Текст книги "Перекресток дальних дорог (сборник)"

Автор книги: Владимир Михановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Казалось, что круглый пиршественный стол стоит посреди маленького островка, со всех сторон омываемого океаном. Иллюзия была настолько полной, что некоторые гости опасливо поджимали ноги, когда не в меру расшалившаяся волна подкатывала слишком близко.

Выпито было немало, и некоторые гости уже встали из-за стола, чтобы немного размяться. Оживленный Парчеллинг переходил от одной группы гостей к другой. Все находили, что в этот вечер он выглядел вполне здоровым. Парчеллинг и слышать не хотел о том, чтобы выйти на улицу: после случая на байамском пляже Гуго стал весьма боязлив. Он запретил даже окна раскрывать в своем доме, так что свежий воздух в комнаты доставлялся только кондиционерами.

– Отчего ты скучен, Джон? – обратился Парчеллинг к другу, забравшемуся в укромный уголок за фонтаном.

– Скучен? Нет, – ответил Триллинг, – просто захотелось на открытый воздух. Отчего бы нам, например, не выйти на балкон?

Знаменитый балкон в особняке Парчеллинга, снабженный висячим садом, был известен всей стране.

– На балкон? – замялся Парчеллинг. – Право, не знаю… Сейчас на улице, пожалуй, слишком свежо.

– Вздор, на улице тепло и сухо, – возразил Триллинг.

– Ну, что же, – решился Парчеллинг, – пусть будет по-твоему. – Он подозвал лакея и отдал распоряжение. Через минуту одна стена с морскими волнами и купающимися девицами отодвинулась, и гости с радостными возгласами хлынули в висячий сад.

Веселье достигло апогея. Все от души веселились (или делали вид, что веселятся), и поэтому никто не заметил, откуда появилось оно. Оно – это маленькое белое облачко, лениво плывшее почти под самым потолком. Оно сделало несколько кругов, постепенно снижаясь и как бы высматривая кого-то. Какая-то женщина заметила облачко и пронзительно вскрикнула. В тот же миг облачко увидели все.

В зале воцарилась мертвая тишина, прерываемая лишь игривыми взвизгиваниями девиц, купающихся в море: им, естественно, не было никакого дела до происходящего в зале. С трех телевизионных экранов по-прежнему лилась чарующая музыка, но теперь она лишь подчеркивала всеобщее молчание, наступившее в зале.

В следующее мгновение тишина рухнула, разбившись на тысячу осколков. В зале не было, пожалуй, никого, кто не слышал бы о байамском происшествии, не видел фотоснимков и не читал отчетов. Пораженные ужасом, люди смотрели на пульсирующее белое облачко как загипнотизированные.

Одни стояли неподвижно, другие пытались спрятаться. Толстяк с розой в петлице, председатель химической корпорации, неожиданно стал на четвереньки и полез под стол.

– Это оно, Джон! Господи помилуй, это опять оно, – прошептал Гуго, хватая Триллинга за рукав. Затем он бросился к выходу, расталкивая гостей. Он уже преодолел почти весь путь, когда облачко наконец заметило свою жертву. Шипя и потрескивая, оно спикировало вниз и рванулось вдогонку за Парчеллингом.

– Спасите! – завопил Парчеллинг, делая огромные прыжки, совсем как заяц, попавший в облаву. Он хватал то одного, то другого за руку, но гости шарахались от него, как от зачумленного.

Но вот облачко, как будто решившись, легко скользнуло вперед и обволокло несчастного Парчеллинга. На мгновение Парчеллинг исчез, утонул в молочной туманности. Затем послышался звук лопнувшей струны, и облака не стало. Парчеллинг лежал на боку, неловко подвернув руку. Он был без сознания. Грудь дышала хрипло и с трудом, в ней что-то клокотало.

…И снова сенсация, снова аршинные газетные заголовки: «Повторение байамской трагедии», «Вызов свободному миру», «Пора оградить лучших сынов народа от происков темных сил», «Катиль Револьс должен быть посажен на электрический стул…»

На расследование дела с «облаком Парчеллинга» были брошены лучшие полицейские силы страны. Многие научно-исследовательские институты начали заниматься специальными исследованиями, пытаясь разгадать тайну белого облака. Но тщетно. В одной из лабораторий удалось искусственно получить шаровую молнию, которая гонялась за металлическим роботом и, догнав, испепеляла его. Но это ни на шаг не приблизило к разгадке белого облака. В самом деле, приманкой для искусственной шаровой молнии служили ферромагнитные материалы, в первую очередь сталь. На убегающего робота, сделанного из немагнитных материалов, молния никак не реагировала. А что заставляло белое облако гнаться именно за Парчеллингом? Одет он был так же, как все, и вообще решительно ничем не выделялся среди окружающих. Откуда же такая «любовь» к нему белого облака? Что служило здесь «приманкой»? Ведь не случайность же все это, не пустая игра слепых сил природы! Два раза подряд такие вещи не могут повториться без причины. Уж это-то, во всяком случае, каждому представлялось совершенно ясным.

Между тем Парчеллинг лежал при смерти. Его лечили, делали уколы и переливания крови, но все испытанные средства оказывались малоэффективными. Едва больной приходил в себя, как его охватывал панический страх: он оглядывал все уголки палаты, затем укутывался с головой в одеяло, что-то невнятно бормоча про смертоносное белое облако.

Дело, в общем-то, шло на поправку, но очень медленно. Парчеллинг исхудал. Худощавый и в лучшие времена, он выглядел теперь совершенным скелетом.

Его делами на фондовой бирже ведал теперь Джон Триллинг. Дела Парчеллинга шли далеко не блестяще, акции непрерывно падали; но можно ли в этом винить Триллинга? Ведь у него и своих дел было по горло. Мог ли он поэтому как надо уследить за делами своего друга?

* * *

– Лантар, замри!

И огромный пес-волкодав замирал, стоя на задних лапах. Джон наслаждался, глядя на пса, неподвижного, как статуя. Вдоволь налюбовавшись, он командовал:

– Ко мне! – И пес с радостным лаем кидался на грудь Джону, норовя лизнуть его прямо в губы. Частенько ему это удавалось, и тогда Джон притворно сердился, легонько шлепал пса. Видно было, что оба отлично понимали друг друга.

В этом грузном, обрюзгшем человеке, одетом в яркую шелковую пижаму, трудно было сразу узнать грозного Джона Триллинга. Большой Хозяин от души дурачился и веселился вовсю.

– К вам звезда, босс, – сказал неслышно вошедший дворецкий, фамильярно подмигивая. Будучи любимцем Триллинга, он позволял себе многое, на что, пожалуй, не мог бы осмелиться ни один человек в стране.

– Какая звезда? – не понял Джон.

– Знаменитая кинозвезда Мэрилин Гринги собственной персоной, – разъяснил дворецкий.

– А, Мэрилин! Что ж ты? Зови!

– Но… может быть, подать вам переодеться?

– Ну, вот еще! К чему эти церемонии? Ты ведь знаешь, что мы с Мэри давние друзья.

Оставшись один, Триллинг все-таки надел халат и застегнул его на все пуговицы. Затем он уселся за стол, приняв серьезный вид. Дверь отворилась, и в комнату стремительно вошла Мэрилин.

– Здравствуйте, Мэри, – сказал Джон, поднимаясь. – Рад вас видеть.

– Я также, – ответила Мэрилин.

Пес сдержанно зарычал, оскалив клыки.

– Лантар, ты не узнаешь меня? – сказала Мэрилин удивленно.

– Ничего странного, сударыня, – улыбнулся Джон. – Вас не было здесь так давно, что пес успел вас позабыть. Да и ваш покорный слуга тоже соскучился по вас.

– Да, я виновата перед вами, Джон.

– О, что вы, я не об этом! – быстро заговорил Триллинг. – Но уж, во всяком случае, я ведь считаюсь покровителем вашей студии, и хотя бы благодаря этому обстоятельству мы могли бы видеться с вами почаще. Садитесь, дорогая, садитесь! Лучше сюда, в кресло. У окна будет удобнее.

Мэрилин села, закинув ногу на ногу.

– Сигарету? – сказал Джон, щелкнув портсигаром.

– Благодарю. – Глубоко затянувшись, Мэрилин закашлялась. Успокоившийся Лантар подошел к Мэрилин и внимательно обнюхал ее ноги.

– Итак, что же вас привело ко мне? – спросил Триллинг. – Уж наверное, не просто желание повидаться, – добавил он с едва скрытой горечью. – Что? Увеличить съемочные фонды? Или ходатайствовать о предоставлении труппе отдельной ракеты для вылета на Марс, на новые съемки? Угадал?

– Нет, Джон, на сей раз не угадали.

– Ну и хорошо. Тогда, может быть, забудем о делах и прокатимся немного? Мне как раз вчера Мокомпания презентовала любопытную машину…

– Нет настроения, Джон. Я ведь пришла к вам с одной вещью, – негромко сказала Мэрилин.

– Ara! Значит, я все-таки оказался прав. Просто проведать Джона нельзя, обязательно надо к нему приходить «с одной вещью».

– Я пришла относительно Катиля Револьса, – так же негромко сказала Мэрилин.

– Вот как, – насторожился Триллинг.

– Револьс невиновен, он не имеет отношения к этим ужасным происшествиям.

– Но он сам признался.

– Ах, это не имеет никакого значения! Револьс психически болен, и это у него просто мания.

– Не думаю, – сказал Триллинг. – А почему, собственно, судьба Катиля Револьса интересует прекрасную Мэрилин Гринги?

– Лучшего Иоанна Крестителя нам не найти.

– Не беспокойтесь. Лучшие трагики страны будут к вашим услугам. Об этом я сам позабочусь.

– Револьс невиновен, – горячо повторила Мэрилин.

– Правосудие не ошибается.

– Джон, я прошу вас, лично вас: спасите ему жизнь!

– Вы обращаетесь не по адресу, – развел руками Триллинг, – я только частное лицо.

– Это ваше последнее слово?

– В части Револьса – да.

– В таком случае прощайте. – Мэрилин поднялась. – Откровенно говоря, я была о вас лучшего мнения.

После ухода Мэрилин Триллинг несколько минут сидел неподвижно. Подперев ладонями щеки, он думал. Не последнее место в его мыслях занимал Катиль Револьс. То, что Револьс непричастен к обоим покушениям на Парчеллинга, было отлично известно Джону Триллингу. Но в той большой игре, которую затеял Триллинг, инженер Револьс был пешкой, и эта пешка должна была погибнуть. Таковы неумолимые законы игры.

В глазах общественного мнения страны преступником является Револьс. Если есть еще сомневающиеся в этом, их надлежит убедить. И об этом позаботится Большой Хозяин. К его услугам весь огромный, отлично вымуштрованный аппарат, состоящий из газет, радио и телевидения.

Тяжело поднявшись, Триллинг подошел к пульту связи, поблескивавшему в неярких лучах сентябрьского солнца.

На выпуклом экране послушно возникло лицо начальника тайной полиции.

– Вы закончили дело Револьса? – спросил Триллинг тихим голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

– Поверьте, босс, я сделал все…

– Почему же до сих пор нет обвинительного заключения?

– Но ведь у нас нет пока вещественных доказательств преступления…

– Револьс во всем сознался, его признание запротоколировано, чего ж вам еще?

– Это так, босс. Но, как вам хорошо известно, законодательство требует, чтобы в подобных случаях преступление было доказано документально. А кроме того, медицинская комиссия установила, что в психике Револьса имеются отклонения от нормы. И судить этого человека…

– Медицинскую комиссию я беру на себя, – нетерпеливо перебил Триллинг. – А вы должны разыскать эту чертову машину, с помощью которой этот Револьс усиливал биотоки, или как их там.

– Очень может быть, – осторожно сказал начальник полиции, что такой машины вообще не существует в природе.

– Так сделайте ее, – вспылил наконец Триллинг. – Неужели мне больше нечего делать, как только учить вас уму-разуму! Вы поняли меня?

– Да, – ответил начальник полиции после короткой паузы.

– Очень рад за вас. Доложите через двадцать четыре часа результаты. Все.

«Как бы Мэрилин не заварила кашу, – размышлял Триллинг. – От этой взбалмошной женщины всего можно ожидать. То она водится с левыми элементами, то бросает все и едет куда-нибудь на Амазонку, то выкидывает еще какое-нибудь коленце. А вдруг ей взбредет в голову развернуть кампанию в защиту Катиля Револьса? Знакомых газетчиков у нее пруд пруди. Правда, владельцы газет прислушиваются к мнению Джона Триллинга, но ведь за всеми газетами не уследишь!» И одна капля дегтя сможет испортить бочку меда, меда, в предвкушении которого у Триллинга уже теперь текли слюнки.

