Текст книги "Монотонность"
Автор книги: Владимир Билль-Белоцерковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Владимир Билль-Белоцерковский
Монотонность
Вилли занимал, как он выражался, высокий пост в Соединенных штатах Америки. Он был окномоем небоскреба. Внизу, на мостовой, люди казались головастиками, лошади – пузатыми и безногими кузнечиками, автомобили и трамваи – квадратиками. И все это катилось взад и вперед непрерывным потоком. Однако высота этого «поста», будь то три или тридцать три этажа, не кружила голову Вилли.
Рабочая одежда окномоя состояла из комбинезона с карманом на груди (для губки) и пояса, к которому с боков прикреплялось по ремню с крючком на конце. Инструментов для работы окномоя требовалось немного; ведро с теплой водой, губка, тряпка, кусок замши и специальная линейка с резиновым краем. Окно небоскреба обычно состояло из двух половин, которые передвигались вверх и вниз. Вымыв сначала внутреннюю сторону окна, окномой принимался за наружную. Приподняв нижнюю половину окна, он становился коленями на внутренний подоконник, поворачивался спиной к улице и, пятясь назад, вылезал на наружный подоконник. Держась одной рукой за раму, другой он вдевал крючки ремней в кольца, специально вделанные в наружной стене по обеим сторонам окна. Прикрепив ремни, окномой вставал на ноги. Но так как работать, прижавшись вплотную к стеклу, неудобно, а стоять на узком и покатом подоконнике невозможно, окномой, упираясь ногами о подоконник, повисал на ремне в воздухе. Вынув из кармана комбинезона мокрую губку, он смачивал ею стекло, сгонял воду линейкой, тряпкой вытирал, замшей протирал. И все! Тридцать шесть окон за день. Просто и не сложно…
И все же работа эта имела свою отрицательную сторону: монотонность ее действовала на нервы и психику. В самом деле: изо дня в день, из окна в окно, из этажа в этаж одни и те же движения, одни и те же предметы; весной и летом, осенью и зимой одиноко висеть между небом и землей – скучно и, главное, пусто. Бывшему матросу дальнего плавания, привыкшему к постоянному движению и смене впечатлений, пустота эта часто становилась невыносимой. От нее тупел мозг, стыло сердце, останавливался пульс. Пусто в душе и пусто вокруг. Вечером кружка пива или кинокартина за пять сентов… Иногда его охватывала слабость и усталость, и тело становилось тяжелым, как чугун: движущийся манекен с застывшим взором и стиснутыми зубами. В такие моменты работать было чрезвычайно тяжело, тем более что «рекорда оставался тем же, – ни одним окном меньше!..
Так проходили дни, недели, месяцы… И вдруг, неожиданно, эта монотонность взрывалась вулканом ярости… В такие моменты он становился страшен. К счастью для Вилли, никто не видел его таким на работе. Потом все замирало, утихало, и снова наступал нудный, скучный, мертвый штиль…
Казалось бы, чего проще: взять да уйти с этой постылой работы, сменить ее на другую… Но Вилли на опыте знал, что уход повлечет за собой безработицу: частные биржи труда, толпы таких же, как он, безработных, лишения, голод… Ведь и на эту работу ему посчастливилось попасть только потому, что предшествующий окномой в нетрезвом состоянии сорвался с семнадцатого этажа (тело его, писали газеты, наповал убило лошадь, переломив ей хребет).
Тщетно пытался Вилли хотя бы немного, хотя бы чуточку нарушить монотонность работы, внести в нее что-то новое. Но оттого, что к теплой воде прибавить зеленого мыла, или сменить линейку – сделать ее пошире я подлинней, особого изменения ни в работе, ни в настроении не происходило. Вся его жизнь, цель и смысл ее теперь заключались лишь в том, чтобы мыть окно за окном, и Вилли потерял надежду.
Однажды, совершенно случайно, Вилли обратил внимание на наружный карниз, в простенке между окнами на высоте двадцати семи этажей. Вися на ремне и глядя на этот карниз, Вилли подумал: почему бы не воспользоваться им, вместо того чтобы влезать внутрь помещения, итти к следующему окну и снова вылезать наружу. Не проще ли будет пройти к этому окну прямо по карнизу. Но тут же, усмехнувшись, он отказался от этой затеи: карниз был хоть и без наклона, но узок (в человеческую ступню), и пройти по нему, хотя бы и боком, опираясь спиной о стену, рискованно. Чего доброго еще сорвешься… Глупости! Отцепив крючки, Вилли влез внутрь. Но когда подошел к следующему окну, первое, что бросилось ему в глаза, был карниз. Стараясь не думать о нем, Вилли продолжал работать. Но в следующем окне карниз снова напоминал о себе. И чем дальше, тем настойчивее торчал перед глазами серый карниз.
– Тьфу ты дьявол! – выругался Вилли, треснув по карнизу линейкой. – Вот еще заноза в голове. – Он постарался прогнать эту назойливую мысль, и карниз больше не беспокоил его.
Но после обеда монотонность работы с особенной силой охватила его. И он снова вспомнил о карнизе, который теперь уже не манил, а дразнил: «Боишься! Боишься! А еще моряк, парусник!» – «Что за напасть!» удивился Вилли и снова постарался прогнать прочь эту назойливо-безрассудную мысль. Но впереди еще оставалось восемнадцать окон. И как ни рискованно было становиться на карниз, окномой по замиранию сердца чувствовал, что он сдается. И чтобы, наконец, раз и навсегда отвязаться от этой мысли, он решил встать на карниз, только встать, прикрепив себя одним ремнем. (Второй ремень не доставал до противоположного кольца). Только встать… И Вилли встал! Оказывается, стоять можно, вытянувшись в струнку, прижавшись спиной и затылком к стене и, главное, крепко упираясь ногами для равновесия. А двигаться?… И двигаться можно, только медленно и осторожно, сначала носки влево, потом каблуки, потом снова носки… Не испытывая ни малейшего волнения, уверенный в прочности ремня, Вилли постепенно подвинулся почти на всю длину ремня. А не попробовать ли постоять без ремня? Только попробовать… Осторожно протянув руку, он отцепил ремень. Чуть дрогнуло сердце. Но натура моряка и окномоя, привыкшего к подобным ощущениям, быстро справилась с тревожным чувством Главное – не терять самообладания и равновесия. Простояв несколько секунд, Вилли подумал: «А не попробовать ли продвинуться немного вперед… чуть, чуть?… Нет! Рискованно». От неестественного напряжения уже чувствовалась усталость в икрах ног. Вилли уже протянул руку с ремнем, чтобы набросить крючок на кольцо, как вдруг увидел: в окнах небоскреба, по ту сторону улицы, показалась голова, другая, третья. Окна запестрели лицами. Среди них много женских. Страх, недоумение, любопытство было на лицах. Польщенный этим вниманием, и в особенности вниманием женщин, молодой окномой задорно усмехнулся и двинулся вперед… