355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Першанин » Танкист-штрафник (с иллюстрациями) » Текст книги (страница 16)
Танкист-штрафник (с иллюстрациями)
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 16:49

Текст книги "Танкист-штрафник (с иллюстрациями)"


Автор книги: Владимир Першанин


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Умирает Василий… оружие и документы собирают?

– Так точно. Раненых перевязывают и погибших на полуторку грузят. Ребята быстро работают. Самолеты, того и гляди, могут появиться.

– Надо быстрее, – Федор закурил смятую папиросу. – И патронов больше набирайте. У меня к пушке и пулемету боеприпасов всего ничего осталось. А у тебя?

– Перегружаем с танка Крылова.

– Мотоцикл с разведчиками разбило. Прямым попаданием. Сразу обоих. Тела на танке лежат. Поторопи людей. Ты теперь у меня заместитель.

– Есть!

Я пошел к дороге посмотреть, как идут дела. Двое бойцов пытались открутить с разбитого бронетранспортера крупнокалиберный пулемет.

– Бросьте его. Он стационарный.

Десантники не поняли меня, и я разъяснил, что к нему потребуется станок, а станка нет.

– Собирайте лучше патроны и ручные гранаты. А эту дубину устанавливать некуда.

– Поняли.

Я заглянул в кабину, обошел дымившуюся машину с разбитым мотором. Немец в черном комбинезоне лежал лицом вниз. Он был жив, лишь притворялся мертвым.

– Штеен зи, – скомандовал я. – Вставай, фашист долбаный.

Немец с трудом поднялся. С испугом смотрел на меня. Оба бойца загомонили, подошли еще несколько человек.

– Куда направлялись? – спросил я по-немецки.

– На фронт… может, еще куда. Я – водитель. Делаю, что прикажут.

Я послал за Шевченко, тот спросил через меня, знает ли немец о нашем десанте. Тот ответил, что знает, но мы все равно сумели напасть врасплох. Это было не так. Немцы увидели нас прежде, чем мы открыли огонь. Двигались настороже, готовые в любую минуту стрелять. Поэтому мы понесли такие потери.

– Василий умер, – сказал Шевченко. – Закругляемся, уходим, пока самолеты не налетели.

– А что с фрицем делать?

– Я не Фриц, меня зовут Хеберт, – проговорил немец, умоляюще глядя на Шевченко.

– Хоть хрен моржовый! Какая разница! Тебя сюда никто не звал. Решай сам, сержант. Грузить его некуда. И быстрее… быстрее, я сказал.

– Расстреляйте фашиста, – не по-военному, а как-то по-граждански сказал я после короткой паузы.

Немец понял, и за секунды его лицо сделалось пепельно-серым. Он молчал, понимая, что просить пощады в этой ситуации бесполезно. Один из десантников отвел его на несколько шагов в сторону и застрелил из трофейного пистолета. Выстрелов было три, и после каждого меня словно кто-то толкал в спину. А потом мы подожгли танк командира роты, недогоревший бронетранспортер и спешно двинулись прочь. Впереди – мотоцикл, за ним Т-60, полуторка, и замыкала короткую колонну моя «тридцатьчетверка».

По дороге некстати попался легкий разведывательный бронеавтомобиль. Разбил очередью из автоматической пушки мотоцикл, убил бойца. Броневичок смял на ходу Шевченко на своем Т-60, а я прошелся правой гусеницей, плюща остатки металла и экипажа. Мы свернули с дороги и шли по заросшим дорогам, иногда прямо через поляны. Долго двигались через лес, а затем забрались в густой ельник.

Сразу взялись за раненых. Двоим уже помощь не требовалась, умерли от потери крови. Один из танкистов, раненный в живот, доходил. Просил пить. Ему налили водки, разбавив ее водой, и влили полстакана. Человек семь были ранены более-менее легко. Если считать легкой раной пробитую насквозь ногу или руку, осколки, застрявшие в спине.

Кое-кто успел хлебнуть трофейного рома. Шевченко приказал собрать в кучу все ранцы, фляжки и поставил часового. В каждом ранце у аккуратных арийцев имелась аптечка. Иван Герасимович сгреб их в свою сумку и возился с ранеными. Ему помогал один из санитаров. Десантник Гоша с ампутированной кистью кипятил на крошечном костерке воду сразу в трех котелках. Раздев до пояса одного из танкистов, Иван Герасимович вытаскивал из-под кожи мелкие осколки брони. Раненый вскрикивал, потом попросил спирта.

