Текст книги "Свет во мраке"

Автор книги: Владимир Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Акция на «нелегальных»

Во время акции на «нелегальных» истребление тех, у кого не было спасительного документа, происходило на глазах.

Акцию проводил оберштурмфюрер СС Вилли Вепке, заменявший временно Эриха Энгеля, отбывшего в отпуск. Гестаповцы, сопровождающие Вепке, стреляли в квартиры, поджигали целые дома, находили несчастных в дымоходах, в подвалах, в простенках.

Из своего окна Игнатий Кригер видит, как гестаповец, взобравшись на крышу дома 55 по Джерельной, громыхая по кровельному железу коваными сапогами, догоняет нескольких малышей. Те пытаются спастись от преследователя на самом краю крыши, у водосточных труб. Гестаповец подползает к ним, изогнутой палкой хватает их за ноги. Дети плачут, кричат, уже над самой пропастью, цепляясь за изогнутый бортик рынвы. «Дядя, не бей! Дядя, я же тебе ничего не сделал! Прости меня!» – кричит истошным голосом самый маленький из «нелегальных», уцепившись высохшими ручками за ржавую жесть. Но гестаповец, распластавшись на крыше, бьёт малыша палкой по рукам. Раз! Другой! Третий! Наотмашь бьёт по синим детским пальцам, закусывая губы от напряжения. И так до тех пор, пока дети, один за другим, не летят со страшным криком вниз, на холодную и жёсткую мостовую.

Казалось бы, «задание» выполнено. Но для «очистки совести» гестаповец, покидая чердак, швыряет в самый дальний его угол бутылку с зажигательной смесью. Пока он спускается вниз, пламя охватывает стропила и выгоняет на крышу ещё одного «нелегального». Это мальчик лет девяти в цветастой рубахе, видимо, сшитой ему матерью из нижней наволочки.

Но и здесь, под открытым небом, для него нет спасения. Огонь лижет кровельное железо изнутри. Багровые языки пламени вырываются из слуховых окон. Мальчик взбирается на брандмауэр. Совсем низко над ним, в молочном январском небе, проплывают чёрные галки. Они испуганно каркают: сколько лет они вьют гнёзда в этих трубах, никогда ещё не видели птицы такого зрелища. Мальчик стоит там в одной рубашке, босой, боясь глядеть вниз. Он ласкает глазами проплывающих ворон и галок – ему кажется по их сочувственному карканью, что они одни остались его друзьями в этом ужасном мире. Сколько бы он дал, чтобы, как в детской сказке, подхватили они его и унесли с собой, хоть в снежные, безлюдные поля, хоть в пустыню, но туда, где нет законов гетто.

Мальчика хорошо видят снизу те гестаповцы, что подожгли дом, и среди них самый главный поджигатель – рыжий, дородный детина в очках, брезгливо вытирающий горстью снега изогнутую рукоять своей палки, которой он сбивал «нелегальных». Гестаповцы и стоящие на почтительном отдалении полицаи хохочут внизу, поодаль пожарища.

Cвиваясь, летят вниз малиновые листы кровельного железа. Пламя накаляет и брандмауэр. Мальчику уже невмоготу стоять наверху. Он пляшет от боли на раскалённых камнях, обжигающих его подошвы, он кричит от невыносимого страдания. И вот, наконец, внизу щёлкает спасительный выстрел. Гестаповцы похлопывают по плечу меткого стрелка. Подстреленный мальчик летит спиною в огонь.

Страшное имя – Гжимек

С этого дня уже не было в гетто ни одной минуты покоя. Особенно после того, как в акцию на «нелегальныx» пулей неизвестного мстителя был убит заместитель Силлера унтерштурмфюрер Мансфельд. Стреляли в него из дома, объятого огнём.

Горящий дом был немедленно оцеплен. К месту убийства приехал Бено Паппе с Отто Вурмом. Они пошептались друг с другом, допрашивали Вепке, но тот недоуменно пожимал плечами и не мог им ответить ничего определённого. По-видимому, человек, стрелявший в Мансфельда, погиб в огне.

В отместку за этот выстрел гестапо немедленно ликвидировало заключённых тюрем северного района по улице Вербицкого, 41, и по улице Вайсенгофа.

И вот, наконец, наступило 19 февраля 1943 года.

***

Что же сулит приезд Гжимека? Слава о нём уже давно разносится по многим лагерям дистрикта Галиция. Кригер знает, что Гжимек был последним комендантом Ляцкого лагеря поблизости Золочева. Сам рейхсфюрер Гиммлер посетил накануне «ликвидации» лагерь в Ляцке и распорядился: «Оставить здесь пустое место!» Иосиф Гжимек выполнил приказ высокого начальства. Он уехал из Ляцка со своей любовницей Валли Эльгенбрехт, с кучером и помощниками. Позади остались дымящиеся развалины бараков, кровь, горы трупов в песчаных карьерах и ни одного живого заключённого.

Подобным же образом Гжимек «ликвидировал» им же самим созданное «образцово-показательное» гетто в Раве-Русской.

Гжимеку отвели было квартиру в особом привилегированном квартале СС по улице Болеслава Храброго, но комендант гетто пожелал поселиться ближе к своим узникам. Мигом для него освободили выстроенную незадолго перед войной трёхэтажную виллу по Замарстыновской. Более ста узников гетто – лучших ремесленников города – три дня и три ночи готовили особняк для «короля». Одни циклевали полы, другие красили сверху донизу масляными красками стены, третьи вставляли новые оконные рамы со стёклами, полировали перила на лестницах. Всё делалось наново – даже жирандоли и те купили на средства, отобранные еврейской милицией у обречённых.

Один прожектор с балкона виллы Гжимека был направлен на Высокий Замок и на те улицы, где жили «арийцы». Два прожектора из спальни «короля» смотрели внутрь гетто. Днём и ночью из своих окон Гжимек и его любовница Валли Эльбенбрехт – приземистая блондинка с пистолетом на поясе – могли наблюдать, что творится в их владениях.

Стоило Гжимеку заметить какой-нибудь непорядок в гетто – он, не выходя из виллы, стрелял из окна в «нарушителей» из автомата.

Оставшихся в живых врачей, медицинских сестёр и ремесленников он с первого же дня своего приезда послал подметать улицы. 20 февраля Гжимек пошёл на площадь проводить перекличку и заметил на своём пути кучку мусора – её не успел убрать один из дворников. Гжимек тут же перед всеми расстрелял дворника. После этого случая люди заметали улицы, дворы, лестницы шапками, руками, метёлочками из гусиных перьев. Малейшая бумажка, окурок, найденные Гжимеком, влекли прежде всего наказание дворника. Он, если и оставался в живых, должен был вешать себе на грудь доску с надписью: «Бай мир ист шмутциг» – «У меня грязно». Заметит Гжимек у кого-либо грязное, не протёртое окно – швырнёт туда камнем. А если уже такое грязное окно обнаружено в партере или на первом этаже – снимет автомат и ударит по стеклу прикладом «Орднунг мус зайн!» – «Должен быть порядок!» – повторяет он каждый раз на поверках одну и ту же фразу.

Однажды, собрав по тревоге последние 16 тысяч узников гетто на площадь, Гжимек сказал: «Я здесь король и должен иметь своего генерала!» Он осматривает своих приближённых, и взгляд его падает на коменданта еврейской милиции Руперта. Еврей из Судетов, неизвестно какими путями попавший во Львов, Руперт к этому времени уже зарекомендовал себя как верный «поставщик двора его императорского величества». Ежедневно он обирал жителей гетто и на их последние гроши таскал в виллу Гжимека водку, шоколад, сардинки.

– Вот, Руперт, ты будешь моим генералом! – заявил Гжимек. И, готовый служить своему хозяину до последнего, Руперт поспешно снял свою форменную фуражку с малиновыми кантами. Отныне, когда Гжимек отсутствовал в гетто, он сам, его «генерал», наказывал виновных в нарушении порядка.

– «Орднунг мус зайн!» На всех перекрёстках ведётся показная, придуманная исключительно для усыпления бдительности борьба за чистоту и порядок. Она внушает кое-кому из евреев мысль, авось и в самом деле Гжимек и компания хотят искоренить сыпной тиф, сделать образцовыми северные кварталы города и сохранить жизнь последним евреям Львова, наиболее «порядочным», наиболее трудолюбивым и, как им кажется, полезным для рейха…

14 марта 1943 года способный инженер-конструктор еврей Конторский, которого гитлеровцы принудили работать шофёром в особом лагере СС возле улиц Чвартаков и Болеслава Храброго, не выдержав всех издевательств, убивает из револьвера унтерштурмфюрера СС Кайля. Конторский не только карает палача, Он благополучно прорывается на машине «Оппель-адмирал» в леса Перемышлянщины, к партизанам.

15 марта Гжимек отбирает из команды «генерала» Руперта десять еврейских милиционеров и вешает их на балконах всё той же улицы Локетка, которая отныне становится магистралью смерти и расправ.

16 марта на рассвете Гжимек появляется у выходных ворот гетто. Колонны узников под звуки оркестра проходят перед своим «королём» на работу. Гжимек отбирает из них полторы тысячи евреев и в тот же день сам руководит их расстрелом на Песках.

Так была оценена голова унтерштурмфюрера Кайля.

Куда девать семью?

После появления в гетто Гжимека Игнатий Кригер старался не попадаться ему на глаза и в то же самое время усиленно придумывал, как бы вывести за пределы гетто жену и детей. Но куда их устроить? Все его друзья по довоенному времени либо эвакуировались с Красной Армией, либо уже были уничтожены гитлеровцами. Будь у Кригера много денег, драгоценностей, тогда бы ещё был смысл попытаться установить связь с волей, найти приют у какой-нибудь одинокой старушки в «арийских» районах города. Но Кригер всю жизнь свою трудился, не делая сбережений, и теперь мог надеяться только на свои собственные руки.

Сон покинул его. Двух-трёх часов короткого, беспокойного сна хватало с лихвой Кригеру для отдыха. Всё остальное время он лихорадочно пытался найти выход из этого заколдованного круга. И в таком-то состоянии душевного оцепенения на следующий день после ответной акции, вызванной выстрелом Конторского, Игнатий Кригер столкнулся лицом к лицу с «королём» гетто.

Кригер услышал его гулкие шаги по деревянной галерейке, опоясывающей блок изнутри, и подумал, что это дворник Ридлер вышел на прогулку. Кригер запрятал детей в бункер и сам вышел на балкон. В двух шагах от него, заглядывая в окно пустующей квартиры, в сером кожаном плаще стоял Гжимек.

– Отчего нет визитных карточек? – закричал Гжимек. – Даю полчаса сроку. Все квартиры пронумеровать! – И ушёл.

Кригер знал, что с Гжимеком спорить опасно. Он раздобыл бланки визитных карточек. На первоклассном бристольском картоне с золочёными ободками Кригер вывел не только номера 48 квартир, но и фамилии живших тут раньше людей, убитых во время недавней акции.

Гжимек появился ровно через полчаса. Он вызвал Кригера и одну за другой обошёл все 48 квартир.

На вопросы Гжимека, куда девались обитатели квартир, Кригер отвечал односложно: «Увезены из гетто». Вид его при этой фразе не выражал ничего. Гжимек обошёл галерейку и постучал полусогнутым пальцем сперва по лбу Кригера, а потом в дверь необитаемой квартиры, давая этим понять, что считает исполнительного подчинённого сумасшедшим.

