Текст книги "Камикадзе"

Автор книги: Владимир Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

На работу мне удалось попасть только к одиннадцати. Ни машин у подъезда, ни людей. Но милиционер на посту стоял, вернее, сидел на стуле. – Не скучно?-спросил я, показывая пропуск. – С первого числа нас снимают,– сказал он.– Новые демократические веяния... Посадят старух. Я хмыкнул неопределенно. Давно пора, парень – кровь с молоком, на нем бы пахать. Хотя, конечно, мне за их спинами поспокойнее. На нашем этаже тишина и – никого. Как раз то, что нужно... Я прошел по коридору, оглядываясь по сторонам. Народ на дачах, у всех есть садовые участки и домики. Все копают картошку и затаскивают ее в подполы. Гарантируют себе сытую жизнь до следующего урожая. Просекли главный принцип наступающих перемен: сам о себе не позаботишься-не позаботится никто. Один я, бесприютный, явился на рабочее место. Отомкнул свою дверь, вошел в комнату и сразу же полез за кипятильником. Не могу начинать ни одного дела без крепкого чая. Шнур от моего телефона кончался розеткой на стене. Дальше тянулась "хлорка", прибитая гвоздиками к стене. Она поднималась к потолку, изгибалась под прямым углом и бежала к двери. Там она встречалась еще с одной "хлоркой", от Алискиного телефона. Обе они через замазанную дырочку в стене попадали в коридор. Я заварил чай и вышел туда. По стене над головой тянулось много проводов, разглядеть свой было трудно. Они все одинаковы, как братья-близнецы... Пришлось притащить стул, встать на него и вести по своему родному проводу пальцем. Так, черепашьими шагами, передвигая стул, я двинулся по коридору. В хитросплетениях проводов все было честно, каждый из них знал свое место. Занятие мое было муторное, но я все же решил довести его до конца. Двигал, двигал стул, пока не додвигался до двух черных коробок, в которые собирались все телефонные нити. Значит, конец эксперименту. Мой проводок шустро нырял в левую коробку и пропадал там. Я знал теоретически: дальше они превращаются в кабель, тот спускается вниз, на первый этаж, где-то там соединяясь с другими, становится еще более толстым кабелем, тот в свою очередь уходит под землю, тянется к телефонной станции... А там – аппаратура и все такое. Выше моего понимания. Я разочарованно хмыкнул, собрался уже слезть со стула, как вдруг в последний момент кто-то надоумил меня приподнять крышку и заглянуть туда. Мой проводок определить было трудно, они перед коробкой все смешивались. Я догадался подергать его снизу – в коробке шевельнулся один. Он тянулся к клеммам... Но к этим же клеммам был пристегнуть еще один. Привинчен. К двум маленьким гаечкам. Вместе с моим. Теперь пришлось подергать другой проводок. Чтобы посмотреть, какой зашевелится вне коробки. Зашевелился... Побежал прочь от меня по стене. Пришлось опять двигать стул. На этот раз работа пошла веселее... Я перемещался вдоль стены в обратную сторону, пока не дошел до кабинета Степанова. Тут мой проводочек изгибался и пропадал в стене вместе с еще одним...

Я обещал Кире посвятить работе, час, от– силы два. Мы собирались с ней на дачу к Тихону Ивановичу. В какой-то уютный подмосковный уголок, где нас поджидали замоченные с луком в уксусе шашлыки. Тихон Иванович персонально приглашал меня. Правда, через Киру. Но это ничего не меняло – у меня срывались столь великолепно задуманные планы. Я набрал домашний телефон Степанова, в душе желая, чтобы свершилось и он оказался тоже за городом, на своем обильном огородике. Я надеялся на это с каждым длинным гудком, но на шестом он поднял трубку. – В такую погоду,– сказал я,– и в Москве? – Дите простыло, ходит с соплями... А ты? – Собирался ближе к вечеру... Хочу поговорить. – Давай. – Не по телефону. – Что, проклюнулось что-нибудь?.. До понедельника потерпеть не может?.. – Может, конечно... Но лучше сегодня. – Подъезжай. Конечно же... Я всегда тебе рад. Сказал он это искренне. Или мне показалось?.. Я когда-то был у Степанова в гостях. Давно, но зрительная память не подвела. Он жил на Рязанском проспекте, от метро минут пять пешком. У дома много деревьев и большая безлюдная детская площадка. И совсем другой воздух. Не то что в центре. Его "Жигули" стояли у подъезда. Это была журналистская лошадь потасканная машина, истинное средство передвижения, а не роскошь. Я поднялся на пятый этаж и позвонил. На губах у меня играла улыбка смущения. Я ощущал себя провокатором. Человеком, у которого зло на душе. Степанов открыл. На лице его – домашнее радушие, но в глазах застыла некая тревога. Я уловил ее. Тревога эта не относилась к сенсации, которую я должен был принести с собой. – Проходи, – сказал он. – Ты давно у меня не был. В коридор выбежал мальчик лет шести. Он остановился и стал смотреть на меня во все глаза. – Паша, что нужно сказать? – Здравствуйте, – сказал мальчик. – Привет, – сказал я, ненавидя себя. – Меня зовут дядя Вова. Вышла и жена, встала рядом с мальчиком, погладила его по голове. Таким миром веяло, от всей этой семейной идиллии, что впору было заскрипеть зубами от досады. В двери было три замка, и я догадался: они прочно запирали ее. – Поставь мне мультфильмы,– попросил мальчик. Жена Степанова вытащила из кармана черную коробочку, направила ее в комнату и нажала на какую-то кнопку. Через секунду в комнате возник характерный звук заработавшего телевизора. Сделано это было так обыденно, что я понял: она давно уже привыкла к своей технике, сработанной где-нибудь в далекой Японии. – Пойдем,-сказал Степанов,-посидим, расскажешь, с чем приехал, У него была комнатка. Что-то типа кабинета, где много книг и рабочий стол. И пишущая машинка "Триумф"-голубая мечта всех журналистов... На столе лежал красивый том. Книга рекордов Гиннеса. В русском переводе. – Вот, купил,– сказал Степанов, заметив мой интерес. Он открыл створку шкафа, достал начатую бутылку коньяка и две рюмки. – Лимонов нигде нет,– извинился он.