– Законная просьба, – закурил фельдшер, присев отдохнуть. – Налейте орлу сто граммов спирта.

Я впервые присмотрелся к лицу нашего целителя. Лет сорока, морщинистый, с рыжими усами. Он перехватил мой взгляд.

– Ухо у тебя как, Леха? Не мучает?

Контузия, полученная на речке, отразилась на слухе. Хотя один из особистов поправил кулаком это дело, от выстрелов и сотрясения снова начинала выступать кровь.

– Дай-ка, гляну, – не вынимая цигарки изо рта, притянул меня фельдшер и заглянул в ухо. – Сейчас спиртиком промоем и до наших дотерпим. А там врачи прочистят. Внутрь не предлагаю, ты теперь заместитель у Федора. Трезвым командовать должен.

Шевченко что-то быстро писал на листке бумаги. Подозвал меня. Уловив запах спирта, наморщил нос.

– Хлебнул, что ли?

– Нет. Герасимыч в ухо залил. Еще давнишняя контузия.

– Ну-ну. Пить не вздумай, я одному уже ухо тоже подлечил. Кулаком. Выхлебал полфляжки рома. Приказал отсыпаться, ночью дежурить будет. Вот тебе справка, читай и спрячь подальше.

Я прочитал. В ней было указано, что сержант Волков Алексей Дмитриевич, выполняя специальное задание, проявил мужество, уничтожил два танка, два бронетранспортера, сколько-то немецко-фашистских захватчиков. В конце было дважды подчеркнуто химическим карандашом слово «вывод». А вывод командира особой роты был такой, что вину свою я искупил, достоин восстановления в звании и награды.

– Спасибо, Федор. – Я спрятал бумажку в карман. – Что дальше делать будем?

– У тебя машина в каком состоянии?

– В среднем. Ребята копаются. Шестеренки на ладан дышат. Всякие трубки и соединения закрепляют, а с трансмиссией, сам знаешь, какие дела. Шестеренки могут посыпаться в любой момент. Сколько по кочкам прыгали, то вверх, то вниз. Мотор-то не новый достался.

– А снаряды?

– Четырнадцать бронебойных и двадцать семь осколочно-фугасных. Патронов к пулеметам штук семьсот.

– У меня к моей малокалиберке три десятка всего. Несколько очередей, и пушку хоть выкидывай. Один пулемет останется. Полуторка с десяток пуль поймала. Мотор ремонтируют.

Людей в роте оставалось двадцать с чем-то человек. Чувствовалось по всему, что операцию пора заканчивать. Сегодня все держалось на единственной «тридцатьчетверке» и сорока снарядах к орудию. Подобьют танк, немцы из пулеметов остатки роты в пять минут положат. У костра вскрикнул очередной раненый, которого оперировал наш рыжий фельдшер.

– Золотой мужик, – сказал Федор. – Не хотел с нами ехать. Покойник Крылов уговорил. К ордену представлю, если выберемся. А со снарядами нам возвращаться нельзя. Мины еще остались. Я так думаю, если нас никто не высмотрит, завтра с тобой и саперами сгоняем, заминируем дорогу, расшибем пару-тройку грузовиков. По документам мы уже за двести двадцать уничтоженных фрицев можем отчитаться. Доведем до ровного счета, и все нормально. Плюс разбитые танки, бронетранспортеры, машины бортовые с фрицами и с пушками на прицепе. – Шевченко подсчитывал, загибая покрытые засохшей кровью пальцы. Сам грузил своих погибших разведчиков на танк.

– Каких ребят потеряли, – вдруг сменил тон старший лейтенант. – Вася Крылов комбатом бы через неделю стал. А разведчики? У меня лучшие в дивизии разведчики были. Из пятерых один остался да я, как невеста без места. Давай выпьем, что ли, по сто граммов за упокой души. А то ребята обидятся. А ты, Олег, проследи, чтобы ровно по сто граммов всем налили, не больше.

Я выпил свои сто граммов с прицепом. Накатила усталость. Я пожевал чего-то, не ощущая вкуса. Наверное, слишком много смертей было сегодня. Заметив мое состояние, Шевченко сказал:

– Поспи, Леха, два танка твой экипаж уделал. Это не хухры-мухры.

– Полтора, – пробормотал я. – Второй вместе с погибшим БТ сожгли.

Потом, когда я считал дни, проведенные в немецком тылу, у меня все время получались разные цифры. Засады на дорогах наслаивались на ночные марши, сон урывками. И одна и та же картина преследовала меня. На любой ночевке или дневке мимо проходили бойцы с лопатами рыть могилу погибшим, умершим от ран. Шевченко собрал вечером Глазкова, меня, Ивана Герасимовича и уцелевшего командира БТ, тоже сержанта. Мы с ним не очень-то общались, но я знал, что он носил раньше звание капитана и по пьянке загнал на минное поле свою роту. Разъяренный командир полка едва не расстрелял его за бессмысленную потерю так нужных на фронте танков. Передали дело в трибунал, капитана разжаловали, и он уговорил покойного Крылова взять его с собой в рейд. До этого бывшего капитана на совещания не приглашали. Сегодня Шевченко сделал исключение – опытных командиров не хватало. У меня не осталось в памяти ни имени, ни фамилии капитана. Позже он сыграет свою роль в судьбе остатков роты, поэтому я упомянул его. Еще добавлю, что это вместе с ним мы подбили немецкий Т-3.

Посовещавшись, решили утром никуда не двигаться. Не внушала доверия система сцепления моего танка. Механики-водители, оставшиеся в живых, проверили ее и выразили сомнение, что завтрашний рейд окажется машине под силу. Приняли решение, что утром займутся ремонтом. Ночью это делать бесполезно.

Нас ищут. Дважды пролетали легкие самолеты, а «рама» надоедливо кружила на высоте, изучая по своей схеме квадрат за квадратом. Будь нас побольше, она вполне могла засечь роту, но от роты остались всего два танка и полуторка, хорошо замаскированные в ельнике. Никто не сомневался, если мы начнем активные действия, то авиация нас из виду не потеряет. Были выставлены дополнительные посты, запрещалось открыто курить и передвигаться.

На ночь ребята из экипажа и трое оставшихся в живых десантников соорудили шалаш, застелили его ветками и втащили внутрь наш огромный танковый брезент. Хоть и продырявленный в нескольких местах осколками и бронебойным снарядом, сорвавшим запасной бак, он неплохо грел, свернутый вдвое. Человек на пять хватало, как подстилки и одеяла. Механик-водитель Николай и я ночевали в танке. Вечером поужинали. Банка консервов на двоих. Вместо хлеба – по одному сухарю и пачка трофейных галет. Пресное печенье, по полтора квадратика на человека.

Меня растрогал Никон. Подарил медный крестик на крученой суровой нитке с привязанной крошечной ладанкой из темного дерева.

Оказывается, сегодня он похоронил своего крестного, младшего сержанта, командира отделения. Они жили в одной деревне, крестному было под сорок, и Никон ходил с ним лет с тринадцати на охоту. Их обоих призвали весной сорок второго. Никону только исполнилось восемнадцать, а крестный работал на лесоповале и имел отсрочку. Я плохо помнил лицо младшего сержанта, командовавшего десантным отделением. Зато хорошо запомнил рассказ Никона о том, что его крестный отец убил несколько медведей, был очень сильным и выносливым. Мать Никона взяла с крестного обещание, что тот будет следить за сыном и убережет его. В ладанке были микроскопические кусочки мощей какого-то святого.

– Алексей Дмитрич, – обратился он ко мне по имени-отчеству, – вы наш командир и сегодня хорошо нас защищали. Мощи имеют большую силу. Маманя к батюшке в старую церковь по осени за тридцать верст ходила. Ведро меду отнесла, а он сподобил ее кусочком мощей на две ладанки…

– Ну и поп, – засмеялся кто-то. – Мощи на мед меняет!

Никон никак не отреагировал и сказал, что мощи спасали их с крестным уже полгода. Но вот крестного сегодня убили, и теперь святые мощи будут спасать меня. Я был атеистом, комсомольцем и в Бога не верил. Носить крестик, да еще с какими-то мощами, казалось мне ненужным, глупым пережитком. Но не хотелось обижать Никона.

