Текст книги "«Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...»"

Автор книги: Владимир Першанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Затем я поехал на склады и загрузился под завязку ящиками с боеприпасами. Хотелось есть. Повар, добрый дядька, набухал полный котелок перловки с кусками жесткого темного мяса. Может, с кониной, но мне было все равно. Я смолотил весь котелок за пять минут. Повар только головой покачал и подсыпал добавки. Возвращаться уже было веселее.

Противотанковые пушки я возил еще недели две. Часто мотался за боеприпасами, отвозил раненых. Многое в шоферской жизни было для меня в новинку. Застрял тяжело груженный ЗИС-5. Собралось штук двадцать грузовиков. Подогнали тягач и спихнули машину на обочину. Она сразу по кузов затонула. Так и осталась в болоте, только ящики со снарядами перегрузили. Но это уже позже. Бомбили нас крепко. Видел, как на глазах взорвалась полуторка с боеприпасами. Шарахнуло с такой силой, что машину, следовавшую за ней, перевернуло, а от полуторки кусок металлической рамы остался.

Первое время часто забывал вверх поглядывать, больше на дорогу смотрел. Однажды нос к носу с «Мессершмиттом» встретились. Он шел на высоте метров двести, я даже выскочить не успел. Впереди двигалась автоцистерна на базе ЗИС-5. «Мессер» ударил по ней из пушек и пулеметов. Я ожидал, что цистерна рванет, но она лишь загорелась. Огонь все усиливался, я попятился назад. Водитель с автоцистерны сообщил, что сопровождающий убит. Посоветовал:

– Двигай задним ходом, пока совсем не припекло. И подальше отъезжай.

Когда отъехали метров на сто, цистерна полыхала огромным костром. Привлеченные дымом, прилетели три «Юнкерса», добили цистерну и разнесли бревенчатый настил дороги. Хорошо, что мы успели укрыться под соснами, выбрав клочок обочины посуше.

– Когда бочка полная, еще ничего, – объяснял мне шофер, – обычно просто загорается. Если наполовину пустая, может и рвануть. Заживо ребята сгорают, ничего не остается.

Покурили, а я обнаружил, что пробито колесо и лопнула передняя рессора. По совету водителя сгоревшей автоцистерны пошел вдоль дороги, нашел несколько подбитых машин, снял два колеса, нашел в кузове запасные камеры и даже снял рессору. Ночевать пришлось в лесу. Июльские ночи в северо-западных краях светлые. Но торчать одному было все равно неуютно. Вскоре подъехали еще несколько машин. Саперы принялись восстанавливать дорогу. Рессору с помощью друзей-шоферов заменил, поставил шины поновее и, наконец, доставил груз на передовую. Когда разгружали, увидел, что один из деревянных ящиков разворочен малокалиберным снарядом «Мессершмитта». Сняли крышку, в ящике две цинковых коробки с патронами. С полсотни штук в труху искрошило. Но это мелочь. Хуже, если бы в ящик со снарядами или минами попало. Хоронить нечего было бы.

Полуторку многие только по фильмам помнят. Там они почти прилично выглядят. А я на упрощенной «военной» модели ездил. Кабина – фанерная, подножки – деревянные. Эти подножки много хлопот доставляли. Кто-нибудь грузный прыгнет, она трескается. Крупнокалиберная пуля подножку пробила, половинка отвалилась. В кабину карабкался, как акробат, – хорошо, что машина невысокая. Конечно, по сравнению со «студебеккерами» и «джипами» моя старушка убого гляделась. Но плохого про нее не скажу. Простая по конструкции. Большинство неисправностей мы устраняли на месте, а запчасти брали с разбитых машин.

Одним из самых тяжелых периодов стали для меня август и осень сорок четвертого года. Шли ожесточенные бои в Прибалтике. Получилось так, что, числясь заряжающим одной из батарей 1865-го зенитно-артиллерийского полка, я в течение нескольких месяцев водил машины. Водителей не хватало, особенно имеющих опыт ремонтных работ. В августе из нас сформировали отдельный автомобильный батальон. Мы стали совершать челночные рейсы от Каунаса до Шяуляя. Расстояние между этими городами составляло по прямой около 130 километров. Но дороги, а особенно военные, никогда прямыми не бывают, так что путь в один конец составлял километров сто пятьдесят и более.

Про тот период я могу сказать так. Когда съездили раз-другой, появилась в автобате невеселая шутка: «Ну, что, завтра рейс в один конец!» Некоторые плевались, мол, не каркай раньше времени, но потери мы несли большие. Возили орудийные расчеты, пушки, боеприпасы, продовольствие. В общем, все, что требовалось на войне.

Путь от Каунаса до Шяуляя шел вдоль линии фронта. Если первую половину пути мы миновали, считай, по тыловым дорогам, то вторую половину – впритирку к передовой. Город Шяуляй считался важным стратегическим узлом обороны, и немцы предпринимали постоянные контратаки, стремясь предотвратить выход наших войск к Балтике. Там до побережья оставалось 100–120 километров. Официально Шяуляй был взят нашими войсками 27 июля 1944 года, но во второй половине августа немцы снова прорвались к городу, и бои там продолжались еще долго.

Не считая хозяйственных подразделений, в автобате были три автомобильные роты. Количество автомашин в ротах постоянно менялось и обычно составляло 15–20 единиц. Наша вторая рота состояла из двух взводов. Первым назначили командовать старшину Николая Егоровича Мороза. Я его уже хорошо знал и напросился к нему. Он меня взял, хотя имелись водители старше и опытнее. Мне в августе сорок четвертого всего восемнадцать лет было. Но технику я знал неплохо, и, кроме того (вот уж не думал!), пригодилось знание артиллерийского дела.

Ротным командиром был капитан Сулейкин Иван Прохорович. По виду совсем гражданский дядька, лет тридцати пяти. Полноватый, с залысинами, на командира совсем не похож. Он был призван весной и никак не мог привыкнуть к военной жизни. Человек был добродушный, нас, шоферов, всегда защищал. Он болел геморроем, в рейсах сильно страдал. Его порой оставляли заниматься ремонтом и хозяйственными делами, тогда нами командовал старшина Мороз. Оба хорошо знали все наши машины, быстро осваивали трофейные. Командир второго взвода, младший лейтенант Кущенко, окончил автомобильное училище, технику знал плоховато. Не стеснялся учиться у нас. Молодой, лет девятнадцати, но уже женатый.

Нас сразу предупредили: ребята, здесь русских не жалуют. У литовцев была сильная националистическая организация «Омакайтсе». Назвать ее фашистской? Прибалты обидятся. Для литовцев они сейчас герои. Но против нашей власти боролись и в нас стреляли. Это была одна опасность. И вторая – когда двигались вблизи линии фронта, приходилось держаться особенно настороженно. Кроме обязательных авианалетов немцы предпринимали большие и мелкие контрудары. Особенно на подступах к Шяуляю. Со стороны своих укрепленных узлов Юрбаркас, Кельме, Куршенай. Если бы я по этому маршруту, а позже, от Вильнюса до Кенигсберга, не помотался, то, пожалуй, не рискнул бы себя фронтовиком называть. Вот где лиха хватили!

Избитую вдрызг полуторку мне заменили на американский грузовик «шевроле». Не в обиду нашей технике скажу: машина была хорошая. Сильный мотор, просторная теплая кабина, металлический кузов. Брала она тонны три груза. Мне достался «шевроле» только с задним ведущим мостом, а были и вездеходы с обоими ведущими мостами. Зато имелась лебедка самовытаскивания. Если в грязи засядешь, отмотаешь, сколько надо, троса, забьешь металлический костыль и сам себя вытаскиваешь. Можно было за дерево трос цеплять. В общем, удобная штука.

Обычно роту сопровождали два-три охранника. Да и сами водители имели карабины, гранаты, у некоторых – автоматы. На трассе примерно через каждые 50–70 километров стояли ремонтные точки. Обычный грузовик со сваркой, краном-стрелой, бригадой ремонтников. Они нам крепко помогали.

В первый рейс отправилось четырнадцать машин во главе с капитаном Сулейкиным. Кроме двух «студебеккеров» и двух «шевроле», шли ЗИС-5 и полуторки. Больше всего полуторок. Кроме груза, везли артиллеристов и четыре «сорокапятки» на прицепах. Получили паек на трое суток. Из расчета сутки туда – обратно и день на месте. Паек состоял из пары банок тушенки, буханки хлеба и нескольких сухих брикетов пшенной и гороховой каши. Со мной вместе сидел молодой младший лейтенант – артиллерист.

– Сергей, – так он представился.

Ну, а я ответил, что меня зовут Петр.

Младший лейтенант, только что из училища, недавно принял огневой взвод. В кобуре новенький пистолет, планшет, вещмешок с пайком. У меня – карабин и две гранаты РГ-42. Маршрут складывался так, что нам предстояло пересекать довольно широкую реку Невежис. Она текла с севера на юг и недалеко от Каунаса сливалась в одно русло двумя широкими рукавами. Можно было пересечь ее через понтонный мост в городе Кедайняй (60 километров от Каунаса), но, по слухам, переправу там сильно бомбили, и всегда скапливалась огромная очередь техники.

Мы схитрили и благополучно переправились здесь же под Каунасом. Все же места знакомые, мы знали, когда бывает меньше машин. Правда, дальнейшая дорога пролегала ближе к линии фронта, но зато мы избежали толкучки на переправе. А для нашего брата-шофера нет ничего рискованнее переправ. Скатились по бревенчатому настилу, и ходу! Торопились быстрее от моста съехать. На берегу воронка на воронке, разбитые машины, сгоревшие танки, раздутые трупы лошадей. Мой пассажир глянул на исковерканную трехдюймовую зенитку и только вздохнул. Ствол, как пруток, согнут, платформа в землю вмята, колес вообще не видно. Судя по всему, накрылся расчет.

Километров пять отъехали, «Юнкерсы-87» идут на высоте километра в сопровождении истребителей. Наверняка, бомбить переправу. Нас они не тронули. А Сулейкин, проехав с километр, заспорили с Морозом: или дальше гнать, или срочно искать укрытие. «Гнать» – слишком громко сказано. При всем старании колонна могла выжать километров тридцать в час. «Студебеккерам» все нипочем, ЗИС-5, как брюхатые коровы, тащатся. Да и полуторки изношенные, тоже не разгонишь. Все машины загружены под завязку. Решили нырнуть в лес.

Позади, возле переправы, ухали взрывы. Вовремя проскочили! Вскоре «Юнкерсы», штук девять, снова появились над нами. Шли на свой аэродром в сопровождении «Мессершмиттов». Два «мессера» нас разглядели, ударили из пушек и пулеметов. Но в лесу попасть в цель не просто. Мы торопливо отбежали от машин, попрятались за деревьями, в промоинах. Грузовикам немного досталось: где кузов пробило, где шину. Первый день вроде благополучно закончился _;без потерь. Но двигались все равно медленно. После короткого совещания Сулейкин настоял ехать ночью.

Это было не лучшее решение. Небо заволокло тучами, пошел дождь, грузовики начали буксовать. Вылезали, вытаскивали машины, а тех, кто засел капитально, вытягивали на буксире «студебеккеры». Водители, усталые (почти сутки за рулем), промокшие, реакция не та. «Студебеккер» рванул засевшую полуторку с такой силой, что у нее вылетел задний мост. Никогда не слышал, чтобы люди так ругались. Это старшина Мороз поливал в три этажа дождь, плохие дороги и начальство, которое гонит старые машины в темноте невесть куда.

В общем, неплохо начавшийся день закончился аварией. Часа три поспали кто где мог. Потом убедились, что полуторку быстро не отремонтируешь, и раскидали груз на другие машины. Водителя оставили ждать ремонтников, а на колеса полуторок и ЗИС-5 Сулейкин приказал надеть цепи противоскольжения. Штука капризная и не слишком эффективная. К тому же большинство цепей были старые, ржавые. Уже через час, когда мы выталкивали одну из машин, цепь оборвалась и с маху хлестнула по руке моего младшего лейтенанта. Кости не перебило, но буквально за полчаса рука опухла, а лейтенант хоть и терпел, но покрылся от боли холодным потом. Лечили его, как обычно, спиртом.

Мы, кажется, совершили ошибку, переправившись через Невежис под Каунасом. Дело в том, что дальнейший маршрут пролегал слишком близко к линии фронта. Какое-то время двигались вдоль реки Дубисса. Дороги были забиты войсками, и хотя в небе появлялись наши истребители, немецкая авиация в покое нас не оставляла. Каждый час приходилось сворачивать в лес, пережидать налеты. Иногда не успевали и бежали, оставив машины на дороге.

Бомбардировщики нас не трогали. Зато часто налетали «Мессершмитты» и «Фокке-Вульфы» (их называли «фоккеры»). Гадостный для нас самолет! Темно-серый, похожий окраской на гадюку, с огромным крестом в белой окантовке через весь фюзеляж. Такие же кресты на крыльях, а на хвосте – свастика. Несла эта гадюка четыре 20-миллиметровые пушки и два пулемета. Сыпали на нас мелкие бомбы, но в основном стреляли по машинам из своих многочисленных стволов. Наши самолеты в воздухе постоянно не дежурили. Пролетит пара, а иногда одиночный «Як» или «Лавочкин». Немцы обычно дожидались, когда небо чистое, и тогда проносились над колонной. Из-за плохой дороги, бывало, по сотне машин друг за другом шли.

Но вернусь к первому рейсу. Уже через несколько часов разворотило мотор нового «студебеккера» и тяжело ранило шофера. Потеря мощного трехосного вездехода («студебеккеров» было всего два) стала для нас ощутимой потерей, не говоря уже о раненом водителе. Снова перегружали ящики. Мой «шевроле» был загружен, как верблюд. Кроме меня, в кабине сидели два человека, а один стоял на крыле, наблюдая за воздухом. Новый налет сразу четырех «Фокке-Вульфов-190» оказался трагичным. Самолеты вымахнули двумя парами, выстилая перед собой полосу трассирующих пуль и снарядов. Кто нырнул под машину, кто бросился под обочину. ЗИС-5 загорелся, а через несколько минут взорвался, накрыв своими обломками и осколками боеприпасов второй «студебеккер». Шофер, Ваня Крикунов, мой дружок, отчаянный парень, нырнул в кабину и отогнал дымившийся «студебеккер» под деревья. Кроме этого, пулями и снарядами были повреждены еще два грузовика. Едва закончился налет, мы обнаружили, что четыре человека убиты и около десятка ранены. Спешно перевязывали раненых, отвозили их в лес, туда же перегоняли уцелевшие машины.

Иван Прохорович Сулейкин сильно нервничал. Для него груз и машины – святое дело. Он очень переживал за их потерю. А тут одна машина сгорела, одна сломанная в лесу торчит, а четыре повреждены. Про убитых и раненых, как всегда, говорили в последнюю очередь. С ранеными вопрос решили быстро. Уговорили водителей, идущих порожняком, довезти их до медсанбата и переслали записку с просьбой выслать ремонтников.

Впрочем, на быструю помощь рассчитывать не приходилось. Срочно взялись за ремонт сами. Два грузовика кое-как залатали, сменили шины, а один ЗИС-5 и полуторка были разворочены слишком сильно. Снова перегружали и распределяли ящики по оставшимся десяти машинам. Похоронили погибших и, перекусив всухомятку, завалились спать. Когда стемнело, Сулейкин нас растолкал, и мы двинулись дальше. Под утро уткнулись в правый приток Невежиса. Он был узкий, но болотистые берега заставили саперов навести широкий понтонный мост и выложить подъезды бревнами. До Шяуляя оставалось километров тридцать, линия фронта совсем под носом, а машин и повозок с обеих сторон скопилось несколько сотен. Пропускали без очереди только санитарные машины, танки и машины с орудиями на прицепе.

Несмотря на зенитное прикрытие, мы отчетливо представляли, что здесь будет, когда станет светло. Кое-как протолкнули четыре наших грузовика с «сорокапятками», а оставшиеся шесть машин загнали в лес. Лесом это месиво воронок, сломанных или голых, без ветвей деревьев, было назвать трудно. О том, что укрытие ненадежное, свидетельствовало несколько сгоревших машин. Забросали ветками грузовики.

