Текст книги "Падение полумесяца (СИ)"

Автор книги: Владимир Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Борджиа: Падение полумесяца

Пролог

Италия, Рим, май 1497 года

Чувствовать себя столь же комфортно, сколь рыба в воде или там монах на исповеди молоденькой девушки – или мальчика, это очень часто встречалось до последнего времени недостойных детей Церкви – У Родриго Борджиа. викария Христа, получалось в самых разных ситуациях. Особенно тех, что касались необходимости нести слово божье в головы многочисленной паствы и убеждения её в самом разном. Но несомненно идущем на пользу семье. Крестовые походы, числом уже два, необходимость в важнейшей за долгие века церковной реформе, фактическая ликвидация Папства как видной фигуры в светской части проводимой политики, многое другое, уже не столь масштабное. Он привык к разному и уже думал, что разучился удивляться. Однако… жизнь в очередной раз показала, что все ранее случившиеся вехи на пути были лишь прелюдией перед тем, что ему надлежало сделать сейчас. Сделать то, что вполне могло быть сравнимо с деянием провозгласивших первый Крестовый поход, завершившийся взятием Иерусалима и установлением на Святой Земле власти европейских государей. Надолго установившейся и утраченной лишь по причине возникших и там междоусобиц, к которым, как ни прискорбно было признавать, приложили руки его предшественники, носившие на голове тройную папскую тиару.

Великое деяние, а точнее его начало. Начало необходимое, подводящее несокрушимую основу под то, что уже было начато в ходе Крестового похода, ставящего публичной целью освобождение Иерусалима и возврате его не под чью-либо власть, а в общее пользование всем христианским странам Европы. То, что Иерусалим будет взят в самом скором времени, уже не оспаривалось никем. Разве что самыми злостными ненавистниками Святого Престола. Того, который истинный, в Риме, разумеется, а не авиньонской фальшивки, где примостился даже не Антипапа, а, как говорил Чезаре, «шут, лишь по ошибке надевший тиару вместо колпака с бубенцами». Родриго Борджиа знал, что его сын подумывал как раз в честь взятия Иерусалима послать Джулиано делла Ровере тот самый шутовской колпак, богато украшенный золотом и даже драгоценными камнями. Дескать, Рим всегда по достоинству оценивает любого друга, врага… забавную зверушку.

Демонстративное унижение? Бесспорно. Но унижение именно конкретного фальшивого понтифика, но никак не «искоренение ереси крестом и мечом» как в случае катаров, альбигойцев и прочих. Патриарх семейства Борджиа понимал, почему его коронованный Железной короной сын так тщательно избегает любых явных преследований ересей, которые не выходили совсем уж за пределы разумного. Тех же последователей Савонаролы и вообще инквизиторов уже хватали при первой возможности. Тех, понятное дело, у кого хватало безумия сунуться на земли, верные духовной власти Рима.

Впрочем, речь шла не совсем о том. Своими успешными действиями против Мамлюкского султаната Чезаре вынудил потерявшего большую часть своих владений – включая и Каир, столицу – Аль-Ашрафа Кансух аль-Гаури, отступившего в важнейший для любого магометанина город, Мекку, объявить джихад. Джихад же… По существу это был их собственный «крестовый поход», направленный против иноверцев, отражение в зеркале. Только одно дело, когда подобное объявляется находящимися на вершине могущества или хотя бы на подъёме. Совсем иное – объявление «священной войны» теми, кто терпит поражения одно за другим и не имеет каких-либо явных шансов переломить ситуацию. Мамлюкский султан сам по себе не имел, но вместе с тем этот его ход не был бессмысленным. Он уже привёл к тому, что объявленный джихад вызвал определённый отклик у мулл и прочих имамов, находящихся не только в султанате, но и далеко за его пределами. Прежде всего в Османской империи, которая, если что, тоже находилась в состоянии войны с мамлюками. Находиться то находилась, но теперь наступление османских войск не то что замедлилось, оно замерло.

