Текст книги "Заложник. История менеджера ЮКОСа"

Автор книги: Владимир Переверзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Арчил живет в нашей камере около недели, потом его куда-то уводят. Через несколько минут мы слышим, как гремит дверь камеры на нашем этаже. Тюрьма находится в постоянном движении. Меняются лица, меняются камеры. Людей постоянно переводят из камеры в камеру. Можно прожить в одной камере неделю, а можно и два месяца. Видимой системы в этом нет. Я по нескольку раз встречался с людьми, с которыми раньше сидел в других камерах. Первое время меня переводили из камеры в камеру гораздо чаще. Видимо, изучали. Позже, когда я стал им понятен, оставили в покое, но при этом тщательно следили, чтобы не было слишком хорошо. Как только ты привыкаешь к людям, сближаешься с ними, как только тебе становится комфортно, тут же следует перевод. Я пересидел во многих камерах этой тюрьмы со многими ее обитателями. Некоторых людей ты никогда не видел лично, но знаешь заочно. Сидел с теми, кто сидел с ними…

В камеру заводят загорелого человека, среднего роста и спортивного телосложения. Очевидно, что незнакомец только что приехал с отдыха. Мы знакомимся. С удивлением узнаем, что Андрей сидит уже два года, которые провел в испанской тюрьме. Оттуда его привезли на обычном пассажирском рейсовом самолете в наручниках и в сопровождении охраны. Его выдала Испания по договору с Россией об экстрадиции. Он рассказывает нам чудесные истории о той самой тюрьме, где он так загорел. Мне хочется в Испанию…

Тюрьма находится на окраине Мадрида. По прибытии выдают спортивный костюм, кроссовки, туалетные принадлежности. За счет заведения дают позвонить родственникам, чтобы те не беспокоились. В тюрьме пятидесятиметровый бассейн для заключенных, два спортзала. Хочешь йогой заниматься – пожалуйста. В тюрьму приходит женщина-тренер и проводит занятия. Есть здесь курсы кулинарного искусства. Андрей рассказывает, что один из его приятелей уходил на эти курсы на целый день, а к вечеру возвращался с полной сумкой того, что они там делали: печенье, пирожные, торты. За некоторое время до освобождения студентов кулинарных курсов на выходные дни отпускают на стажировку в один из ресторанов Мадрида. Некоторые бывшие заключенные устраиваются туда на работу. Кружок садоводов. За двести евро в месяц зэки занимаются озеленением. Выращивают цветы, сажают траву, деревья. Обычно сюда устраиваются выходцы из бывших испанских колоний – Колумбии, Эквадора. Беззаботно живя на полном обеспечении, они отсылают эти деньги домой своим родственникам. Они же здесь работают уборщиками, подметая территорию. Хочешь учиться? Пожалуйста – вот тебе курсы английского или испанского. Есть бесплатное дистанционное обучение в вузах. Живут испанские зэки в двухместных камерах, скорее напоминающих номера трехзвездочного отеля. В номере душ и кондиционер. Сокамерника ты себе выбираешь сам. Плохо себя чувствуешь? В твоем распоряжении бесплатная тюремная медицина. Томограф позволяет выявить скрытые недуги, а хорошие врачи излечат от многих болезней. Стоматология бесплатно, придется платить только за протезирование. Про питание лучше и не говорить. Фрукты, овощи, йогурты, соки – привычное дело. Рацион очень разнообразен и питателен. Я не думаю, что этот рацион составлен и рассчитан каким-нибудь тюремным НИИ Испании – такого, наверное, и в природе не существует, в отличие от России.

Андрей на секунду задумывается и после паузы выдает: «Я искренне хочу, чтобы мои родители на свободе жили так, как я жил в испанской тюрьме». Действительно, в России процентов восемьдесят населения на свободе живет хуже, чем зэки в цивилизованных странах.

* * *

Условия жизни в тюрьмах являются своеобразным индикатором уровня развития общества. Взять, к примеру, Данию. Там сидят в лучших условиях, чем в Испании. А о Швейцарии вообще говорить не хочется. Речь не идет о создании тепличных условий преступникам, речь идет о человеческом отношении. В России около миллиона человек сидит в нечеловеческих условиях, над ними всячески издеваются, унижают. Многие из этих людей не виновны в принципе. Большая часть отсидевших возвращается за решетку вновь и вновь. Ну не работает эта система, не исправляет! Название ИК – исправительная колония – не соответствует своей сути. Слово «исправительная» можно смело заменить на «издевательская». Кем можно назвать тех людей, которые заставляют Ходорковского садиться за швейную машинку и шить варежки? Что, более достойного применения не нашлось, даже в интересах колонии? Что, хотели поиздеваться и унизить его? Не вышло. Унизили господа тюремщики только себя.

Я пронесу эту историю об испанских тюрьмах через весь срок и расскажу ее десятки раз.

Андрей П. очень обаятелен. Он приятный собеседник, знаток истории, а по совместительству – лидер медведковской преступной группировки. Будет осужден на двадцать пять лет – за убийства, бандитизм и организацию преступного сообщества. Когда примерно через год в камере я опять встречу Андрея, лидера курганских, разговор, естественно, зайдет о том, кто с кем пересекался и сидел. Я упомянул медведковских. На что Андрей мимоходом заметил:

«Знаю-знаю, у них свое кладбище есть…»

«В смысле?» – не понимая, о чем идет речь, переспросил я.

«В смысле у них трупов хватит на целое кладбище», – пояснил он. Он знал, о чем говорил. Они знали друг друга, общались на свободе и делили сферы влияния.

Я сидел со многими членами этой группировки. Знаком с родным братом Андрея Олегом П., который будет приговорен к пожизненному сроку заключения. Знал его телохранителя Володю, заключившего сделку со следствием и давшего на них показания. Узнав, что я сидел с его бывшими боссами, его понесло. Володя Г. – громила ростом под метр девяносто пять, мастер спорта по самбо, чемпион России по кикбоксингу. Он чуть ли не плача рассказывает мне о том, какие эти братья негодяи: заставляли его выряжаться в комбинезон и таскать камни у них на вилле в Испании. Он рассказывает мне чудовищную историю о нравах в их группировке, от которой мне становится жутко. В банде царила жесткая дисциплина. Работали серьезно и с размахом. Числясь сотрудниками нескольких ЧОПов (частных охранных предприятий), члены бригады могли спокойно и официально носить оружие, что, впрочем, не мешало им пользоваться незарегистрированным. В штате были бывшие сотрудники КГБ и МВД, своя контрразведка и разведка. Постоянные тренировки, стрельбы и учения. Приглашали даже сотрудника ФСИН с циклом лекций о том, как вести себя в камерах. Был у братьев домик под Москвой – место для разборок и улаживания внутренних конфликтов. Как-то на очередном собрании трудового коллектива, куда был приглашен и Володя, расстреляли его коллегу по цеху. Просто убили выстрелом из пистолета за какой-то проступок. А Володе «подарили» жизнь, всего-навсего размозжив голову кувалдой…

Была еще и церковь в Медведково, где вся группа регулярно, каждое воскресенье, собиралась замаливать грехи.

Не могу сказать, что Володя был мне симпатичен, что мы дружили. Но мы общались. Однажды, увидев у меня в руках детектив, он говорит:

«Что, читаешь всякие небылицы? Почитай лучше мое обвинительное заключение. Оно получше любого детектива будет»!

Любопытство берет верх, и я внимательно читаю. Убийства, покушение на владельца компании «Русское золото» Таранцева, организованное по мотивам фильма «Шакал». Из припаркованной напротив офиса шестой модели «жигулей» раздаются выстрелы. В автомобиле никого нет. Автомат управляется дистанционно. Сбился прицел, и покушение не удалось.

Перечень вооружения занимает несколько страниц. Здесь целый арсенал, которым можно было бы вооружить небольшую армию. У них и была, в общем-то, своя армия. Автоматы Калашникова, «Борз» (чеченская копия израильского автомата «Узи»), пистолеты ТТ, Стечкина, снайперские винтовки, гранаты. Ребята были готовы к войне.

Группировка контролировала несколько предприятий и рынков, облагала данью бизнесменов, предоставляла им же защиту от конкурирующих группировок. Это были лихие девяностые годы.

На них – убийство легендарного Александра Солоника, известного как Саша Македонский. Солонику удалось сбежать из СИЗО и скрыться. Но только не от своих: Македонского убили в Греции, а заодно и его подругу – модель Котову. Ее убивать не хотели, но пришлось. Не оставлять же свидетелей…

Бесконечные убийства, трупы с отрезанными кистями рук, с сожженными кислотой лицами, чтобы было невозможно идентифицировать личность. Мое сознание отказывается воспринимать такое повествование, мне становится физически плохо от всех этих сведений, и я прекращаю чтение. Володя, видя мою реакцию, спрашивает: «Что, не понравилось?» Я не отвечаю на вопрос, сажусь на кровать и долго молчу. Володя смеется.

Наверняка он сейчас на свободе. Попав под программу защиты свидетелей, он начал новую жизнь.

* * *

Мы с Андреем вдвоем ходим на прогулки, много разговариваем. Другие наши сокамерники не выходят из камеры. Если составить рейтинг сокамерников, то Андрей занял бы одну из верхних строчек.

Я подписался на периодику, и мне каждый будний день приносят журналы и газеты. Для меня это глоток свежего воздуха и возможность виртуально вернуться на свободу. Я жадно читаю обо всем, что происходит в мире.

Проходит неделя, и меня опять переводят в новую камеру – через шмон. Собираю вещи, беру продукты. Ты не знаешь, куда тебя переводят. Могут увезти куда угодно, в какую-нибудь голодную тюрьму. Ведут в специальное помещение для обыска – такие комнаты находятся на каждом этаже. Надзиратели привычно просматривают все вещи, заглядывают в каждый пакетик с кашей или чаем, составляют опись имущества и ведут в камеру. Камера пуста. Я занимаю нижнюю, самую удобную шконку, раскладываю матрас и разбираю вещи. Гремит дверь, в камеру заходит один человек, через некоторое время другой…

* * *

Меняются камеры, меняются люди. Мне все это напоминает поезд дальнего следования. Остановка. Входят и выходят пассажиры. Только неизвестен м ой пункт назначения. Непонятно, куда я следую. То ли в Иваново, то ли во Владивосток. Скольк о продлится мое путе шествие? Мне предсто ял долгий путь.

День идет за днем, медленно тянется время. Мне вспоминаются эпизоды из разных фильмов – художественный прием, перелистывающий целы е годы и позволяющий сразу перейти к дальнейшим соб ытиям: «…Прошло три года». Господи, как мне хотелось перелистнуть нынешню ю страничку своей жи зни и закончить этот рассказ! Но, как выяснилось впосл едствии, тогда я про читал лишь несколько страничек из своей книги, на тот момен т отсидев лишь шесть месяцев. Оставалось еще шесть с половиной лет …

* * *

Между тем моя тюремная жизнь продолжается. Адвокат нарисовал мне далеко не радужные перспективы. Теоретически меня могут отпустить под подписку о невыезде. Но это теория, а на практике… С определенной периодичностью меня вывозят в суд продлевать меру пресечения. Сначала в Басманный суд, позже, после пребывания в СИЗО свыше одного года, в Мосгорсуд. Я не теряю надежды, каждый раз упорно готовлюсь, пишу речи. «Как же так? – недоумеваю я. – Зачем меня в тюрьме-то держать? Я же ни в чем не виноват, не скрывался, у меня жена, ребенок…» Каждый раз я искренне пытаюсь убедить судью отпустить меня домой. «Ваша честь! – говорю я. – Посудите сами. Допустим, я преступник и нахожусь в сговоре со своими подельниками…» Я прошу ее представить такую картину. Арестован незнакомый мне Малаховский, записанный мне в подельники. После чего мне звонит следователь и просит прийти на Большую Пионерскую в отделение. «И что делаю я?» – отчаянно пытаюсь донести до нее свои мысли. Судья, очевидно, понимая комичность этой ситуации, со смехом отвечает на мой вопрос: «Приходите на Большую Пионерскую!» Она все прекрасно понимает. Встает прокурор Лахтин и в сотый раз заводит свою пластинку: «Переверзин опасен для общества, может скрыться, надавить на свидетелей…» Он врет нагло, цинично и бесконечно. Я же узнаю про себя много нового и интересного. Я не могу смириться с этим, не могу принять и согласиться с этой ложью. Каждый раз на очередном заседании суда, когда рассматривается вопрос о мере пресечения, все повторяется заново: мое пламенное выступление, ложь прокурора, цинизм судьи – и я возвращаюсь в СИЗО сидеть…

Глава 8

Следствие продолжается

Продолжается следствие. Изредка ко мне наведываются следователи и проводят следственные действия. Регулярно приходит адвокат. Когда стало понятно, что меня не выпустят на свободу под подписку о невыезде, забрезжила новая иллюзорная надежда – надежда на суд.

Из газет я неожиданно узнаю о новом, незнакомом мне «подельнике». Антонио Вальдес-Гарсиа, потомок испанских коммунистов, которые в годы Второй мировой войны нашли убежище в СССР, имел, на его счастье, двойное гражданство. Он находился в международном розыске по линии Интерпола, о чем узнал, по его словам, из газет. И решил, как его предки в былые времена, приехать в Россию, чтобы защитить свое честное имя. В Испании у него была нелегкая жизнь, ему приходилось работать мойщиком машин, разносчиком пиццы и газет. Не легче ему пришлось и в России, где он был диспетчером в компании «Формула такси». Это человек, которого обвиняли в хищении тринадцати (!) миллиардов долларов. Для меня до сих пор остается загадкой, зачем он вообще приехал в Россию. Понятно, следователи его развели, убрали из международного розыска и заманили в Россию. В прессе – очевидно, с подачи сотрудников Генеральной прокуратуры – был большой резонанс. «Из Испании для дачи показаний добровольно приехал партнер Ходорковского, директор компании “Фаргойл” – А. Вальдес-Гарсиа», – писали газеты. Он действительно дал показания. К великому разочарованию следователей, он рассказал все, как было на самом деле… Оказалось только, что никакой он не партнер Ходорковского, а обыкновенный сотрудник компании, каких в ЮКОСе работали сотни…

Дальше с ним происходят странные вещи. Следователи хоть и убрали его из розыска, но решили за ним приглядывать и на первое время поселили на загородной базе МВД, в охраняемом доме отдыха. Однажды он неожиданно выпадает из окна второго этажа. Охранники везут его в местную больницу, где пытаются списать его травмы на дорожно-транспортное происшествие. Не получается. Нет официальных документов о ДТП. Тогда остается версия о падении из окна. В нашем уголовном деле есть выписка из его истории болезни: «Сломана челюсть, сломаны ребра, сломано бедро, на теле многочисленные ушибы и ссадины, сломан мизинец правой ноги…» Видимо, падал он несколько раз. Поднимался, взбирался на второй этаж, опять падал. И так несколько раз…

Впервые я увижу Вальдес-Гарсию на суде. Выглядел он, скажу сразу, неважно. Синяки под глазами, на костылях… После того как прокуратура затребует для него одиннадцатилетнего срока наказания, он благополучно сбежит в Испанию. Позже станут известны некоторые подробности произошедшего. Уже из Испании, находясь в безопасности, он напишет несколько заявлений о возбуждении уголовного дела в отношении следователей Генеральной прокуратуры и их подручных, которые крепко его били, выпытывая нужные показания. Результат этих заявлений – сами понимаете, какой. То, что человек еле ноги унес из России, став инвалидом, это наши следственные органы не интересовало. Команды «фас» же не было. Такие вот приключения испанца в России – приехал человек справедливости искать… Наивный! Хорошо, хоть жив остался и на свободе!..

* * *

Мне повезло, что я освободился. Повезло, что наше дело вызвало большой общественный резонанс и внимание прессы, повезло, что были адвокаты. Иначе меня просто запытали бы, выбивая нужные показания. Меня не били, не пытали физически, но давили морально и искушали. Сколько людей пишут явки с повинной, оговаривая себя, признаваясь во всех смертных грехах! Взять, к примеру, один вопиющий случай, который, если так можно сказать, закончился благополучно. Человек признается в убийстве и изнасиловании своих собственных малолетних детей. Получает срок и едет в колонию. Дорогой и уважаемый читатель не сможет представить того, что с ним вытворяли, выбивая эти признания. Не сможет он представить, как осужденные сами наказывают людей, осужденных по подобным статьям. Но проходит время, и наша доблестная милиция ловит маньяка, который признается в преступлениях, за которые сидит наш герой. Ему повезло. Его выпускают и даже сажают следователей… А не попадись настоящий маньяк, так и сидел бы этот мученик до скончания своего срока… И сколько вот таких по России сидит – одному Богу известно. Думаю, процентов тридцать от всех заключенных…

Другому человеку дают срок за убийство. Он не признает своей вины, пытается оспорить решение суда. Проходит четыре года. Неожиданно в другом регионе ловят банду киллеров, которые признаются в убийстве, за которое сидит наш герой. Хорошо, что в другом регионе… Попадись банда в его родном городе в руки к тем же следователям, не сомневаюсь, этот эпизод замяли бы, и пришлось бы ему сидеть до конца срока. Ему повезло. Дело раскрутили, и его отпустили. Следователям ничего – ну, может быть, пожурили немножко, объявили выговор. Человеку выплатили компенсацию миллион рублей за четыре года, проведенных в тюрьме. Про него сняли фильм, который несколько лет назад продемонстрировали на НТВ. Он сетует: «Как можно оценить четыре года, проведенных в тюрьме? У меня умер отец, ушла жена, потеряна работа!» Меня потрясли кадры интервью с прокурором и судьей. После всего случившегося, после того, как стало ясно, что они засадили невиновного человека, прокурор, существо женского пола, вместо того чтобы ему в ноги кинуться и прощения просить, упорно вещает: «Мы проводили следственный эксперимент! Он, сидя в кафе на дне рождения с друзьями, отлучался в туалет на некоторое время, за которое мог переодеться, добежать до места преступления, совершить его, преступление, и вернуться в кафе». Мог?! И не важно, что время, затраченное на такую вот пробежку, сравнимо с рекордами на чемпионате мира по легкой атлетике!

Находясь по эту сторону колючей проволоки, я увижу еще очень много таких «чудес». Все было бы смешно, если б не было так грустно, если бы за всем происходящим не стояли судьбы конкретных людей…

* * *

6 апреля 2005 года, как раз в мой день рождения, в очередной раз истекал срок моего содержания под стражей. Я надеялся, что судьба сделает мне подарок и меня отпустят домой под подписку о невыезде. Но не тут-то было… Я с нетерпением жду момента, когда меня повезут в суд. Последняя поездка мне показалась приятной экскурсией. За мной приезжали четыре милиционера на шестой модели «жигулей» без опознавательных знаков. Заковав меня в наручники и посадив на заднее сиденье между двумя оперативниками, мы ехали по городским улицам к Басманному суду. Я жадно всматривался в проезжающие автомобили, в лица водителей, с интересом рассматривал здания и дома, смотрел на прохожих. Экскурсия длилась недолго. Подъехав к зданию суда, мы зашли с центрального входа. В коридоре я увидел жену, друзей и родственников. Они были совсем рядом. Если бы не наручники, то можно было бы поздороваться за руку со своими близкими. Тогда я ощутил и прочувствовал тонкую, зыбкую грань между свободой и неволей. В тот раз судья удовлетворила ходатайство прокуратуры о продлении моего содержания под стражей и оставила в тюрьме. Вспоминая полученные тогда от поездки положительные эмоции и впечатления, я жду очередного выезда. На улице весна, конец марта.

В шесть утра в камере гаснет тусклое ночное освещение, зажигается дневной свет.

«На Пэ, собираемся на выезд», – слышится голос надзирателя. Я встаю, заправляю кровать, одеваюсь. Есть совсем не хочется, но я впихиваю в себя геркулесовую кашу и выпиваю стакан крепкого чая. Жду. Тихо работает телевизор. Гремят засовы, открывается дверь, и в камеру заходят надзиратели – проверка. Мой сокамерник делает доклад: «В камере четыре человека, дежурный по камере Загрядский».

«На Пэ готов?» – обращается ко мне надзиратель.

«Готов», – отвечаю я.

Они уходят. В коридоре гулко громыхают двери других камер. Проверка продолжается. Снова режет слух скрежет замков, и дверь нашей камеры опять с грохотом открывается. «Это за мной», – понимаю я. Дежурный офицер ведет меня на личный досмотр. Раздеваюсь. Надзиратель тщательно прощупывает и осматривает каждый шовчик, старательно переписывает мой нехитрый гардероб. «Брюки черные, ботинки черные, майка черная, куртка пуховая черная, шапка спортивная черная» – я подписываю квитанцию. Я еще не успеваю одеться, как к нам подходит незнакомый мне человек. Вижу бирку на его камуфляже – «Спецназ ФСИН России». Он на голову выше меня и шире в плечах. Мы выходим из здания во дворик. Вместо «жигулей» меня поджидают две «газели» – с надписями «ФСИН России» и «Спецназ ФСИН России». Рядом толкутся человек пять, здоровенных, в малиновых беретах – охранники. Меня сажают в «газель», и мы мчимся в Басманный суд…

От увиденного я впадаю панику. Надо сказать, что появление этих охранников меня напрягло. Они действительно производили сильное впечатление. «Что-то случилось? Меня хотят убить?» – растерянно перебираю я в голове различные версии происходящего. «Господи, да кому я нужен! – успокаиваю я себя. – От моих показаний никакого толку! Ни тем, ни этим».

«А тогда для чего все это нужно?» – у меня продолжают всплывать вопросы, на которые я пока не нахожу ответов.

Мы приехали. Внутренний дворик Басманного суда. Выходим из машины и поднимаемся в зал судебных заседаний. Шествие возглавляет двухметровый спецназовец с автоматом неизвестного мне образца с глушителем… Я прикован наручниками к конвоиру. Позади идут вооруженные автоматчики. Мы заходим в зал, и меня сажают в клетку. Один автоматчик остается снаружи, остальные занимают места в зале в последнем ряду. В зал заходят растерянные родственники и адвокат. Последний подходит ко мне и, заметив мое состояние, спрашивает: «Вас не били?» У меня пересохло во рту, и я лишь отрицательно мотаю головой и прошу воды.

Спектакль продолжается недолго. Бездарный актер Лахтин выдает ставшую уже привычной ложь: «Хотел скрыться, убежать…» Адвокат ходатайствует об изменении меры пресечения на подписку о невыезде. Я поддерживаю это ходатайство, но прокуратура категорически против.

Все решено заранее. Поездка в суд – это формальность, исполняемая лишь для создания видимости правосудия, но ничего общего с ним не имеющая. В России все судебные решения принимаются задолго до оглашения приговора.

Подарок на день рождения отменяется. Мы возвращаемся. Весь в мыслях, ничего не замечая вокруг себя, ничего не слыша, я выйду из этого состояния только в тюрьме. Обыск, и я попадаю в камеру. Без сил падаю на шконку и долго смотрю в потолок…

* * *

Следствие по особо тяжким статьям может длиться полтора года. Одна из статей, по которой нас обвиняли, – статья 174.1. Звучит она так: «Финансовые операции и другие сделки с денежными средствами или иным имуществом, приобретенным лицом в результате совершения им преступления». То есть заранее, до суда, тебя признают преступником. Далее – формальность, это выглядит следующим образом. Человек украл телефон – получил срок за кражу. Продал его – получил еще один срок, по статье 174.1. Получается, что человека судят за одно и то же преступление дважды. Помимо того, что такая вольная трактовка закона противоречит логике и здравому смыслу, это еще противоречит всем правовым нормам и Конституции РФ. Более того, эта статья универсальна и может быть в довесок применена к любому. Довесок грузится исключительно по воле и желанию следователя. Адвокаты Ходорковского подавали ходатайство об исключении данной статьи из Уголовного кодекса как антиконституционной. Безрезультатно. Не для того же ее придумывали, чтобы отменять! Я уверен, что в ноябре 2002 года эта статья была внесена в Уголовный кодекс специально для Ходорковского.

Вообще, у меня сложилось впечатление, что российские суды применяют законы исключительно для легализации своих незаконных решений, так сказать, для придания им правомерного вида. Для Ходорковского часто меняли целые законы. Осудили первый раз, дали срок. Естественно, возникает вопрос: «В какую колонию везти, где ему срок отбывать?» Жизнь в разных колониях отличается, так как определяется не законом, а степенью самодурства начальника и его окружения. Где-то можно спокойно отдыхать с мобильным телефоном в кармане, а где-то лопату из рук не выпустишь.

Я отчетливо вижу такую картину. Начальник СИЗО встречается с господином Калининым, возглавлявшим тогда ФСИН России, и спрашивает: «Куда Ходорковского этапировать?» Вопрос не из легких, за неправильный ответ можно вылететь из своего кресла. «Да куда подальше!» – рождается гениальное решение, которое исполняется буквально. На стене висит карта России с обозначенными тюремными владениями. Они берут линейку и вымеряют расстояние. Читинская область, Краснокаменск. Даль несусветная. Родственникам ехать три дня и три ночи, адвокатам не добраться. «Отличный вариант! То, что надо!» – они радостно, как нашкодившие дети, смеются и потирают руки. Но есть нюансы. Зона эта – черная, то есть зэкам живется там вольготно. Чтобы не допустить никаких поблажек Ходорковскому, зону быстро перекрашивают в красную, искалечив нескольких зэков. Остается последний нюанс – закон. О нем в столь радостный момент правохоронители не вспоминают или не знают его вовсе. Уголовно-исполнительный кодекс Российской Федерации гласит: «…Осужденный отбывает наказание в области по месту жительства или граничащей с ней». Адвокаты Ходорковского начинают в судах оспаривать очевидно незаконное решение об этапировании своего подзащитного в Краснокаменск. Подаются иски и жалобы. Но… через некоторое время в закон вносятся изменения, отменяющие этот пункт. Как будто и не было его вовсе.

С нашим делом, именно с Ходорковским я связываю и другую известную историю. Существует законопроект о зачете дней, проведенных в СИЗО, в общем сроке наказания с повышающим коэффициентом. Очевидно, что условия жизни в СИЗО гораздо хуже, чем в колониях. Предлагалось засчитывать два дня, проведенные в СИЗО, как три дня в колонии общего режима. Принятие этого закона, помимо гуманных целей, имело бы сугубо практическое значение, позволив значительно разгрузить перенаселенные зоны. Законопроект проходит несколько чтений, но выясняется, что придется отпускать на свободу Ходорковского, который пробыл в СИЗО много времени. В результате законопроект кладется под сукно и остается только проектом.

* * *

Постепенно исчезает надежда на то, что мне изменят меру пресечения и я буду ходить на суд со свободы. «Повезло, что не отпустили, – задним числом осознаю я. – Иначе было бы крайне неприятно и болезненно опять заезжать в тюрьму со свободы при вынесении обвинительного приговора. А так к моменту вынесения приговора прошло два года и восемь месяцев!»

С непоколебимой верой в то, что меня оправдают и я выйду на свободу, я с нетерпением жду окончания следствия и передачи дела в суд.

Стук железа о железо. Я слышу голос продольного: «На Пэ, с документами…» Меня вызывают к адвокату. Радуясь любой возможности выйти из камеры, я быстро собираюсь и беру свои записи. Открывается дверь, и меня выводят в коридор. Занудно пищит кукушка, под голос которой меня обыскивают и просматривают документы, которые я буду обсуждать с адвокатом. Категорически ничего нельзя брать у адвоката и ничего ему передавать. Мы поднимаемся по лестнице на пятый этаж. Перед входом в кабинет, где проводятся встречи с адвокатом, стоит другой надзиратель, который опять меня обыскивает. На обратном пути в камеру меня ждет ровно такая же процедура, только в обратной последовательности.

Меня заводят в небольшую пустую комнату с привинченными к полу стульями и столом. Закрывается дверь, и я остаюсь один. Матовое окно закрыто решеткой, но, если подняться на цыпочки, через форточку можно увидеть свободу. Вижу жилой дом, смотрю на находящуюся в некотором отдалении огромную трубу какой-то фабрики, слышу звуки города, шум автомобилей. Улица Матросская Тишина живет своей жизнью. Я с жадностью вбираю в себя этот шум, этот воздух. В этот момент я весь там, на свободе… Когда-то Екатерина Вторая создала здесь приют для одиноких моряков, которые после многолетней верной службы на флоте находили здесь покой, умиротворение и тишину…

«Отойдите от окна!» – голос надзирателя возвращает меня обратно в комнату. Я увлекся и, чтобы расширить обзор, встал одним коленом на подоконник. Здесь все прослушивается и просматривается. И не только в глазок двери. Открывается дверь, и я вижу адвоката и следователя. Мне принесли обвинительное заключение. Три тома по четыреста страниц машинописного текста. В графе «Утверждаю» красуется подпись заместителя генерального прокурора России Бирюкова. Исполнитель – начальник управления по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры, советник юстиции третьего класса, то есть целый генерал, Лысейко. Читали ли они сей документ? Уверен, что нет! Им было абсолютно все равно, что там написано. Не важно, что заключение содержит огромное количество ошибок, описок и откровенного вранья. Система все спишет.

После освобождения я имел возможность убедиться в том, что заместитель генерального прокурора Бирюков подписал мое обвинительное заключение не читая. После ухода из Генеральной прокуратуры, найдя приют в Совете Федерации, он издаст странную книгу «ЮКОС – отмывание денег». Эта книга на две трети состоит из приговоров по нашему делу и небольшого вступления, где Бирюков последовательно вводит читателя в заблуждение, искажая действительность.

* * *

На нас отрабатывали схему обвинения, создавая прецедент для второго дела Ходорковского. Иное дело, признай мы вину – состоялся бы дешевый спектакль под руководством бездарного режиссера. Сценарий прост и примитивен. Кающиеся сотрудники компании обличают своего руководителя. Надо сказать, что спектакль этот пользовался бы большой популярностью в кругах негодяев и лицемеров, возводящих в культ бездарность, бездуховность и лицемерие. «Вот видите, видите! Посмотрите, они же признались, значит, были хищения!» – бесстыдно кричали бы поклонники. В этих кругах бездарность ныне в цене, лишь бы была в угоду начальству. А начальство-то не поскупится на награды и щедро одарит негодяев-бездарей орденами, медалями, денежными премиями и квартирами.

Но спектакль так и не состоится, так как актеры отказываются играть свои роли. Тогда следователи решают поменять сценарий по ходу пьесы. Наше уголовное дело искусственно выделяют в отдельное производство и начинают судилище. Для них, сотрудников Генеральной прокуратуры, это было генеральной репетицией второго приговора Ходорковскому.