Пока бродил вокруг, обнаружил пять или шесть полуразложившихся трупов. Глядя на объеденные хищниками тела, стало не по себе. Неужели нельзя было похоронить?

До переправы расстояние километра полтора. С утра понтонный мост принялись бомбить пикировщики «Ю-87». Батарея зениток и крупнокалиберные пулеметы открыли огонь. Я впервые увидел, как кувыркается с отбитым крылом немецкий самолет. Но переправу они разбили. Машины падали в воду с продырявленных понтонов, горели на подъезде. Их спешно растаскивали, а в воздухе появились наши истребители. Кружили парами и четверками, давая возможность саперам подогнать новые понтоны. Когда заканчивали настил, появились немецкие истребители, и началась свалка. По мосту успели проскочить несколько десятков машин, но немцы снова пустили в ход «Юнкерсы», и переправу разбомбили во второй раз.

Возле реки творилось что-то невообразимое. Столбы земли и обломков, водяные фонтаны пополам с грязью поднимались на десятки метров, а пелена дыма от горящих машин застилала все вокруг. Подбитый «Юнкерс-87» тянул над нами, его догнал «Як» и добил. Самолет с крестами рухнул метрах в трехстах. Самолеты разлетелись по аэродромам. Саперы снова наводили понтоны, которые тащили из заводей плоскодонные буксиры.

Сходили глянуть на «Юнкерс». Он лежал, переломившись на две части, с оторванным крылом. Пилота выбросило через разбитое стекло, а стрелок так и остался в горящей кабине, уткнувшись лицом в спаренный пулемет. Пилот был совсем молодой, лет двадцати, с сеточкой на голове, покрывающей светло-рыжие волосы. Как трофей нам достался пистолет и часы, которые продолжали ходить. Кто-то из водителей расшнуровал и забрал легкие кожаные ботинки.

– Тебе они, парень, не нужны, – словно оправдываясь, проговорил он. – А мне пригодятся.

Что запомнилось в тот день. Переправу разбивали раза четыре. Горели, падали и наши, и немецкие самолеты. Бомбы немцы бросали тяжелые, килограммов по пятьсот. Часто мазали, но даже близкое попадание «пятисотки» рвало и раскидывало понтоны вместе с машинами. Переброска войск и грузов не прекращалась ни на час. Сулейкин нервничал и рвался к мосту. Николай Мороз его удерживал. Остальные угрюмо ждали, чем закончится спор. Лезть под бомбы никому не хотелось. Но командиры понимали, что, если посидим в лесу еще полдня, нами обязательно заинтересуются комендантские патрули или особисты. А там и до трибунала за трусость недалеко.

Выбрав момент, когда в небе кружили наши «ястребки», мы проскочили эту проклятую переправу. Долго блудили в темноте, но все же нашли свою дивизию и лишь к утру сдали груз. Машины с «сорока-пятками» пришли раньше нас, но их оказалось лишь две. Две других вместе с частью расчетов и пушками были разбиты артиллерийским огнем. На подступах к Шяуляю немцы обстреливали дорогу из гаубиц – фронт был совсем рядом.

Таким образом, из четырнадцати грузовиков к месту назначения дошли всего восемь. Погибли одиннадцать человек, не говоря о раненых и контуженных. Некоторые цифры я, возможно, назвал неточно, но скажу, что из четырнадцати водителей трое погибли, а трое получили тяжелые ранения. Мы ходили мрачные. Это не перевозка, а мясорубка! Еще пара рейсов, и от роты ничего не останется.

За людские потери с капитана Сулейкина спросили вскользь, сделали замечание, что пропало слишком много груза, но больше всего досталось за опоздание на сутки. Нас всех предупредили, что несвоевременная доставка грузов будет расцениваться как трусость. Сулейкина отчитывали без нас. Якобы обещали снять в следующий раз с должности, грозили еще какими-то карами. Говорят, капитан, много чего повидавший в жизни, в ответ выложил всё, что думает о рейсах под сплошными бомбежками.

– Сажайте за руль рядовым водителем, – громко возмущался он. – Испугали!