– Слушай, Никон. Но ведь не сберегли эти мощи нашего сержанта. Почему они меня должны сберечь?

– Сберегут, – упрямо повторял парень. – С нашего района никого уже в живых не осталось, а меня пули облетают. Наденьте крестик, сделайте милость.

Разговор принимал какой-то ненужный оборот. Попы, мощи, крестик… Федор Шевченко – член партии, а я у него заместитель, хоть и штрафник.

– Нельзя мне кресты носить, – решительно ответил я, – как комсомольцу и командиру.

– А ты его в карман положи, – посоветовал механик-водитель Николай. – Эй, Никон… ладанку в кармане можно носить, силу не потеряет?

– Не потеряет, – заверил Никон. – Лишь бы в душе Бог жил. А он в каждом человеке живет.

– Все, хватит про Бога. А за крест и ладанку – спасибо.

Я положил ее в нагрудный карман гимнастерки под комбинезон и отправился спать в танк. Ребята помалу засыпали, затихли разговоры. Заснул и я. С двух до четырех отдежурил на посту, потом лег досыпать уже в шалаш. Распихивая в темноте бойцов, подумал, что сегодня никуда спешить не надо. Место мне нагрели, и я мгновенно погрузился в сон.

Одной из причин нашей вынужденной дневки было состояние раненых. Мой командир взвода Миша Глазков по-прежнему едва поднимался. Контузия оказалась сильной. Иван Герасимович сказал, что ему надо полежать еще минимум сутки. Тяжело и долго умирал раненный в живот танкист. Он был без сознания. Для умирающего соорудили крохотный шалашик и уже вырыли могилу. У Гоши опухла культя. Иван Герасимович возился с ним у костра, выдавливая из-под кожи всякую гадость, обрабатывал культю какими-то мазями. Гоша сучил ногами, по лбу ручьем стекал пот. Спина у танкиста, получившего мелкие осколки в лопатки, распухла, словно подушка. Ему тоже меняли повязку, наливая, как и Гоше, трофейный ром. Другого обезболивающего, кроме спирта и рома, у нас не было. Спасибо Шевченко и Ивану Герасимовичу, что сумели сохранить.

С моей «тридцатьчетверкой» возились сразу три механика-водителя и Мотыль с Юриком. Юрик больше балагурил, и я приказал ему разобрать и почистить пулеметы. Мимо меня прошел разжалованный капитан, бывший командир сгоревшего БТ. Мне было неудобно, что своим заместителем Шевченко назначил меня, а не капитана. Я поздоровался с ним.

– Лихо вы в Т-3 врезали! Если бы не вы, досталась бы нам болванка.

Капитан, а теперь сержант странно посмотрел на меня и козырнул.

– Спасибо за благодарность, товарищ сержант. Большая честь.

И пошел дальше. Я догнал его и дернул за руку:

– Чего выделываешься? Мы оба на равных – штрафники. По-человечески умеешь разговаривать?

– В армии не разговаривают, а отдают команды и выполняют их.

Мне показалось, что бывший капитан выпивши. Я отпустил руку и пошел к Шевченко. Тот сидел с адъютантом Олегом и своим единственным уцелевшим разведчиком. Я присел рядом и прямо спросил:

– Почему вы капитана в заместители не назначили. Все же командир роты и опыт больше?

– Что, столкнулись с ним? – усмехнулся Федор. – Я тебе отвечу. Этот сопляк единственный бой когда-то удачно провел и пошел на повышение. Лучше бы он на х… пошел! Гонор, самоуверенность, водка не в меру. Четыре «тридцатьчетверки» за пять минут из-за его пьянки и дурости накрылись. Вместе с экипажами. Да еще ребята погибли, которые спасать их пытались. Там противотанковые мины вперемешку с противопехотными натыкали. Экипажи заживо горели у остальных на глазах. Он свою вину не искупил. Слишком много на нем крови.

Покормили людей остатками продуктов. Собрали все, что имелось. Получше – раненым, а остальное – кому что. Нашему экипажу и трем десантникам досталась баночка трофейного искусственного меда, стограммовый кусочек шпика (тоже трофейный) и кучка давленных сухарей, которые Юрик принес в пилотке. Проглотили в момент, а в желудке пусто, как и не ели ничего. Можно было сварить грибов или вскипятить чаю, но крошечный костер Шевченко разрешил разжечь только для нужд Ивана Герасимовича, промывать раны.

Никон, привязавшийся ко мне, рассказал, за что попал в штрафники. В кругу солдат затеяли разговор о Боге. Парень, не думая, ляпнул, чему учили родители. Что насилие – грех, убивать – еще больший грех, и люди должны жить в мире.

– Ты к чему бойцов призывал? – допрашивали Никона в особом отделе. – С фашистами, что ли, мириться? У тебя башка работает? В Сталинграде люди до последней капли крови дерутся, а ты агитацию развел. Штык в землю, и немца обнимать? Ты разницу между Отечественной войной и Мировой капиталистической чуешь? Там за мешки с деньгами людей гробили, а мы Родину защищаем. Значит, для тебя Родину защищать – грех?

Простодушный парень наговорил столько лишнего, что трибунал без колебаний вынес приговор: пять лет лагерей с заменой на месяц штрафной роты. Кстати, крестный отец Никона не бросил мальчишку и вызвался вместе с ним в особую роту Крылова. Я не верил в предчувствия, но Никон, разбирая свой мешок, надел чистую рубаху и деликатно посоветовал мне побриться, протянув бритву покойного крестного. Я спохватился, что действительно дня три не скреб свою реденькую щетину, и побрился. Насчет белья сказал ему:

– Ты брось поповские настроения разводить. Предчувствия, чистая рубашка…

– Я ничего, – оправдывался парень и глядел на меня своими светло-голубыми глазами северянина. – Но душа что-то неспокойная.

– Почисть лучше винтовку и патроны протри.

– Есть, товарищ сержант!

Я тоже почистил два своих пистолета и трофейный автомат. Перебрал гранаты. Сходил к Шевченко и напросился проверить посты.

– Сходи, – пожал плечами тот. – Олег полчаса назад проверял. Ремонт танка заканчивают?

– Заканчивают. Что-то подкрутили, укрепили. Новых шестеренок все равно нет. Сцепление работает. А надолго ли хватит, неизвестно.

Я проверил посты. Они были на месте. А часа через полтора с восточной стороны холма застучали автоматные очереди.

Стрельба разгоралась. К автоматам присоединились несколько пулеметов, торопливо хлопали винтовочные выстрелы. Прибежал один из десантников, зажимая простреленную руку.

– Немцы!

Мы все уже были наготове. Стрельба приближалась широким полукольцом. На западе было тихо, но все это напоминало огромный охотничий загон. И неважно, что мы догадывались о засаде в том месте, где тихо. Хоть влево, хоть вправо – все равно нарвемся на пушки или танки. Немцы решили с нами покончить, чтобы не создавать проблем у себя в тылу. Нашли по следам танковых гусениц.

– Мудрить не будем, – быстро командовал Шевченко. – Эй, капитан, шагай сюда.

Разжалованный капитан, козырнув, встал по стойке «смирно».

– Садись в Т-60. Машина знакомая, так?

– Так точно!

– Берешь еще одного человека в помощь. Автоматы, гранат побольше. Прорывайся на восток, и как можно больше шума. Снаряды береги на крайняк, их всего три десятка. Бей из пулемета и автоматов, бросай гранаты. Нас не ищи. Уцелеешь, прорывайся к передовой. На танке или пешком, как повезет.

Т-60 спешно загружали гранатами и запасными дисками. В башню полез еще один танкист из «безлошадных». На лице у него была написана такая отрешенность, что Шевченко прикрикнул:

– Не помирай раньше времени! Мы тоже не в тыл бежим.

Т-60 рванул навстречу стрельбе, а командир роты давал последние наставления шоферу полуторки, рядом с которым сидел адъютант Олег.

– Гони, не отставая от нас. Расстояние – полста метров. Главное, не врежься в пень. Мы деревья сшибать будем. Всем, кто в кузове, не стрелять, пока фрицы близко не появятся. Все, ребята, гоним.

Шевченко, потеснив, влез на мое место. Мы двинулись по склону холма в северном направлении. Метров через сто выскочили на едва заметную, давно заросшую колею. Дорогу преградила сухая ель, упавшая поперек.

