Текст книги "Танкист-штрафник (с иллюстрациями)"

Автор книги: Владимир Першанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Мотоцикл можно было выделить?

– Мотоциклы мне слишком нужны, – Шевченко развел руки. – Не дал я, не обессудь. Мотоциклы – мои глаза и уши. Я пять штук просил, а мне один выделили. Второй – украл. Если вернемся, разборки предстоят. Война в тылу штука жестокая. Вот представь, если бы немец такими силами деревеньку держал или высотку, сколько бы мы людей в атаках «на ура» положили? Две, три сотни? Может, и больше.

– Может, и больше, – подтвердил я. – Роту немцев, да еще с орудиями и минометами, с позиций трудно сковырнуть. По пять раз батальоны в атаку бросают.

Молча курили. Я обдумывал слова Федора Шевченко. В той обстановке, в которую я попал, действовали свои правила. «Мы своих не оставляем!» – красивая фраза. Но здесь она приобретает другой, зловещий смысл. Тяжелораненые обречены, и ничего с этим не сделаешь. Слишком страшная и безжалостная идет война. Их даже не оставишь в глухих деревнях у надежных людей, как мы поступали осенью сорок первого, выходя из окружения.

– Все переварил? – спросил старший лейтенант. – И еще добавлю. Если тебе ногу перебьют, не мучай себя и людей. Застрелись. Нет здесь другого выхода. Ладно, иди, готовься.

Вечером похоронили двоих погибших, а утром – третьего. Без холмиков, без пирамидок со звездой. Просто закопали, тщательно заровняв место. Постояли, сняв шлемы, – вот и все воинские почести.

Мы выехали в четыре часа утра, еще затемно. Впереди шел мотоцикл с разведчиками, следом Т-60, где за командира находился Шевченко. Замыкала небольшую группу моя «тридцатьчетверка». На броне обеих машин – десант, девять человек. Федор хорошо знал местные дороги. Остановились на несколько минут, вышли размять ноги. Десантники, которых хорошо покидало на броне, толкались, смеясь, и торопливо курили. На ходу им курить запрещалось. У некоторых уже висели за спиной трофейные автоматы. Кое-кто заменил ботинки на немецкие сапоги. Федор показал мне направление. Мотоциклисты ушли вперед, а мы ждали их сигнала.

– Километра три осталось. Все в порядке?

– В порядке.

– Сегодня играем двумя группами. Одну группу Крылов возглавил, вторую – я. Чтобы фрицев немного с толку сбить. Хотя перехитрить их трудно. Следи за небом. Авиация – самая поганая для нас штука. Даже если промажут, то операцию сорвут.

На этот раз мой танк стоял метрах в трехстах от дороги. Федор на Т-60 немного ближе. Мост не охранялся. Речка была немногим шире той, где застряла моя «тридцатьчетверка» и откуда начался путь в штрафники. Десантники лежали возле танка Шевченко, а мотоцикл стоял позади, в глубине деревьев. Двое мотоциклистов охраняли нас с тыла. Снова ожидание. Рации на обоих танках работали, но мы хранили радиомолчание. Особой стратегии пока не требовалось. Когда появится подходящая цель, Шевченко даст сигнал.

Через мосток шли крестьяне, повозки, проехал немецкий мотоциклист. И самое неожиданное – появились четверо полицаев. Я никогда их не видел, разве что на плакатах в карикатурном виде. Небритых, опухших от пьянства и страха перед возмездием. Этих четверых я хорошо разглядел в оптику. Одеты в темно-синие или черные френчи, с белыми повязками на рукаве, в кепи с козырьками. Эмблему на кепи я не различил, зато разглядел ручной пулемет у одного из них. Остальные были вооружены винтовками. Ремни оттягивали подсумки с патронами, ручные гранаты.

Вряд ли они появились из-за нас. Тогда полицаев собрали бы больше, да и мост охранялся бы ночью. Так или иначе, их появление могло быть связано со вчерашним нападением на колонну. И что хуже всего, у одного из полицаев висел на груди бинокль. Если бы Шевченко предполагал такой поворот событий, вряд ли он остановился бы в двухстах метрах от дороги. Мост был подальше, но когда полицаи возьмутся за наблюдение, они нас обязательно высмотрят. Если не «тридцатьчетверку», то Т-60 – обязательно!

