Текст книги "Командир штрафной роты"

Автор книги: Владимир Першанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

От мин никто не застрахован. Но здесь у меня перед ребятами из пехоты небольшое преимущество. Я имею хоть какую-то возможность выбрать укрытие. Отсидеться в развалинах, под сгоревшим танком или бронетранспортером, а мои друзья будут оставаться в траншеях, по колено в ледяной жиже или сидеть под тонким настилом хлипкой землянки. Правда, и такой охоты, какую устраивают немцы за снайперами, они не ведают. Если фрицы засекут и загонят в угол, мало шансов выбраться из-под мин и пулеметного огня.

Места здесь степные. Деревьев почти нет. Василий Шишкин с Семеном и Асхатом Абдуловым прилагают всю свою изобретательность. Километра за два натаскали с бойцами обугленных, но еще на что-то годных бревен и досок из сгоревшего хуторка. Разобрали остатки кузова разбитой полуторки. Из этой же полуторки и еще с двух-трех разбитых грузовиков выломали, свинтили дверцы, листы жести с капотов. Все три землянки: персональная командира роты и две взводные (на третью не хватило материалов) умело перекрыты и утеплены, замаскированы сверху пластами дерна, с жухлой прошлогодней травой. Успокаивая молодежь, Шишкин и Абдулов утверждают, что такое покрытие выдержит и мину, и трехдюймовый снаряд. Семен подтверждает, но, как всегда, ехидно улыбается. Эти землянки лишь укрытие от холода. Восьмидесятимиллиметровая мина разнесет ее вдребезги, не говоря о снарядах полевых орудий. Самодельные печки топят ночью с большой осторожностью. Не дай бог, фрицы увидят дым. Но спрятаться от дождя со снегом, немного подсушиться и поспать хоть часа четыре в сутки, просто необходимо. Единственное, что могут предпринять командиры, – не скапливать в землянке много людей.

– Иди-иди, все, согрелся. – Семен бесцеремонно выпихивает наружу посиневшего, как куренок, мальчишку-бойца.

Знакомая и привычная картина. Паренек, неумело матерясь, шлепает в своих мокрых ботинках в свой окоп. Если разобраться, уцелеть там у него больше шансов. Большой разброс мин и пуль с расстояния 600-800 метров спасает одиночек. А в одну из землянок в девятой роте, куда сбились человек десять бойцов, влетела мина. Это уже второй или третий случай в батальоне на моей памяти. Чудом спасся выброшенный взрывом молодой боец. Еще двоих с тяжелыми ранениями спешно отправили в тыл. Остальные погибли.

Командир роты Риккерт не возражает, чтобы во второй половинке его землянки спали бойцы. Но там размещаются двое связистов, да и старлея без конца теснят всевозможные проверяющие из штаба полка. И нужные, полезные люди (артиллеристы, минометчики, разведка), и бесчисленные политработники. Укрепляют наш боевой дух. Землянка им кажется хлипкой и ненадежной. Стараются побыстрее провести беседы, раздать газеты и улизнуть опять в штаб полка. Но замполит упорно гонит их в подразделения. Наверное, политработники надоедают ему в штабе или считает, что их присутствие действительно повышает боеспособность на переднем крае. Попадаются и неплохие мужики. Но большинство зациклено на полусотне избитых фраз. О мужестве, долге, силе партийцев и мудрости вождя всех народов.

Но, понравится это кому или нет, скажу, что коммунисты в нашей роте были в основном надежные ребята. И Шишкин, и Абдулов, и другие. Имелись и выскочки. Получить партбилет, активно выступать, глядишь, заметят и заберут наверх, то бишь в штаб. Как их осудишь, когда рядом со смертью ходим, а выжить все хотят.

Обычный утренний туман постепенно рассеивался. Показалось солнце. Линия немецких траншей петляла по склону пологого холма. В глинистой низине виднелись остатки разрушенного до основания кирпичного завода. Завод был у нас с напарником за спиной. Там траншеи батальона. Опять немцы на высоте, а наши – в низине. Впрочем, фрицам ничего не стоит оставить километр-полтора нашей земли и занять выгодную позицию. А мы рвемся до последнего метра, и там, где атаки захлебываются, пехота начинает спешно окапываться. Сначала окопчики, а если наступление временно прекращается, появляются траншеи, землянки, реже – блиндажи. Оборона. И, наверное, не на одну неделю. Земля раскисла. Техника завязла где-то позади. Лишь лошадки вытянули для поддержки полка несколько батарей.