Почему, по какой причине… загадкой это не было. Находящиеся внутри Османской империи люди Чезаре доносили о выходках мулл, находящихся при войсках. Они завывали, словно волки на луну, прося, увещевая, угрожая даже карами от самого Аллаха – всё для того, чтобы развернуть войска в сторону неверных. А ещё была чернь, на которую слова мулл действовали гораздо сильнее, быстрее и надёжнее. Стамбульская же её часть и вовсе обожала бунтовать по любому, самому незначительному поводу. А уж теперь, когда почти из каждой мечети неслись проповеди о том благе для любого правоверного, который последует зову джихада… Для султана Баязида II наступили очень тяжёлые времена. Прервать войну с мамлюками, остановив войска и удовольствовавшись уже захваченным? На такой шаг он мог пойти. Но не больше. Только чернь требовала совсем-совсем другого, подстёгиваемая фанатичными муллами. Одно лишь слово «джихад» будоражило из умы, возвещало о возможности вернуть утраченные земли, вновь получить рабов, добычу… Для этого, как они считали. всего то и требовалось, что угрозой бунта убедить нерешительного султана прекратить одну войну и начать другую.

А ещё началась резня. В том же Стамбуле, направленная на живущих в городе и окрестностях христиан. Первым делом – и далеко не в первый раз – получили долю неприятностей потомки византийцев, склонившихся под властью завоевателей после окончательного паления Византии. Удивляться подобному не следовало, скорее уж у Родриго Борджиа вызывало недоумение, почему они до сих пор продолжали там жить. Выгода от торговли, производства тех товаров, на создание которых сами османы редко когда были способны? А стоило ли оно того, если присутствовала постоянная угроза расправы? И снова приходили на ум слова сына, говорящие о том, что склонившийся перед врагами своей крови единожды навсегда обречён склоняться и детям своим почти наверняка передаст эту незримую заразу, лекарств от которой пока так толком и не придумали. Хотя… Кое о каких способах помогать в таких случаях Чезаре также упоминал. Но не о том речь сейчас, не о том.

Как бы не пыжились, не раздувались в ложном величии нынешние мусульманские правители, но два из наиболее значимых – султаны Баязид II и Аль-Ашраф Кансух аль-Гаури – уже потерпели жестокие поражения в войне с крестоносцами. Даже случись им объединиться, сумей они заручиться в сколько-нибудь малые сроки поддержкой остальных магометанских правителей… Поражения всё равно не миновать. Опасность состояла в ином. Та же самая ловушка, в которую попали первые крестоносцы, вот что по настоящему пугало понтифика.

Усобицы! Сейчас они могли вспыхнуть даже не среди ревностных участников Крестового похода, а в других местах. Викарий Христа постоянно получал сведения из многих стран от верных ему слуг церкви, а потому знал, что не один и не два христианских государя всерьёз опасаются углубления вражды с магометанами. Равно как и того, что стоящие во главе уже двух Крестовых походов набрали и продолжают набирать слишком большое влияние. Кто мог стать зачинщиком, за которым последуют остальные? Франция, начавшая войну с Хафсидским султанатом, но всегда готовая сменить сторону и войти в союз с кем угодно, лишь бы это были враги Рима? Священная Римская империя и её властитель Максимилиан, прежде всего стремящийся сохранить своё лоскутное государство и ради этого готовый взорвать бочку пороха подальше от своих границ? Продолжающая доставлять проблемы Венеция, чья сила не в армии и флоте, а в огромном количестве золота и торговых связях по всему миру? Или и вовсе Португалия, король которой всё с большей подозрительностью смотрел в сторону Италии, опасаясь, что Рим примет сторону Испании в так и не утихнувшем споре между двумя давними соперниками?

Ещё и страх… Страх – великая сила, влияние которой никогда и нигде нельзя было отбросить в сторону, словно кучу истлевшего тряпья. Слишком многие европейские государи могли испугаться полного, окончательного, без возможности отступить на исходные позиции, разрыва с мусульманскими странами. Это был уже не тот запрет на какие-либо сношения и любую помощь Османской империи во время не столько давно завершившегося Крестового похода. Тогда запрет был лишь касающийся османов. Теперь же… В письмах из Каира Чезаре настаивал на как можно более твёрдых и жестких словах, которые вбивали бы внутрь самых толстолобых понимание того, что отныне будет введена явная, зримая граница между Европой и Азией. Та граница, которую нельзя будет изобразить на карте раз и навсегда, но которая будет сдвигаться всякий раз, как Европа сочтёт нужным и важным сместить её в свою пользу. И важность привязки этой самой Европы не к вере, а к крови и духу, сплавленных в единое целое. К примеру, Чезаре и его приближённым было плевать на ту же Эфиопию, сколь бы христианской они ни была. В этом он был близок к воззрениям Изабеллы Трастамара, которая считала выкрестов-моррисков маврами «которых никакой крест не исправит».

Опасности, всюду они. В их число входил и уже явный, бесспорный отказ от миссионерства на завоевываемых крестоносцами землях. Обоснования вредности этого для государств приводились весомые, но ему как понтифику приходилось изворачиваться, чтобы подвести под это и духовную основу. Буллы Святого Престола, они такие, требующие сложных, но в то же время понятных обычным людям фраз. Сложная задача, но вместе с тем и интересная, бросающая вызов его способностям оратора. В очередной раз подняться выше себя прежнего, вместе с собой поднимая и весь род Борджиа. От такого Родриго, он же Александр VI, отказаться никак не мог. Потому и сидел при свечах, несмотря на глубокую ночь, раз за разом отмахиваясь от беспокоящих его слуг, пытающихся, согласно распоряжениям жены и дочери, напоминать Его Святейшеству о необходимости беречь уже далеко не крепкое здоровье.

Скрип открывающейся двери… Родриго Борджиа хотел было в очередной раз рыкнуть на чрезмерно назойливых слуг, но не успел, сперва бросив мимолётный взгляд в сторону источника звука. Как взглянул, так и понял, что вот уж на этого человека рычать точно не стоит. Лукреция. Дочь. Не единственная, но самая любимая. Не оправдавшая первоначально возложенных надежд, но ставшая неизмеримо большим, чем обычная италийская аристократка. Королева Сербии, ученица своего брата и уже совсем-совсем самостоятельная правительница и политик.

– Отец… Ты опять мамины просьбы забыл и советы врачей. Это нехорошо.

– Вдохновение, дочка, ему не прикажешь.

– Булла? – улыбнулась Лукреция, проходя в кабинет и становясь за спиной отца. Ей так было удобнее смотреть на россыпь бумажных листов, разбросанных на столе. Частью пустые, частью исчерканные различными набросками. – Братик любит удивлять и преподносить подарки, сперва кажущиеся проблемами. Этот точно такой же, просто ещё серьёзнее и опаснее для врагов.

– И для нас тоже.

– Хи-хикс, – не выдержала юная королева. – Так может показаться, но на самом деле… Братик хочет выявить остатки тех, кто не согласен, выявить и избавиться от беды, что могла обрушиться уже на наших детей. А так… Пусть выступят сейчас, покажут лица. ранее скрытые венецианскими масками.

– Венеция?

И снова улыбка юной королевы. Искренняя, но в то же время лукавая. Сочетать несочетаемое, вот что действительно умели некоторые дети Родриго Борджиа. ему лишь оставалось пожалеть, что подобное передалось далеко не всем его потомкам.

– Это может быть кто угодно. Нам нужно лишь громко произнести нужные речи и ждать. Так мы заставили короля Франции и его приближённых показать свою настоящую суть. Осталось выявить других, не согласных с разделением между Европой и Азией, стремящихся урвать вкусные коски с обоих столов. Только сидеть попой на двух креслах у них не выйдет. Приходит пора окончательного выбора.

– Мы становимся всё сильнее, а Святой Престол слабеет. Ирония!

Лукреция слышала своего отца, понимала, но вот разделять этакую мимолётную печаль даже не собиралась. Слишком девушка изменилась, слишком многое впитала с речами своего старшего брата, слишком многое видела и приняла как пример для подражания, дальнейшего развития и основы для уже собственных решений. На фоне всего этого какой-то там Святой Престол уже не казался сколь-либо значимым. Тем более со знанием относительно созданного в интересах власти Борджиа Храма Бездны, стремительно расширяющегося и обретающего влияние на землях, где над душами прихожан властвовал Авиньон.

– Духовная власть не должна стоять над светской, отец, – улыбнулась королева Сербская, крутя в руках кубок с разбавленным вином. Сильно разбавленным, поскольку помнила, что может случаться с теми, кто слишком уж увлекся напитками из плодов виноградной лозы. – Святой Престол всегда дробил сильные государства, раскалывал их, поднимал одну часть аристократов против другой. В своих интересах. Но мы, Борджиа, теперь власть светская, на наших головах короны, вот-вот образуется империя. Время меняется, изменились и мы. А не согласные… Их нужно ослабить, отстранить, иных и вовсе уничтожить.

– Булла уже почти готова и будет оглашена. Я сделаю то, что нужно для блага семьи. Для твоего, Чезаре. Ваноцци, других… Но если уж мы вспомнили про семью и Чезаре. Бьянка!

– С неё всё в порядке. Жива, бодра, здорова.

– Здорова, – саркастично отозвался понтифик. – И она и то, что сейчас внутри неё. Это при том, что Хуана пока ещё не в тягости и это не изменится ещё какое-то время. Опасения твоего брата, они может и верны, но ситуация, в которой мы можем оказаться…

– Я уже говорила с Чезаре, с Бьянкой. Ещё до отъезда брата в Каир. Хуана узнает потом, когда у неё появятся собственные дети. Брат сумеет подвести её к этому, объяснить, утешить, если понадобится. И никаких споров, ребёнок Бьянки будет носить лишь имя Медельяччи. Для всех вокруг. А покровительство Чезаре. оказываемое сыну или дочери его давней подруги и советницы – это естественно. Никто ничего не заподозрит, ничего особенного тут не увидеть.

– Всё продумала.

– Я у тебя такая, умная и предусмотрительная.

Родриго Борджиа оставалось лишь посмотреть на свою дочь, в очередной раз убедившись, что девочка давно успела вырасти и состояться как человек и даже как королева, после чего улыбнуться и вернуться было к булле. Но…

– Нет уж! Я маме обещала. Что ты отправишься спать, а не будешь вновь. Корпеть над бумагами. Пойдём, я тебя провожу. К ней.

– И где уважение к викарию Христа? – проворчал Борджиа. поднимаясь из-за стола.

– Вытеснилось заботой о здоровье отца, – парировала Лукреция. – Пойдём уже, тебя заждались.

Глава 1

Граница Сербского королевства, дорога на Скопье (Ускюб), конец мая 1497 года

Заключённый мир должен соблюдаться? Может оно и так, но это в самом лучшем случае и если обе стороны имеют хоть какое-то понятие о чести и верности данному слову. В случае же османов надеяться на подобное – большая глупость. Уж в этом Мигеля Корелью убеждать точно не стоило. Вот он и не удивлялся, когда ему снова и снова сообщали о мелких отрядах, проникающих на сербские земли то в одном, то в другом месте.

Османы не могли жить без постоянных грабежей на землях сопредельных государств. Ну или, на худой конец, не занимаясь практически тем же самым, но за землях покорённых ими народов. Разница тут была лишь в том, что когда драли три шкуры с покорённых, но частично это прикрывали сбором налогов, пусть порой самых безумных, откровенно людоедских. Да и запрещалось немусульманам владеть каким-либо оружием, что проверяли постоянно, неустанно, зверски карая за любое нахождение чего-то поопаснее вил, лопат… для совсем уж хорошо себя показавших, охотничьего снаряжения.

Но то внутри. А вот вовне, тут можно было и по зубам получить. Потому хоть и находились в избытке желающие пограбить порубежные земли, но никто из командиров этих отрядов не удивлялся постоянным, а порой и весьма большим потерям. Так было раньше, зато теперь кое-что поменялось.

Сербия! Оторванная от Османской империи, ставшая подвластным Борджиа королевством, она многое значила для османов. Пусть постоянно взрывающаяся бунтами, но очень богатая, с жителей которой можно было взять многое… пускай против воли, с постоянной опасностью получить в спину рогатиной или стрелой из того самого лука, припрятанного в укромном месте до поры. С сербских земель кормились многие османы, очень многие. А теперь источник благ исчез. Совсем исчез, а большинство ранее к нему припавших были уничтожены. Но оставалась часть меньшая, сумевшая убраться и желающая вернуть всё, как было раньше. Не просто желающая, а ещё рассказывающая другим о том, что можно оттуда взять. Не золото с серебром, его у сербов, постоянно обираемых, было мало или вовсе не было. Стада коров, овец, лошадей? Тут уже более заманчиво для желающих поживиться теперь уже окончательно чужим добром. Однако ещё более привлекающей османов являлась иная добыча…

Люди! Рабы. Если быть совсем уж точными, то женщины и дети, которых куда как легче сломать, выбить любую строптивость, а затем либо перепродать, либо оставить для себя. Вот и лезли османы на утраченные по итогам войны земли. Лезли упорно, обливаясь кровью, неся большие, порой обескураживающие потери, но лезли.

Мигель Корелья недовольно сплюнул на землю, вспоминая, что чем больше времени проходило после подписания мирного договора, тем больше проблем было на порубежных землях. Никаких войск, никаких знамён у то и дело вторгающихся отрядов. Два десятка, полусотня, иногда немного больше, но обычно и до ста османов в отряде не доходило. Пробраться ночью, наскочить на деревеньку, попробовать разграбить всё, что получится и утащить брошенных поперёк седла пленников – вот и вся тактика.

Дозоры вдоль границы? Помогали, спору нет, но на каждые три-четыре замеченных и перехваченных отряда османов приходился один, успевающий натворить дел. Однако нет худа без добра, как говорили местные. Постоянные нападения позволяли ему, по существу являющемуся наместником Сербии в отсутствие Лукреции, натаскивать набранных среди сербов солдат. Хорошо натаскивать, проверять кровью, безжалостно отсеивая робких окончательно, а недостаточно умелых подтягивая до должного мастерства. Разумеется, делал он всё это не сам, а всего лишь отдавая приказы своим капитанам, чтобы уже те передавали распоряжения вниз по цепи.

Храбрости и желания рвать глотки врагам у сербов в основном хватало. Не было оружия и доспехов? Выдавали, благо итальянские оружейники с заказами не просто справлялись, но радостно просили ещё и ещё. Доходы и немалые! Другое дело, что затраты пороха поневоле заставляли относиться с бережливостью к этой столь необходимой субстанции. Тут уж как не старайся, а селитряницы быстрее вызревать не заставишь. А посему… Вооружить аркебузами и пистолетами немалое число солдат можно и нужно, но обучить меткой стрельбе – это уже другое, ведь порох при учёбе сжигается немилосердно. Но и тут вроде бы можно было исхитриться… в очередной раз. И вновь благодаря хитроумию старого друга, ставшего из просто сына кардинала сперва сыном понтифика, затем собственно кардиналом, Великим магистром Ордена Храма и… наконец королём. А следом и его за собою потянувшим на самый верх.

Нет, Мигель и не думал жаловаться. Напротив, распробовав вкус силы, власти и неуловимого аромата особенной жизни, он хотел удержать это положение. А раз так, то и поддерживать порядок в королевстве Сербском старался по-настоящему. Не щадя ни других, ни самого себя в стремлении сделать не просто хорошо, но ещё и не медленно. А посему…

Прознатчики знали своё дело, да и посыпали тропы, по которым ходили, серебром. Щедро посыпали, тем самым помогая граничарам – а именно так сербы стали называть тех, кто нёс службу близ границы – отлавливать и уничтожать османские отряды. И вот случилось нечто новое, но вполне ожидаемое – в этот раз османские любители поживиться чужим добром и захватить рабов решили пожаловать не полусотней или даже сотней, а куда как большим составом. Естественно, сделать это не абы как, а предварительно отвлекая внимание. Каким образом? Множеством малых, всего по паре десятков человек, отрядов, что должны были пересечь границу между Османской империей и Сербией в разных местах. И отряды эти были откровенным мусором. Голодранцы, толком не вооружённые, не умеющие ничего, зато разгорячённые обещаниями богатой добычи, а ещё взбодрённые опиумом, который давал ложное ощущение всемогущества. Корелья успел насмотреться на действие этого дурмана, да и сам получал его после ран как обезболивающее лекарство, а потому знал и о пользе, и об огромном вреде. Знал и поддерживал крайне мучительные казни для тех, кто осмеливался торговать этой отравой во владениях Борджиа.

Впрочем, опиум сейчас был так, отдельной мелочью, мазком на общем полотне. Те отряды, они были жертвенным мясом и не более. Отвлекали внимание от главного уже даже не отряда, а небольшого войска, состоящего из жаждущих не только добычи, но и крови неверных. Фанатики, что после объявленного из Мекки джихада росли как грибы после дождя, к тому же стремясь убить побольше гяуров.

К подобному стоило как следует подготовиться, благо примерный путь был заранее известен. Золотой ключик, он открывает уста, сердца и сами души многих и многих, а уж в поражённой всеобщей продажностью Османской империи тем паче. Войско фанатиков собиралось близ Скопье, переименованного османами в Ускюб. Разумеется, двинуться на Приштину желающие резни во славу Аллаха магометане не осмеливались, но вот ударить в северо-западном направлении, попробовав на зуб Призрень, а уж особенно поселения по дороге и поблизости – это уже иное.

Так поведали прознатчики. Исходя из этого, Мигель Корелья и решил действовать. Понимая, что продажные души наверняка есть и здесь, в Сербии, из числа затаившихся, прикинувшихся верными, но по той или иной причине ведущих дела с недавними поработителями, он не собирался показывать, что знает о готовящемся набеге. Потому нельзя было подтягивать дополнительные войска, ограничиваясь гарнизоном Приштины. Да и то не всем, ведь излишне ослаблять оборону города было рискованно. Зато можно и нужно было использовать имеющихся лошадей для быстрой переброски в нужное место ещё и пехоты. Ну а собственно конница… и ей дело должно найтись. Османы уже битые жизнью, а потому обязательно сунутся не одной пехотой.

Так предполагал сам Корелья, то же доносили прознатчики. Так оно, собственно, и произошло. Опасаясь спугнуть врага, наместник до последнего сидел внутри городских стен, и лишь когда стало известно о первых отрядом жертвенного мяса, что пересекли границу, вывел войска. Это было нормальным ответом, который не должен был насторожить возможных османских друзей внутри Приштины. Ну или насторожить не слишком на самый худой конец. Быстрая, но не вконец изматывающая лошадей скачка в предполагаемом направлении набега. Передовые дозоры в большом количестве. чтобы наверняка заметить любую подозрительную мелочь… И вот он, успех.

Вторгшееся на сербские земли разгорячённое проповедями завывающих мулл войско не было достаточно подготовленным. Оно рассчитывало больше на обычный набег, а потому не имело артиллерии. Грамотные полководцы? С этим также всё было печально, потому как понимающие в военном ремесле не очень то горели желанием идти в набег, риск не вернуться из которого превосходил все разумные рамки. Потому всё вышеперечисленное подменялось тем самым религиозным фанатизмом, жаждой добычи и множеством обещаний, что как следует пограбить, порезать неверных и отойти они сумеют ещё до подхода войск Борджиа. Ах да, а ещё у этого своеобразного войска отсутствовали османские знамёна. Только зелёные полотнища со сделанными чёрной краской надписями, вроде как из Корана. Тут Мигелю Корелье особо интересно не было.

Недостаточная подготовка всегда влечёт за собой печальные последствия. В частности, неумение устроить нормальный лагерь для ночлега и выставить дозоры, берегущие покой и целостность войска. То есть дозоры имелись, охрана тоже вроде как бдела, но их умения оставляли желать лучшего. Они не заметили передовые дозоры уже сербских войск. Им не хватило наблюдательности обнаружить, как вокруг спящего за малыми исключениями лагеря смыкается кольцо более умелых воинов. Они много что упустили, и теперь им предстояло платить. Дорого платить!

– Хараджича сюда, – приказал Мигель, прекращая рассматривать в подзорную трубу османский лагерь.

– Исполняю, магистр.

Магистр… Корелья уже успел привыкнуть к этому своему титулу в Ордене Храма, но нет-нет. да слово вызывало лёгкое… неудобство. Почему? Тут он и сам не мог толком ответить. Может не считал себя достаточно подготовленным? Возможно, вовсе далёким эхом отзывалось то, что ранее говорили о тамплиерах, почти полностью уничтоженных и оболганных после крушения Ордена. А его неожиданное возрождение, многим поставившее палки в колёса, сокрушившее немало планов и принесшее тоску и печаль королям из династии Валуа… Стало очень жаль, что поблизости нет Чезаре, что заслуженно славился умением отвечать на самые неожиданные, а порой близкие и проклятым вопросы. Но его коронованный друг сейчас находился по ту сторону Средиземного моря, в том, что раньше было Мамлюкским султанатом, а теперь вновь должно было стать Египтом. Но не просто, а Египтом обновлённым, лишённым того, что там творилось вот уже многие века. Разумеется, под властью рода, которому он, Корелья, присягнул и с которым накрепко связал своё будущее.

Зачем ему понадобился Светозар Хараджич, в прошлом один из командиров небольшого отряда, по мере сил досаждавшего османам? Как раз по причине умения последнего совершать налёты именно ночью и именно на спящего противника. А ещё хорошо знакомого с местностью, что тоже было важно.

– Звал, князь?

Особых манер у Хараджича не было, да и сам он хоть и из благородного рода, но за время османского владычества большей частью вырезанного и впавшего в бедность, близкую к нищете. Зато и злости у Хараджичей прибавилось. У уцелевших, конечно. И чем больше их родной крови умирало от рук османов, тем сильнее становилась эта самая ненависть. Вот как раз таких и приближала к себе Лукреция, да и сам он, Мигель Корелья, понимал правильность подобного пути. Такие не предадут, да к тому же будут сражаться до последнего османа, проливая единственную влагу, способную утолить терзающий их изнутри огонь – кровь.

Что до обращения «князь», так местные пока либо не успели, либо даже и не старались привыкать к италийским наименованиям. Некоторые из прибывших с Лукрецией придворных – особенно женщины – пытались этим возмущаться, но… Сама королева лишь улыбалась и оставляла всё как оно есть. Лишь приближала к приштинскому двору всё новых и новых озлобленных на османов и вообще магометан хищников, создавая тем самым дьявольскую смесь из бывших бойцов и командиров кондотт, древних италийских родов, рыцарей-тамплиеров и вот этих вот, рвущихся к своей законной добыче хищников.

– Османский лагерь видел?

– Зрел, князь, – акцент серба был ужасен, но Мигель привык и не к такому. – Стадо баранов, которое ждёт, чтобы их вырезали. Только много их, не успеем, как метаться начнут.

– Что посоветуешь?

– Лошади. Ранить аль напугать. Османы их спутывать или не умеют или ленятся. Мы сделаем так, что все разбегутся. Но пошуметь придётся.

– Стрельба? – поморщился Корелья.

– Не из аркебуз. Самострелы новые и волчий вой. Кони боятся. Сильно.

А вот это Мигелю действительно понравилось. Кони боятся волков, особенно если это не боевые или не совсем боевые, приученные преодолевать этот естественный для табуна и отдельной лошади страх. А у этих османов кони были так себе. Под седло годились, но только если не было чего получше. Настоящий боевой конь и дорог, и таких всегда нехватка. А уж в нынешней то Османской империи, да вспоминая понесённые ей совсем недавно огромные потери… Нет, настоящих боевых скакунов там оставалось мало, да и не тут они, не у этого сброда фанатиков, собранного обезумевшими от ненависти муллами.

– Сколько тебе понадобится времени?

– Собрать людей. Подобраться. Вырезать смотрящих за конями. Начать пугать… Не больше двух часов, может раньше.

– Я доволен тобой. Делай же.

Радостный оскал серба, который был счастлив от самой возможности утроить очередную резню ненавистных ему османов. Корелья даже не сомневался, что у этого умелого убийцы получится если и не всё, то многое из того, что он пообещал. Ну а остальные его солдаты, у них тоже окажется немало работы. Если действительно удастся распугать всех или почти всех лошадей, то враги лишатся главного – возможности убежать не на своих двоих. А хотят бежать просто, перебирая данными богом ногами – это его солдаты пресечь сумеют. Выстрелами, понятное дело. Множеством выстрелов, причём не из одних лишь аркебуз, но и из старого-нового оружия, то есть арбалетов.

Арбалет. Оружие давно известное что в Италии, что тут, в Сербии, что во всей Европе и не только. Где-то его применяли чаще, где-то значительно реже, в иных местах и вовсе считали лишним. до сих пор используя луки и ценя их за более высокую скорость стрельбы. Однако…

Известны были спаренные арбалеты, хотя и считались излишне дорогой игрушкой. Но вот арбалеты многозарядные – совсем иное. Вместе с тем оказалось, что такие тоже есть, да к тому же известны уже не первый век, пускай создавались в далёких краях, в очень далёких. Как сказал Чезаре, назывались они чо-ко-ну и представляли собой… Да что там, теперь эти самые многозарядные чудовища, воплощённые в дереве и металле, имелись у части его стрелков. Вместо того чтобы уложить в ложе один болт, затем натянуть тетиву – вручную, со стремени или воротным механизмом – прицелиться и выстрелить, здесь использовалось нечто иное. Сверху ложа располагался узкий прямоугольный короб, в котором находилось до десятка болтов. Находящаяся под этим коробом тетива сперва не давала стрелам выпасть, а затем, когда стрелок с помощью системы рычагов взводил тетиву, зацепляла подаваемый болт и, при нажатии спускового крюка, происходил выстрел. Затем это повторялось до тех пор, пока короб с болтами не оказывался пустым, и не требовалось поместить туда новых десяток болтов.

Сложности? Да, они, конечно, имелись. Но вот скорость стрельбы позволяла мириться со сложностью конструкции, созданной по описаниям Чезаре самим Леонардо да Винчи, уже прославившимся не только в италийских землях, но и по всей Европе.

Конечно же, вновь переходить от аркебуз к арбалетам никто не собирался. Эти два вида оружия должны были дополнять друг друга, а вовсе не мешать. Большая скорость стрельбы у одного, пробившая способность другого. А вот научить два вида стрелков не мешать друг другу, а помогать, да не на учебных площадках, а на поле боя… Учёба была раньше. Бой – не стычка, а именно бой – должен был начаться совсем скоро. И Мигелю хотелось верить, что и вот эта новая затея Чезаре покажет себя с самой лучшей сторону. Да и привык он к успеху всех этих новинок, чего тут скрывать.