– Так что обойдемся шоколадкой. – Толя, – сказал я, – мне многое непонятно... Я вот обнаружил, что проводочки от моего телефона идут к тебе в кабинет. Что ты на это скажешь? Можно было бы и потемнить, подержать этот козырь в запасе, но я уж и так был весь в тумане, и сгущать его еще больше не хотелось. Степанов, не обратив внимания на мои слова, налил между тем по полной рюмке, поднял свою и произнес: – За нас, за наше прошлое студенчество. За молодость. Которая, к сожалению, быстро проходит. Мы выпили, конфета "Вечерний звон" под коньяк оказалась в самый раз-с орешком внутри. – Так я ничего и не понял, что за проводочки? – Проводочки?-спросил задумчиво Степанов.– Зачем тебе они? Что ты к ним прицепился? Сделали когда-то для какой-то надобности. Так и остались. – Еще и деньги... Я обнаружил у себя в сумке кое-какие деньги... Ты об этом ничего не знаешь? – Володя,– сказал Степанов, недовольно поморщившись, – давай так... Если ты находишь на улице кошелек – он твой. И выкинь из головы всякий бред. Трать их на здоровье. Считай, что этой твой гонорар. – Так ты знаешь о них? – Знаю,– сказал Степанов.– Я их тебе и положил. Но хочу предупредить: деньги не мои. Он сделал кислую мордочку, словно наш разговор о такой мелочи страшно его раздражал. Когда существуют вещи ЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ. Например: воспоминания о молодости. – Толя, – сказал я, – у Прохорова были жена и дети... За что?.. – У всех дети и жены. У меня тоже... Не лезь в это дело. Отойди. Я тебя Богом прошу, по-дружески. Мы знаем друг друга тысячу лет. Отойди... Лучше будет. – Уже не могу,– сказал я, смущенно улыбаясь.– Ты меня знаешь. – Знаю,-сказал он. – Ты не изменился. Давай-ка треснем еще по одной. Мы выпили. – Последний раз прошу, – сказал Степанов. – Я верю твоему слову. Потому что знаю тебя. Если ты скажешь "забыл", то и я все забуду... Последний раз. Он угрожал. Делал это легко, по-журналистки. Еще один враг на мою голову. – Сегодня суббота,– сказал я.– Пожалуй, я потерплю до понедельника. В понедельник ты пойдешь куда следует и покаешься. Я даю тебе этот шанс. – Ты? – рассмеялся Степанов. Но смеялись одни губы, глаза его оставались серьезны. – Толя, – сказал я, – ты слишком много знаешь... Значит, тебе есть что рассказать. О том, как выпрыгивают из окон... Мне вообразить такое невозможно. Чтобы ты... – Может, и тебе поведать? – медленно и грозно спросил меня Степанов, Как приходскому священнику? – Если хочешь,– сказал я.– Для меня в этой истории много любопытного. – Учти, – сказал Степанов, – ты сам настаивал на этом, я здесь ни при чем... Это полностью твоя инициатива. – Моя, моя,– подтвердил я горестно. Дворовый какой-то получался разговор, – Володя, – сказал даже с какой-то готовностью Степанов,– я в порядке бреда... Расскажу тебе легенду. Будем считать, сам придумал... Был такой корреспондент – Прохоров. Мужик как мужик, звезд с неба не хватал. И была, скажем так. Структура. Не очень законная. Была или есть еше, не имеет значения. И вот в этой Структуре появился Некто с маниакальной идеей поведать о ней свету. Обязательно свету. Я так понимаю: этому Некто нужен был вселенский скандал. Они объединились. Этот Некто и Прохоров... Последний написал очерк. Как у нас, в журналистике, водится. Ничего себе так, даже с обещанием продолжения. Показал, допустим, мне. Что я сделал, как ты думаешь? – Выбросил его из окна? – Совсем дурак!.. Я вышел самостоятельно на эту Структуру и проинформировал их. О Предателе. – Зачем? – Затем, что всем нужны деньги. И не смотри на меня таким волком. Да, деньги. А предателей я терпеть не могу... Подло я поступил? С точки зрения социалистической морали и нравственности? – Черт его знает. – Вот-вот... Ты тоже получил свой кусок. – Ты слишком откровенен со мной, – сказал я подозрительно. – Ты сам этого хотел, – усмехнулся Степанов и пристально посмотрел на меня. И я догадался: ему кажется, что он – СУПЕРМЕН. – Отлично, – сказал я. – Теперь ответь на такой вопросец: кто это мне презентовал столько денег? За что? – Кто? – переспросил Степанов.– Откуда мне знать?.. За что? Тебе виднее. – Хорошо, – сказал я. – Вчера ты слушал мой разговор с Предателем? – Был грех. – Сообщил этой Структуре? – Что мне оставалось делать?.. К твоему сведедению за поимку негодяя, была обещана награда. Я по праву заслужил ее. И ты, наверное, тоже. Свою долю... Чего же теперь ты хочешь от меня? Я взял со стола книгу рекордов Гиннесса и открыл где-то посередине. Шрифт у абзацев довольно мелкий, но это значило, что в фолиант поместилось много всего. – Забавно, – сказал я. – Здесь написано, что одна наша советская дама в 1984 году упала без парашюта с высоты восемь тысяч метров и осталась жива. – Да? – удивился Степанов.