Местность холмистая, но ближе шестисот метров я позицию выбрать не смог. Ну пусть шестьсот. Далековато, конечно, но обозрение хорошее и укрытие неплохое. Подсохшая глинистая промоина, бурьян, редкие кусты. Еще пара промоин, а неподалеку маленький, но глубокий овражек. Запасные убежища. Правда, существует опасность, что по этим промоинам между холмами могут просочиться немцы. Но нас двое, и на всякий случай я не ленюсь таскать с собой пару «лимонок».

У меня новый напарник. Третий день меня сопровождает рядовой Петр Макуха. Родом с другого конца страны, дальневосточного городка Иман.

Макуха работал на лесопильном заводе, имел бронь и был призван летом сорок третьего. Кроме трех месяцев обычной подготовки, закончил двухмесячные курсы снайперов. Меня Петро уважает, называет чуть ли не на «вы». Круглолицый, добродушный, он возмущается, почему я до сих пор не имею наград.

– Ты же целый взвод фашистов перебил! Тут не то что медаль, орден положен.

Мне не нравится непоседливость Макухи. В прошлый раз я его отчитал. Сегодня он внимательно наблюдает за передним краем фрицев. Правда, винтовка у него без оптики и пользуется он выданной половинкой старого бинокля. Пока солнце стоит за нашими спинами, траншеи немцев видны как на ладони.

Дистанция в шестьсот метров, по словам моих старших коллег, – расстояние плевое. Почти минимальное. Дальше и лезть нечего. Для меня вроде тоже нормальное, но все же далековато, хотя я уже давно не «начинающий». В нашем полку из снайперского взвода половина выбывает убитыми или тяжело раненными уже в первый месяц. Легко раненных снайперов я почти не встречал. Так что, имея за плечами более трех месяцев охоты, тяжелое ранение и двадцать с лишним убитых немцев, мне уже было положено выбивать фрицев за семьсот и за восемьсот метров. И у меня это получалось. Правда, не всегда. Но свое оптимальное расстояние я знал. Пятьсот метров. С такого расстояния промахов практически не бывало.

А насчет дальности стрельбы? Я догадывался, что некоторые ушлые «старички», доведя счет уничтоженных немцев до тридцати-сорока, а кто и больше, получив положенные награды и войдя в разряд «заслуженных», просто становились осторожнее. Жить-то всем хочется. Нас с Ведяпиным комбат чуть не приказом на двести метров под нос немцам загнал. Ведяпин давно в земле, а я чудом тогда ускребся. Комбата не слишком волновало, что на открытой местности он нас на верную смерть посылает. Это – не город, где из развалин можно за полтораста метров выстрелить, и вряд ли тебя засекут в грохоте уличного боя. А засекут – есть возможность уйти через развалины или подвалы.

Макуха лежал в соседней промоине. Зашевелился и, не выдержав, подполз ко мне.

– Фрицы! Глянь, Коля!

Петро едва не подпрыгивал. Я и сам видел двоих немцев, неторопливо шагавших за редкими кустами акации. Но это не наша цель. Слишком далеко.

– Не прыгай, Петро, – осадил я его. – Лежи спокойно.

Хорошая у нас позиция. Метрах в трехстах за траншеей различаю орудийную батарею. Наверное, противотанковые семидесятипятки. Я не раз видел эти приземистые длинноствольные пушки с двойным щитом. Орудия едва заметны в своих укрытиях, обтянуты маскировочной сеткой, с пучками серой травы. Хороший «подарок» для наших танкистов, если они нарвутся на батарею. Хотя официально о немецких «семидесятипятках» отзываются с некоторой долей пренебрежения (куда им до наших ЗИС-3!), но их подкалиберные, а особенно кумулятивные снаряды пробивают броню и «тридцатьчетверок» и КВ.

С ревом проносятся два скоростных истребителя «Лавочкина». Летят они стороной. У них свое задание. Жаль, что не заметили батарею. У Ла-5, кроме авиапушек, в запасе двести килограммов бомб. Сыпанули бы от души! Мелькает мысль, что, если даже «охота» будет неудачной, ночью я сообщу координаты появившейся батареи.