– Оттащить в сторону!

Выпрыгнули человек семь и оттащили верхушку на обочину. Пока возились, я вслушивался в стрельбу и взрывы гранат, там, откуда начинался немецкий загон. Потом погнали дальше. Колея то появлялась, то исчезала. Еще одна сухая ель, повисшая между зелеными деревьями, сорвала толстым сучком одного из десантников. Остановились на полминуты. Покалеченного бойца погрузили в полуторку.

– Николай, газу!

Я не имел возможности высунуться. Единственный башенный люк занимал Шевченко, указывая направление механику. Я спросил у Федора:

– Никон цел?

– Который баптист? Целый.

Мы пролетели с километр без приключений. Я подумал, что Шевченко выбрал верную тактику, прорваться в узкую щель между загоном и засадой. Накаркал! Слева ударил пулемет. Звук доносился слабо сквозь рев мотора и клацанье гусениц. По броне ощутимо щелкнуло раз, второй, кто-то вскрикнул. Я развернул башню, рискуя свернуть ствол орудия о деревья, и выстрелил наугад. Степан Мотыль не знал, куда выбросить стреляную гильзу (мешал Шевченко), и я дал несколько очередей из пулемета.

– Огонь! – кричал Шевченко, принимая и выкидывая через люк гильзу. – Три осколочных, бегло!

Я видел пулеметную и несколько автоматных вспышек, метрах в ста на прогалине. Выпуская один за другим осколочные снаряды, представил, что творится в простреливаемой насквозь полуторке. Мы продолжали идти на скорости.

– Еще пять осколочных! Шевелись!

Я шевелился. В башне плавал клубами сизый дым, не давая нормально дышать. Вентилятор работал на всю мощность, но люк закрывал Шевченко.

– Левее! Левее, мать твою!

Мы едва не свалились в промоину на краю дороги. Николай с такой силой рванул рычаги, выворачивая машину, что я упал на боеукладку. Степа Мотыль матерился так заковыристо, что можно было заслушаться. Судя по ругани, он сломал пальцы.

– Снаряды подавать можешь?

– Могу.

Я выстрелил перед собой, видя впереди какое-то мелькание. Вспышка пушечного выстрела. Удар по броне свалил с ног и Мотыля, и Шевченко. Мы раздавили противотанковую «семидесятипятку», подмяли не успевшего шарахнуться прочь артиллериста:

– Юрик! Юрик, что с тобой? Гони вперед!

Это кричали одновременно механик-водитель и Шевченко. По броне снова застучали пули. Я стрелял из пушки. Снаряды толкал в ствол Шевченко. Потом неслись вперед молча, уже без выстрелов. Запах сгоревшего артиллерийского пороха сменился кислым духом крови. Когда ее очень много. Так пахнут только что убитые, истекшие кровью люди. Но остановились лишь километра через два.

Пол был сплошь залит кровью. Снаряд пробил броню рядом с курсовым пулеметом, разорвал почти надвое радиста Юрика и смял, размолотил в кашу ногу Степану Мотылю. Обоих вытащили на траву. Степан еще дышал, но вместе с кровью уходила жизнь. Он мелко засучил второй ногой – начиналась агония. Я обошел танк. Из шести человек десанта осталось трое. Никон перезаряжал винтовку.

– Живой?

– Живой, товарищ сержант.

На полуторку было жутко смотреть. Кабина и особенно кузов были сплошь изрешечены пулями. Адъютант Олег лежал на траве, с накрытой замасленной тряпкой головой. Пули разбили ему лицо и череп. Водитель с добровольным помощником откручивали пробитый баллон.

– Машина на ходу?

– На ходу. Только трупы в кузове. Убрать бы надо.

– Пусть лежат.

– Два задних колеса пробиты. На четырех покатим. Нагрузка большая, могут и эти полопаться.

Тела убитых торопливо перегружали на трансмиссию танка. Привязывали, чтобы не свалились, кусками телефонного провода. Семь погибших ребят. Пятеро раненых в полуторке. Пуля достала нашего фельдшера Ивана Герасимовича. Он лежал с открытыми глазами, рыжие усы топорщились в разные стороны. Уцелевшие десантники накрыли тела плащ-палатками и шинелями.