Началось томительное ожидание. Полицаи установили в окопе пулемет, а двое встали на пост. Вернее, прохаживались через мост, изредка проверяя подводы. Проехал легкий немецкий вездеход с пулеметом и экипажем из трех человек. Постояли минут десять на мосту, видимо, дали какое-то распоряжение полицаям и уехали. Потом появились два бронетранспортера «ганомат», знакомые мне по осени сорок первого. Я понял, что дороги патрулируются, и, если эти колесно-гусеничные гробы остановятся, немцы нас обнаружат. Полицаи в свой бинокль не слишком внимательно изучали окрестности. Немцы наверняка сделают это сразу же. Шевченко решил ударить первым. Рация коротко передала сигнал, и я навел ствол пушки на головной бронетранспортер.

Немцы нас опередили на несколько секунд. Видимо, все же разглядели засаду. Головной бронетранспортер внезапно рванул с места, стреляя на ходу из крупнокалиберного пулемета, и сразу оказался вне прицела. Мешала кучка деревьев. Я выстрелил во вторую машину. Снаряд попал в гусеницы. Шевченко бил из своей 20-миллиметровки по уходящему «ганомату». Из второго бронетранспортера выскакивал экипаж. Я выстрелил еще два раза. Бронированная машина загорелась. Потом послал снаряд в окоп, где сидели два полицая с пулеметом, и приказал механику:

– Давай, вперед!

Выскочил ближе к дороге. Головной бронетранспортер, виляя, уходил по дороге. 20-миллиметровые снаряды, выпущенные из пушки Т-60, разбили ему задний борт, на дороге лежали два тела. Пока я целился, Шевченко все же всадил снаряд в бензобак. Горящий бензин взвился языком, охватил корпус. Я выстрелил – не пропадать же снаряду. Взрыв разорвал десантный кузов, в котором вряд ли кто остался живым. Крупнокалиберный пулемет выбило из креплений и отбросило на обочину. К лесу убегали трое немцев. Сматывались довольно грамотно, падая, делая перебежки. Несмотря на сильный огонь, двое сумели скрыться.

Возле моста стучали автоматные очереди и одиночные выстрелы. Десантники добивали экипаж транспортера и полицаев. Когда мы с Шевченко подъехали, все было кончено. Бойцы собирали оружие, гранаты. Один из моих десантников был убит, у второго окровавлена гимнастерка. Господи, опять потери! Но, в общем-то, второму парню повезло. Когда его раздели, увидели, что пуля прошла вскользь, пониже подмышки. Его торопливо перевязывали. Мускулистый, хорошо сложенный мальчишка, совсем незагорелый, покрылся каплями пота и мелко дрожал.

– Что с тобой, крепко ударило? – спросил я.

– Нет, товарищ сержант, – запротестовал тот. – От непривычки. Вначале крепко шибануло, я аж свалился. А сейчас просто холодно.

– Зовут тебя как?

– Никон.

– Интересное имя.

– А чего интересного? – по-прежнему улыбался парень. – У нас под Архангельском многих так зовут.

Это был короткий разговор, буквально на бегу. Я пожалел, что за эти дни у меня не дошли руки познакомиться со своими десантниками. Не хватало времени. А ведь они, считай, мой экипаж. Только на броне. И вот один уже убит, а я не знаю даже его имени и откуда он. Собирали оружие, патроны, документы убитых немцев. Всего обнаружили восемь немецких трупов, в том числе одного офицера. Два полицая с пулеметом были засыпаны взрывом в окопе. Рядом валялся ручной пулемет с оторванным прикладом. Еще двоих полицаев, которые застрелили десантника, догнали за мостом и изрешетили. Трупы бросили в воду.

– Языка! Хотя бы одного пленного, – с досадой проговорил Шевченко. – Не случайно же здесь два бронетранспортера патрулировали.

Но братья-славяне ни одного фрица или полицая в живых не оставили. Били, не жалея патронов. В качестве трофеев нам достались пара автоматов, винтовки и запас ручных гранат. Бойцы завернули в шинель и привязали к броне тело погибшего десантника. Под мост заложили взрывчатку и взорвали. Хотя вряд ли это была большая потеря для немцев. Сгонят крестьян с топорами да пилами и за два дня новый построят.

– Леша, – встань на опушке вместе с Т-60, – сказал Шевченко. – Я в деревню на десять минут смотаюсь. Может, что узнаю. Следи за небом. Фрицы могли передать о нападении.

Усевшись сам за руль мотоцикла, Шевченко лихо развернулся и помчался к деревне, которая была на нашем берегу речки. Его сопровождали два разведчика. Мы остановились недалеко от разбитого моста, укрывшись за огромными ветлами. Я наблюдал за дорогой, высунувшись из люка. Десантники разговаривали о своем.

Один поинтересовался:

– Горючего много осталось, товарищ сержант?

– Домой торопишься. Рано еще. И горючее, и снаряды есть.

– Слабенькая сегодня засада. Со вчерашней не сравнить, – сказал кто-то. – Всего два броневика сожгли.

Я тоже считал, что сработали так себе. Но сказал другое:

– Ты попробуй этот «ганомат» так просто взять. Броня, крупнокалиберные пулеметы и скорость 60 километров. Почти танк. И фрицев вместе с полицаями двенадцать человек ухлопали. На передовой сколько надо потрудиться, чтобы два бронетранспортера сжечь?

– Оно так, – сказал младший сержант, командир отделения. – Многие ребята гибнут, не успев толком в немца прицелиться. А тут восемь фашистов и четверых бобиков срезали.

– Одного полицая я подстрелил, – сказал уже знакомый мне Никон. – Я хорошо стреляю.

Прозвучало просто, без хвальбы. Остальные подтвердили, что Никон охотник и бьет метко. Поэтому винтовку на автомат менять не хочет. Подошли десантники с танка Т-60. Посовещавшись, предложили перекусить:

– У полицаев в будочке харчами разжились, и у немцев, кто ранцы не успел скинуть. Самогон, сало, консервы. Две фляжки рома.

Судя по запаху, фляжек было больше. Успели приложиться.

– Ребята, кончайте базар. Перекусим, когда старший лейтенант вернется. Занять позиции и приготовить оружие.

Последние слова прозвучали как команда. Наверное, вовремя. В деревне вразнобой застучали выстрелы и автоматные очереди. Я крикнул командиру Т-60.

– Слетай в село. Может, нашим помощь требуется. Если что, дай красную ракету. Мы тоже примчимся. Но дорогу без присмотра оставлять нельзя.

Мы застыли наготове. Я предупредил Юрика:

– Ты слишком длинными очередями не бей. Пулемет опять заклинит.

– Понял, – откликнулся радист.

Наша помощь не понадобилась. Через полчаса Шевченко вернулся. Из коляски мотоцикла выгрузили тело погибшего разведчика. Над деревней в нескольких местах поднимался дым. Оказалось, старший лейтенант нарвался на засаду. Полицаи обстреляли мотоцикл, убили разведчика. Федор вступил с ними в перестрелку, благо имелся ручной пулемет. Застрелили одного полицая, остальные убежали, когда увидели приближающийся танк.

– Метко сволочи бьют, – рассматривая окровавленную ладонь, сказал Шевченко. – Гриша Мальков лучший разведчик был. Наповал срезали, сволочи.

Дай рану гляну, – перехватил я руку жестикулирующего старшего лейтенанта.

Пуля вырвала клок мяса из ладони, рядом с мизинцем. Пока перевязывали, Шевченко, матерясь, крыл на чем свет стоит полицаев.

– Бобики вонючие. Ведь это они обоих наших бойцов убили. Я приказал три дома поджечь, где полицаи живут. И вон трофей привезли.

Он показал на подсвинка, лежащего на запасном колесе мотоцикла.

– Местные что-нибудь рассказали?

– Вначале выскочили, обрадовались, – усмехнулся старший лейтенант. – Красная Армия пришла, ура! А потом, когда узнали, что всего один танк, поутихли, разошлись. Я одного мужика за шиворот поймал – куда разбегаетесь? Он мне в ответ: «Немцы вернутся, постреляют всех и дома сожгут». В общем, боятся люди. Кое-что по мелочи рассказали. Полицаи мост охраняют с сегодняшнего утра. Видимо, все же из-за вчерашнего разгрома колонны. Ищут нас фрицы, факт.