В конце нас все же похвалили и отправили назад. На этот раз мы возвращались по другой дороге, через Кедайняй. До армейского госпиталя в городе Кедайняй везли больше сотни раненых. Сухой паек мы уже смолотили, в Шяуляе нас не покормили. Мы и сами видели, что там творится, и спешили поскорее убраться. Долго искали госпиталь, а когда сгрузили раненых, ахнули! За несколько часов пути умерли человек двенадцать. Медсестра, сопровождавшая раненых, устало объяснила: увозили в первую очередь самых тяжелых.

– Их и там оставлять нельзя, и на машинах трясти опасно. Ладно, спасибо.

И пошла, покачиваясь от усталости, в своих кирзовых сапогах. А нам пришлось отстоять часа три в очереди на переправу. По дороге вышла из строя еще одна полуторка, и последние километры я тащил ее на буксире. Так закончился наш первый рейс.

Потом рейсы пошли один за другим. Пополняли роту машинами, нас кормили, наливали спирта, давали часов пятнадцать выспаться. Специального помещения для отдыха водителей не было. Спали в основном в кабинах. Приводили в порядок вместе с ремонтниками машины и снова отправлялись в путь. Как сплошное колесо. Одна рота где-то в пути, другая только что прибыла и зализывает раны, гудит электросварка, а мы выезжаем в путь. Бои шли такие сильные, что прерывать снабжение нельзя было даже на полдня. Конечно, кроме нас, действовали и другие транспортные части. Очень много было конных обозов. Они двигались медленно, но у них имелось существенное преимущество перед нами: часть пути они могли двигаться через лес.

Взамен разбитых машин давали другие. Как правило, старье. Если получим на роту «студебеккер», считай, праздник. В основном шли старые ГАЗ-АА (полуторки) и ЗИС-5. Изредка трофейные машины: немецкие, французские, итальянские. С ними тоже хватало хлопот. Мы порой не знали, что в них заливать. Нальешь нашего обычного бензина, они не тянут. Хорошо разбавишь авиационным, идут неплохо, но греются. Поломка «иномарки» требовала особого ремонта. Если позволяла обстановка, то поврежденные машины тянули на прицепе и 20 и 30 километров до пункта ремонтников. Но если отечественные машины чаще всего восстанавливали, то «фиаты», «опель-блитцы», «рено» так и оставались на обочине. Не было запасных частей. Их быстро раскулачивали. Кто-то аккумулятор снял, шину открутил, инструменты выгреб. Но все это были мелочи. Обычная жизнь на войне. Перегруженные машины, налеты немецкой авиации, от которой мы наловчились удирать уже с меньшими потерями. Однако люди продолжали гибнуть, горели или выходили из строя грузовики.

Как я уже говорил, основные потери мы несли от немецких истребителей, а на подъезде к Шяуляю – от артиллерийского и минометного огня. Поначалу потери были примерно такие. Допустим, выйдет 15 автомашин. До места назначения добирались 7–8. Две-три машины сгорали от вражеского огня, штук пять получали повреждения различной степени. Двух-трех человек за рейс теряли убитыми, пять-шесть получали ранения. Но это – поначалу. Потом мы приловчились и успевали выскакивать. Людские потери стали меньше. Из-за болотистых мест машины часто оставляли на дороге. Им, бедолагам, доставалось. Мы старались выбирать для поездок пасмурные дни, когда немцы не летали.

И еще скажу доброе слово о наших летчиках. Смелые ребята! Даже если один истребитель в воздухе появлялся, мы чувствовали себя уверенно. Я видел, как одиночка, не колеблясь, шел на пару немецких «мессеров» или два наших самолета вступали в бой с четырьмя «фоккерами». Каков был результат, мы, как правило, не видели. Самолеты взвивались вверх и сражались на высоте, удаляясь от нас. Гибли и наши летчики, но и фрицев сбивали.

Слова «боевое братство» звучат несколько возвышенно. Но это понятие я хорошо усвоил во время наших рейсов от Каунаса до Шяуляя. Дежурство возле зениток в Подмосковье было детской игрой по сравнению с рейсами, которые мы наматывали по территории Литвы. Зенитной защиты у нас не было. «Яки» и «Лавочкины» прилетали и улетали. Мы снова оставались один на один с немецкими самолетами. Единственная надежда – на собственное умение и друзей.

С моим земляком Ваней Крикуновым мы проехали не одну сотню километров. Третьим в нашей компании стал Вася Бессонов. Наш ровесник, тоже из села, только из Свердловской области. Вася уже потерял за годы войны старшего брата, дядьку и двух двоюродных братьев. Недавно забрали в армию младшего брата. Вася переживал за него и без конца повторял:

– Лишь бы не в пехоту… лишь бы не в пехоту.

На подступах к Шяуляю мы видели целые поля погибших и незахороненных бойцов. Все мы ругались, обвиняя начальство в равнодушии. Но шли такие сильные бои, что я подспудно понимал – до погибших не всегда доходили руки. Читая книги о войне, я не раз обращал внимание на то, что многие авторы изображали сорок четвертый год годом нашего победоносного наступления. Мол, шли бои, фашисты сопротивлялись, но мы их ломали и, громя деморализованные части, двигались вперед. Ура! Победа не за горами.

К сожалению, я видел другое. Жестокие бои, контратаки немцев, артобстрелы, а чертовы «мессеры» и «фоккеры» не оставляли нас в покое. Во время очередного рейса мы зевнули, понадеявшись на низкую облачность, и на колонну налетели «Мессершмитты». Две машины сгорели, а три других, в том числе мой «шевроле» и полуторка Вани Крикунова, получили сильные повреждения. Иван вез продукты и теплую одежду. Осколки бомб, 20-миллиметровые снаряды и пули изрешетили кузов, превратив груз в месиво крупы, муки, подсолнечного масла, лохмотьев одежды и брезента.

Наши три поврежденных грузовика оставили в лесу до прибытия ремонтников, поручив нам похоронить погибших товарищей. Мы везли артиллерийские расчеты, погибли четыре человека. Один сгорел, превратившись в обугленный чурбак, размером с десятилетнего ребенка. Другого собирали по кускам. Завернули руки-ноги в шинель, связали веревкой и положили тяжелый, пропитанный кровью сверток в могилу. Молодому водителю сделалось плохо, начало тошнить. Мы управились вдвоем. Парень извинялся и объяснял:

– Я мальчишкой видел, как корову резали. Два дня наизнанку выворачивало. А тут люди… жуть какая!

Конечно, мы несли потери. Я считаю, большие. Но их нельзя было сравнить с тысячами погибших пехотинцев. На войне все относительно. Вез раненого офицера из тяжелого гаубичного дивизиона. Он вспоминал, какой сильный был обстрел. Пятнадцать или двадцать человек из дивизиона похоронили. А спустя несколько дней пехотинцы рассказывали, как после нескольких атак в роте из восьмидесяти бойцов осталось не больше десятка.

Ну, ладно. Вернусь к той ночи, когда мы, трое водителей, остались возле побитых машин и свежего могильного бугорка, обложенного лапником и с рулевым колесом. Вооружены мы были неплохо. Кроме штатных карабинов, у Вани Крикунова имелся трофейный автомат, у меня была ракетница. Возили с собой штук по пять гранат. Нарушив запрет, нацедили из пробитого бидона спирта, выпили раз, другой. Потом показалось, кто-то подкрадывается. Начали пускать ракеты. А когда ракеты вниз падают, тени от деревьев словно люди бегут. Открыли огонь из карабинов и автомата. По нам в ответ начали стрелять с дороги, там ночью проходила колонна. Одну нашу машину изрешетили основательно, хорошо, хоть в нас не попали. Пока разбирались да ругались, ночь прошла. Не дожидаясь ремонтников, сами перебрали двигатель полуторки, починили мой американский «шевроле» и довезли груз до места.

А вот следующий рейс мне дважды за сутки чуть жизни не стоил. Капитана Сулейкина с нами в тот раз не было. Без него ротой всегда командовал старшина Мороз. Опытный, решительный мужик, но порой слишком напористый. Сулейкин, тот осторожнее, три раза оглядится и лишь затем вперед двинется. А Мороз – лихой старшина, хоть и в возрасте. Ехали быстро, вдруг впереди стрельба. Мы остановились. До Шяуляя оставалось недалеко, но и до передовой – с десяток километров. Уйти восточнее, глубже в тыл, нам мешала река Невежис. Шли по первому маршруту. Так мы называли переправу в Каунасе, а затем прямой путь до Шяуляя.

Остановились, увидели впереди танки, еще какую-то технику. Мы везли на прицепах четыре 37-миллиметровые зенитки с расчетами. Не для нашей защиты, а пополнять зенитные дивизионы на передовой. Николай Егорович все же молодец, приказал все четыре зенитки развернуть. Расчеты были неполные, меня тоже к одному орудию приставили. Вступили в бой противотанковые пушки. Танки и бронетранспортеры повернули в обход, считай, прямо на нас.

За деревьями мы друг друга плохо видели, но огонь открыли дружный. В основном лупили в белый свет, как в копейку. Немцы – в ответ. Одну пушку у нас вскоре заклинило, гильза в казеннике лопнула. Думаю, что немцы смяли бы колонну вместе с тремя оставшимися 37-миллиметровками, но в бой вступили другие части, и немцы отошли. А нам закатили снаряд под колеса зенитки, шагах в двадцати от меня. Оторвало оба колеса, опорную штангу и сплющило ствол. Снаряд оказался фугасный, поэтому расчету, можно сказать, повезло. Троих ранило, остальных помяло взрывной волной. До нас осколки не долетели. А временный командир батареи, из молодых лейтенантов, бегает, за голову хватается:

– Меня же под суд отдадут! Из четырех зениток всего две осталось.

Мороз пообещал объяснить ситуацию артиллерийскому начальству, а гильзу я помог из казенника выбить. У нас такие вещи иногда случались под Москвой, и я наловчился вышибать лопнувшие гильзы. Пошли глянуть на результаты нашей пальбы. Все же не меньше сотни снарядов выпустили. Возле подбитого немецкого танка уже толкались бойцы, еще один танк дымил в стороне. Подбили явно не мы. Тяжелые Т-4 были не под силу нашим малокалиберным пушкам. Но кто знает, может, мы отчаянной стрельбой отогнали другие танки, спасли себя и машины.

Командиру батареи за разбитую зенитку ничего не было. Даже похвалили за решительность, а я в тот день снова в переплет попал. Куда более опасный. Когда переправлялись через Невежис, началась бомбежка. Взорвавшаяся бомба перебила понтонный мост. Одну машину разнесло, другие успели отъехать, а мой «шевроле», вместе с вклинившейся лошадиной повозкой, остались болтаться на половинке понтонного моста. Если бы течение было посильней, нас бы сбросило в воду. Но мутная вода текла медленно, и мы торчали с пожилым ездовым на нескольких понтонах и куске дощатого настила.

Ездовой, недолго думая, распряг лошадь, снял сапоги, штаны и посоветовал мне не мешкать. Столкнул в воду лошадь, спрыгнул сам, и через пять минут оба выбирались на берег. Последовать его примеру я не мог. Одно дело – подвода с фуражом и мукой, и другое – трехтонка, загруженная снарядами и патронами. Я смотрел то на небо, то на берег. Неизвестно, чего ожидал. То ли чуда, то ли нового налета. Саперы копошились, натягивая тросы, работы им было на час, не меньше. А я каждую минуту считал.

Помогли ребята. Мороз с Бессоновым подогнали на край настила «студебеккер», саперы подали трос, и машина с ревом потянула на полной мощности кусок моста. Саперы подталкивали баграми понтоны, а я продолжал считать минуты. Наконец подтянули мой плавучий гроб к настилу. Метра два не хватает, начали таскать бревна, доски. Выбрался я из ловушки. Понеслись догонять колонну, а на переправу уже снова пикируют «Юнкерсы». Это приключение мне так просто не прошло. Тело покрылось пятнами, глаза сделались красными, как у вурдалака. Врач в санбате объяснил, что в глазных яблоках из-за сильного напряжения и взрывной волны полопались мелкие сосуды. Я испугался не на шутку, что ослепну. Мне сделали сильные уколы, чтобы снизить давление. Вася Бессонов принес фляжку водки, но ее успела перехватить медсестра: