Текст книги "Обманутая, но торжествующая Клио (Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке)"

Автор книги: Владимир Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Козлов В П
Обманутая, но торжествующая Клио (Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке)

В.П.Козлов

Обманутая, но торжествующая Клио

(Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке)

Книга руководителя Федеральной архивной службы России члена-корреспондента РАН В.П.Козлова продолжает серию его исследований о подлогах письменных источников по истории России. Начало серии было положено работами автора о фальсификациях XVIII–XIX вв. В этой книге рассказано о подлогах XX в.

В специальной теоретико-методологической главе впервые дается развернутая типология подлогов и формулируются правила их выявления.

Книга была подготовлена автором при его работе в качестве преподавателя на кафедре источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета.

Оглавление

Введение 2

Глава 1. Разочарованный Ильич 5

Глава 2. "Директивы" Коминтерна о подготовке мировой революции 14

Глава 3. Литературное изнасилование А.А.Вырубовой 37

Глава 4. "Постановления" кремлевских мудрецов 52

Глава 5. "Сибирский Пимен", или Несостоявшееся открытие гения В.И.Анучина 70

Глава 6. "Древностелюбивые проказы" новейшего времени 90

Глава 7. "Дощечки Изенбека", или Умершая "Жар-птица" 101

Глава 8. "Величайший секрет" И.В.Сталина 127

Глава 9. Миф против мифа, или "Свидетельства очевидца" об убийстве царской семьи 150

Глава 10. "Бесценное собрание рукописей и книг" в последнем "Акте" драматической судьбы Раменских 165

Глава 11. Форосский "дневник" Анатолия Черняева 211

Глава 12. "Приказ" о ликвидации саботажа в Украине 216

Глава 13. На ловца и зверь бежит 221

Глава 14. От злоключений к выводам 241

Примечания 279

Введение

Настоящая книга является продолжением опубликованной работы автора, посвященной истории фальсификаций русских письменных исторических источников в XVIII – первой половине XIX в.[1] С ее выходом завершается первая сводная попытка проследить на российском материале историю этого своеобразного интернационального явления в общественной жизни, выявить закономерности и особенности его развития, обстоятельства, мотивы, технику изготовления подлогов, их воздействие на умы и чувства россиян, определить основные типологические черты подлогов, имеющие всегда отчетливые параметры общественно-политической, историографической, культурной значимости.

Автор стремился сохранить и в полной мере использовать всю ту методику рассказа и анализа фальсификаций, которая была применена им в предшествующей работе. Однако в какой-то степени неожиданно для себя он столкнулся с рядом таких моментов, которые вынудили его внести ряд коррективов в эту методику. Во-первых, выяснилось незначительное количество серьезной литературы, посвященной отдельным фальсификациям исторических источников XX в. или же их каким-то группам, а также авторам фальсификаций, отсутствует и сколько-нибудь ясное представление об их общем корпусе. Во-вторых, постулированная во введении к первой книге идея разграничения подлогов документов и подлогов исторических источников, довольно легко реализуемая в отношении фальсификаций в XVIII–XIX вв., применительно к материалу XX столетия встретила известные сложности, особенно по мере приближения рассказа к современности. В-третьих, усложняется сама процедура разоблачения подлогов и установления истории их бытования в связи с нередкими случаями интернационального состава их "авторских коллективов". В-четвертых, в XX столетии мы все реже и реже встречаем фальсификации исторических источников во имя доказательства неких исторических идей и концепций – все чаще подлоги преследовали откровенно политические цели, некие государственные интересы, выходя нередко из недр спецслужб. Следы многих фальсификаций ведут именно сюда, однако доступ к их архивным материалам не всегда бывает возможным.

Отчасти по этой причине книга не охватывает всех подлогов исторических источников, относящихся к России, изготовленных в России и за рубежом на протяжении XX столетия. Как знать, может быть, исследователи будущего обнаружат много новых подлогов среди тех документов, которые сегодня признаются подлинными и достоверными. Изощренность технологии подлогов, изготавливавшихся нередко специализированными государственными структурами, является веским основанием для такого подозрительного предположения.

В этой книге, как и в предыдущей, читатель познакомится с фальсификациями сенсационными и малоизвестными, выполненными с высокой степенью технической и содержательной изощренности и торопливо-примитивно с расчетом на сиюминутный оглушающий эффект, с подлогами, разоблаченными почти немедленно после введения в общественный оборот и живущими по сей день, будоража воображение обывателя. Но по-прежнему в каждом замысле фальсификации довольно отчетливо прослеживается определенный "интерес" – от примитивного и низменного до фанатично благородного. Именно выявлением этого "интереса" замечательно разоблачение подлогов, оно дает возможность немедленно поставить их в общий контекст общественных движений своего времени, получить более объемное представление об их очевидных и скрытых мотивах. Фальсификации всегда обостряют наши представления об известных исторических явлениях, событиях, действиях и мыслях людей, позволяя выявить дополнительные черты их характеристик. В подлогах, как в капле воды, отражаются не только исторические процессы, современные времени их изготовления, но в случае реанимации фальсификаций даже после разоблачения – современные и периодам их бытования, неожиданного "возвращения" из небытия.

В историографическом плане история фальсификаций русских письменных исторических источников в XX в. разработана слабо. Даже анализ откровенных антикоммунистических и антисоветских подлогов мы редко встретим в советской исторической литературе, равно как, впрочем, и в зарубежной. Поразительно, что ряд таких подлогов не только просто игнорировался, но знания о них прятались в спецхраны. Дело в том, что многие из подлогов касались самых острых проблем отечественной истории, часто трактуя их совсем не в духе официальной советской историографии. Боязнь обострения исторического знания, зарождения неких альтернативных исторических выводов и концепций и заставляла умалчивать о фальсификациях.

Тем не менее ряд подлогов имел значительную историографическую традицию. Так, например, фальсификациям документов, связанных с деятельностью Коминтерна, была посвящена специальная (и единственная в советской историографии подлогов) книга, опубликованная в 1926 г.[2] Эта анонимная книга (таковой ее можно считать из-за отсутствия указаний на автора, если не считать того обстоятельства, что выпущена она издательством Народного комиссариата иностранных дел) оставляет двойственное впечатление. Безусловно, это первый наиболее полный свод фальсификаций с их достаточно подробным разбором, фальсификаций, появившихся на Западе в первой половине двадцатых годов как результат разгоравшейся идеологической и политической конфронтации. Автору, очевидно сотруднику НКИД, удалось проделать большую работу по выявлению подлогов, их систематизации и отнесению к той или иной, как пишет он, существовавшей на Западе "фабрике" антисоветских фальшивок. Таковых автору книги удалось установить несколько, с присущими каждой из них приемами и техникой изготовления подлогов.

С другой стороны, книга оказалась острополемической. Она в полной мере отразила и передает атмосферу идеологических и политических баталий середины двадцатых годов. Справедливый дух разоблачения подлогов и праведный гнев против использования столь недостойных приемов в политических целях явно помешали автору объемно представить весь спектр мотивов, приведших к изготовлению тех или иных подлогов.

Серьезному научному анализу были подвергнуты фальсификации, к которым оказались причастны Б.Шергин и К.Бадигин[3], "Влесова книга"[4], "Дневник" Вырубовой[5], "Протоколы сионских мудрецов"[6]. По целому ряду других подлогов имеется, как правило, оперативно реагировавшая на них литература в виде газетных и журнальных заметок, почти всегда доказательно показывающая их фальсифицированный характер.

Всеобщая изощренность XX столетия вряд ли может вызвать у кого-либо сомнения. История фальсификаций в этом смысле не стала исключением. Масштабы подлогов, равно как событий и лиц, которым они были посвящены, нередко соответствовали масштабам событий и деятельности лиц, которыми оказался богатым век. Достаточно вспомнить поразившую мир фальсификацию дневника Гитлера. Впрочем, такими же масштабами отличались и явления противоположные. Как не вспомнить в этой связи отрицание советским руководством подлинности протоколов Молотова–Риббентропа о разделе сфер влияния накануне Второй мировой войны и многолетние усилия советских историков, доказывавших их подложность. Можно напомнить и о примитивных, но преисполненных восхитительного упорства стремлениях доказать подложный характер документов, связанных с уничтожением польских военнопленных в 1940 г. по решению Политбюро ЦК ВКП(б).

Автор не смеет утверждать, что в этой книге собраны наиболее характерные фальсификации. Скорее наоборот, хотя автор и стремился к тому, чтобы выявить типологию подлогов, он все же имел в виду рассказать только о тех фальсификациях, которые в силу обстоятельств попали в поле его поиска.

Глава 1. Разочарованный Ильич

В июле 1921 г. в секретариат В.И.Ленина через Стокгольм от агента "Просперо" поступила доверительная информация о том, что "германские секретные источники дают текст частного письма Ленина, датированного 10 июня 1921 г. и адресованного на имя проживающего в Берлине старого знакомого Ленина, брата одного из комиссаров". Далее следовал перевод текста письма с немецкого.

"Милый друг... Вы меня спрашиваете, почему тон моих писем, или, вернее говоря, моих переговоров с Вами не так уж оптимистичен и спокоен, каким он был до сих пор. Я думаю, если бы мы опять встретились друг с другом, то удивитесь Вы еще более той перемене, которая произошла во мне и которая невольно отражается в моих письмах. Представьте себе человека, который в течение трех лет, изо дня в день, из часа в час, делает ту же самую работу, не имя ни минуты для себя и не имея возможности оторваться от этой громадной работы, которая поглощает все время, все силы и всю энергию. Все чаще и чаще вспоминаются мне счастливые дни в Цюрихе, когда мы вели длинные разговоры о предстоящем социальном сдвиге, о неизбежности социального переворота и о тех фазах изменения общественных форм, какие вызовет неизбежно революция. Ваш практический ум часто меня возмущал своей холодной критикой, так как он не соответствовал по моим взглядам реальной действительности, которой я и мои единомышленники посвятили все свои силы и понять каковую, нам казалось, мы сумели. Вы, практики, даете себе отчет обо всем, что вас захватило, Вы видите в жизни один единственный путь, по которому должны идти реалисты, создающие жизнь. Вы признаете, что каждое дело должно рассматриваться с узкоэгоистической точки зрения в Ваших интересах и выгод[ах]. В то время как Вы никогда не углубляетесь в окружающую Вас среду и никогда ею не интересуетесь, если она Вам бесполезна, Вы считаете правильным для своей эгоистической морали жить только самим и завоевывать, бросая слабейшим лишь крохи, которые Вам не нужны, не считаясь с тем, достаточны ли эти крохи или нет. Если Вы еще помните, а, судя по Вашим письмам, Вы это не забыли, наши разговоры в читальне Цюриха и позднее в Женеве, где Вы с пеной у рта доказывали мне утопичность моих выводов, непримиримость таковых с настоящим мировоззрением европейского общества, в котором окристаллизировалась высшая форма капитализма и эгоистического миропонимания. Я хочу привести Вам небольшой факт, который я в то время упустил из поля зрения моих наблюдений, но который сейчас является косвенным доказательством в правильности моих выводов в споре с Вами и который особенно интересен потому, что еще раз подчеркивает превосходство наших теоретических тезисов и выводов над вашими практическими наблюдениями.

Рисунок 1

Одна из первых публикаций "Письма Ленина" за рубежом

Три года непрерывного изучения революционных фазисов в России научили меня, что не везде надо искать гения классового сознания или коллективного инстинкта того или другого класса, толкающего своих членов к работе в необходимом направлении для них, но исключительно силу отдельных личностей, воля которых подымается выше уровня их класса, охватывает этот класс и диктует ему те методы, которые для этого класса в настоящий момент борьбы являются наиболее полезными и необходимыми. Мы ошибались, придавая классу такое большое значение, мы смотрели на класс, как на какой-то "интеллектуальный организм, способный на непосредственное, прямое выражение своих желаний". Класс является не чем иным, как организмом, лишенным всякого интеллекта, свободной воли и какой-либо способности к действиям. Предоставляемый самому себе, он управляется только классовым инстинктом и классовым самосознанием, которое никогда не диктует более глубоких для класса полезных методов, чем это требуют задачи текущего момента. Действия класса, как такового, лишены постоянного здравого смысла, так как они не рассчитаны на дальнейшую борьбу. Жизнь класса – это жизнь чудовищного моллюска, который защищается и борется с одинаковой энергией как против ничтожнейшего врага, так и против могущественнейшего врага, от которого зависит его дальнейшее существование. Воля отдельных лиц, созидательный дух свободного интеллекта – только они одни могут предвидеть дальнейшие фазы борьбы, могут суммировать все "за" и "против". Как я и мои ближайшие товарищи, так и Вы – люди практики – не учли этого важнейшего фактора общественной жизни, или даже если бы обратили на него свое внимание, то это произошло лишь настолько, что стало подтверждением наших неверных выводов относительно понятия о классе.

Бесконечные перспективы для наблюдений, какие открывает русская революция, дали мне возможность неоднократно убеждаться в ошибочности наших предположений, но если бы даже я подошел к разрешению этого вопроса с Вашей точки зрения, то я принужден сознаться, что Вы были более правы, чем я.

Теперь о себе. Я устал, я чувствую, что все более и более с каждым днем и меня невольно тянет на отдых, к моим книгам и к проверке тех выводов, к которым я пришел. Нервы стали уже не те. Меня буквально съедает ничтожество моих окружающих, так и их буржуазность, которая разъедает твердый организм партии. Государственная работа, в той форме, как она проводится у нас, -совершенно не возможна. Наша юная бюрократия переняла полностью ошибки своих предшественников и по наивности своей еще более увеличила пропасть между правящими и управляемыми. Наша ставка на коллективный инстинкт, который должен удерживать членов партии, оказалась ошибочной. Наши надежды на этот коллективный инстинкт и на классовое сознание рабочих и крестьян – также потерпели фиаско. Я теперь вспоминаю Вашу прощальную фразу, сказанную Вами в 1917 г., в момент моего отъезда в Россию. Вы сказали мне, что я не должен забывать, что окончательно разучился понимать дух русского крестьянина и рабочего, что годы эмиграции отняли у меня возможность непосредственно наблюдать за русским обществом и что я должен быть осторожным. Мы все были захвачены волною власти и успеха. Дав себя также увлечь, я имел возможность проверить мои выводы на практике, ибо я твердо верил в устойчивость и жизнь нашей партии. В то время как я бросил массам обещания широких перспектив социальных реформ, я старался пробудить в развитых слоях пролетариата, у рабочих и крестьян, чувство самодеятельности. Если бы на местах проводились директивы центра – был бы создан фундамент для грядущего социалистического государства, могущего послужить образцом для народов всего мира. Я должен Вам сказать, что я три года колебался, что три года я не мог решиться сознаться в том, что мы ошибались, что были выбраны неправильные приемы. Теперь же, когда я вижу сумму нашей деятельности, я должен сказать, что я был не прав, что я переоценил силы партии, а также русского крестьянина и рабочего. Скажу Вам короче: русский крестьянин и рабочий предали свои интересы; партия изменила – совершенно невольно – своей мягкостью и рабской психологией, которая, пересилив революционный порыв, на полдороге задержала развитие революционной психологии. Наивность, детская культура, детская жестокость, полное непонимание и отсутствие сознания необходимости работать на грядущий день, лень и неспособность воспринять новые мысли -все это является той плотиной, прорвать которую оказалось нам не под силу, несмотря на действительно героические усилия, сделанные партией в течение этих лет. Если мы держимся, – то исключительно усилиями партии, которая отдает все свои живые силы на сохранение власти, и этим некоторым образом поддерживает возможность перевоспитания социального мировоззрения, подготовив этим этап для дальнейшего развития международной революции.

Но я чувствую, что силы партии изо дня в день выдыхаются и что внутренние трения и мелкое самолюбие отдельных лиц, ставящих частные интересы выше общих, разъедают партию.

Я давно осознал неизбежность компромиссов, концессий с нашей стороны, компромиссов, которые дадут партии новые силы для той небольшой группы утомленных работников, действительно искренне преданных делу. Без этого у нас не будет возможности дальше существовать, т.е. мы не сумеем дальше держаться. Поставить ставку на революционный милитаризм, на наших "наполеонов" – это, по моему мнению, обозначает проигрыш, и это будет последним усилием партии, которая погибнет, израсходовав весь запас живой силы.

Я написал Красину о необходимости частным путем войти в переговоры с социалистическими группами эмиграции, о возможности какого-либо компромисса. С такой же просьбой обращаюсь я к Вам, моему старому другу, – как человеку внепартийному. Вам будет легче установить контакт с нашей эмиграцией и сговориться с ее вождями. Я очень надеюсь, что в ближайшем получу от вас какие-либо известия, так как время не терпит и лучше добиться сегодня соглашения, чем через полгода, – когда по всей вероятности будет слишком поздно. Я ожидаю Ваших писем в ближайшем. Читая их, я отдыхаю и вспоминаю Вас и наши споры в Цюрихе.

Всем сердцем Ваш В.Ульянов"[7].

"Письмо" Ленина характеризовало его психологическое состояние, философские размышления, политическое осмысление современной ситуации и программу дальнейших действий. Уставший от разрешения свалившихся практических проблем переустройства российского общества, разочарованный в классе, на который когда-то он возлагал все свои политические надежды, в ближайших соратниках и даже в партии, которую с неимоверными усилиями создавал, уповающий на компромисс и даже союз с социалистическими группами российской эмиграции во имя торжества дела своей жизни, – таким предстал Ленин со страниц своего "письма" неизвестному корреспонденту.

"Письмо" оказалось на рабочем столе Ленина уже 27 июля 1921 г., и он прореагировал на него немедленно. "Т. Чичерин! – написал он. – Это -подлог. Кто прислал? Что предпринять? Верните с ответом"[8]. 29 июля Чичерин сообщил Ленину свое мнение по поводу "письма". "Не ручаюсь, что осведомитель (т.е. агент "Просперо" – В.К.) сам не выдумал, – заявил он. – Этот подложный документ никогда и нигде не был опубликован, так что нечего его опровергать. Мы несчетное число раз заявляли, что теперь находится в обращении масса приписываемых нашим деятелям подложных документов. Если этот подлог где-нибудь попадет в печать, тогда займемся опровержением, но не за Вашей подписью, а просто от "Роста" (Российское телеграфное агентство. – В.К.)"[9].

Уже 30 августа того же года в газете "Рижский курьер" письмо было опубликовано с несущественными разночтениями от полученного Лениным текста, без комментариев и с кратким примечанием: "Это письмо написано Лениным 10 июня 1921 г. одному из своих давних знакомых в Цюрихе"[10]. Характер разночтений говорит о том, что и текст "Просперо", и газетный текст восходили к одному и тому же источнику: разночтения носят исключительно стилистический характер и объясняются вкусовыми пристрастиями переводчиков. Более того, они убеждают в том, что текст "Рижского курьера" представлял собой не оригинальный русский текст "письма" Ленина, а восходил к иностранному, по всей видимости немецкому, тексту. Приведем в качестве примеров ряд таких стилистических разночтений.

Текст "Просперо"

Текст "Рижского курьера"

1.

"...о неизбежности социального переворота и о тех фазах изменения общественных форм, какие вызовет неизбежно революция".

1.

"...о неизбежности выполнения теоретических выводов и о тех фазах, при которых социалистические изменения обоюдных классовых отношений и общественных форм в современной Европе будет иметь место".

2.

"Вы признаете, что каждое дело должно рассматриваться с узкоэгоистической точки зрения Ваших интересов и выгод".

2.

"Вы понимаете, что каждое дело должно рассматриваться с узкоэгоистической точки зрения, только в смысле, что оно Вам дало ту или иную выгоду или пользу".

3.

"Теперь о себе".

3.

"Теперь обо мне".

4.

"Жизнь класса – это жизнь чудовищного моллюска, который защищается и борется с одинаковой энергией как против ничтожнейшего врага, так против и могущественнейшего врага, от которого зависит его дальнейшее существование".

4.

"Жизнь класса – это жизнь могучего моллюска, который защищается и борется с одинаковой энергией как против ничтожного врага, так и против врага, от которого зависит его дальнейшее существование".

5.

"Мы все были захвачены волною власти и успеха. Дав себя также увлечь, я имел возможность проверить мои выводы на практике, ибо я твердо верил в устойчивость и жизнь нашей партии".

5.

"Нас всех захватила волна власти, волна успеха. Я сам имел возможность проверить мои выводы на практике, дав себя увлечь, ибо я твердо верил в устойчивость и жизнь моей партии".

В "Рижском курьере" есть лишь одна фраза, отсутствующая в тексте "Просперо": "После борьбы на всех различных фронтах от нее (партии – В.К.) останутся лишь остатки".

Рисунок 2

Записка Г.В.Чичерина В.И.Ленину о подлоге его письма "неизвестному"

Еще одна публикация в одной из белоэмигрантских газет письма Ленина повторила текст, помещенный в "Рижском курьере", слово в слово. Однако она сопровождалась обширными комментариями политического характера. "Какое ужасающее убожество ума и мыслей в этих его словах, – сказано здесь. -Вернее поставим вопрос так: убожество или сумасшествие? Он равнодушно проходит мимо ужасающих последствий своей деятельности, его мысль не останавливается на тех гекатомбах жертв и на разорении величайшего, богатейшего государства, которое явилось результатом его коммунистических опытов над Россией, и при виде надвигающейся катастрофы, которая должна поглотить миллионы русского народа, его интересует лишь мысль о том, как бы в спокойной обстановке заняться проверкой сделанных выводов..."[11]

Известно, что Ленин после получения объяснения от Чичерина распорядился передать "письмо" в архив. На секретном хранении в бывшем Центральном партийном архиве (ЦПА) оно пролежало вплоть до середины 1990 г. Это весьма красноречивый факт: если для Ленина "письмо", очевидно, представляло исторический интерес, как отражение представлений о нем в среде его политических противников, то для позднейших идеологов КПСС оно выглядело некоей попыткой реконструкции мало вероятной, но обывательски понятной возможной эволюции взглядов основателя Советского государства. Опасение того, что легализация "письма" может пусть даже всего-навсего зародить элементы сомнения в иконописный облик вождя, и было главной причиной его замалчивания. Однако существовали по меньшей мере две зарубежные публикации документа, которые в том или ином контексте упоминались в западноевропейской литературе о Ленине. Сокрытие "письма", как всегда это случается, неизбежно порождало слухи и домыслы о его реальном существовании как подлинного документа. В начале 1990 г., когда требование исторической правды стало одним из самых важных элементов общественной жизни страны, вопрос о подлинности "письма" Ленина был поставлен впервые журналисткой Э.М.Максимовой и в отечественной печати. Ответ на него прозвучал со страниц газеты "Правда" в специальной статье сотрудников тогдашнего Центрального партийного архива Ю.Н.Амиантова и В.Н.Степанова. Здесь впервые в советской печати был пересказан текст "письма", приведены резолюции Ленина и его переписка с Чичериным – по оригиналам, хранившимся недоступными до того в архиве Ленина. (Авторы, впрочем, не указали, что "письмо" поступило из Стокгольма через агента "Просперо", ограничившись фразой о его получении "дипломатической почтой"[12].)

Касаясь возможных мотивов изготовления подлога и его авторства, Амиантов и Степанов предположили, что письмо происходило из среды тех противников Ленина, которые "в целях политической и нравственной дискредитации Ленина не брезговали и фальсификацией документов, приписывая Ленину письма, статьи, никогда не существовавшие в природе"[13]. Столь типичное для того времени официальное объяснение подлога в наши дни, конечно же, не может удовлетворить.

Прежде всего обратим внимание на время изготовления фальсификации. Середина 1921 г., можно сказать, была пиком перехода к новой экономической политике, которая в глазах различных политических сил символизировала отход от ортодоксальных постулатов марксизма в его советском обличье переустройства российского общества. Известно, что позиция Ленина в отношении провозглашенной им новой экономической политики у многих ассоциировалась с отступничеством и кардинальным пересмотром прежних взглядов. "Письмо", по всей видимости, представляло собой не столько попытку "борьбы" с Лениным, сколько попытку реконструкции его умонастроений того времени. Это была попытка весьма наивная, но объективные основания для такой интерпретации взглядов Ленина в реалиях 1921 г. несомненно были. В этом смысле "письмо" хорошо "вписывалось" в эти реалии и играло в пользу тех политических сил, которые проповедовали неортодоксальные марксистские взгляды. Не случайно "письмо" заканчивалось предложением о более тесных контактах с социалистами.

Но возможно и иное объяснение мотива подлога: оппоненты Ленина в самом ВКП(б) таким способом пытались скомпрометировать вождя, призвавшего партию отказаться от уже ставшей привычной для многих политики "военного коммунизма".

Разумеется, трудно определить конкретного автора или авторов "письма". Сам "Просперо", указав на один из признаков подлога – подпись "Ульянов", а не "Ленин", сослался на "германские секретные источники", в которых циркулировал "текст частного письма Ленина". Чичерин, комментируя "письмо", неожиданно заметил: "Не ручаюсь, что осведомитель сам не выдумал". Какие основания были у Чичерина для столь ответственного заявления, сказать трудно.

Глава 2. "Директивы" Коминтерна о подготовке мировой революции

Несомненно, что в середине 20-х годов наиболее скандальным и заметным комплексом подлогов стали фальсификации, связанные в той или иной степени с деятельностью набиравшего силу Коммунистического Интернационала[14]. Центральное место в этом комплексе заняло так называемое "письмо Зиновьева", тогдашнего председателя Исполкома Коминтерна, от 15 сентября 1924 г., адресованное ЦК Коммунистической партии Великобритании. Письмо содержало ряд важных рекомендаций Исполкома Коминтерна британской компартии. Во-первых, в нем предлагалось "расшевелить массы британского пролетариата и привести в движение армию безработных пролетариев" с целью давления на парламент страны накануне намечавшегося в нем обсуждения вопроса о ратификации договора между СССР и Великобританией. Во-вторых, письмо в качестве важнейшей программной установки провозглашало курс на вооруженную борьбу с британской буржуазией, "против идеи эволюции и мирного уничтожения капитализма". С этой целью британским коммунистам предлагалось создавать ячейки "во всех войсковых частях, в особенности среди тех, которые расположены в крупных центрах страны, а также на фабриках, изготовляющих вооружение, и на военных вещевых складах", организовать военный центр партии из военных специалистов, сочувствующих коммунистическим идеям или придерживающихся социалистических взглядов[15].

Уже в октябре 1924 года письмо появилось в английских средствах массовой информации, а 24 октября того же года британское Министерство иностранных дел (Форин оффис) направило специальную ноту полномочному представителю СССР в Великобритании Х.Г.Раковскому[16]. В ней "письмо Зиновьева" трактовалось как "инструкции для британских подданных для насильственного свержения существующего строя в этой стране и разложения вооруженных сил Его Величества". "Всякий, кто знаком с уставом и связями Коммунистического Интернационала, – говорилось в ноте, – нисколько не станет сомневаться в его тесной связи и контакте с советским правительством", а потому "письмо Зиновьева" квалифицировалось как прямое вмешательство Советского государства во внутренние дела Великобритании[17]. Это был серьезный политический демарш, грозивший полным разрывом дипломатических отношений и откровенной конфронтацией.

Опасность последствий такой конфронтации для СССР, надеявшегося получить в это время британский заем, была настолько очевидной, что ответ Раковского на ноту последовал уже на следующий день. В нем категорически отрицалась подлинность "письма Зиновьева" и приводился ряд серьезных доказательств того, что оно "является работой преступных личностей, недостаточно знакомых с конструкцией Коммунистического Интернационала". Во-первых, сообщал Раковский, в циркулярах и иных документах Коминтерна последний никогда не называет себя "Третьим Коммунистическим Интернационалом", как сказано в "письме", в силу того, что не существовало ни первого Коммунистического, ни второго Коммунистического Интернационалов. Во-вторых, "письмо" подписано Зиновьевым в качестве "председателя Президиума Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала", тогда как он официально является Председателем Исполкома Коминтерна. Кроме того, по словам Раковского, "все содержание документа с коммунистической точки зрения состоит из ряда нелепостей, имеющих целью просто восстановить британское общественное мнение против Советского Союза и подорвать усилия, которые были приложены обеими странами для установления длительных и дружеских отношений"[18].