Напомнили о себе пулеметчики. Отстучал пару раз крупнокалиберный «машингевер». До пулемета не меньше километра, но для его калибра – это не расстояние. Если заметит нас, придется менять позиции. Мощная машинка! Жаль, у нас их очень мало. Я видел, как однажды его тринадцатимиллиметровые пули смахнули, изрешетили наш «максим». Пулеметчику пуля попала в лицо и снесла затылок. Второй номер испуганно сидел на дне окопа, глядя на труп своего товарища. Был бы ты поближе, гад, я бы кого-то из расчета припечатал. Еще один пулемет прятался в бронеколпаке. Тоже далековато, да и амбразура закрыта наполовину задвижкой. Это цель – для орудия. Да и не каждое его возьмет. Снаряды «сорокапяток» рикошетят от округлой лобовой брони. Наконец я нашел свою цель, и снова засуетился Петро.

– Колян, ты видишь? Наблюдатели.

– Вижу! Смотри за передним краем, чтобы снайпер нас не подловил.

До артиллерийских наблюдателей метров четыреста пятьдесят. Смелые ребята. Вылезли вперед и затаились на взгорке за разбитым тяжелым орудием. Поближе к родной технике. Только двойной перископ нет-нет да блеснет. Расколоть бы его! Промажу. Да и запасные «глаза» у немцев наверняка имеются. Ничего, подожду.

Мартовское солнце пригревало спину, а от земли тянуло холодом. Уже и немецкие минометы выпустили дежурную порцию мин. И наши ответили. Сейчас не сорок второй год. Есть чем отвечать. Но фрицы высмотрели нашу противотанковую батарею. ЗИС-3 – хорошая пушка. Подкалиберными снарядами «тигров» берет, не говоря о всякой мелочи. По батарее сыпят издалека гаубицы. Там что-то горит, взрывается. Кто-то сейчас гибнет. Расчухиваются и наши артиллеристы. С закрытой позиции в сторону немцев шуршат тяжелые шестидюймовые снаряды. Взрывы. Попали, нет – неизвестно. Мы видим лишь поднимающийся дым далеких взрывов. Но немцы замолкают.

Наблюдатели, куда-то исчезнувшие, наконец снова подняли свою оптику. Один высунулся в стороне и осматривал наши траншеи в бинокль. Линзы уже блики не давали – солнце было высоко. Петро опять засуетился. Эх, Макуха, Макуха! Не годишься ты в снайперы. Характер не тот. Но промолчал, потому что в сетке прицела держал морду немецкую в каске, обтянутой маскировочной сеткой. Морда была мне видна лишь наполовину. Надо переползти метров на полета, сподручней будет. И если фрицы надумают после моего выстрела менять позицию, смогу увидеть и второго наблюдателя со стереотрубой.

Поползли. По дороге отчитал Макуху. От того, как от стенки горох. Стал напрашиваться стрельнуть за компанию.

– Башку лучше береги! Успеешь стрельнуть. И задницу не поднимай.

Макуха спорить не стал. Хоть в этом молодец! Старательно, по команде, прополз следом за мной эти пятьдесят метров. Нас укрывала прошлогодняя, хоть и невысокая, свалянная трава. Опять устроились, стали ждать. Одного наблюдателя, потерявшего осторожность, я видел хорошо. Каска, голова, плечо. Мелькнул и второй. Солнце сползало к западу, скоро наша оптика отсвечивать будет. Поймал на мушку верхнюю часть груди и, сдерживая дыхание, потянул спуск.

Редко я видел, как пуля отбрасывает человека. Если хорошо попал, валится на месте, словно подломленная кукла. А этого отбросило. Передернув затвор, дослал в ствол очередной патрон. И мы с Петром, и второй наблюдатель замерли. В нашу сторону, но гораздо правее, бил пулемет из бронеколпака. Не засекли! Меня взяло упрямство. Полдня сидели, смотрели, как немцы по нам долбят. Попробую снять второго. Не выдержат у него долго нервы! А уже ударил еще один пулемет, за ним снова крупнокалиберный. Решил – ждем пять минут и уползаем. Но второй наблюдатель показался раньше. Торопливо уходил, пригнувшись, но сильно в узком проходе не разгонишься. Я выстрелил. Наблюдатель припустил быстрее и через несколько секунд исчез за изгибом. Промахнулся!

Мы поползли прочь. Второй выстрел – это уже серьезно. Нас могли засечь. До ночи пролежали в запасном окопе, слушая, как с обеих сторон перестукиваются пулеметы и доносятся взрывы мин. Перекусили колбасой с хлебом, запивая холодным чаем. Досадно, что промазал во второго, но первого наблюдателя уложил точно. Это не просто ефрейтор с пулеметом. Наверное, артиллерийские разведчики действовали, судя по стереотрубе. Обычно на такие дела опытных артиллеристов посылают, так что моя пуля не пропала даром.

– Молодец, Николай, – хвалил меня Макуха. – Жаль, что второго упустили.

Он был еще совсем зеленый. Не знал, что день был удачный. Я поразил цель, нас не накрыли минометы, и уже смеркалось. Скоро двинемся к своим.

– Подтвердишь в штабе, – солидно проговорил я.

– Двоих? – тут же среагировал Петро.

– Троих… Ты брехать не приучайся. Один у нас сегодня на счету. Зато не простой фриц, а разведчик.

Еще я надеялся, что накроют противотанковую батарею. Но немцы рисковать не стали и ночью батарею перебросили на другое место. Догадались, что я ее заметил.

А комбат утром, не обнаружив немецких пушек, кисло поддел меня:

– Долго чухался. Немцы нашу батарею накрыли. Два орудия разбили.

Намекал, что я наблюдателей раньше не снял. Ну что ему ответить? Эту нашу батарею в низине легко было заметить и без тех двух наблюдателей. Сообщить ему «новость», что артиллерии и снарядов у немцев гораздо больше. По крайней мере, на нашем участке. Ответил, словно оправдывался:

– Не было возможности раньше стрелять.

– Не было!… – хмыкнул комбат. – Ну, иди.

Я вышел. Обласкал. Комбат раньше был неплохим мужиком, но «звездная болезнь» очень часто меняет людей. Когда я пришел в полк, он был всего лишь старшим лейтенантом, одним из безвестных командиров рот, которые меняются едва не каждый месяц. А сейчас майор, три ордена. У командира полка в авторитете.

В 295-м стрелковом полку мне посчастливилось воевать с октября 1943 по конец апреля 1944 года. Очень большой срок в условиях ожесточенных боев, да и вообще в условиях войны. За это время сменилось три командира восьмой роты, где я начал свой путь на передовой. Пусть простят меня товарищи по оружию, но имен и фамилий многих из них я не запомнил. Сколько раз бывало, познакомишься с парнем, он из Саранска, я из-под Инзы – считай, земляки. День-два, и он гибнет в первом бою. Даже где похоронили, не всегда знаешь.

Добром буду вспоминать своего первого командира взвода, Василия Ивановича Шишкина, Асхата Абдулова, бурчливого Семена (может, фамилия у него была Семенов?). А опытный, казавшийся порой занудным, мой первый снайпер-наставник, Иван Митрофанович Ведяпин. Если бы он меня не одергивал, не натаскивал, как молодого щенка, давно бы накрыли меня немцы с моей снайперской винтовкой, которой я гордился.

С уважением вспоминаю командира роты Вадима Викторовича Риккерта. Он стеснялся своей фамилии. Некоторые обозленные солдаты обзывали его «фриц» или «жид». На самом деле отец у него был эстонцем, а мать русская. Риккерт после военного училища закончил какие-то курсы, где полтора года преподавал, готовил офицеров, занимался научной работой. Мог и дальше в тылу пересидеть, но после нескольких рапортов добился отправки на фронт.

Командиром Риккерт был умелым. И самое главное – думающим. Вот этого многим не хватало. Сколько людей наш прежний ротный Черкасов, по пьянке, бездумно выполняя приказы, в лобовых атаках погубил? Конечно, за невыполнение сам бы пошел под трибунал. Но Черкасов о солдатских судьбах не слишком переживал. Так его комбат воспитывал, а комбат – высшее начальство. Так и шло по цепочке: от маршалов до капитанов. Риккерт военный опыт приобрел быстро. К людям относился с пониманием и перед командиром батальона не тянулся. С достоинством держался. Мы догадывались, ясно видно было, что комбат его не слишком жаловал. Кому самостоятельные и думающие подчиненные нравятся! Ротный часто советовался с Шишкиным, Абдуловым и бывалыми рассудительными солдатами.

Знал я, что Вадим Викторович болезненно относился к нашим обычным атакам «в лоб», когда рвались, выполняя приказ, очертя голову, и откатывались, половину людей оставляя на поле. Комбат, тот другого поля ягода. Вылупит глаза, орет:

– Чего ты мне фигли-мигли закручиваешь? Про Суворова слыхал?

Риккерт только губы кусал. Тактику и боевой опыт нашего прославленного полководца он знал куда лучше, чем комбат. Но менялись времена, и «штык-молодец» уже не срабатывал.

Если говорить про моих командиров и однополчан, то скажу, что в восьмой роте подобрался крепкий состав. Только идиоты могли оскорблять за спиной старшего лейтенанта. Да и то, материли не его, а собачью жизнь в мерзлых окопах и безнадежное будущее. Большинство Риккерта уважали. Комбат, как я говорил, нашего ротного не жаловал. Старший лейтенант ему задницу не лизал и при всей своей интеллигентности мог ответить резко, не слишком заботясь о последствиях. А приказы выполнял, проявляя смекалку и решительность.

Бывало, самовольно посылал подготовленных бойцов с флангов. Договаривался с батареей, которая обеспечивала артподготовку, чтобы те не мешали, били по нужным целям. Это давало результаты. Риккерта приметили в штабе полка, и он вскоре получил капитана. Но из-за отца-эстонца в должности его не слишком двигали.

Добавлю еще, что Риккерт раненых на поле боя никогда не оставлял. Да и погибших старались похоронить сами. Далеко не везде так было. Я не числился в штате восьмой роты, но как прикипел к ребятам, так и старался держаться к ним поближе. Тем более моя «специальность» давала мне известную свободу. Комбат требовал количества. А снайперы давали результаты даже в глухой обороне. С нашим участием сводки выглядели более солидно.

В штабах полков, дивизий строчки «уничтожено столько-то солдат и офицеров противника» принимали с удовольствием. Эти цифры шли дальше по инстанциям. Снайперские вроде не слишком приметные результаты давали за неделю ощутимые цифры. Плюс сводки артиллеристов и пулеметчиков показывали, что немцы несут реальные потери. Хотя врали безбожно. Мне нередко не засчитывали наверняка уничтоженного фрица, а в сводке наверх он входил в счет. А минометы или пушки? Там вообще порой трудно разобрать, куда, в кого попали. Загорелось или взорвалось что-то в траншеях или ближнем тылу, расписывают и склады уничтоженные, и орудия, и столько-то солдат противника убито и ранено. Будто кто-то лез в тыл и считал. Впрочем, этим враньем во всех войнах грешили.

Вспоминается короткий анекдот про нашего великого полководца Александра Васильевича Суворова. Докладывают ему после успешного сражения количество уничтоженных вражеских солдат и офицеров.

– Восемь тысяч побили, ваше сиятельство. Что государыне отписывать будем?

Суворов, подумав, отвечает:

– Пишите матушке – двадцать тысяч. Чего их, басурманов, жалеть! Да и государыне приятнее читать будет.

Погиб Петро Макуха. Дней через пять после того, как мы «сняли» артиллерийского наблюдателя. Подвела его привычка суетиться и высовываться, от которой он так и не сумел избавиться. Полк по причине жуткой распутицы, а может, из-за больших людских потерь, продолжал стоять в обороне. Вязкий чернозем налипал на сапоги огромными комьями. Пока добирались до места засады, и маскировки не требовалось. Лежали грязные с ног до головы.

На этот раз нашей зоной «охоты» была территория напротив седьмой роты, на стыке со вторым батальоном. Как и любой стык между подразделениями, он был укреплен сильнее, чем остальные места. Врывшись в гряду плоских холмов, стояла хорошо замаскированная батарея легких трехдюймовых «полковушек», несколько минометов, а сквозь брустверы торчали стволы противотанковых ружей. Было здесь побольше и пулеметов. Поэтому немцы тревожили седьмую роту чаще, стараясь выбивать не только личный состав, но и уничтожать вооружение.

Комбат дал задание нам лично. С утра он был в хорошем настроении. Может, потому, что наладились отношения с молоденькой телефонисткой Людой, которая последнее время отталкивала его. Надоело быть ППЖ – походно-полевой женой. А у комбата семья в Липецке и двое взрослых сыновей. Историю Люды я знал. Она встречалась с таким же молодым взводным лейтенантом, и, по слухам, отношения у них были серьезные. Но комбат, которому приглянулась Люда, со скандалом забрал ее в батальон. Лейтенанта вскоре тяжело ранило, его отправили в тыл, а комбат, изображая влюбленного (может, и правда влюбился), прибрал к рукам молодую девчонку, годившуюся ему в дочки. Многие окончательно перестали уважать Орлова.

– Какой он к хренам орел! – плевался его ровесник, новый старшина из «старичков». – На свежатинку потянуло.

И добавлял заковыристое ругательство.

А в тот мартовский день Орлов, сверкая тремя начищенными орденами, инструктировал нас с Макухой, обращаясь ко мне:

– Ты, Першанин, наведи там шороху. Постарайся офицерика подстеречь, а то они шибко гордые. Пушка у них «собака», тоже вредная сволочь. Если одного-двух из прислуги положишь, заткнутся гады.

Мимо нас, не поворачивая головы, прошла телефонистка Люда. В новенькой гимнастерке, хорошо сшитой узкой юбке, перетянутой офицерским ремнем, хромовых сапожках. Я проводил ее взглядом. Хорошо, сучка, устроилась! Напоена, накормлена, в тепле. А про своего лейтенанта, который то ли жив, то ли нет, наверняка забыла.

– Понял, сержант?

– Так точно, товарищ майор.

И поплюхали мы смотреть будущую позицию. Командир седьмой роты, не любивший снайперов, сразу предупредил:

– Выбирайте нору не ближе, чем за двести метров от траншеи. Мне после вашей пальбы только артиллерийского обстрела не хватало.

– До фрицев и четырехсот метров не будет, – возразил я. – В траншею, что ли, к ним лезть?

– Вот и подбирайся поближе. А то ночью отсыпаетесь, днем дрыхнете в укрытии. Пальнете, куда попало, и работа закончена.

– Быстро вы, товарищ капитан, наших сгоревших ребят забыли. Тех, под танком, – угрюмо напомнил я.

– Ты меня не учи!

Ротный-семь был в звании капитана, и я знал, что в случае чего именно он будет заменять комбата. Уже и замашек набрался. Ждет не дождется, когда Орлова на повышение уберут или ранят. А может, убьют… Ему, ротному, под носом у немцев тоже воевать надоело. В одной траншее с бойцами. Сколько их, ротных, гробится! А комбат – это уже фигура. И лоб под пули необязательно подставлять.

Пораньше поужинав и выпив по кружке горячего чая, мы с Петром пошли спать. А часа в четыре утра, хлебнув на дорогу кипятку, отправились на позиции. Место я уже вчера выбрал.

Полоса кустарника, изрытая воронками. Правда, сверху никакой защиты, зато шагов восемьдесят пространства, где можно переползать с места на место. До ротных траншей метров сто шестьдесят, до немцев – двести с небольшим. Близко! Если заметят, не уйти. Меня больше бы устроил разбитый блиндаж, метрах в сорока за спиной и многочисленные глубокие воронки вокруг него (запасные укрытия). Но капитан, догадываясь о моих мыслях, предупредил:

– В блиндаж не лезьте! Там наблюдательный пункт.

Ну и черт с тобой! Выбрали мы с Макухой две воронки. Немного углубили, вырыли между ними лаз. Кусты, посеченные осколками и пулями, сдвинули потеснее. Набросали жухлой прошлогодней травы. Оборудовали запасной окоп в двух десятках метров. Подрыли углом переднюю стенку, чтобы небольшой козырек иметь. Все равно понимаю, укрытие слабое, да еще под самым носом у фрицев. Если засекут и начнут мины кидать – хана! Одно спасение – затаиться и не двигаться. Ну, а уж после выстрела, если не в запасной окоп, так в блиндаж придется нырять. Но туда по плешине ползти, под пулеметным огнем.

В блиндаж я ночью все же сползал. Брешет капитан, нет там никакого наблюдательного пункта. Стоит вода, не меньше чем по пояс, густо тянет мертвечиной, которая перебивает все остальные запахи: гнили, тухлой воды. Пристроиться здесь можно. На выходе, между расколотыми плитами. Но ссориться с ротным не хочу, и так полсотни метров отвоевал. А если к рассвету и правда наблюдателей пришлет, скандала не избежать.

Незаметно рассвело. Немцы под боком. Увеличенное вчетверо оптическим прицелом лицо немца смотрело, казалось, прямо на меня. Рядом винтовка. Неподалеку еще двое. Пулеметчик с легким пулеметом «дрейзе». Не стреляют. Слишком близко позиции. Ну и мы подождем. Появится поблизости снайпер или наблюдатель с оптикой – точно приметит. Торопиться нам ни к чему. Даже если хорошая цель с утра подвернется, весь день мы в этих воронках не продержимся. Высыпят десятка два 50-миллиметровых мин, расстояние плевое, а взрываются они едва земли коснутся. Предупредил я в очередной раз Макуху:

– Лежи и не высовывайся. Наблюдать буду сам. Травой хорошо замаскируйся. Не дай бог, летуны заметят. Ребята ушлые, молодые. И свои, не разбираясь, могут влепить очередь. Их никто не предупреждал, что снайперы в воронках прячутся.

Как назло, появляется то одна, то другая цель. То связист, почти не пригибаясь, по грязи шлепает, катушку тащит. У куста помочился, застегнулся, дальше побрел. Но эта цель так себе, мелочь. Разглядел «собаку», автоматическую 37-миллиметровку. Пятьсот метров с копейками. И командир орудия нет-нет да высунется, чуть не по брюхо. Подготовленный артиллерист. Если его ухлопать, потеря для врага немалая. Их по полгода учат, и хороших пушкарей всегда не хватает.

Как накликал летунов. Над самой головой пронеслись три штурмовика и два «Яка». Сжался в комок. Но все пять самолетов промелькнули мимо, вскоре застучали немецкие зенитные автоматы, грохнули взрывы бомб, застучали авиапушки. Назад вернулись все пять самолетов. Один «Як» дымил, делая нырки. Подстрелили. Но уже своя земля, не пропадет летчик

А Макуха не выдержал. Увидел офицера, высунувшегося из-за бруствера. Командир взвода или роты наши позиции изучал. Я его тоже хорошо видел, даже без оптики. Словно судьбу свою фендрик испытывал. То в одном месте, то в другом месте появится, снова к биноклю прилипнет. Думаю с досадой, хоть бы его наши из «максима» пугнули! Молчат. А Макуха, про все забыв, решил отличиться. Я только успел негромко крикнуть:

– Стой! Нельзя.

И сразу выстрел. Был уверен мой напарник, что с двухсот пятидесяти метров не промахнется. А как потом целый день отсиживаться и где прятаться от мин, не думал. Поторопился. Пуля, наверное, в руку попала. Дернуло офицера, развернуло, бинокль подскочил, и сразу исчез фриц. Я от злости горсть земли сжал, едва жевать не стал.

– Уходим!

Поползли прочь от места выстрела. А там уже одна, вторая мина ахнули. Мокрые ошметки по спине застучали. Мины серьезные, восьмидесятимиллиметровки. Ныряем из одной воронки в другую, а очередная мина уже метрах в семи сбоку рванула. Ноги взрывной волной подбросило, ядовито пахнуло взрывчаткой. Макуха позади полз. Живой? Пока да. А что там через минуту будет… Кусты не слишком густые да еще по-зимнему голые. Увидели нас. Пошли пулеметные трассы. В метре над головой идут. Жутко. И еще эти чертовы мины. Все, конец! Такая мысль мелькнула у меня. Девятнадцать годков бог отмерил – весь мой век

И на месте лежать нельзя. Накроет миной. И ползти не менее опасно. Пули визжат, воют, разрывные, как пистолетные выстрелы хлопают. Макуха голову приподнял:

– Колян. Что делать бу…

И не договорил. Мотнуло голову набок. Каску сорвало, из-под капюшона выбило. Подполз ближе. Готов мой Макуха! Вместе с каской голову навылет пробило. С правой стороны кусок кости торчит и течет красное с серым. С минуту я, как оглушенный, лежал. Пришел в себя от очередного взрыва и, уже не раздумывая, пополз к блиндажу. Полз так, что земля из-под подошв отлетала. Локтями лихорадочно отпихиваюсь, кажется, лечу над землей. Мама! Под носом очередь в чернозем вошла. Вторая в сантиметрах над головой, едва шапку не задела. Я каску на «охоту» не надевал. Тонкие у нас каски были, жестянки. Толку мало, а слышимость ухудшает. Третья очередь – и снова в меня. Сплошная, нескончаемая. Смесь из трассеров, разрывных и еще черт знает каких.

Но дополз я до блиндажа. Нырнул в дыру, не чувствуя вони. Присел в воду. Минут двадцать отходил, слушая, как взрываются мины и стучат пулеметы с обеих сторон. Потом захолодало, затрясло от ледяной воды. Вылезать боюсь. А тут еще вода от взрывов рябит и гонит ко мне чей-то давнишний труп. Отпихнул его прикладом. Вытерпел еще час и выполз под укрытие бетонных обломков. Немного отошел, кое-как дождался темноты и переполз к своим. Ротный-семь глянул на меня, мокрого, облепленного грязью.

– Убили напарника?

– Да. Может, вытащим?

Капитан проводил взглядом очередную осветительную ракету, выпущенную немцами. Неживой, мёртвенно-белый свет заливал нейтралку. Ракета опускалась медленно, на маленьком парашюте.

– Пусть лежит. Чего людьми рисковать? У меня и так сегодня минами двоих накрыло. Наступление начнется, подберут, похоронят. Ладно, иди, чистись и шагай в свой штаб. На доклад…

Ординарец капитана дал мне воды, щетку, и спустя четверть часа я шагал к штабу батальона. В воздухе ощутимо пахло весной. Март на исходе. Было жалко Макуху, обидно, что капитан не предложил даже чаю. А мог бы и водки. Впрочем, за какой хрен? За то, что пролазал день безрезультатно, помощника погубил, да еще такую кутерьму поднял. Может, из-за нас с Макухой двоих бойцов в роте убило или ранило. Капитан сказал «накрыло». А насмерть или подранены – я спросить не решился.

Распутица и бездорожье ранней весны сорок четвертого года хоть и замедлили наступление, но фронт продолжал катиться на запад. Наш полк тоже готовился к наступлению. Помню, возле штаба толпились одетые в новую, необмятую форму наголо стриженные мальчишки, почти дети, парни постарше и пожилые, в моем понятии, лет за тридцать. Выделялись смуглые худые ребята из Средней Азии, державшиеся особняком.

– Откуда приехали? – спросил я у одного.

Тот неопределенно пожал плечами. Второй тоже не понял, а может, сделал вид, что не понял вопрос. Если бы мне кто тогда сказал, что большинству из них, ехавших долгие тысячи верст из своих далеких аулов и кишлаков, наша война совершенно не нужна, я бы возмутился и не поверил. Большинство из них погибнут в первых же боях, но уцелевшие быстро «вспомнят» русский язык и станут неплохими солдатами. Заматеревшие, в затянутых гимнастерках, с медалями, ладно сидевшими пилотками, они вольются в общий поток защитников и освободителей страны. Поэтому я терпеть не могу слово «чурка». Погибших узбеков, таджиков и многих других южан хоронили в тех же братских могилах, что и русских, украинцев, белорусов. У нас была разная вера, но над братскими могилами молитвы никто не читал.

Поступило новое вооружение. Противотанковые пушки ЗИС-3, станковые пулеметы Горюнова, более легкие, современные, с тонким стволом, не нуждавшимся в водяном охлаждении. В ротах стало заметно больше автоматов. Примерно треть восьмой роты была вооружена ППШ, с круглыми дисками и новыми рожковыми магазинами на тридцать пять патронов. Рожковые магазины были более надежными, чем диски, с их довольно сложной пружиной. Но стали поступать жалобы, что рожки легко выскакивают из пазов при резких движениях. Большинство бойцов предпочитали пользоваться старыми привычными дисками на семьдесят патронов. Их большая емкость давала преимущества в скоротечном наступательном бою, схватках в траншеях, когда некогда менять магазины.