– Нам нужно ввести рубрику выдержек из этой книги. – Серьезно, – сказал я. – Столкнулись два самолета, она и выпала. Степанов больше не реагировал. – К чему это ты? – Слушай, – сказал я, – если ты так откровенен... А чем они там занимаются, в Структуре?.. Наркотики, рэкет?.. Что они делают?.. Ты же читал прохоровский очерк. – Опять зацепило, – довольно искусственно обрадовался Степанов.– Хочешь все знать? Никак не можешь без этого?.. Они занимаются торговлей. Международной. Доставляют из Китая нитки с жемчугом, продают здесь. У них даже есть небольшое совместное предприятие, советско-бразильское, а у того счета в западных банках... Еще кое-что, разве все упомнишь... – Давай так... – сказал я. Степанов поднял голову, взялся за бутылку и принялся наливать в рюмки. Но слишком старательно он это делал. – Давай так. Ты думаешь до понедельника... А в понедельник идешь куда надо снимать с себя грех. – В церковь, что ли? – с напускной иронией спросил он. – Мы знаем друг друга тысячу лет... Я когда-нибудь не держал свое слово? Хоть раз кому-нибудь не отдал долг? – Нет. – Если не пойдешь ты, пойду я... Меня покатали, Толя, горки. Деньги я еще мог пережить... Но не смерть... Понимаешь?.. Это слишком... Ты же будешь просыпаться ночами. Они же станут приходить к тебе. – Достоевщина, – усмехнулся Степанов, тяжело и умно посмотрев на меня. Я подумаю... Хватит об этом. Давай дернем по последней. Мне показалось, последняя пилась за помин моей души. Уж очень много и очень откровенно он мне все поведал. Так трогательно со мной прощался. Как с покойником. И сказал напоследок: – Извини, Володя, если что не так было. Не таи на меня обиды... Ты сам этого захотел. – Да брось ты,– легко ответил я ему.– Не забудь про понедельник. В коридоре мне опять встретились жена и Паша: Я не мог посмотреть им в глаза. Хотел побыстрее уйти, чтобы не видеть никого из них. Жена взглянула на нас с тревогой.. Ей казалось, мы повздорили. – Приходите к нам еще, – сказала она, стоя в дверях, чтобы смягчить мой молчаливый и, она чувбтводала это, враждебный уход.

Кире я позвонил с набережной. Хотелось шашлычков, хотелось выпить как следует под это дело. Хотелось, чтобы она была. рядом. Пусть посмотрит на меня, пьяного, может, я понравлюсь ей больше прежнего... Мы договорились, что через час я подъеду к ней. От нее мы двинемся уже вместе... Можно было встретиться и сейчас, но я хотел побыть один. Побиться еще о каменную стену неразрешимого вопроса: почему мне так не везет и кончится ли когда-нибудь эта вечная полоса? В руках осталось две копейки, и я позвонил домой. Зачем я это сделал, не понимал сам. Но одно ясно, интуиция была здесь ни при чем. Трубку подняла, естественно, Маргарита Адольфовна. – Ну? – сказала она подозрительно.– Вас слушают. – Добрый день. Это я. Позвонил вот узнать, не разыскивал ли кто меня? – Разыскивают. Как не разыскивают, – сказала она сварливо. – Еще как разыскивают. Я тебе скажу: что все из-за твоей девки. Чуяло мое сердце. Не по себе выбрал, не по своему ранжиру. Больно высоко взял. – Так что случилось? – Только выпроводила. Ты бы лучше сегодня домой не приходил, от греха. Я их знаю, субчиков, такие от своего не отстанут. Мало тебе фингала под глазом, теперь уж фингалом не отделаешься. Теперь уж и порешить могут, по им видать... Смотри-ка, в квартире ждать захотели, засаду устроить. Я им показала засаду... Маргарита Адольфовна говорила возбужденно, в ней бушевал запал только что пережитого сражения. И победы. Я по ее голосу чувствовал – она одержала викторию, только не мог понять, как ей это удалось, семидесятипятилетней старухе? – Так что случилось? – переспросил Я. – Как что?.. Явились-не запылились. Спросили тебя. Я, дура, дверь-то им открыла, они ввалились толпой, пятеро. Меня к стенке: молчи, стерва, мы твоего соседа ждать будем, чтобы не пикнула. Это я-то чтобы не пикнула?! Я полжизни по лагерям провела, такого насмотрелась, этим молокососам в страшном сне не привидится. Это меня стращать?! Ну я им и выдала. Все, что про них думаю, на их языке поганом. Да с матерком народным... Как пошла на них войной, да раскричалась погромче, да все по фене, по фене. Да про каких-то корешей, да про лагеря сибирские!.. Мне жизнь-копейка, я свое прожила, худо-бедно, поколесила по свету! А много ли им осталось, это посмотреть! А у них уважение блатное, тоже ведь по законам живут. Только мало кто их знает, эти их законы... Ну и убрались. Да еще извинились напоследок. Один на кухне деньги оставил, рублей двести, я еще не считала. За мои труды... С паршивой овцы хоть шерсти клок. – Деньги? – переспросил я недоуменно. – Из уважения к моему лагерному прошлому,– гордо сказала Маргарита Адольфовна. – Чистые тимуровцы... – Совсем ушли? Я хихикнул ненароком, хотя было, если честно, не до смеха. – Такие совсем не уходят, если им чего-нибудь нужно... Во дворе торчат, я в окно подсмотрела. Точно говорю, ждать будут. Так что ты дома бы не ночевал. – Спасибо, Маргарита Адольфовна, с меня причитается,– пошутил я. – Звони, звони, не пропадай. Эх,..веселая у тебя жизнь. Мне бы скинуть годков пятьдесят, я бы дала тогда шороху. Времена-то начинаются самые те... Эх, Степанов, Степанов! Что же ты творишь?.. Я побродил вокруг будки, размышляя. Потом все же решил рискнуть. Николай оказался на месте, его рабочее время еще не вышло. Оказывается, и по субботам он воспитывал детишек, делая из них бесстрашных восточных бойцов, готовых к всевозможным единоборствам. – Привет,– сказал я.– Володя Филимонов тебя беспокоит. Не забыл меня? – Как тебя забудешь? – коротко сказал он. Видно было, мой звонок не доставил ему особой радости. Но я приготовился к подобному приему. Я даже готов был извиниться перед ним за то, что мог невзначай обидеть его. – Слушай,– сказал я.– Здесь у меня закручивается маленькая заварушка. Знаешь, по чьей милости? – По чьей? -спросил он без энтузиазма. – Немного по твоей. Но в общем-то по милости Валентина. Так что по вашей общей. – Мы же договорились... – Я думал, тебе будет интересно. Понимаешь, твой приятель не сам выпрыгнул из окна, ему помогли. – Как это? – не поверил Николай. – Говоря по-простому, из окна его выбросили,– не стал я растекаться мыслью по древу. – Я знаю, за что... Хочешь отыскать виновных? У меня все нитки в руках. Тяну изо всех сил. Он долго молчал, так что я стал опасаться, что ему от благородной ярости стало плохо. – Что тебе от меня нужно? – наконец спросил он. Мне не понравился его тон. – Вы же друзья, – сказал я. – С одного двора, воспитывались вместе. Вы же с ним почти одно целое. Были... Сам говорил... Его убили. Ты понимаешь? Мне нужна помощь. Такого вот друга Валентина, как ты. Его убили, я почти знаю кто... Мы с тобой узнаем точно. Посмотрим в глаза негодяю. – Я не верю тебе,– сказал он жестко.– Больше не звони. Хватит. С этим прекрасным словом он и повесил трубку. Я еще раз поразился, как легко найти оправдание чему угодно. Если захотеть... РАДИ СПОКОЙСТВИЯ СЕМЬИ И ДЕТИШЕК. НЕ РАДИ СЕБЯ. Дела-то получались паршивые. Но я дал Степанову слово подождать до понедельника. И не собирался менять его. Все-таки он был мой друг и однокурсник. На самом деле, и у него жена и ребенок. А здесь такое... Конечно, можно по горячке наломать дров. Утро вечера мудренее. До понедельника еще половина субботы и целое воскресенье. Два утра, два момента мудрости. Два шанса сохранить душу. Я не собирался отнимать у Степанова ни один из них. Кира открыла дверь сразу же. – Если бы это была моя квартира, – сказала она,– я бы дала тебе ключи, чтобы ты никогда не звонил. Воистину, что-то такое существует на Земле, ради чего стоит жить. Несмотря ни на что. – Дядя Тихон,-сказала она.-Это я... Мы через полчаса выезжаем. Я присвистнул: дача с телефоном-это высший шик, к которому я усиленно приобщался. – Мы с ночевкой? – спросил я. – Если захочешь. – Захочу. До утра понедельника... Надышаться бабьим летом. Это лучшее время в году. Две раздутые сумки стояли у порога. Я так понял – нести их предстояло мне. – Ты хозяйственная, – похвалил я ее. – Давай вызовем до вокзала такси? А то я запарюсь. – До какого вокзала? Мы поедем на машине. – На какой такой машине? – Дядя оставил "Москвич". – Извини, а кто из нас будет водитель? – Я. – Да, – вспомнил я, – у вас же там каждый с детского сада умеет водить автомобиль... Какой марки твоя личная машина? Дома? – "Тойота". – Ты не патриотка, – только и сказал я. Затрезвонил телефон. Кира подняла трубку. – Его нет дома,– сказала она.– Звоните послезавтра с утра. – Чем занимается твой дядя? – спросил я. – Откуда у него такое изобилие всего? В наши-то Богом обиженные времена? – Не знаю, – пожала Кира плечами. – У нас не принято задавать подобных вопросов. Это считается бестактностью. Даже больше – порочным. – Ничего себе! – восхитился я. – А у нас это самый популярный вопрос. Можно сказать, другого и не бывает. Как увидят лишний рубль, тут же начинают считать, сколько он зарабатывает и каким обходным путем... Он не директор базы? – Нет, – рассмеялась Кира. – Он занимается наукой. Это я знаю точно. Но не филологией. – Оно и понятно,– согласился я.– Утечка наших мозгов, я чувствую, скоро приобретет вселенские масштабы. Я благополучно спустил на лифте обе сумки и погрузил их в багажник "Москвича". В них была посуда, ложки, соковыжималка и много другой дачной ерунды. В машине я сел сзади. – Хочу остаться в живых,– сказал я.– Если врежемся в столб, у меня больше шансов выжить. – Не бойся, – сказала она. – Я даже участвовала в автогонках. Правда, не заняла никакого места. Тронулись мы плавно и вписались в дорожку перед домом, не покорежив ни одного бордюра. Замерли на секунду перед поворотом на улицу. Хорошенько так, без внутреннего напряжения, повернули. Я озирался, пытаясь определить уровень ее мастерства, и поэтому сразу увидел, как одновременно с нами, метрах в ста, выруливает из-за поворота черная "Волга"... Мало ли черных "Волг" на свете?.. Но мне почему-то все последние дни попадается одна и та же. Можно подумать, мир зациклился на ней одной. Мы покатили вперед. Между нами и "Волгой" выстроилось несколько машин, но я был больше чем уверен, они так же неплохо различают нас, как и я их. Я мгновенно вспотел – от неожиданной их оперативности. Когда это они успели выследить меня? Подтянул к себе сумку и повел молнию. – Я хлеб купил, – сказал я. – Мне тоже не занимать хозяйственности. – Молодец,-похвалила меня Кира. Под буханками лежал газетный сверток. Плотненький такой и тяжелый. Я достал его и оборвал газету, засовывая обрыбки в сумку. В руках оказался небольшой пистолет, последний подарок "Предателя". Я осматривал его дома и понял устройство, понял, куда нужно нажимать, куда вставлять обойму и как целиться. В моем распоряжении имелось семь выстрелов... В их, я так думал, немного больше. Но все равно не с пустыми руками. – Кира,– сказал я.– Ты не пошутила насчет гонок? – Таким не шутят. Это гордость юности. – Не сможешь ты продемонстрировать кое-что из достигнутого?.. Вообрази, к примеру, что мы снова на трассе. Я буду твой штурман. – А милиция? – Да ну ее... Лишь бы ни в кого не врезаться. Вот поверни сюда, после светофора. Получится? Машина заскрипела тормозами, меня качнуло в сторону, и вот мы уже мчимся по узкому переулку. – Отлично,– похвалил я. Оглядываюсь. Далеко-далеко появляется черная машина. – Теперь налево,– говорю я как бы между прочим,– вот на ту улицу. Снова звук тормозов. Мы опять одни. – Где наша дача?-интересуюсь я. – За Шереметьево, международным аэропортом. Оттуда – минут пятнадцать. У меня мелькает сумасшедшая мысль: вместо дачки попасть бы на самолет. Чтобы вознестись над землей и поплевать сверху на весь этот маразм, отхлебывая из фирменной банки "кока-колу". У них, надеюсь, перехватчиков нет... Но времени на мечтания не остается, гоню от себя свой сладкий бред, – Куда теперь? – спрашивает Кира.– Я плохо ориентируюсь в Москве. – Еще налево, на Сущевский вал... Так мы попадем к "Динамо". Стадион у нас есть такой. Оттуда в Химки, потом в Шереметьево. Опять мы совершаем резкий поворот. Вал напичкан машинами. Сколько я ни смотрю назад, преследователей не замечаю. Мы проехали кинотеатр "Прагу", когда Кира ровно сказала: – А если подъехать к милиции? Не лучше ли это будет? – Зачем? – спрашиваю я по возможности наивно. – Та машина опять сзади... Правда, далековато. Мне хватает нескольких секунд, чтобы прийти в себя. – Извини,– говорю я.– Не хотел, чтобы ты волновалась... Можно, конечно, но ничего путного из этого не выйдет. Один человек, которого я условно называю "Предатель", сдается мне, боялся милиции как огня. Я доверяю его страху. Мне нечего им рассказать. У меня другое предложение: давай-ка ты останешься в аэропорту. А я возьму такси и прокачусь кое-куда по делам. В воскресенье вечером звякну. Или в понедельник. Домой... – А как мне потом жить? – спросила Кира.– Ты подумал обо мне? Носить цветочки на твою могилку и рвать на себе волосы? – Какая могилка? Какие волосы? – не понял я. – Обыкновенные. Как дыра на твоей куртке... Я уже поговорила в посольстве по поводу визы, обещали через две недели. Нужно подать документы... Билеты закажем без очереди, из Нью-Йорка, по телефону... Тебе хватит этого времени, чтобы утрясти свои дела? – Ладно,-сказал я обреченно. – Там посмотрим. Давай еще разок займемся автогонками.. Если уж ты так ставишь вопрос. Странно, я совершенно не боялся за себя. Должно быть, мне передалось боевое настроение Маргариты Адольфовны. В конце концов есть нечто, что ценится дороже собственной жизни. По крайней мере, обязательно должно быть. Я уверен в этом. Мы с полчаса кружили по улицам. Петляли, как зайцы, заметая следы. И добились своего: черной машины и след простыл. Даже постояли в судном месте, покурили, поджидая ее. – Вот видишь,– сказала Кира. – Я пообещал приятелю, – стал оправдываться я,– потерпеть до понедельника. Насчет правоохранительных органов... Меня, наверное, попрут с работы. Скорее всего. – Вот видишь, как все хорошо складывается. – Лучше некуда. – Зачем тебе быть здесь безработным? ты найдешь работу у нас. В моем штате. Она сказала это – "в моем штате" – с такой нескрываемой гордостью, будто бы у них там Эдем, и единственного, кого в нем не хватало, это меня. – Угу,– поддакнул я ей. – Я не шучу, – сказала она. Мы спокойненько вырулили на Ленинградское шоссе и поехали к Химкам. Ни впереди, ни сзади не было ничего подозрительного. Я стал успокаиваться и переложил сумку с колен на сиденье. В любом случае, стрелок из меня получился бы никудышный. За последние дни я стал привыкать ко всяким неожиданностям. И хотя интуиция спала, мне хотелось поскорее добраться до дачи, чтобы начать культурно отдыхать и заняться наконец шашлыками. Хотя интуиция нашептывала, что опасность позади, я все же бдительно поглядывал по сторонам. И не напрасно. Совсем не напрасно... Перед поворотом к аэропорту мы остановились. И тут я заметил впереди, может быть, в километре или чуть меньше, замершее на дороге черное пятнышко. На обочине. Должно быть, у них что-то случилось с мотором, раз они замерли в таком неудобном месте. Или спустило колесо. Кира готовилась уже трогаться, мотор загудел громче, когда я попросил: – Прямо. Давай прямо. Она послушалась, но недоуменно оглянулась на меня. Я и сам не знал, что за типы там остановились. Скорее всего, случайная машина. Но береженого Бог бережет... Хотя, конечно, они же не могли предугадать нашего маршрута. То были другие... Но все равно. – Что случилось? – спросила Кира. – Так, – ответил я, – показалось. Другой дороги у нас нет? – Есть, конечно. Но это дальше километров на десять. В объезд. – Вот и хорошо, – согласился я. – Вот и ладушки. Я тысячу лет не бывал в лесу. Соскучился по нему... Лес– это что-то от детства, из которого я вышел. Вышел когда-то и не вернулся. Лес засыпал. Легкий туман тянулся между деревьями, он был прозрачен, еле заметен, таился за стволами, голыми ветвями, спускался в низины, обволакивал речку. На даче-тихо, даже, кажется, слышно, как журчит под берегом вода. Березы подступали к забору, окружали его. Я еще раз позавидовал Тихону Ивановичу. Он выбрал идеальное место для своего отдыха. Хозяин, когда мы подъехали, копал картошку. Увидел нас, помахал рукой и пошел открывать ворота. Забор и ворота были низкими, с редкими планками, защищавшими больще от коров, чем от незваных гостей, и Тихон Иванович понравился мне еще раз. – Мы с приключениями,-сказала Кира и посмотрела на меня. Я кивнул. – За нами гнались,-сказала она, – Вы любите детективы?-спросил я. – Некоторые. – Тогда давайте вечерком я расскажу вам один. – Хорошо, – ответил он. – Только не забудьте. Мне понравилось, что в нем живет любопытство и что тому определена мера. Дача у него была двухэтажная, деревянная, старая, какая-то домашняя. Немного неухоженная, но так оно и должно было быть-она существовала не для трудов. Я разыскал в чулане резиновые сапоги, телогрейку и надел все это. Кире понравился мой новый облик. Мы с Тихоном Ивановичем пошли докапывать картошку, а Кира занялась обедом. Я иногда посматривал подозрительно на дорогуне покажется ли знакомая "Волга"? Но за весь день по ней не проехала ни одна машина. Время от времени Кира выходила на крыльцо и кричала: – Дядя Тихон, вас к телефону. – Володя, – кричала она мне, – где твой хлеб? Ты молодец, что купил его. – На террасе, – отвечал я, ощущая прелесть тяжелой деревенской доли. Я курил, пока хозяина не было. До понедельника оставалось чуть меньше двух суток, но я не хотел o нем думать, противно было. Не подходила мне роль меча Правосудия, занесенного-над головой-Степанова. Ведь он, бедолага, поступал благородно. Жалел меня... Намекал своим ребятам, чтобы они лишь проучили меня, дали шаис отойти в сторону. До последнего момента он жалел меня, даже подсунул деньги. Чтобы я успокоился. Если бы не было Прохорова, Валентина, а потом "Предателя". Ах, если бы их не было... Вернее, если бы они были. Мы ссыпали картошку на обочину грядки, потом собирали ее, подсохшую, в ведра, а потом ссыпали ее в мешки. – Тихон Иванович говорит, здесь по вечерам стало небезопасно, – сказала Кира, вышедшая посмотреть на нас.– Что недалеко в лесу нашли недавно убитого человека. – Что особенного,– заметил хозяин.– Вот читали, наверное: поехал священник Александр Мень на работу, пошел через рощу к станции. Не дошел... Но волков бояться – в лес не ходить... Не так ли, Владимир? – У вас хоть есть чем защищаться? Если нападут? – спросила Кира. – Есть телефон, – задумался Тихон Иванович,– можно вызвать милицию. Им от силы ехать минут пятнадцать.

Вечер подступил рано. В Москве приход сумерек незаметен, здесь же небо на глазах потемнело, лес покрылся непроницаемыми тенями. Мы зажгли свет, у крыльца установили долгожданный мангал и предались блаженству... Березовые чурбачки превратились в уголья, сияли жаром, длинный ряд шампуров источал сумасшедшие запахи. На столе в большой комнате нас ожидали закуски и зелень, стояли бутылки с красным сухим вином, работал цветной телевизор "Электрон", но без звука, чтобы не мешать нашей будущей задушевной беседе. – Прекрасный вечер, – сказал Тихон Иванович, заглядывая в темное окно.Прекраснай компания... В конце концов, приходить к мнению: это самое главное в жизни, чтобы тебя окружали люди, которых ты хочешь видеть. Я был рад, конечно, что он обо мне высокого мнения, но скромно посчитал, что это лишь приятный аванс. – Не жалко будет бросать все это? – спросил я. – Там – чужой мир. – Люди с головой нужны везде,– улыбнулся мне Тихон Иванович.– По крайней мере, я надеюсь на это... И потом, я достаточно пожилой человек. И мне грех появляться там с пустыми руками. Я имею в виду голову. Хотелось бы верить, что моя голова стоит дорого. – Ностальгия не замучает? Он почувствовал в моем голосе упрямство. – Есть реальности, – сказал он и замолчал. И посмотрел на меня. Было в его взгляде тяжелое что-то, поучающее, что-то такое-выше моего понимания. Но я встречался уже с такими взглядами. Так смотрели на меня мои редакторы, если хотели, перед тем как выпереть меня, поговорить по душам. Чтобы окончательно уяснить себе, что я из себя представляю. Есть реальности. От них никуда не деться. И сражаться с ними – все равно, что с ветряными мельницами... Я, честное слово, не завидую тем, кто этого не понимает. – И сядете там у родственников на шее. Ни языка, ни денег. – Да дядя Тихон богаче моего папы, – рассмеялась Кира. – А у папы свой бизнес на побережье. – Сейчас многие хотят уехать, – сказал я. – Да,– согласился хозяин.– Они бегут... – Да.– Теперь пришлось соглашаться мне. Он рассмеялся и сказал уже в шутку: – Вам на роду написано: не учиться на собственных ошибках. Ни на своих, ни на чужих. Это не так часто встречается. Но, по крайней мере, с вами интересно. И мне было интересно с ним. Он притягивал мое журналистское внимание. Мы были на пороге большого неспешного разговора, и я продлевал удовольствие. Шашлыки подошли, Тихон Иванович внес их и положил грудой на большое блюдо. В этот момент мне и пришла мысль позвонить Степанову. Намекнуть, что я еще на ногах. Что понедельник не за горами. Кира сняла фартук и уселась рядом. Она была истинным украшением нашего стола. Я потянулся, взял трубку и приложил к уху... Там была тишина. Я постучал по рычагам... Тишина... Еще постучал, еще. – Это случается иногда, – заметил мое недоумение Тихон Иванович.Что-нибудь на станции. Починят. Не обращайте внимания. Я бы хотел не обращать внимания, я бы хотел... Тихон Иванович открывал бутылку красного сухого. Кира сидела, подперев голову руками, и смотрела, как он это делает. Все было бы хорошо, если бы не этот телефон. – Да черт с ним, – сказал я. – Все у нас ломается, когда не нужно. Я бы выразился покрепче, но мешали условности. Если бы не они – отвел бы душу. – Момент,-сказал я и встал. Что-то меня ЕЩЕ ЗАДЕЛО во всей этой незначительной истории. Был в ней еще какой-то нюанс, который я никак не мог уловить, Я вышел на терраску, прикрыл за собой дверь и открыл сумку, которую бросил на летнем стареньком диване. В сумке было пусто. Пистолета не было... Я покопался в ней: сломанный мой зонтик был, пустой пакет, еще один пакет с пачками денег, кепка на случай резкого похолодания, пара газет – и больше ничего. В жар меня бросило, вернее, в какой-то нездоровый пот. Я почувствовал: спина становится мокрой ни с того ни с сего. Шторы на террасе в одном месте разошлись, мне показалось, на меня кто-то смотрит из темноты. Кто-то с холодным интересом разглядывал меня. Мне нечем было ответить на этот взгляд. Я по возможности спокойно застегнул сумку, выпрямился и сделал несколько обыкновенных шагов по террасе, как будто прогуливаюсь невзначай. Когда оказался под защитой шторы и понял, что меня невозможно разглядеть снаружи, дернул ее, закрывая окно. Взгляд исчез. Больше не следил за мной. Я отгородился от внешнего цира. Надежнейшей преградой!.. – За стол, – сказал Тихон Иванович при виде меня. В руках у него-открытая бутылка, на усах самая радушная из возможных улыбка.– Наступила минута истины! – Отлично! – согласился я. – Отлично отдыхаем. Мне нравится. – И мне,-согласилась Кира. – Я мечтала о таком вечере. Таком простом и приятном. Мне кажется, я даже во сне видела его. Когда-то. – И чем кончился твой сон? – с жадным любопытством поинтересовался я. – Не помню, – сказала Кира, – но, кажется, я уже видела во сне наш вечер. Тихон Иванович разливал вино. Стаканы были большие и тяжелые. Он удивительным образом умел устраивать свой быт. Как он догадался, что стаканы для этого красного вина должны быть такими, ума не приложу. – Ножа нет? – заволновался я. – Привык шашлыки разрезать. – В буфете. – Кира легко приподнялась и принесла мне обыкновенный кухонный нож. Я страшно обрадовался ему. Он был неуклюж и излишне острый. – Удивляюсь,– сказал Тихон Иванович.– Никогда бы не подумал, что ты способна ухаживать за кем-нибудь. – Он – мой мужчина, – сказала Кира и посмотрела на него. – Откровенно, – сказал Тихон Иванович. – Вы хотели услышать что-нибудь другое? – спросила Кира. Я был горд за нее. За себя – тоже... Но за нее – больше. – Так выпьем,-сказал Тихон Иванович. – За нашу встречу. По праву старшего в компании хочу сказать тост. Все, что вы видите вокруг, добыто человеком. Поэтому умный человек – это звучит гордо... Но вместе с возможностью созидания каждому из нас дано другое великое свойство. Оно по справедливости наделяет каждого из нас. Свойство это – ВОЗМОЖНОСТЬ ВЫБОРА. Более того, его необходимость... Молодые, люди, хочу поведать вам некую истину. Жизнь наша сходится обязательно в неких узловых точках. К камню, на котором написано знаменитое: "Налево пойдешь... направо пойдешь..." Но в отличие от сказки в реальной действительности никогда не знаешь,, что приобретешь и что потеряешь. Вообще, потеряешь ли, или найдешь... Приходят счастливые моменты в жизни, когда следует выбирать. Потом от нас уже ничего не зависит... Вот такой у меня несколько расплывчато-философский тост. Давайте выпьем. За правильный выбор. Потом от нас ничего не зависит. Я не стал уточнять, что он имел в виду: свой грядущий отъезд в Америку или наше с Кирой знакомство, или то, что мы все собрались у него на даче. Или что другое. Мы выпили и накинулись на еду. Я аккуратно разрезал шашлык ножом, на симпатичные такие кусочки. И затем отправлял их в рот. – Вы обещали рассказать какую-то детективную историю,-сказал через некоторое время Тихон Иванович,– которая с вами произошла. Я не забыл. – Да, случилось кое-что,– бросил я скупо,– но как-то уже неинтересно вспоминать. Такие мелочи. Больше на уровне подсознательного. – Как угодно,-согласился хозяин и предложил: – Может, по второй? Я был не против. – Первый тост,– приподнял он стакан,– был настолько важен, что я предлагаю выпить за это еще раз. Итак: за безошибочный выбор... – Ужас! – воскликнула вдруг Кира.– Я вспомнила!.. Мы разом посмотрели на нее. Я успел заметить: взгляд хозяина был, пожалуй, СЛИШКОМ ВНИМАТЕЛЬНЫМ. Тут же понял: переборщил. Так скоро я начну бояться собственной тени. – Что ты вспомнила, Кира? – спросил заботливо Тихон Иванович. – Мне сегодня к одиннадцати нужно обязательно быть в посольстве. Я обещала Ричарду себя в качестве переводчицы. – Какому Ричарду? – спросил быстро Тихон Иванович. – Помощнику атташе по культуре. У них сегодня прием. Что-то на тему: проникновение американской кинопродукции на советский рынок. – Так не к стати, – воскликнул сочувственно Тихон Иванович, – так не к стати... Но ничего не поделаешь, это святое... Ничего не поделаешь. Он посмотрел на часы. – У нас еще есть немного времени, минут тридцать, потом тебе нужно ехать... Я думаю, мы с Владимиром продолжим наше застолье? – с большим тактом, но твердо, сказал он. Конечно же мы не договорили на философские темы. А это была очень важно... И не все вино, которое мне так понравилось, выпили. И это тоже значило много. – Мне страшно, – сказала зло Кира – как я поеду одна?.. Володя, тебе придется меня проводить. Что-то здесь было не так, я не мог ничего понять, но готов был дать голову на отсечение: что-то во всем этом было не так! – Хорошо, – словно нехотя согласился Тихон Иванович и добавил: – Но выпить нам все-таки нужно. И закусить... Впрочем, первое без тебя. Кира довольно кивнула. И в этот момент погас свет. Мы молчали. Странно, никто из нас не произнес ни слова. – Часто это бывает? – наконец спросил я. – У меня есть керосиновая лампа, – сказал Тихон Иванович. – Володя, не дадите мне спички? Я передал ему свою коробку. Спичка вспыхнула в его руках, поплыла по комнате, погасла. Вспыхнула другая, загорелся фитилек, стало немного светлее. Лампу Тихон Иванович поставил на середину стола. – Очень романтично,– сказал он. – Мне страшно... – прошептала Кира. – Володя, мне нужно ехать. – Так жаль, – сказал я, вставая, – все так хорошо начиналось. – И мне жаль,– согласился Тихон Иванович. Ни малейшего давления, все в высшей степени тактично: нет, у этого человека совесть спокойна. Мы чокнулись с ним и выпили стоя свое вино до дна. За дружбу между поколениями. Оно было терпкое и совсем не имело крепости. – Вы еще поцелуйтесь, – нетерпеливо сказала Кира. Но нож я украл. Когда Тихон Иванович поднял лампу и пошел с ней к дверям, я сунул его за голенище сапога. А когда переодевался в свое-переложил в куртку. Совесть мучила меня, потому что воровать-нехорошо. Тем более у людей, которые встретили тебя с распростертыми объятиями... Машина завелась сразу, ни одно колесо спущено не было. Это меня несколько удивило – я готовился к худшему. Ворота тоже открылись легко. На земле не было канав, колея к асфальту была утрамбована, и я не разглядел на ней взрыхленности – знака того, что нас поджидает противотанковая мина. Слишком легко мы удалялись из этого пустынного места, в этом таилась главная странность. Тихон Иванович взмахнул рукой, провожая нас. Ему не страшно было оставаться одному, с молчащим телефоном, с погасшим внезапно светом. И без кухонного ножа, который я увел у него. – Как жизнь? – спросил я Киру, когда мы тронулись. – Ничего себе, – ответила она. Она мне ничего не говорила про посольство. Целый день... Свет фар вонзался в проселочную дорогу, теряясь в темноте подступающего березняка. Кира конечно же была увлечена движением и вдобавок боялась опоздать, но я уловил: что-то она скрывала от меня. – Что случилось? – спросили. – Сама не могу понять... Может быть, и ничего. Я просто что-то неправильно поняла. – Что неправильно поняла? – попытался я задать наводящий вопрос. – Кое-что,– ответила она мне. Я обиделся и немного разозлился: мы были на пороге первого семейного скандала... Смешно. Дача осталась позади, а вместе с ней и треволнения. Мы мчались навстречу посольству, куда зайдет Кира. Я же собирался заночевать на вокзале. До понедельника. Я рассмеялся. И тут же оборвал смех. Потому что впереди, прямо перед нами, возникла из темноты стоящая поперек дороги черная "Волга". Ни в ней, ни рядом никого не было. Но какие-то человеческие фигуры маячили по обочинам. – Тормози!.. – закричал я. – Поворачивай. Давай назад!.. Кира и сама все поняла, но удался нам только первый маневр – торможение. Как только наш "Москвич" замер и Кира стала переключать скорость, смутные фигуры по сторонам превратились в отчетливые: взвились в их руках блестящие палки, наверняка не осиновые, брызнуло осколками ветровое стекло, следом хлопнуло заднее, дверца открылась, кто-то ударил меня по голове, так что я услышал тихий протяжный звон, заполнивший все вокруг, Я боялся за Киру и, невесомо кружась, ругал себя, что она связалась со мной, что с самого начала была вблизи и что мне не хватило мужества остаться одному. За то, что я втравил ее во все это... Я надеялся, что им нужен только я, только я, я один... Меня держали за руки. Еще раз ударили. Я нашел в себе силы сплюнуть тягучей кровавой слюной вместе с осколками зуба... Жалеть меня никто не собирался. Массаж получался совсем другой. Кира стояла невдалеке, мужик какой-то придерживал ее. Но ее не били. И вообще не обращали на нее внимания. Так что у меня появилась хоть какая-то надежда. – Она ничего не знает, – сказал я разбитыми губами. – Чего? – переспросил Модник, стоявший рядом. – Она ничего не знает,– повторил я. – Гриш, он говорит что-то! – позвал Модник.– Только ничего не понятно. Подошел еще кто-то. Я смотрел на землю – валялась на ней палка, но далеко, не дотянуться – и в свете фар заметил, что Модник поменял желтые шнурки на зеленые. Должно быть, из Парижа повеяло очередным свежим ветром, – Что ты говоришь? – спросили меня. Меня отпустили, чтобы я поотчетливее мог выговорить заинтересовавшие их слова. – Она ничего не знает,– повторил я почти по слогам, а сам в это время нащупал в кармане рукоятку ножа. Они, суперы, даже не снизошли до обыска. – Кто не знает? – ернически переспросил Серьезный. Он-то все понял, но, видно, решил поиграть со мной, несколько развлечься игрой в вопросы и ответы. Но диалога не получилось. Я вытащил руку, занес над головой нож и кинулся на Модника. Наверное, его новые шнурки так взбесили меня. Я кинулся на него, этого подонка, с занесенным ножом. Но меня опередили. Что-то чмокнуло во мне вместе с уходящим сознанием и дикой исступленной болью. И последнее, что я услышал, был крик Киры. Бедная девчонка. Она жалела меня...