– Похороним позже, – вглядываясь в небо, проговорил Федор Шевченко. – Надо спешить. Вместо стрелка– радиста возьми, что ли, Никона.

Механик вытирал шинелью кровь на полу. А Федор, отойдя в сторону, задрал рубашку и спустил штаны.

– Подранило меня, Леха. Глянь, яйца целые?

Штук пять мелких осколков брони попали в бедро, разбили пистолет в кармане (может, он и спас), один прочертил кровоточащую полосу в паху.

– Все целое, Федор. Осколки позже вытащим.

Снаряд, пробивший броню, не миновал и меня. Один осколок чиркнул по щеке, второй застрял в мякоти правого плеча. Но все это были мелочи. Мы проехали еще километра три и нырнули под огромные дубы, росшие у озера.

Место было наезженным, но нам требовался час-другой, чтобы перевязать раненых, разбортировать колеса и вставить новые камеры. Водитель полуторки, хозяйственный мужик, отшвыривал в сторону пробитые пулями запасные камеры.

– Сволочи, все издырявили.

Одну целую камеру все же нашел. Спешно заклеивали еще пару штук, менее пострадавших. Поручив шины помощникам, откинул капот. Из радиатора била тонкая струйка пара.

– Мылом. Мылом замазывай, – советовали ему.

– Без вас знаю. Ну-ка, помоги…

Танку тоже досталось. Механик вместе с Никоном вытирали остатки крови на полу. В двигателе что-то шипело и пахло жженым. Вниз стекала кровь из тел погибших, лежавших на броне моторного отделения. Сколько нас осталось? Взводный Глазков был ранен в ногу и руку, Гоша получил пулю в здоровую руку и как боец был бесполезен. В строю остались старший лейтенант, водитель полуторки, Никон, трое десантников и я. Еще трое тяжелораненых, кроме Глазкова и Гоши, лежали в кузове машины.

– Сегодня в ночь будем прорываться к своим, – заклеивая цигарку, рассуждал Шевченко. – Лишь бы «тридцатьчетверка» не подвела.

На оставшихся в живых и раненых было тяжело смотреть. Даже не получившие ранений люди выглядели настолько подавленными, почти все с ушибами и синяками от сумасшедшей гонки. Наверное, никто уже не надеялся, что выберется живым. Федор сам наливал остатки рома и спирта, отмеряя по сто пятьдесят граммов раненым и по сто – остальным. Набивали патронами магазины автоматов, вытряхивали боеприпасы из вещмешков погибших, делили гранаты. Я отдал Федору «Вальтер», который просил у меня покойный стрелок-радист Юра Урезов. Наш Юрик! С другой стороны озера подъехали две подводы. Немцы поили лошадей. Начали присматриваться к нам, потом дружно шарахнулись прочь. Шевченко приказал огонь не открывать.

Через час мы двинулись дальше. Кружа по лесным дорогам, добрались до линии фронта. Было тихо и солнечно. Бабье лето. Оставался последний бросок. Лишь бы не постреляли свои. У нас имелись заранее предусмотренные места для выхода из тыла. Кто-то должен был нас встречать. Но наворачивать новые круги уже не оставалось горючего. Решили спокойно, на малом ходу, миновать лесистую низину, а потом, сигналя ракетами, прорываться. Трое добровольцев обследовали место прорыва. Уже в сумерках мы пошли вперед, что называется, наудачу.

Удача на войне – штука капризная. От нас последние дни она отвернулась. Но через линию фронта мы пробились. Стрелять пришлось на нейтралке, пропустив вперед полуторку, сигналящую красными ракетами. Танк попал под огонь зенитных автоматов, я стрелял по вспышкам. 37-миллиметровые снаряды, в основном осколочные, долбили по башне, но не пробили. Я получил еще несколько осколков отколовшейся брони, потом немцы ударили из орудий покрупнее. Близким взрывом меня бросило головой о броню, и я плохо запомнил, как мы ввалились в наши траншеи.

Братья-славяне, как водится, встретили нас огнем, убили водителя полуторки. Лейтенант Миша Глазков в придачу к прежним ранам получил еще две пули, ранили Никона. Но все это было неважно. Мы пробились к своим.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю