельтеши перед глазами и угомонись маленько. Хаять детей не позволю. Вот вырасти своих, переболей их болезнями – и тогда крой почём зря! А то на готовенькое-то мы мастера!

  Шумилов словно с разбегу наткнулся на каменную стену. И сесть уже не решался, и ходить запретили. Так и стоял у приоткрытого окна истуканом.

  – Ты ведь когда к нам стал похаживать? Когда у разбитого корыта оказался. Угадала?

  Он подавленно молчал.

  – Хорохоришься, пыжишься, а всё без толку! Живёшь-то сейчас где?

  – Пока в общежитии, – глухо обронил Шумилов.

  – С семнадцатилетними пацанами? А что от этой-то, от журналистки, ушёл? Помнится, про любовь, про общие интересы толковал. Куда любовь-то исчезла?

  – Да какая там любовь! – он махнул рукой.

  – Не скажи – существует. Что у тебя было десять лет назад, творится со мной сейчас. Влюбился в меня один человек, очень хороший: вежливый, внимательный, инженером у нас работает. А умница! Ты как на это смотришь?

  – Зачем спрашиваешь? Ты свободна.

  – Да я-то свободная. А вот он женатый, и дочь у него есть. Правда, ради меня и жену готов бросить и девчонку. Стоит мне только одно слово сказать, пальцем поманить, – врала безбожно и остановиться не могла. Таким-то макаром хоронила последнюю, нежданно мелькнувшую надежду.

  Он молчал, по-прежнему стоял у окна, слушал и тускнел. Шумилова глянула на него и перестала сочинять. Глубоко вздохнула.

  – Жалок ты мне, Серафим. Работаешь-то сейчас где?

  – На мясокомбинат вернулся. Только мастером не взяли, слесарем пока.

  – Ладно, так и быть: можешь переезжать. Всё одно почти каждый день у нас сшиваешься. Может, ты и прав насчёт будущего, но пока семью ещё не отменяли.

  – Аня! Аня! – Губы у него запрыгали, голос сорвался, но в глазах мелькнуло сомнение. – Шутишь, что ли? Испытываешь на верность убеждениям?

  – Господи, да какие у тебя убеждения! Не в твоём возрасте по общежитиям таскаться. Спать будешь в зале, на диване.

  – Да я... да я... ниже травы! Детям себя посвящу, круглосуточно с ними...

  Шумилова досадливо махнула рукой, и он осёкся.

  – Так мне действительно... можно переезжать? – спросил через минуту, внимательно вглядываясь в неё.

  Она подтвердила кивком, но, не желая выставлять себя диктатором, добавила:

  – Вообще-то ещё с детьми переговори. Как скажут, так и сделаешь.