Погрузив еще одно тело погибшего, спешно двинулись прочь. Километрах в пяти от деревни нас догнал легкий самолет-разведчик «шторьх». Существенного вреда он принести не мог, так как имел всего один пулемет в задней части кабины, но стало очевидно, что нас активно разыскивают. Сделал один круг, второй, снизился, чтобы разглядеть получше.

– Не стрелять, – дал команду Шевченко. – Может, не разберется толком. Увеличьте скорость.

Федор высунулся из люка и помахал рукой, приветствуя летчиков. Но немец, никак не реагируя, продолжал нас преследовать на высоте метров пятьсот.

– Врежьте ему! – изменил приказ начальник разведки.

Ударили сразу из нескольких пулеметов, а Т-60 – из автоматической пушки. Несколько пуль попали в цель, самолет встряхнуло, и он резко стал набирать высоту. Отстал лишь после того, как Шевченко, поставив танк на пригорок, до предела задрал ствол и на километровой высоте достал одним из снарядов надоедливый самолет. Повреждение оказалось серьезным, и «шторьх», виляя, ушел прочь.

– Эх, мы ведь его сбить могли, – сокрушался Мотыль.

– Из чего? – спросил я.

– Из ручных пулеметов и пушки.

– Из ручного пулемета не собьешь, – возразил я. – Разве только в газете. А у пушки Т-60 слишком низкий вертикальный угол наводки.

– Чего ж тогда брешут, что каждую неделю где-нибудь самолет из пулемета или противотанкового ружья сбивают?

– Я таких случаев не помню.

– Недоверчивый ты, товарищ сержант. Я про такие случаи не раз слышал. И сегодня вот тоже. Считай, сбили.

– Если так считать, то мы половину немецкой авиации расколошматили. Самолет-то улетел.

– Далеко с продырявленным фюзеляжем не улетит. Правда, Юрик?

Меня начинал раздражать пустой, никчемный спор, а когда радист Юрик поддержал приятеля, я накричал на него, что курсовой пулемет у него вечно нечищеный, а половина дисков не набита патронами.

– Чем языком трепать, лучше бы диски набил. А пулемет на первой же стоянке проверю.

Башнер и заряжающий на меня надулись и принялись демонстративно разговаривать друг с другом, хотя из-за шума мотора приходилось кричать, чтобы услышать слова. Механик-водитель, дипломатично занявший нейтральную позицию, молчал. Потом крики ему надоели, и он посоветовал собеседникам заткнуться. Ехали долго. Оголодавший экипаж решил со мной мириться. Мотыль предложил съесть банку тушенки.

Разрешение было получено, и мы съели по два сухаря, размазав на них волокнистую говяжью тушенку. Вкусно. Поздно вечером, в условленном месте, дождались основную часть роты. Их засада оказалась более удачной. Они разгромили колонну, но на обратном пути попали под налет «юнкерсов». Взрывом бомбы разворотило моторную часть «тридцатьчетверки», погиб командир взвода Подгаец и заряжающий. Два других члена экипажа были тяжело ранены. Пулеметные очереди прошили полуторку. Машину кое-как дотащили и всю ночь ее чинили. В темноте похоронили еще четырех человек, не считая лейтенанта Подгайца и заряжающего, сгоревших в танке.

На небольшом огне все решили сварить суп из свинины с пшенным концентратом. Мы жадно глотали жирное горячее мясо, запивая бульоном. Свалились спать, но отдохнуть нам Шевченко не дал. Поднял всех еще до рассвета. Пользуясь темнотой и утренним туманом, переместились еще километров на двадцать пять севернее. В лесу остановились на дневку, и здесь обнаружилось, что сцепление одного из БТ-7 практически не действует.

Механики возились с машиной, сняв крышку трансмиссии. Но танк – это еще полбеды. Было трудно смотреть на мучения тяжелораненых. Двоим безнадежным фельдшер Иван Герасимович вколол последние инъекции морфина. У десантника с перебитой кистью почернели, опухли пальцы и ладонь. Старшина долго кряхтел, осматривая руку:

– Гоша, надо резать. Иначе – помрешь.

– Режь, дядя Иван, – поднял на него глаза измучившийся от боли парень. – Жжет, сил нет. Может, болеть перестанет.