«Как там мой подопечный?» – подумал Триллинг, поворачивая ручку настройки. Перед ним на экране возникла большая комната с розовыми стенами и белоснежным полом. В комнате было пусто, если не считать узкой никелированной койки да ночного столика, уставленного лекарствами. На койке сидел, понурив голову, худой старик. Он поднял голову, и глаза его заблестели радостью.

– Здравствуй, Джон, – сказал старик, – спасибо, что не забываешь меня.

– Как самочувствие, Гуго? – участливо спросил Триллинг, внимательно вглядываясь в усталое лицо и синие мешки под глазами друга.

– Неважно, – махнул рукой Гуго. – Моторчик начинает портиться, – указал он на сердце. – А главное, я совсем потерял сон. Все боюсь, что во сне меня настигнет это проклятое облако.

– Ну, сам посуди, ты же только изводишь себя понапрасну. Если даже твое облако и существует в природе, то как оно может проникнуть в твою палату? Окна у тебя все время наглухо задраены, а в рамы вставлены бронированные стекла. Даже посетителей ты боишься принимать.

– Умом я все это понимаю, но все-таки ничего не могу с собой поделать, – голос Парчеллинга был тускл и безжизнен. – Ты уж, пожалуйста, Джон, последи за биржевыми делами моими…

– Послежу, послежу, не беспокойся. А ты поскорей выздоравливай. До завтра!

– До завтра.

* * *

– Как дела, Револьс?

– Благодарю, сэр.

– Теперь у вас нет оснований жаловаться?

– Нет.

– С вами обращаются вежливо?

– Да.

– Питание, книги?

– Благодарю вас, сэр, мне ни в чем не отказывают.

– Присядьте, Револьс, – пригласил Триллинг.

В продолжение разговора лицо Катиля оставалось безучастным. Казалось, какая-то тайная мысль не давала ему покоя. Триллинг уже привык к мраморной бледности своего узника, к его внезапным переходам от состояния глубокой депрессии к болезненному возбуждению. Сегодня Револьс был явно чем-то угнетен. Он не говорил с Триллингом, как обычно, о новейших проблемах, физики и о неоспоримости существования бога.

– Не нужен ли вам врач? – спросил Триллинг.

– Врач? – усмехнулся Револьс. – Меня исследовала на днях целая медицинская комиссия.

– Эта комиссия решает вашу судьбу, Револьс.

– Мою судьбу?

– Да. Все зависит от того, признают ли они вас психически здоровым или больным.

– Но ведь я совершенно здоров!

– Конечно, я не сомневаюсь в этом. Но комиссия пришла к противоположным выводам. И в ваших интересах взять себя в руки и вести себя на комиссии так, как, по мнению этих идиотов, должен вести себя здоровый человек.

– А кто именно?

– Это я вам подробно расскажу.

– Увы, это ни к чему, – грустно сказал Револьс. – Комиссия-то уже прошла.

– Так и быть, я добьюсь для вас новой комиссии.

– О, спасибо, – громко сказал Револьс, приходя в хорошее настроение. – Я верил и знал, что бог меня не оставит, что он пошлет мне защитника.

– Это долг каждого христианина – помогать друг другу, – заметил Триллинг.

* * *

Толстая решетка и давно не мытые стекла единственного окна делали комнату полутемной. Окно выходило во двор. Чахлый клен, наполовину облетевший, несмело заглядывал в окно. Двор был грязным и никогда не убирался. Там и сям кучи антрацита, битого кирпича, песку. Большой мусорный ящик, наполненный с верхом, довершал общее впечатление.

Во двор вошел мужчина лет тридцати. На нем была вельветовая куртка с закатанными рукавами и спортивные бутсы на толстой каучуковой подошве.

Осторожно оглядевшись, мужчина нырнул в подъезд. Он миновал два марша ветхой деревянной лестницы, пропахшей мышами, и отпер обшарпанную дверь. Войдя, он тщательно заперся изнутри.

– Зябнешь, бедняга? – обратился он к клену, заглядывавшему в окно. – Что делать, жизнь наша собачья..

В комнате пахло промозглой сыростью, и мужчина включил газовую горелку, чтобы немного нагреть воздух.

Наша любовь словно лилия

В заводи тихой реки, – мурлыкал он под нос, убирая комнату.

На квадратном столе, стоявшем посреди комнаты, беспорядочной горой громоздились различные миниатюрные детали, волноводы, лазеры и транзисторы.

Но человек, видимо, не считал, что на столе царит беспорядок. Пройдя мимо стола, он подошел к стальному шкафу, похожему на банковский сейф. На боковой стенке сейфа имелось несколько приборов. Их круглые циферблаты приковали к себе внимание человека. Он долго вглядывался в показания приборов, пристально следил за капризными движениями легких стрелок.

– Нет, еще не готово, – сказал он сам себе и вытащил сигарету. – Но уж на этот раз промашки не будет, клянусь честью!

Несмотря на относительную молодость, человек был более чем наполовину сед. Глаза его беспокойно бегали, мелкая непрерывная дрожь в руках изобличала хронического алкоголика.

Придвинув стул, видавший лучшие времена, он освободил себе краешек стола и принялся делать какие-то расчеты. Карандаш быстро скользил, исписывая листок за листком, а человек то улыбался, то хмурился, время от времени тихонько бормоча: «Данные рентгеновского анализа надо ввести на целый час раньше… Гм, мешает коэффициент усиления… Выигрывая в скорости, я проигрываю в мощности… А интеграл-то расходится!»

Быстро стемнело. Серенький день уверенно шел к своей гибели. Человек повернул выключатель, и тусклая, казалось, насквозь пропыленная лампочка осветила лабораторию. Ранние морщины на угрюмом лице человека, подчеркивавшиеся вечерними тенями, стали еще заметнее.

– Что-то опаздывает мой лучший друг, – тихо произнес человек, по странной ассоциации улыбнувшись далеким воспоминаниям. Улыбка неожиданно скрасила его, сделав почти привлекательным. На щеках появились юношеские ямочки, глаза молодо заблестели.

Неожиданно послышался тихий стук в дверь. Улыбка тут же сбежала с лица человека. Он устало подошел к двери и отпер ее. В дверь быстро проскользнула грузная фигура, в темных очках и шляпе, надвинутой на самые глаза.

– Добрый день, Кроули, – сказал вошедший.

– Здравствуйте, Хозяин.

– Я задержался сегодня немного. Как твои успехи?

– Нужны деньги, – сказал Кроули.

– Опять деньги?

– У вас их как будто немало.

– Ты получишь все, что причитается, только после… после реализации.

– Мне деньги нужны сейчас, – угрюмо сказал Кроули.

– Чтобы снова напиться до бесчувствия и потом валяться в городской сточной канаве?

– А хотя бы и так, – вызывающе ответил Кроули.

– А знаешь ли ты, чего мне стоило вытащить тебя из полицейского управления? Я ведь и не подозревал даже, что ты находишься за решеткой и должен быть судим за нарушение правил поведения в общественном месте.

– Может быть, было бы лучше, если бы вы оставили меня там, – тихо сказал Кроули.

– Что, что? Ты эти разговоры оставь, уж это, во всяком случае, будет лучше для тебя. У нас есть контракт. И учти: неустойка может тебе дорого обойтись.

– Я пошутил, Хозяин, – произнес Кроули. – Но мы договорились с вами, что эта попытка будет последней?

– Мое слово – закон, – сказал хозяин, снимая пыльник и шляпу.

– Мне как раз перед вашим приходом припомнилось детство, – сказал Кроули. – Весна на ферме… апрельское солнце… и отец, готовящий машины к пахоте.

– Ну, что ж. Закончишь нашу работу, получишь деньги, и ты – вольная птица. Сможешь купить себе, если захочешь, хоть три фермы, хоть целый десяток. Ты уже закончил отладку?

– Нужна еще примерно неделя.

– Неделя?.. Это слишком много. Уложись хотя бы в три дня. Сможешь, а?

– Это очень трудно. Придется круглосуточно дежурить здесь. Не возьмешь ведь помощника…

– Послушай, я удвою твой гонорар. Ты только уложись в три дня. Хорошо?

– Ладно, постараюсь.

– Вот и отлично. Да и тебе самому интересно поскорее разделаться с этим.

– Вы принесли? – спросил Кроули.

– Конечно, я для этого и пришел. Вот последшж рентгеновский снимок… Анализ крови… Электроэнцефалограмма… Кажется, это все, что тебе требуется?

Не отвечая, Кроули внимательно рассматривал анализы.

– Большие изменения в коре головного мозга, – сказал он после долгой паузы. – Видите? Вот эти пики на графике стали более высокими и острыми. Значительно усилилась аритмия общей деятельности, этих провалов в прошлый раз еще не было.

– Так что, пожалуй, без новых данных адресата и не разыскать было бы?

– Конечно, не разыскать. Ведь машина не то, что человек. Она угадывать не может.

– Так смотри, Кроули, ровно через три дня я буду у тебя. Чтобы все было готово к запуску. А если… В общем, думаю, ты сам понимаешь.

«Сам понимаешь, – горько усмехнулся Кроули, оставшись один. – А что, собственно, я понимаю? Что надо как можно скорей избавиться от этой мерзости. Может быть, пойти в редакцию газеты и все рассказать? Нет, поздно. Газеты наверняка подкуплены. Хозяин не простит мне этого, он выдаст меня правосудию, и тогда наверняка – электрический стул».

– А, будь все проклято, – вслух произнес Кроули, подходя к установке. – В конце концов, разве мало людей гибнет от всевозможных катастроф? Много ли стоит в сравнении с этим одна-единственная человеческая жизнь?

Кроули включил установку и погрузился в работу.

Знаменитой кинозвезде Мэрилин Гринги выпало на долю тяжелое детство. Ее отец, известный ракетоиспытатель Митчел Фитцджеральд Гринги, погиб, когда ей было всего четыре года. Погиб не в полете, испытывая новую машину, а от глупой случайности: при включении стартового двигателя взорвался аварийный баллон с горючим. Впрочем, поговаривали, что это была не совсем случайность, так как Митчел отличался прямотой взглядов и мог высказать правду в глаза самому президенту компании. Правда, такие разговоры были быстро замяты, и трудно было установить, насколько они соответствуют истине.

Как бы то ни было, на месте взрыва ракеты образовалась огромная пологая впадина, а похороны Митчела Гринги носили чисто символический характер. Впереди довольно многочисленной процессии медленно ехал «форд» с откинутым бортом. В кузове среди цветов стоял цинковый гроб с запаянной крышкой. Но в гробу, собственно говоря, не было ничего от Митчела Гринги, если не считать нескольких горстей мертвой земли, сожженной страшным огнем.

После смерти Митчела Гринги компания назначила его семье смехотворно малую пенсию. Мать Мэрилин, работавшая биологом на хлорелловой плантации, где производилась пища для космонавтов, несколько раз пыталась попасть на прием к директору компании. Но каждый раз из этого ничего не получалось. То директора срочно вызывали по какому-нибудь делу, то неожиданно созывалось важное совещание, то появлялась еще какаянибудь причина, и прием срывался. В конце концов мать Мэрилин прекратила безуспешные попытки.

Оставался еще один способ – письма. И Линда Гринги писала, писала без конца. Из канцелярии директора компании она неизменно получала ответы – безукоризненно вежливые, обнадеживающие, отпечатанные на отличной бумаге с водяными знаками компании. В письмах говорилось, что вопрос о пенсии будет пересмотрен в ближайшее время, правда, никаких конкретных дат не указывалось. Мэри уже бегала в школу, затем бросила ее и пошла работать ученицей на хлорелловую плантацию, чтобы помогать матери, а вопрос о пенсии все еще находился «в стадии рассмотрения».

Приходилось туго. Хорошо еще, что администрация разрешала служащим есть «брикеты для космонавтов» в неограниченном количестве. Часто эти брикеты составляли весь обед Линды и Мэрилин. Жаль только, что брикеты не разрешалось выносить с территории плантации.

Долог и извилист был путь Мэрилин от хлорелловой плантации к почетному титулу первой звезды экрана. Были, конечно, на этом пути и счастливые случайности и просто удачи, но главным явилось железное упорство и настойчивость Мэрилин, соединенные с незаурядным природным талантом актрисы.

Обладая добрым сердцем, она все время старалась помогать своим коллегам-актерам, менее удачливым, чем она. За это Мэрилин пользовалась неизменным уважением и любовью в мире искусства, чего нельзя сказать о других кинозвездах, заносчивых, капризных и неприступных.

Давним другом Мэрилин был Мардон Вуд, журналист из «Ньюс кроникл», весьма влиятельной газеты. Вуд не пользовался особой любовью начальства, так как считался «левым». Но тем не менее главный редактор держал его, так как Вуд был весьма способным и добросовестным журналистом.

К нему-то и решила обратиться Мэрилин.

Маленькое вечернее кафе было полупусто. Мэрилин и Мардон выбрали столик в углу, возле эстрады. Ежевечернее представление еще не начиналось, и эстрада была пуста.

За сосисками с горохом и бутылкой неплохого шабли Мэрилин успела рассказать Мардону существо дела.

– Нужно попытаться спасти этого человека, – заключила Мэрилин.

– Сколько лет Катилю Револьсу? – неожиданно спросил Мардон.

– Он совсем молод. Кажется, ему и тридцать еще не скоро будет, если вообще будет когда-нибудь.

– Бедняга.

– Понимаешь, Марди, то, что он невиновен, для меня не подлежит никакому сомнению.

– Для меня теперь тоже.

– Во всей этой истории есть какая-то непостижимая тайна, сказала Мэрилин, пододвигая пустые тарелки официанту, убиравшему со стола. – Ясно, что покушение на Парчеллинга не случайность, а заранее обдуманное преступление. За всем этим кто-то скрывается. Кто именно? Ну, это уже дело полицейских и всяких сыщиков. Но при чем здесь Катиль Револьс? Кому нужно, чтобы погиб ни в чем не повинный человек?

– Погоди-ка, – сказал Вуд, отодвигая в сторону фужер с недопитым вином, – кажется, я начинаю понимать, где тут собака зарыта. Ты говоришь, Триллинг настаивает на смертной казни?

– Категорически.

– А между тем не будь его злая воля, жизнь Револьса была бы спасена.

– Для этого Джону стоило бы только пальцем пошевелить, – сказала Мэрилин.

– Как же ты не поняла до сих пор! – воскликнул Вуд. – Триллинг просто ревнует тебя.

– Ревнует?

– Ну да! Ведь Катиль Револьс был в твоей группе, участвовал с тобой в съемках. А кроме того, ты так горячо ходатайствовала за него перед Триллингом. Для подозрительности Большого Хозяина этого, по-моему, более чем достаточно!

– Если это так, то какой же он негодяй!

– Негодяй, не спорю.

– Что же теперь делать? – с тоской сказала Мэрилин. – Вряд ли Триллинг отступит от того, что задумал.

– Будем бороться, – заявил Вуд, глядя на сцену, где шеренга девиц под оглушительные звуки барабана извивалась в стриптизе, подчиняясь ритму. – Триллинг могуществен, не спорю, но не всесилен же он, в конце концов?! Ведь что-то же осталось от наших демократических свобод?!

– Только тише, пожалуйста, – сказала Мэрилин, – на нас и так уже оглядываются.

– Я попробую что-нибудь сделать в своей газете, – перешел на шепот Вуд, украдкой оглянувшись. – К счастью, через четыре дня мой шеф отбывает в длительную командировку, а заместитель глуп, как сорок тысяч пней. Попробуем что-нибудь пробить! Представляешь, какая это будет пощечина Триллингу?

Рассчитавшись с официантом, Мэрилин и Мардон вышли из кафе. Их встретила сырая звездная ночь, напоенная запахами осени.

– Я провожу тебя, Мэри? – полувопросительно сказал Вуд.

– Нет, Марди, не надо. Мне хочется побыть одной. А вот, кстати, и такси.

Мэрилин свистнула, и такси остановилось.

– Звони мне почаще, – сказала Мэрилин, отворяя дверцу. – Я хочу быть в курсе. Прощай, Марди!

Дверца захлопнулась, и машина умчалась, прошуршав опавшими листьями.

Вуд вынул сигарету. Неожиданно из тени, отбрасываемой стеной дома, вынырнула невысокая широкоплечая фигура.

– Простите, – сказала фигура, – я хотел выяснить, о чем вы говорили в кафе, произнося слова «демократические свободы»? И почему при этом упоминалось имя Джона Триллинга?

– Вам-то что до этого? – подозрительно сказал Вуд.

– И все-таки я попросил бы вас ответить.

– А с кем, собственно, имею честь?..

Вместо ответа незнакомец отвернул лацкан пиджака. В тусклом свете электрического фонаря блеснул значок тайной полиции.

– Этого, надеюсь, вам достаточно? – осведомился незнакомец, делая шаг к Буду.

Мысль Мардона лихорадочно работала. «Может арестовать, – соображал он. – Серьезных улик никаких, но недели две продержат. И тогда сорвется вся защита Каталя Револьса. Триллинг убьет его. Надо бежать. Только бежать!» Приняв такое решение, Мардон внутренне подобрался.

– Вы арестованы, – властным голосом сказал неизвестный, – выньте руки из карманов!

Он вынул свисток, но не успел поднести его ко рту: Вуд сильным ударом в подбородок сбил шпика с ног и бросился бежать. Вот когда пригодились занятия боксом в клубе журналистов! Сзади раздались пронзительные свистки и крики. Топот чьих-то кованых сапог гулко отдавался в ночной тишине улицы. Казалось, улица тянется бесконечно. Бесконечно тянулись парадные домов и ворота дворов, наглухо запертые в соответствии с распоряжением мэра. Спрятаться было некуда. Мардон ночувствовал, что устает. Но попадаться полицейским ему теперь ни в коем случае нельзя было. Если вначале дело пахло в худшем случае двумя неделями ареста, но теперь, после того как Вуд сбил с ног полицейского и спасался бегством, ему грозили куда большие неприятности.

Показалась высокая чугунная решетка, оплетенная колючей проволокой. Раздумывать было некогда. Каким-то чудом Вуд перемахнул решетку, разорвав одежду и в кровь изранив лицо.

«Почему они не стреляют? – билась в голове однаединственная мысль. – Неужели боятся нарушить тишину?»

Как бы отвечая на его мысль, хлопнул выстрел, затем еще один. Полицейские, прислонившись вплотную к решетке, стреляли наугад: к счастью для Вуда, было новолуние. Лезть через колючую проволоку полицейские не решились.

Пока продолжались поиски сонного дворника, отворившего ворота, прошло несколько драгоценных минут. Вуд слышал торопливые голоса своих преследователей и скрип ворот в заржавленных петлях.

Куда спрятаться? В какое-нибудь парадное? Но тогда его неминуемо разыщут – это лишь вопрос времени. Постучаться к кому-нибудь? Но для этого тоже нужно время, а времени нет!

Мардон бежал по огромному захламленному двору, натыкаясь на кучи угля и просто грязи. Все окна были темны, кроме одного, которое также погасло при звуках выстрелов.

Вуд с разбега налетел на какое-то деревянное сооружение, больно ударившись. Мусорный ящик! Хорошо еще, что полный. Лихорадочно разгребая руками отбросы, Мардон забрался внутрь. И как раз вовремя: голоса полицейских слышались уже во дворе.

– Оцепить двор, – послышалась команда. – Поставить караул у ворот и решетки. Преступник здесь, и он никуда не уйдет. Приступайте к обыску!

– Может быть, сначала обыщем двер? – предложил один голос.

– Вряд ли он настолько глуп, чтобы остаться здесь. Впрочем, пошарь немного фонариком.

Мардон сидел в ящике съежившись, стараясь дышать как можно тише. Дело принимало серьезный оборот. Пока оставалось одно: выжидать.

Наконец голоса полицейских стихли. «Вероятно, разошлись по квартирам с обыском», – догадался Вуд. Но он не знал, остался ли во дворе кто-нибудь из полицейских, и поэтому не решался высунуть голову.

Так прошло несколько томительно долгих минут. Мардон задыхался от смрада разлагающихся отбросов. Голову неотступно сверлила мысль: когда полицейские обыщут квартиры и убедятся, что там никого нет, они станут прощупывать двор, и тогда все.