Слава эта упрочилась за Кригером ещё больше в день похорон Кайля. Ему принесли почистить стальной шлем Гжимека. Кригер, думая о другом, машинально облил шлем соляной кислотой. Сталь задымилась, соляная кислота в нескольких местах выела краску и уничтожила начисто две стрелки «СС» на боку шлема.

Руперт пришёл сам за шлемом, чтобы нести его Гжимеку, и ужаснулся.

– Чем ты чистил шлем? – заорал «генерал» на Кригера.

– Соляной кислотой! А что? – наивно спросил Кригер.

– Болван! – заорал «генерал», уже знавший об истории с визитными карточками. – Ты и в самом деле – мишигене!

Сверх всякого ожидания, провинность Кригера прошла безнаказанной. Руперт отобрал у кого-го из вахмистров совершенно новый шлем, и пока возился с ним, выяснилось, что «король» уехал на похороны в парадной фуражке.

***

23 марта, ещё затемно, первая смена работниц ушла из северных кварталов на фабрику Шварца. Те, что вернулись домой, под звуки «Розамунде», утомлённые ночной работой, попробовали уснуть.

Тут-то, в предрассветном сумраке, вспыхнула новая, так называемая «шварцевская» акция.

Гестаповцы окружили плотным кольцом дома, в которых жили портнихи, занятые на фабрике Шварца. Они стягивали с постелей одиноких сонных детей и тех работниц, которые вернулись недавно, вместе с детьми. Более восьмисот женщин с детьми, а также ребят тех матерей, которые ушли на фабрику, гестаповцы загоняют во внутренний двор блока 49 по Полтвяной. Грудных детей ссыпали посреди двора на одну кучу. Дети плачут, зовут матерей. Женщины принуждены сидеть на корточках. Встать не разрешается. То и дело гестаповцы для устрашения своих пленников стреляют из автоматов над их головами.

Одной из задержанных удаётся вырваться со двора дома на Полтвяную. Прижав к груди своего младенца, простоволосая, с остекленевшими от ужаса глазами, она мчится к забору, ограждающему гетто. Пули гестаповцев настигают её. Женщина валится вперёд, прижимая своим телом грудного ребёнка. Тот выползает из-под тела матери, по раскисшей весенней земле тянется ручонками к её обнажённой груди.

Подбежавший гестаповец хватает ребёнка за ноги и разбивает его голову о фонарный столб.

***

Когда женщин и детей, загнанных во двор блока, начали грузить на машины, выяснилось, что озябшие, плачущие дети, задержанные без матерей, не могут сами залезть в кузова. Гестаповцы приказали работницам грузить не только своих, но и чужих детей.

В три часа дня акция закончилась. Машины уехали на «Пясковню». По опустевшему двору воровато бродил уничтоженный впоследствии дворник Ридлер.

Он собирал в грязи порванные злотые, доллары с изображением Вашингтона и другие деньги, чтобы потом у себя в коморке подклеить их и отложить на «чёрный день».

На автомашинах, которые в это время мчались улицами Львова, гестаповцы увезли на смерть и восемь близких родственников Игнатия Кригера.

***

В восемь часов вечера лёгкий сумрак опускается на узкие улицы Львова. К решётчатым воротам в шеренгах по трое подходят работницы фабрики Шварца. Как обычно, музыка играет им встречный марш – фривольную песенку «Розамунде»: «Розамунде, ты моя любовь, моё счастье, моё наслаждение»…

Звуки музыки слышит вышедший на балкон вместе с Валли Эльбенгрехт «король» гетто – Гжимек. Его любовница в таком же кожаном плаще, как и он. В её светлые, с золотистым отливом волосы вплетена голубая лента, на поясе – неизменный пистолет.

– Дамен дес геттос! Дамен дес геттос! – хохочет Валли, показывая рукою на проходящих внизу усталых, измождённых женщин.

Они маршируют внизу, съёживаясь в ожидании удара, им чудится, что вот-вот «королева» начнёт стрелять. Но Валли сегодня в миролюбивом настроении. Гжимек по случаю дня рождения подарил ей фольварок в селе Войцеховицы, близ Перемышлян. До прихода гитлеровцев в этом фольварке помещался совхоз. Отныне им будет владеть Валли Эльбенгрехт. Как здесь не веселиться?

Гжимек и Валли приняли вечерний парад и возвратились в свои хоромы, всё ещё пахнущие свежей масляной краской. Спустя несколько минут отчаянный крик пронёсся по северным кварталам. Матери застали разбитые двери, ограбленные квартиры, не находили детей. Всё ясно: была акция. Две работницы, живущие в бункерах дома № 49 по Полтвяной, бросились в отчаянии с третьего этажа на камни того самого двора, где ещё несколько часов назад кричали сваленные в кучу их малыши. Третья осиротевшая мать кончила жизнь самоубийством, прыгнув с чердачной площадки в лестничный пролёт. Она умирала в нескольких шагах от подвала, где на время «шварцевской» акции были спрятаны жена Кригера и его дети.

Полтва шумит…

Педагог и спортсмен Кригер, живя за оградой гетто, обучился слесарному ремеслу. Он был штукатуром, столяром, выглаживал металлическими стружками паркет во «дворце» Гжимека, работал монтёром и прорабом, ему доводилось выполнять обязанности инженера-строителя. Собственными руками он построил не один десяток бункеров для того, чтобы было где прятаться во время акций его знакомым и родным – старикам, женщинам и детям.

Но всякая новая акция и особенно последнее назначение Гжимека комендантом лагеря подсказывали Кригеру близость конца. Ещё в юности он перестал верить раввинам и надеяться на Бога и теперь не обольщал себя призрачными надеждами, авось пронесёт… Чем меньше оставалось мирного населения в северных кварталах Львова, тем всё неотвратимее приближался день, когда уже никакой бункер и самый надёжный аусвайс не спасёт. И вместе с тем Кригер верил, что наступит снова жизнь без гетто, без акций, без издевательств и преследований, подобная той короткой, но озарённой свободой и национальным равноправием жизни советского Львова, что длилась всего 22 месяца, и была внезапно оборвана фашистским вторжением.

Ради одного возвращения этой жизни стоило жить и переносить стиснув зубы неслыханные унижения. То, что случилось в Сталинграде, заря победы, взошедшая над далёкой Волгой, помогали Кригеру в самые тяжёлые минуты отчаяния и отгоняли мысли о смерти.

Он вышел сегодня осторожно из квартиры на улицу, предварительно запрятав в «бункере» жену и детей, и был очень удивлён, обнаружив на лужайке перед своим блоком трёх незнакомцев. Все они были в серых комбинезонах, похожие на мастеровых, – рядом в чемоданчике находился инструмент. Они лежали на мураве и покуривали. Кригер так отвык от вида отдыхающих людей, не боящихся гестапо, что растерялся. Он снял кепку и сказал:

– Добрый день!

Все трое ответили кивками головы, а один из них, курчавый, с озорным вздёрнутым носом, повернул к Кригеру своё смешливое, веснущатое лицо и, щёлкнув крышкой табакерки, сказал просто:

– Закуривай!

Кригер осторожно присел на корточки около лежащих и, оглядываясь, взял натруженными пальцами щепотку табаку. Кивнув благодарственно, он свернул цыгарку и, чтобы завязать разговор, спросил:

– Как же вас пустили сюда? Гетто закрыто для арийцев!

Небольшого роста крепыш в кепке, лежащий напротив курчавого, засмеялся и сказал:

– Каналовый щур [1]1
  Крыса (укр.)


[Закрыть]всюду пролезет. Ты его не пустишь в ворота, так он под землёй проскользнёт.

– Значит, вы из городской канализации! – догадался Кригер. И тут же вспомнил, что вчера Руперт докладывал Гжимеку о забитых мусором трубах канализации. Прочистить их сами живущие в гетто не могли. Гжимек распорядился вызвать специалистов из города. И единственным из жителей Львова – неевреев – «король» гетто выдал этим троим пропуска в свои владения.

Вскоре, разговорившись с гостями из города, Кригep узнал, что они предполагают поработать в гетто долго. Канализацию здесь не осматривали и не исправляли с того дня, как северные кварталы были обнесены деревянным забором.

Кудрявого весёлого человека, который дал Кригеру закурить, звали Леопольдом Буженяком, Крепыш в клетчатой кепке носил фамилию Колендра, но охотнее всего откликался на своё имя – Антек. А бригадиром над этой троицей был самый спокойный и замкнутый, украинец Ярослав Коваль.

Его-то и повёл Кригер в блок дома 40 по Полтвяной показывать, где перекрывается вода. Пока они проходили по балконам, Коваль обнаружил, что в одной из пустых квартир хлещет вода. Он прикрыл кран. Потом, пройдя по забрызганному полу в спальню, посмотрел на разорение и покачал головой.

– Давно увезли? – спросил он Кригера.

– В последнюю акцию.

– А ты чего ждёшь? – спросил Коваль, глядя Кригеру прямо в глаза. – Или откупиться думаешь?

– Чем откупишься? – сказал Кригер грустно. – Вот весь мой капитал. – И он показал Ковалю свои ладони в шершавых мозолях.

– Тогда – вырывай, – сказал Коваль, оглядываясь. – Да я бы на твоём месте… Леса вокруг большие…

Нотка сочувствия в голосе этого пожилого человека, первые сердечные слова, услышанные здесь за два года, расположили Кригера к пришельцу. И он просто открыл ему свою тайну:

– Жена и дети у меня спрятаны. С ними не так-то просто бежать.

– Да, – согласился Коваль, – это багаж.

И замолчал.

Вдвоём они отыскали и перекрыли ржавую баранку водопроводного крана и вышли на улицу. И тут Кригер упросил канализаторов принять его в их бригаду.

– Пока вы здесь, я буду помогать вам. Мне денег за это не надо. Я даром. Важно, чтобы вы Гжимеку сказали про меня. Тогда меня в город усылать не будут. Всё ближе к детям и жене. В случае акции – помогу им! – умоляющим голосом просил Кригер.

К Гжимеку ходить не пришлось. Всё было устроено через Руперта, и с этого полдня Кригер на правах специалиста и хорошего знатока канализации начал работать в бригаде Ярослава Коваля.

Они вытаскивали тряпки и прочий мусор из канализационных люков, закрывали воду в покинутых домах и в течение одного дня спустили большое озеро грязной воды, заливавшее уже край площади, так называемой «плацмузик», на которой Иосиф Гжимек иногда, чтобы разнообразить управление своим обречённым «королевством», вызывал сводный оркестр и дирижировал им, неизменно придерживая правой рукой автомат.

***

Никогда до этого раньше Игнатий Кригер и не представлял себе, каков круг обязанностей рабочих, называемых «каналяжами». Больше того, беженец из Лодзи в советский Львов, Игнатий Кригер, прожил в этом городе до немецкого вторжения 22 месяца и не знал, что под городом протекает самая настоящая подземная река – приток Западного Буга, воды которой впадают в Балтийское море. Если бы ему сказали об этом раньше – он, рассмеялся бы. Занятый организацией спортивных состязаний, оборудованием стадионов, теннисных кортов, рингов для встреч по боксу, он видел над собою то ясное, то туманное львовское небо и мало задумывался о том, что происходит у него под ногами, на глубине каких-нибудь четырёх-пяти метров под каменным покровом мостовых. Только новые его знакомые – Коваль, Буженяк и Колендра – открыли ему тайну существования во Львове подземной реки Полтвы, давшей название и его улице.

Ещё в восемнадцатом веке, когда вокруг предместья средневекового Львова, сохранялся пояс оборонных укреплений с каменными стенами, земляными валами и арсеналами, река Полтва протекала по городу открыто и являлась одним из естественных препятствий на пути у врагов, то и дело осаждавших город. Со временем, в связи с ростом города, её постепенно замуровали.

В настоящее время эта маленькая речушка, начинаясь поблизости лесопарка Погулянки, протекает лишь несколько сот метров открыто, а дальше продолжает своё течение через весь город в железобетонном туннеле на север, до предместья Клепаров, вбирая в себя все сточные воды городской канализации.

Театр оперы и балета, замыкающий собою главную улицу города, некогда называвшуюся «Гетманскими валами», стоит как раз над туннелем Полтвы.

Но самое удивительное, что услышал Кригер от канализаторов, была весть о том, что туннелем Полтвы можно пройти свободно под всем городом, даже не нагибая головы – надо только иметь фонарик и хорошо ориентироваться в её русле.

– А где кончается туннель? – осторожно спросил Кригер у Буженяка.

– Да вон за этим забором, – кивнул Буженяк в сторону северной окраины гетто. – Там стоит домик огородника, а за ним, шагах в тридцати, – выход из туннеля, и дальше через Замарстынов и Знесенье Полтва плывёт открыто.

– За забором… – протянул Кригер. – Тут-то и загвоздка… Вот не будь забора…

– Для смелого человека никакой забор не страшен! – сказал Леопольд Буженяк и хитро подмигнул Кригеру зеленоватыми глазами.

Канализаторы ушли из гетто ещё засветло, оставив на квартире Кригера свой ннструмент – тяжёлые разводные ключи, зубила и молотки. Они ушли, а он, бедняга, растревоженный их простым рассказом о подземной реке, никак не мог уснуть. Хорошо им было бросаться словами: «Для смелого человека никакой забор не страшен!» Забор-то можно сломать – это верно, но ведь все знали, что с наступлением сумерек за этим плотным дощатым забором с двумя рядами колючей проволоки, натянутой поверху, дежурят либо патрули полиции, либо «аскеры» – навербованные из предателей родины власовцы, националисты калмыки, бандиты из бывших шаек Булак-Булаховича. На поводках у них собаки. Вот и сейчас, выйдя осторожно из квартиры на улицу, Кригер слышит тревожный лай овчарок, бегающих за деревянной стеной.

Такая овчарка быстро учует беглеца, даже если хозяин её заснёт на траве, нахлеставшись самогона-бимбера, и, неровен час, на этот лай примчится с балкона виллы Гжимека острый синеватый лучик прожектора.

Кригер прислушивается к визгливому лаю овчарок, и в то же самое время слух его постепенно приковывается к другому. Под ногами у него явственно шумит Полтва. Она течёт в каких-нибудь метрах трёх-четырёх от фасада дома, закованная в бетон, и Кригер жадно прислушивается к её свободному журчанию.

Ведь это – журчание свободы!

Стоит попасть в её канал – и человек спасён. Кригер уже знает, что от главного туннеля во все стороны города расходятся ответвления, или коллекторы. Протяжённость одних бетонных каналов, сказал ему Буженяк, составляет свыше 14 километров. А кроме них есть каменные и кирпичные каналы то овальной, то круглой, то яйцевидной формы. Есть каналы 80 на 140 сантиметров, 150 на 230 сантиметров, а некоторые – и 305 на 225 сантиметров – куда просторнее тех бункеров, которые устраивал Кригер для своих знакомых.

Но как попасть туда, в этот подземный рай, где кончается царство Гжимека, Силлера и Вильгayзa?

Одержимый навязчивой мыслью о спасении, усиленной тревожным предчувствием гибели, Кригер, взглянув на звёздное нёбо, лезет в подвал. Там, под грудой прогнивших колёс, им уже раньше был вырыт небольшой бункер для жены и детей.

Кригер достаёт лопатку и при тусклом свете восковой свечи роет убежище вглубь, держа курс на подземную реку. Приходится рыть полусогнувшись, на коленях. То и дело лопата скрежещет по кирпичу, с трудом выворачивает плотный бут, и после такого скрежета Кригер долго слушает – не идёт ли кто, не обнаружили ли его кротовью работу. За углом, в этом же блоке, – «ваха» (караульное помещение полиции). Если подняться наверх, оттуда часто слышны глухие голоса полицаев. Они «режутся» от скуки в карты, пьют спирт «бонгу», делятся воспоминаниями о последней акции на «нелегальных», обогатившей не одного из них.

У Кригера болят колени, изредка похрустывает и ноет позвоночник, особенно когда он тащит на спине мешки с землёй наверх и, поминутно останавливаясь, рассыпает её в тёмном закоулке двора, за мусорным ящиком.

Он уходит из подвала на рассвете, чтобы поспать час-другой, и с восходом солнца возвращается снова в свою нору. Дети запрятаны в бункере под подоконником. Пепа спустилась с ним в подвал и караулит у выхода. Хорошо, что сегодня воскресенье. Гжимек, наверное, уехал с Валли Эльбенгрехт в её имение за город, часть полицаев ушла строем молиться в собор святого Юра и слушать там проповеди униатского митрополита Шептицкого о том, что «большевики будут обязательно разгромлены», ну, а еврейские милиционеры, пользуясь отсутствием «короля» гетто, вместе со своим «генералом» Рупертом тоже, вероятно, отдыхают на траве «плацмузик».

Плохо, что землю выносить сразу нельзя. Кригер насыпает её в бумажные и рогожные мешки в старые юбки Пепы, сохраняет до ночи. Он роет без устали час, другой, третий, так, словно слышит позади себя дыхание гестаповцев. А вдруг ещё сегодня вечером начнётся очередная акция? Но жажда жизни побеждает страх, усталость, темноту.

Наконец, к вечеру лопата стукается в каменную трубу. За ней, за этой преградой, – река Полтва. Кригер слышит её быстрый бег, кипение её воды. Но от течения реки его отделяют девяносто сантиметров железобетона, которого ни лопатой, ни киркой, ни ломиком так просто не пробить. Правда, он захватил с собою длинное зубило из ящичка с инструментами, что оставили ему рабочие канализации. Он высекает зубилом проворные искры, после каждого удара молотком зубило отскакивает, а в ушах раздаётся такой грохот, будто сотни кузнецов затеяли тут, под землёй, состязание в ударах по наковальням. Бетон крошится очень плохо. Ещё удар! Второй! Третий! Ноет в предплечье. Кригер полулёжа ударяет по зубилу ещё раз. Лёгкий хруст – и острый клинышек падает на сырую землю. Зубило сломано. Другого такого нет. В полном отчаянии человек с натруженными руками, пахнущий потом и влажной землёй, с мозолями, натёртыми до крови, выползает из глубокой норы. По выражению лица мужа Пена сообразила: дело плохо…

Поутру, в понедельник, пришлось Кригеру оправдываться:

– Зубило ваше сломал, – сказал Кригер Буженяку, – хотел коляску сыну поправить и сломал…

– Интересно, для каких таких гуляний тебе коляска понадобилась, – отвечал Буженяк, разглядывая обломок зубила, – и, между прочим, на железе так зубило не сядет. Бункер строил? Поможет он тебе, как мёртвому кадило. Вырывать отсюда надо, пока жив.

– А ты поможешь? – в упор спросил Кригер.

– За мной дело не станет, – сказал Буженяк неожиданно просто, – ты парень рабочий. А вот как другие – не знаю. Поговорим.