Текст книги "У королев не бывает ног"

Автор книги: Владимир Нефф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

– Отвечу с охотою, – отозвался подеста, – потому что знаю Святого отца и уверен, что эта грамота, коль скоро она вышла из его канцелярии, уже ему неприятна. – Он вернул буллу Петру и продолжал: – Сохраните ее на память, молодой человек, и поместите в рамку; и думаю, что более достойного применения, чем быть украшением вашей комнаты, ей не найти. Но речь о другом. Папа вправе титуловать кого хочет и как хочет, но и я имею право настаивать на своем, и, кроме того, мой долг – заботиться об исполнении имеющих силу законов. Ваше присутствие в этом городе нежелательно, и я призываю вас немедленно покинуть его пределы и передать мне свой вербовочный список, который я уже раньше объявил конфискованным.

Петр свернул в трубочку список завербованных солдат и ответил ясно и отчетливо, так, чтобы все слышали и все его поняли.

– Я владыка Страмбы, а не Перуджи; я здесь чужеземец и, горше того, чужеземец нежелательный, как Ваше Подестовство изволили выразиться, поэтому мне ничего другого не остается, как подчиниться вашему решению и без промедления вместе со своим другом уехать из этого города, не дождавшись своих trecciolli и budellucci a sangue, которые мы недавно заказали у этого гостеприимного хозяина. – Петр повернулся к трактирщику, который за его спиной уже разводил огонь в очаге. – Распорядитесь приготовить наших лошадей, вот вам вознаграждение за бутылку вина, которую нам не было дозволено выпить. – Петр бросил трактирщику золотой и продолжал: – Но что касается просьбы Вашего Подестовства…

– Запрещаю вам впредь так нелепо меня величать, – вспылил подеста.

– Извиняюсь за это новшество, я ошибочно полагал, что оно польстит вашему слуху, – парировал Петр. – Ну, а что до вашего желания получить вербовочный список, то напоминаю вам, что я, как герцог Страмбы, имею свои обязанности по отношению к людям, проявившим желание пролить за меня кровь и приложить старания к тому, дабы храбрыми военными действиями исполнить волю Его Святейшества наместника Бога на земле. Нет, такого, бог даст не будет, герцог Страмбы не предаст свое войско.

Быстро войдя в комнату, Петр зажег свернутый трубочкой список в очаге и, подняв ярко горящую бумагу над головой, принялся размахивать ею, приветствуя людей, которые разразились криком, рукоплесканиями и возгласами «слава!». Пока подеста, сдавленный волнами людей, хлынувших к веранде, старческим голосом бессильно бормотал что-то, Петр и капитан д'Оберэ спокойно вышли из дома, сели на лошадей и без всяких препятствий проехали через северные ворота Перуджи.

Капитан д'Оберэ был расстроен и зло упрекал Петра за то, что он не сумел должным образом использовать ситуацию, которая, мол, складывалась так, что лучшие люди Перуджи были готовы наплевать на подесту и пуститься вслед за Петром и за ним, капитаном; осознал ли хоть Петр, что подеста в Перудже пользуется такой же любовью, какой в свое время в Страмбе пользовался покойный capitano di giustizia? И если Петр в тот раз сумел прихлопнуть capitano, почему теперь он не разделался с подестой, а главное, почему в самый подходящий для вербовки момент решил удрать и выйти из игры?

– Не знаю, – со вздохом проговорил Петр, – нынче я уже никого не вызвал бы на дуэль за утверждение, что у королев не бывает ног, и, вероятно, capitano тоже не застрелил бы. От всего этого муторно на душе.

– Если человек затеял военную кампанию, на подобные чувства он уже не имеет права, – сказал капитан.

– Почему же вы не захватили инициативу в свои руки?

– Я не баловень фортуны, как некоторые, mon chou[157]157
  Здесь: мой миленький (фр.).


[Закрыть], и к тому же, как вы любите мне напоминать, я ваш подчиненный. Но теперь я уже не знаю, как быть дальше. Перуджа действительно превосходный и воинственно настроенный город, и если нам тут не повезло, откуда же теперь согнать солдат?

– Поедем в Римини, – сказал Петр, – говорят, в портовых городах шатается уйма ландскнехтов, желающих поступить на службу.

– Хорош, наверное, сброд, – сказал капитан. Двумя милями севернее Перуджи они повернули в сторону Тибра, прелестные воды которого до сих пор приятным плеском сопровождали их странствование, и по широкой дороге направились к отдаленному епископскому городку под названием Губбио, раскинувшемуся на южном склоне Апеннин.

Поскольку приходилось считаться с тем, что подеста, как только ему удастся усмирить толпу, вероятно, пошлет своих стражников, чтобы притащить их обратно, – уж если заварилась каша так, как это устроил Петр в Перудже, заявил капитан д'Оберэ, то надо готовиться к самому худшему, – они погнали лошадей галопом и остановились только вечером, когда жеребец капитана уже спотыкался от усталости, на полдороге к Губбио, в Скритте, небольшом селении, известном тем, что там выращивали некрупные, но особо приятные на вкус плоды фигового дерева. В трактире, где они решили переночевать, знали толк в приготовлении попьетт, и настроение капитана д'Оберэ снова улучшилось.

– Наконец-то мы опять в тишине и спокойствии, – сказал капитан. Вытянув свои длинные ноги, он раскуривал после еды трубку и маленькими глотками отпивал огненный напиток, пахнувший абрикосами. Он чувствовал себя в безопасности до такой степени, что даже не пошевелился, когда за окошком, застекленным шероховатыми выпуклыми стеклами, послышался приближающийся топот трех или четырех лошадей.

– Се n'est rien[158]158
  Ерунда, пустяки (фр.).


[Закрыть], только спокойствие, – сказал он Петру, когда тот нервно схватился за меч, лежавший на столе. – Они приехали с севера, из Губбио, а не из Перуджи.

Всадники остановились перед трактиром, и один из них позвал трактирщика, настойчиво требуя корма для лошадей. Капитан д'Оберэ опустил бокал, из которого только что потягивал вино, со звоном поставил его на стол.

– Mille tonnerresi[159]159
  Разрази меня гром! (фр.).


[Закрыть]. Этот голос мне кажется знакомым.

– Мне тоже, – сказал Петр, вставая и обнажая меч.

– Такой цыплячий визгливый голос может быть только у Дзанкетти, – заметил капитан, – но это невозможно.

Дзанкетти, как мы помним, был тот несчастный молодой человек, которого во время своего первого посещения страмбских казарм Петр застиг в момент, когда он под команду капитана пытался выстрелить из мушкета, тот самый недоносок, протеже Джованни Гамбарини.

– Почему невозможно? – спросил Петр. – Вероятно, Джованни уже донесли о том, что мы ему готовим, и было бы совершенно естественно, если бы он послал мне навстречу своих людей, чтобы те где-нибудь по дороге втихомолку свернули мне шею.

– On verra, поживем – увидим, – сказал капитан д'Оберэ, протянув руку за своим ремнем, который висел на крюке у окна.

И они действительно увидели, так как буквально в ту же минуту в проеме дверей, словно картина в раме, появился коротышка Дзанкетти во всей своей красе. Обнаружив Петра и капитана д'Оберэ, он страшно испугался и тут же взвизгнул:

– Здесь они! – и немедленно исчез.

Петр подскочил к двери, которую Дзанкетти захлопнул за собой, рывком распахнул ее, и тогда из темного коридорчика, куда она вела, раздались два выстрела. Одно мгновение у Петра было чувство, словно его дубиной ударили по голове, потом все исчезло.

Через непродолжительное время, когда беспамятство, прерываемое беспорядочными снами или видениями, в которых важную и какую-то подозрительную роль играла мифическая птица грифон с герба города Перуджи в сочетании с веселым дракончиком из папского герба, Петр обнаружил, что он лежит в постели, а рядом с ним на узкой скамеечке сидит пожилой человек с обвислыми щеками, солидным брюшком и держит его, как это делают доктора, за правую руку, нащупывая пульс; левая рука Петра была замотана бинтом, голова его тоже была забинтована. В изножье его постели, опершись о стену, стоял миловидный юноша из Перуджи, который первым записался в солдаты под именем Алессандро Барберини.

– Барберини, что ты здесь делаешь? – спросил Петр голосом, до сих пор еще нетвердым и слабым. – Как ты сюда попал?

Юноша улыбнулся.

– Его Высочество запомнили мое имя, – ответил он, – я ведь сразу сказал, что Его Высочество парень хоть куда.

– Я тебя спрашиваю, что тебе здесь нужно?

– Что мне здесь нужно? – переспросил Барберини с удивлением. – Да разве я не завербовался в войска Вашего Высочества? Здесь почти все, кого капитан записал, около пятидесяти человек, и все готовы служить Вашему Высочеству.

– «Perusini superbi, boni soldati», – вздохнув, прошептал Петр, чувствуя слабость и облегчение. – Ты, Барберини, первым записался ко мне на службу и первый, кто меня назвал моим новым титулом. Этого я никогда не забуду.

– Спасибо, – сказал Барберини. – Я приложу все силы, чтобы оказаться достойным того доверия, которое Ваше Высочество проявляют ко мне.

Головорез, писать не умеет, а выражается, как заправский придворный, подумал Петр.

Потом Барберини рассказал, как после отъезда Петра и капитана из Перуджи друзья Барберини, без лишних слов и размышлений, решили улизнуть от подесты, потому что им уже опротивело жить под властью этого негодяя, и пустились в путь за Его Высочеством герцогом Страмбы: Его Высочество, мол, на всех нас произвел сильное впечатление, когда под самым носом у подесты спалил список с нашими именами, хоть мы и знали, что, есть список или нет, подеста без труда допытается, кто завербовался, и начнет за это карать, штрафовать и преследовать. Ну вот все незаметно и скрылись из города, как только это стало возможным, а его, Барберини, выслали вперед, чтобы он задержал Петра и капитана, потому что у большинства нет лошадей, а у него, Барберини, кобыла резвая, будто даже арабских кровей. Уже смеркалось, и Барберини предположил, что застанет Его Высочество и капитана в Скритте, где они, по всей вероятности, остановятся переночевать в тамошнем трактире, и действительно, он их там застал, но, maledetto[160]160
  Вот проклятие (ит.).


[Закрыть], в каком положении! Капитан сражался с четырьмя солдатами, собственно, с двумя, потому что двух он уже уложил, но из левого плеча у него струилась кровь, и он выбивался из последних сил; Его Высочество лежал на земле, раненный в голову.

– Не раненый, – поправил фельдшер. – Пуля только царапнула его, но было довольно и этого.

– Словом, с окровавленной головой и оторванными пальцами, – сказал Барберини.

– Только с одним оторванным пальцем, – уточнил фельдшер, – другой мне удалось спасти. Может, палец не будет так подвижен, как раньше, но господин – не арфист и не играет на свирели.

– Ну, так я обнажил меч, – продолжал Барберини, – но прежде одного из солдат проколол сзади копьем, а потом…

– У меня оторван палец на левой руке? – прервал его Петр, у которого промелькнула в голове тревожная мысль, – какой это палец?

Перевязанная рука казалась Петру сгустком боли, так что он не мог бы сказать, что там осталось и чего уже нет.

– Вот этот, – сказал фельдшер, – безымянный.

– Целиком или только часть?

– К сожалению, целиком, – сказал фельдшер, – начисто, до самого основания. Петр выскочил из постели.

– Где этот палец, куда он делся?

– Лежите, вы еще слабы, как муха, – сказал фельдшер и уложил его обратно в постель. – С этим пальцем, если бы он и нашелся, ничего нельзя сделать, никакая сила на свете не сможет уже приживить его к руке.

– Почему, Ваше Высочество, для вас так важен этот палец, да еще на левой руке? – спросил Барберини, удивленный слабоволием Петра.

– Мне важен не палец, – воскликнул Петр, – а перстень, который на этом пальце был!

– Тут, к сожалению, я ничем не могу помочь, – сказал фельдшер сдержанно, – перстень драгоценный?

– Это память о моем отце, – взволнованно бормотал Петр. – Алессандро, прошу вас, ради бога, переверните здесь все вверх дном, только отыщите мне этот перстень. В нем волшебная сила, которой владею только я, а без нее мы все пропадем! Это обыкновенное кольцо, с изображением змеи. Пятьсот цехинов будет премия тому, кто найдет этот перстень!

– Попробую, – сказал Барберини и ушел, сильно сомневаясь в здравом рассудке Его Высочества.

После этого Петр, невзирая на протесты фельдшера, все время вылезал из постели, со стоном бродил по комнате, и проклинал, и молился на языке, фельдшеру незнакомом, потому что, находясь в таком горе, Петр перешел на свой родной язык, и вздыхал, и скрипел зубами в горячке от высокой температуры; на бинте, которым была обвязана его голова, проступили свежие пятна крови.

Фельдшер рассвирепел:

– Я ни за что не ручаюсь! Сколько живу, никогда не видел такого взбалмошного, упрямого и безмозглого пациента! Я сижу над ним два дня и две ночи и ухаживаю, как за малым ребенком, оказывается, все это пустяки, ему только вынь да положь перстенек! Память о папеньке! Ложитесь сейчас же, или я все брошу и уйду.

Но пациент не слушался, и дело еще ухудшилось, когда в халате, одолженном ему хозяином, пришел капитан д'Оберэ, до сих пор спавший в соседней комнате, где он приходил в себя после своего ранения, а узнав о случившемся, начал причитать вместе с Петром.

– Это значит, что мы foutus, completement foutus[161]161
  Погибли, совсем погибли (фр.).


[Закрыть], вылетели в трубу и сидим голой задницей на раскаленной плите! – кричал он. – Ведь этим парням я уже выплатил больше чем шестьсот цехинов жалованья, а если еще прибавить к этому истраченное по дороге из Рима, станет ясно, что все кончено и мы сидим на мели!

– Вижу, – сказал Петр, – но посоветуйте лучше, что теперь делать.

– Молиться, – сказал капитан д'Оберэ. – Ничего другого нам не остается, только молиться. Но очень сомневаюсь, что Бог поможет таким chenapans[162]162
  Негодяям (фр.).


[Закрыть], как мы с вами, таким выродкам без крыши над головой, без отчего дома, без денег, с расшатанным здоровьем, на хромой лошади, без службы, в тряпье вместо платья, да еще перед схваткой с богатым и могущественным противником, который подослал к нам убийц. На этом проклятом свете у нас остаются только две возможности.

– Что это за возможности? – спросил Петр.

– Тюрьма или виселица, – ответил капитан, – как ни крути, иного выхода я не вижу.

Фельдшер слушал их с нескрываемым интересом и наконец проговорил:

– Я полагал, что господа – люди влиятельные и богатые.

Вместо ответа оба приятеля разразились истеричным смехом, полным отчаяния. Кровавое пятно на повязке Петра все разрасталось.

Фельдшер, разобиженный и оскорбленный, начал собирать свои инструменты, разложенные на столе: тазик, ланцеты, клещи, щипчики и пинцеты, банки и бутылочки с лечебными экстрактами и эссенциями, растительным маслом, мази, бинты, порошки и пилюли – и укладывать их в сумку.

– С вас двадцать скудо за лечение, – заявил он холодно.

Петр и капитан дьявольски расхохотались.

– Двадцать скудо, а сколько это цехинов? – спросил Петр. – Потому что у нас скудо нет, зато цехинов полно.

Капитан, содрогаясь от смеха, смахивающего на стенания, потянулся к сморщенному мешочку, который еще несколько дней назад, когда они выезжали из Рима, был умилительно пухленький от наполнявших его двенадцати сотен цехинов, и вынул оттуда горсточку золотых монет. Фельдшер, приняв их без единого слова благодарности, тут же исчез. Вскоре к ним прибежал разъяренный трактирщик, он был встревожен известием о поведении господ, о чем ему рассказал фельдшер, и настойчиво требовал оплатить счет, который, мол, перерос все терпимые пределы, так как солдаты, размещенные в риге и на чердаке, жрут и хлещут вино так, словно они три месяца голодали. Он требовал сто восемьдесят цехинов, справедливо полагая, что господа станут торговаться, а те действительно так и поступили, бранясь при этом между собой; трактирщик становился все злее и злее и начал грозить, что пошлет за стражниками, чтобы всю их жалкую преступную шайку, а главное – этих продувных господ, арестовать, но в этот момент в комнату ворвался Барберини, веселый и улыбающийся, а за ним следом вошел миловидный опрятный юноша лет шестнадцати, один из храбрецов, завербованных в Перудже, в городе превосходных и храбрых солдат.

– Высочество, ваш перстенек нашелся, – заявил Барберини. – Он был у Акилле.

– Прошу Ваше Высочество принять самые искренние мои извинения, – произнес Акилле, – я нашел его в навозе вместе с пальцем, а так как не знал, что это может быть палец Вашего Высочества, то снял кольцо с того пальца и надел себе. Но теперь, услышав от Алессандро, что Ваше Высочество разыскивают этот перстенек, мигом примчался, чтобы с надлежащими извинениями вернуть его Вашему Высочеству.

Петр какое-то время стоял молча, с трудом переводя дыхание, пока не справился с тем безмерным облегчением, которое охватило его.

– Благодарю вас, ребята, теперь все в порядке, – сказал он, с помощью капитана надевая кольцо на безымянный палец правой руки. – А вы, хозяин, убирайтесь; завтра, рано поутру, когда мы двинемся в путь, вы получите свое, а теперь я не желаю вас видеть, проваливайте, я спать хочу.

Трактирщик, еще совсем недавно грубый и злой, склонил перед Его Высочеством голову и вышел без единого слова возражения. Многих знатных вельмож он повидал на своем веку и прекрасно знал, что их поведение и обращение с людьми часто зависит от странных, отдаленных, простому смертному непонятных влияний и обстоятельств, с этими господами всегда надо держать ухо востро. Перемена в поведении Его Высочества, наступившая после того, как мальчишки принесли ему перстень, который он разыскивал, убедила трактирщика в том, что Петр на самом деле большой вельможа, а он, трактирщик, очень ошибся, когда пришел к нему с напоминанием об оплате, будто к обычному бродяге… Бог знает, какой тайный и важный смысл зашифрован в этом перстне? Бог знает, какие ужасные государственные или церковные тайны, известные только нескольким влиятельным посвященным людям, в нем сокрыты;

Бог знает, какой особой властью одарен тот, кому дозволено его носить; поэтому прочь, прочь, подальше отсюда.

Как мы уже сказали, трактирщик ушел, удалился и капитан д'Оберэ, зевая и шлепая взятыми у хозяина домашними туфлями, только Алессандро и Акилле, стоя навытяжку перед Его Высочеством, не шевельнулись.

– Ну, – сказал Петр, – вы слышали? Я хочу спать!

– Ваше Высочество пообещали пятьсот золотых монет в награду тому, кто найдет этот перстень, – напомнил Алессандро. – Я договорился с Акилле, что мы разделим их пополам. Это справедливо, потому что, не будь Акилле, перстень Вашего Высочества сожрала бы свинья вместе с пальцем, а не будь меня. Ваше Высочество не могли бы узнать, кто этот перстень нашел.

– Вы получите свое вознаграждение, – сказал Петр, – но не раньше, чем мы доберемся до Губбио, а теперь уходите.

Юноши зло посмотрели друг на друга, но вслух не произнесли ничего, повернулись и ушли. Петр влез под одеяло и уснул как убитый.

Сразу же после восхода солнца капитан д'Оберэ, уже затянутый в мундир, разбудил Петра и осведомился, настолько ли он себя хорошо чувствует, чтобы они могли отправиться в путь. Петр, великолепно отдохнувший, ответил, что чувствует себя весьма и весьма хорошо и готов совершить не один, а десять таких переходов, какой им еще предстоит, и захватить десять таких осиных гнезд, как Страмба. Солдаты есть, денег будет достаточно, так о чем же беспокоиться?

– Солдат мало, а приспособлений для осады города никаких, – заметил капитан, ловко и с любовью перевязывая голову Петру.

– Зачем нам осадные приспособления? – сказал Петр. – Не зря же я обучал страмбских солдат закладывать взрывные заряды.

– Но вы обучали наш старый гарнизон, а не этих безбородых перуджанцев, – возразил капитан.

– Я сам готов засунуть петарды под ворота и взорвать их, – сказал Петр. – А там уж мы торжественным маршем войдем в город, как на праздничный парад.

В семь часов утра капитан приказал солдатам построиться перед трактиром, разбив их на три группы, в каждой из которых назначил командира – того, кто с первого взгляда показался ему самым старшим и самым опытным: первую, включая командира, составили девятнадцать пеших копьеносцев, вторую – двадцать три пеших мушкетера, и, наконец, смешанный отряд конных копьеносцев и мушкетеров из девятнадцати человек – итого шестьдесят один солдат, всего лишь на девять или десять человек меньше, чем удалось завербовать в Перудже. Во главе конного отряда в награду за заслуги, несмотря на его молодость, был поставлен Алессандро Барберини. Потом Петр оплатил счет в размере ста сорока семи цехинов, который на сей раз трактирщик подал ему в письменном виде, и как только все было готово, капитан д'Оберэ выпрямился на коне, выпятил грудь и обратился к своим людям с краткой, но содержательной речью:

– Солдаты, с этой минуты – конец развлечениям, мы отправляемся в поход навстречу верной победе, которая принесет нам огромную gloire[163]163
  Славу (фр.).


[Закрыть], но без жестокой и строгой дисциплины мы ее не достигнем. До сих пор вы только обжирались, пьянствовали и дрыхли, теперь надо служить, и только служить. Столоваться будете все вместе, а там, где для этого не будет возможности, каждый из вас получит приплату – четверть цехина в день на провиант; вы должны жить из этого расчета, потому что никакие счета за ваше бражничество мы оплачивать больше не станем. Всякие грабежи и мелкое воровство строго запрещаются, а если будет замечено, что кто-то протянул руку за чужим добром, то он будет повешен без сожаления. Равным образом подлежит наказанию всякое неповиновение приказу. Пошли на военную службу, так воюйте. Есть вопросы?

Алессандро Барберини поднял руку.

– Eh bien?[164]164
  Ну? (фр.)


[Закрыть] Что надо? – спросил капитан д'Оберэ.

– Когда мы получим жалованье за те два дня, что простояли здесь? – спросил Алессандро.

Капитан д'Оберэ побагровел от ярости и, как и подобало солдату, разбушевался:

– Ты сказал: за те два дня, что мы простояли здесь, а должен был сказать: за те два дня, которые вы здесь лодырничали. Вы сами видели, сколько Его Высочество заплатили за вас трактирщику, жалованье свое вы прожрали, пропили, и ты хотел бы получить еще что-нибудь сверх этого? Еще одна такая дерзость, и я возьму тебя, милый, в оборот так, что забудешь, как тебя звать. Драться ты мастак, но о военном ремесле не имеешь никакого понятия. Военная служба – это не только умение колоть, рубить и стрелять, военная служба – это умение повиноваться и держать язык за зубами, а это самое главное, понял? Но я тебя этому обучу, я выбью из твоей башки наглость, лоботряс, лодырь, маменькин сынок, сопляк, грошовый красавчик, уж не думаешь ли ты, что если однажды проявил храбрость и исполнил долг, который обязан был исполнить, то тебе навсегда все будет прощено и все дозволено? Вопросы есть?

Алессандро Барберини крепко сжал губы и ничего не ответил, но было видно, что он задумал недоброе.

Тут капитан д'Оберэ вынул из ножен меч и, блеснув им под лучами раннего солнца, скомандовал:

– А теперь, солдаты, стройся, en marche[165]165
  Вперед (фр.).


[Закрыть]. Войско, состоящее из шестидесяти одного солдата, по большей части подростков, тронулось с места.

Двигались они быстрым шагом и через три с половиной часа, около полудня, остановились перед воротами Губбио, раскинувшегося у подножья горы Монте-Кальво на берегу реки Каминьяна. Пока они ждали разрешения на вход в город, которое им было наконец дано благодаря папской булле, Петр выдал солдатам деньги на питание и корм для лошадей и опустошил свой мешочек до самого дна, оставив только десять цехинов на закупку сырья для изготовления новой порции золота. А немного позже, как раз когда на башне губбийского собора начали вызванивать полдень, Петр и капитан д'Оберэ накрепко заперлись в кузнице, которую им охотно, за незначительную плату – всего за две монеты – уступил ее владелец, человек богобоязненный и честный, достали сырье, купленное по дороге, и принялись за работу.

– В прошлый раз я обещал, mon ami, не ассистировать вам при вашем дьявольском колдовстве, – сказал капитан д'Оберэ, когда они поставили тигель в горн, – но нельзя же оставить вас без помощи, когда у вас только одна рука disponible[166]166
  В распоряжении (фр.).


[Закрыть]. Но я бы соврал, утверждая, что не опасаюсь остаться без носа или без ушей.

– Если моя теория неверна, – сказал Петр, – и произойдет охлаждение, даже при условии, что мы нагреем свинец до кипения, нам придется тотчас выбегать вон из кузницы, прыгать и пританцовывать, чтобы согреться. Но я убежден, что это не понадобится.

Этого действительно не понадобилось, но совсем по иной причине, чем предполагал Петр.

Когда тигелек до самых краев наполнился кипящим свинцом и настал великий момент превращения простого металла в золото, Петр протянул капитану руку и тот осторожно, при помощи перочинного ножика, открыл крышечку перстня и, заглянув в углубление, слегка шевельнул бровями и ушами, выпялил глаза и замер, словно громом пораженный; ему казалось, что он сходит с ума; он взглянул на Петра и у того не увидел на лице сколько-нибудь осмысленного выражения, потому что в тайничке лежал кусочек веревочки, точнее, волокно от нее, старательно свернутое спиралькой, и больше ничего, ровно ничего: крупицы Философского камня, красные с перламутровым отливом, которые там были спрятаны, исчезли без следа.

– Hein![167]167
  Каково! (фр.)


[Закрыть] – воскликнул капитан д'Оберэ, поскольку ничего более подходящего не пришло ему в голову. Петр не произнес ни слова и только застонал, словно у него сильно разболелись зубы.

– Что это? – спросил капитан.

– Несомненно, кусок веревки, на которой был повешен кто-то, – сказал Петр. – Это принято носить в перстнях.

– Но где же Философский камень?

– Исчез, – прошептал Петр, потому что у него пересохло в горле. – Акилле опрятный молодой человек, и когда заметил, что перстень можно открыть, то как следует его отчистил, прежде чем положить туда веревочку.

– Значит… – воскликнул капитан.

– Да, – подтвердил Петр.

– Однако теперь у нас есть одно бесспорное преимущество, – сказал капитан д'Оберэ.

– Какое же?

– Вчера мы считали этот перстень пропавшим, – ответил капитан д'Оберэ, – поэтому заново переживать потерю не нужно, мы ее уже пережили.

Они поднесли перстень к свету, посмотрели, не застряла ли хоть крупица вещества в шарнире крышечки, но все было тщетно. Акилле, перуджанский юноша, сделал свое дело основательно.

– Сейчас лучше всего было бы foutre le camp, – сказал капитан.

– Пардон? – переспросил Петр.

– Исчезнуть, – подтвердил капитан, – удрать, потому что наши парни, если не получат своего, разорвут нас в клочья. И я не удивлюсь этому.

– Разумная мысль, и я вам советую, капитан, ее осуществить, – проговорил Петр. – Но я, герцог Страмбы, не могу себе этого позволить. Если я сбегу от войска, которое нанял, всему придет конец, полный к бесповоротный конец.

– А вы думаете, это еще не конец? – спросил капитан.

Петр не ответил.

По приказу капитана д'Оберэ перуджанцы в два часа дня построились на площадке перед старым домом. Петр и капитан д'Оберэ, бледные и мрачные, ждали их там, сидя верхом на лошадях. Завидев молоденького Акилле, Петр помахал ему, подзывая к себе, и юноша радостно подбежал, думая, что Его Высочество собирается выплатить обещанное вознаграждение.

– Акилле, – спросил Петр, – ты чистил мой перстень?

Акилле с улыбкой кивнул:

– Так точно. Высочество, чистил, пока не вычистил; главное, внутри, под крышечкой, перстень был измазан какой-то гадостью.

– Подумай, Акилле, прежде чем ответить на мой вопрос, это очень важно, – продолжал Петр. – Как ты чистил этот перстень и, главное, чем? Наверное, носовым платком? Или, может, какой-нибудь щеточкой? Покажи мне этот платок или ту щеточку.

– Какой там носовой платок, какая там щеточка, – сказал Акилле. – У меня не водится таких вещей. Я его промыл водичкой в ручейке, подержал под струёй, а когда все было отмыто, посушил на солнце. Ту веревочку, что я туда положил, можете, Высочество, оставить себе, она принесет вам счастье, на ней умер дядюшка Витторио, брат моей матушки, которого повесили за то, что в церкви святой Джулии он украл церковную кружку для пожертвований. У меня есть еще кусочек в кармане.

– Но, может, – настаивал Петр, – пока ты держал этот перстенек под водой, ты еще и тер его пальцем? Не чистил ли ты его пальцем?

– Да, чистил, – ответил Акилле.

– Покажи мне свой палец, – сказал Петр. Сбитый с толку чудачеством Его Высочества, Акилле протянул Петру поднятый указательный палец правой руки. Он был чист, под ногтем не было ни соринки.

– Хорошо, можешь идти, – сказал Петр.

Акилле еще колебался.

– Пожалуйста, скажите мне, когда я и Алессандро получим свои пятьсот цехинов?

– Стройся, – скомандовал капитан д'Оберэ. – Смирно!

Войско промаршировало через город и направилось по дороге, ведущей в горы, но уже десять минут спустя, когда еще были видны стены Губбио, Петр кивнул капитану, чтобы тот скомандовал остановиться.

– Ребята, – проговорил Петр, – я должен вам сказать несколько слов, не слишком приятных. Я действовал по плану, у меня было все верно и точно рассчитано, но кое-что, не стоит вам объяснять, что именно, дало осечку, источник поступления новых денег, на которые я твердо надеялся, предполагая получить их в Губбио, исчез, испарился, его больше нет. Это значит, что я, герцог Страмбы, стою здесь перед вами без единого медяка в кармане, без боеприпасов, не имея возможности завербовать новое подкрепление. Мне ничего другого не остается, как поблагодарить вас, извиниться и посоветовать вернуться в свой родной город; может, бог даст, подеста не окажется слишком строг и простит вам эту небольшую загородную прогулку, продлившуюся всего несколько дней. Возвращайтесь, ребята, я не могу вас больше задерживать, и не обижайтесь на меня; случилось несчастье, оно произошло неожиданно, и я не в силах был предотвратить его.

Петр помолчал, ожидая, пока пораженные перуджанцы, не решавшиеся произнести ни слова протеста, полностью осознают значение этого ошеломляющего сообщения, и потом продолжал:

– Ничего не поделаешь, таково состояние наших дел. Поэтому, повторяю, я ничего не имею против того, чтобы вы изменили свое решение и покинули меня и капитана д'Оберэ. Правда, есть еще одна возможность – возможность, связанная с риском и отчаянной храбростью, таковая мне представляется не впервые, и поскольку я стою здесь перед вами живой и невредимый, вы видите, что даже самые большие препятствия я всегда преодолевал с успехом. Откажитесь от жалованья, которое вам было обещано, и двигайтесь с нами дальше. Мало того: верните мне часть тех денег, которые я вам уже выплатил, чтоб я мог купить боеприпасы. Это – большая жертва, которой я от вас жду, но чем больше жертва, тем великолепнее вознаграждение. Это я вам, ребята, предлагаю решить. Посоветуйтесь и спросите самих себя, какая из двух дорог для вас лучше – дорога покаяния и возврата или дорога славы и героического самопожертвования. Я подожду вашего ответа.

Петр погнал лошадь и в сопровождении капитана д'Оберэ отъехал к роще, окаймлявшей лужайку влево от дороги. Раздался чей-то яростный крик: «Мерзавцы!» – и едва он смолк, как затараторили десятки раздраженных голосов, слившихся в дребезжащий гул разочарования и ярости. Петр и капитан спешились, когда уже не было слышно даже отдаленных слов, и улеглись рядом на ствол дерева, поваленного бурей.