Накалили на огне нож. Гоше влили в рот стакан разбавленного спирта. Четверо крепко держали раненого за руки и ноги.

– Можно и не держать, – проговорил десантник. – Я терпеливый. Выдюжу.

Но когда фельдшер осторожно надрезал кожу, парень дернулся и с трудом сдержал крик. Операция длилась недолго. Иван Герасимович, отработавший двадцать лет фельдшером, один на шесть деревень, дело свое знал. Умело обработал и зашил культю. Приказал молодому:

– Иди, закопай кисть. Не поленись, поглубже.

Потом налил сам себе за работу спирта, слегка разбавил водой и выпил. Гоша, весь потный, лежал, баюкая забинтованную культю.

– Сейчас легче?

– Легче, – слабо улыбнулся Гоша. – Слабость, на сон тянет.

– Крови много потерял, – разъяснил Иван Герасимович и налил себе еще спирта. – За твою руку. Чтобы быстрее зажила. А тем двоим бедолагам я уже ничем не помогу.

Танки замаскировали ветками, кроме того, Крылов выставил часовых и запретил всем шататься по лесу. Снова, собрав командиров взводов и машин, капитан распланировал наши действия.

– Дороги уже патрулируются. Впрочем, у немцев это всегда неплохо поставлено. Но активных поисков группы, кроме как с воздуха, пока еще не велось. Думаю, уже завтра на дорогах засады появятся.

– Фрицы с зажженными фарами ночью ездят, – сказал Глазков. – Если ночью шарахнуть, хороший фейерверк получится.

– Это на прощание можно устроить. А сейчас нельзя. Местные дороги, кроме меня и Федора, мало кто знает. Заплутаемся, растеряем друг друга.

Из противогазной сумки и вещмешка адъютант Крылова вытряхнул груду немецких документов, бумажников, жетонов, крестов.

– Леха, – дал задание Крылов, – сядь с Олегом. Ты по-немецки немного рубишь. Перепишите в двух экземплярах фамилии, звания убитых фрицев. Ну, и должности, подразделения, если разберетесь. Вдруг мешок в танке сгорит или в горячке потеряем. Списки будут нашим боевым отчетом. Один экземпляр у меня, второй – у Шевченко. Считайте, это реабилитация всех штрафников.

Остаток дня мы с Олегом, адъютантом комбата, разбирали документы, переписывали фамилии, данные уничтоженных немцев. Дело оказалось непростым. Часть бумаг была отпечатана готическим шрифтом. В институте мы проходили краткий курс, но предмет был настолько занудным, что мы хитрили, как могли, лишь бы сдать зачет. Учить готический шрифт никто не хотел.

– Макс Шрайбер, 1921 года, рядовой взвода связи… Пауль Гофман, 1924 года, унтер-офицер артиллерийской роты… гренадерская дивизия, – старательно переводил я, а Олег аккуратно записывал крупным школьным почерком через копирку.

Впрочем, он и был школьником. Когда я спросил, сколько ему лет, Олег, помявшись, ответил, что семнадцать.

– Ну, это между нами. По документам – девятнадцать. Я себе два года прибавил. Училище окончил, там все нормально прошло. А в полку меня особисты раскололи. Кубики сняли, под арестом три дня держали, проверяли, кто я такой и что со мной дальше делать. Сказали, что танк с экипажем мне доверять нельзя. Крутился при штабе, вроде как в резерве, а потом напросился к Крылову. Если орденом наградят, на должность обязательно поставят.

– А когда восемнадцать стукнет?

– Скоро. Шестого ноября. Как раз перед праздником.

Я сочувственно глянул на Олега. Эх, парень, до ноября еще дожить надо. Каждый день людей теряем. На войне полтора месяца – огромный срок.

Некоторые документы были разорваны осколками, залиты кровью. Получались куцые записи, вроде: «Вернер Х. (фамилию не разобрать, рядовой пехот…»). Крылов сказал, что пойдут и такие сведения. Обнаружилось несколько явных французских фамилий.

– Эльзасцы. Немцы эту французскую провинцию к себе присоединили, – пояснил я.

Олег отозвался, что французов мы уже раз хорошо поколотили. Видимо, мало показалось. Я ответил, что генерал Де Голль создал свою армию и борется с фашистами. Олег про Де Голля ничего не слышал, и я посоветовал ему больше читать. И вообще ни к чему в шестнадцать лет из дома удирать. Мать, наверное, с ума сходит.

– Волнуется, конечно, – согласился Олег. – Кстати, это она в дивизию письмо написала. Меня особисты и хлопнули.

Я смотрел на Олега с жалостью. Наивный парень. Конечно, патриот. Но нельзя так легкомысленно относиться к своей жизни. Я был всего на два с половиной года старше его, но то, что успел пережить, заставляло забыть, что мне нет и двадцати. Казалось, что на войне я уже много лет. Удивительно, что еще живой. А насчет отношения к собственной жизни? Кто мешал мне в военно-политическое училище пойти? Крутился бы сейчас где-нибудь при штабе. Это не танковые войска! Сколько уже друзей на моих глазах погибло. Хотел фашистов бить, а загремел в штрафники.

В тот день я стал свидетелем поразившей меня сцены. Устав от писанины, я решил прогуляться и заодно справить нужду. Присаживаться возле танков мне не хотелось. Я забрел в густые заросли орешника и уже стал расстегивать ремень, когда услышал странные звуки. Словно кто-то кашлял или перхал с зажатым ртом. Я прошел еще несколько шагов и увидел лежащего на земле связанного человека, в деревенском пиджаке и резиновых сапогах. Шевченко и разведчик что-то с ним делали. Человек дергался, но кричать не мог. Рот был туго замотан тряпкой. Разведчик держал в руке финку, испачканную красным. Старший лейтенант, наклонившись, задавал связанному какие-то вопросы. Разведчик сделал знак, чтобы я быстрее уходил. Но я застыл на месте. Понял, что человека допрашивают, а если прямо сказать – пытают. Шевченко обернулся, сверкнул глазами:

– Ты чего шляешься! Пошел вон. И никому ни слова. Понял?

Меня поразила злость во взгляде и словах старшего лейтенанта, с которым мы только вчера были в бою, и я посылал на его выручку танк с десантниками. Я попятился, а Шевченко, выругавшись, пригрозил:

– Вякнешь хоть слово… смотри!

Я вернулся к пеньку, где меня дожидался розовощекий Олег. Он понял, что-то взволновало меня, полез с расспросами.

– Живот схватило, – ответил я. – Давай продолжать.

Мы переписали данные на сто шестьдесят убитых немцев (среди них было пять офицеров), а внизу указали единственную известную нам фамилию полицая, который был убит в деревне. Шевченко забрал его аусвайс, удостоверение с двумя печатями и орлом на обложке. Список получился на четырех тетрадных листах. Потом пришел Федор Шевченко и как ни в чем не бывало подал мне бумажку:

– Ну-ка, переведи, Алексей.

Я перевел. Это было обычное гражданское удостоверение, которое выдавали немцы жителям оккупированных деревень. Я не запомнил ни фамилии, ни имени человека, которому принадлежал аусвайс. Только возраст. Двадцать пять лет. Круглая цифра, поэтому и врезалась в память. Шевченко снова ушел, а через час отозвал меня в сторону.

– Обиделся, что ли? Не надо было шляться, где не просят.

– Ты меня вместе с этим парнем готов был убить, – вырвалось у меня.

Федор удивился:

– Больно ты нежный. Помешал ты нам. Парень зарегистрирован в деревне за шесть верст отсюда. Грибы собирал. А в корзинке всего десяток грибов, чуешь?

– Чую.

– В лесу грибов полно. Мешками таскать можно. Да и кто сейчас по лесам шатается? Грибов у любой околицы в деревнях хватает. А он прогулку за шесть верст устроил.

– Предатель? – слово казалось мне киношным, ненастоящим.

– Считай, что так. Обычный немецкий полицай, решил подзаработать.

– Признался, да?

– А куда он денется.

Я вспомнил окровавленную финку в руках разведчика. Наверняка этот полицай уже мертв и закопан. Значит, нас крепко ищут. С Федором мы опять разговаривали нормально, но почти звериный блеск в глазах я запомнил надолго.

Вскоре нас собрал Крылов, приказал готовить машины к маршу и, возможно, к бою. Пролетела пара «хеншелей-123». Эти легкие бомбардировщики-бипланы я не видел с сорок первого года. Судя по небольшой скорости, они вели наблюдение. В километре от нас сбросили бомбу, через десяток минут еще одну. Снова копали могилу. Умер один из тяжелораненых. Сколько мы уже потеряли людей? Начал считать. Пожалуй, около двух десятков плюс раненые, которых мы мучаем, перевозя с места на место. Война в тылу не знает милосердия ни к чужим, ни к своим.

Готовность вскоре отменили. Поужинали, выставили дополнительные посты, и Крылов объявил отдых до четырех утра. Я уже знал, что завтра мы совершим очередной налет на немецкую колонну. Не знал я только одного. Этот день станет тяжким для нашей роты. Все же хорошо, когда человек не знает своего будущего.

Мы прошли в темноте какое-то расстояние, когда полетело сцепление у БТ-7, которое разбирали и чинили почти сутки. Его взяли на буксир, а на рассвете остановились у дороги, где нас ждал мотоцикл с разведчиками. Хорошему обзору мешал лес. Вперед выдвинулись десантники с пулеметами, спешно копали капонир для вышедшего из строя БТ-7. Ему предстояло провести свой последний бой в качестве неподвижной огневой точки. Долго ли он продержится с тонкой броней, если в колонне окажутся танки?

А они оказались. Впереди шли три танка Т-3, самоходка «артштурм», бронетранспортер, за ними 10–11 грузовиков, и замыкали боевую колонну еще один танк и бронетранспортер. Это уже были не те короткоствольные Т-3, с кем мы дрались нашими «сорокапятками» осенью сорок первого. С усиленной броней, удлиненными пушками. Нас заметила разведка с легкого бронетранспортера, и танки сразу открыли огонь. Грузовики стали спешно разворачиваться и уходить. Крылов приказал Шевченко на Т-60 и «тридцатьчетверке» Глазкова догнать колонну.

– Размолоти их всех, – кричал он по рации. – Больше такой возможности не будет. А мы сами справимся с танками.

Я попал со второго выстрела в лоб Т-3. Брызнул фонтан искр и куски гусениц, которые служили дополнительной защитой. Это был первый танк на моем счету. Он стоял, выплескивая языки пламени. Из боковых люков выскакивали уцелевшие танкисты. По ним вели огонь десантники, вряд ли кто из экипажа уцелел. Два оставшихся Т-3 вели огонь. Один был подбит Крыловым, но сразу же вспыхнула наша огневая точка, вкопанный в землю БТ.

Это была дуэль на дистанции 200–300 метров. И мы, и немцы лихорадочно посылали снаряды друг в друга. Болванка ударила рикошетом в левый край башни. Ощущение такое, что я сидел в бочке, а по ней шарахнули кувалдой. Броня выдержала. Один из Т-3 поймал снаряд в огромное ведущее колесо, дернулся. Я выстрелил в него, но снаряд прошел рикошетом по верхушке башни. Потом задымили Т-34 нашего командира роты и Т-3 с разбитым колесом. Первой мыслью было кинуться к танку Крылова, но третий танк во главе колонны стрелял, пытаясь добить «тридцатьчетверку» ротного.

Вместе с оставшимся БТ мы всадили в него по снаряду. Башня дернулась, и танк попятился прочь. В хвосте колонны Глазков добивал крайний танк. Приземистая установка «артштурм» всадила снаряд в БТ.

Башню сорвало ударом. Легкий танк горел, как поленница сухих дров. В прицел попал один из разворачивающихся грузовиков, и я сгоряча ударил ему в борт бронебойной болванкой. Оторвало вместе с брезентом кусок кузова. Юрик стрелял, как обычно, длинными очередями. Я разнес грузовик осколочным снарядом и толкнул механика:

– Коля, быстрее к Крылову.

Мы приблизились к дымящемуся танку. Я приказал Юрику взять десантников и вытаскивать из «тридцатьчетверки» Крылова всех, кто остался жив. Сам продолжал вести бой. В такой быстротечной на близких расстояниях схватке я еще не участвовал. Мне трудно даже вспомнить, как все происходило. Отдельные моменты и вспышки выстрелов. Поврежденный Т-3 с выбитым колесом оказался в прицеле так близко, что я видел ряды заклепок на развороченном боковом щите. Пушка смотрела прямо на меня, но внутри полуразбитой машины экипаж не мог двигаться достаточно быстро, и я опередил противника. Болванка проломила основание башни. Торопясь, я выстрелил еще раз.

– Николай, жми на дорогу!

Осколочным снарядом догнал грузовик, еще один снаряд выпустил по разбегающимся фрицам. «Тридцатьчетверка» Михаила Глазкова горела. Сам он, маленький, круглый, шатаясь, бежал вместе с заряжающим к моему танку. Я подхватил их на броню. На дороге и обочине горели несколько грузовиков. Пехоты в этой колонне хватало, шла перестрелка с десантниками. Я столкнул мешавший проехать грузовик. Фигуры в серых френчах отступали в лес, стреляя из винтовок и автоматов. Расстояние было небольшое, и я опустошил диск пулемета. Упал один, второй немец, остальные исчезли среди деревьев.

Десантники бежали, обгоняя «тридцатьчетверку». Приземистое, похожее на паука штурмовое орудие «Артштурм» промахнулось совсем немного. Снаряд сорвал и подбросил вверх исковерканный запасной бак из-под горючего на борту моего танка. Мы выстрелили в ответ раз и второй. Двадцатичетырехтонная махина с короткой пушкой выдержала удар и уходила на полном газу задним ходом. Калибр пушек и броня были у нас равными. Оба промахнулись. Попасть в исчезающую среди кустов самоходку мне не удалось, хотя я выпустил еще три снаряда, а занятый отходом командир «артштурма» целился в спешке и тоже посылал снаряды мимо.

Десантники, слишком рано выскочившие на дорогу, попали под пулеметный огонь из леса. Я выпустил несколько осколочных снарядов подряд. Вряд ли попал, но пулеметчики исчезли. Постоял несколько минут за деревом, ожидая, вернется ли танк или самоходка. Все было тихо. Мы подъехали к «тридцатьчетверке» нашего командира роты. Экипаж уже вытащили из машины. Уцелел лишь стрелок-радист. Снаряд пробил передний люк, убил наповал механика и почти напрочь оторвал ногу выше колена Василию Лукичу Крылову, командиру нашей особой роты. Он был без сознания. Кто-то пытался его перебинтовать, но фельдшер Иван Герасимович, уже оказавшийся рядом, сказал:

– Не надо. Не мучайте человека. У него все внутри отбито. Пойду других раненых гляну. Эх, Василий, не вовремя ты вперед сунулся.

Крылов был известным и уважаемым в дивизии человеком. Говорят, на него посылали представление на Героя. Но Героя не присваивали в то время почти никому. Героизм таких людей не мог пока остановить немецкое наступление. Из танка выкидывали горящие тряпки, что-то окровавленное. Кажется, одежду. Второй снаряд, убивший заряжающего, попал в маску пушки. Застрял в броне и осколками изрешетил башнера.

– Танк не на ходу, – сказал Юрик, – снаряд и механика, и капитана убил, а потом в моторное отделение влетел. Стреляли-то в упор.

Пушка тоже не действовала. Я приказал срочно перегрузить оставшиеся снаряды и перелить горючее в мою единственную уцелевшую «тридцатьчетверку». Ко мне подошел заплаканный адъютант Крылова. Я протянул ему заляпанный кровью вещмешок с документами.

– Олег, иди, собирай у убитых все документы. Кресты, жетоны…

– Я… я сейчас. Василий Лукич умирает?

– Умирает, – жестко подтвердил я. – Иди, занимайся делом. И быстрее. Возьми вон десантника.

Я указал на Никона. Тот кивнул и сказал, что убили их командира отделения, младшего сержанта. Торопливо перевязывали раненых и грузили их на полуторку. Взводный Глазков с обожженным лицом сидел, привалившись к бугорку.

– Леха, меня тоже крепко уделало. В голове все плывет.

Иван Герасимович, наклонившись над ним, быстро ощупывал тело, повертел голову, заглянул в зрачки.

– Контузия. Мозг слегка тряхнуло. Через часок очухаешься, лейтенант.

На полном ходу подлетел на Т-60 Шевченко. Выскочил из люка, кинулся к капитану. С минуту постоял над ним, потом вернулся ко мне.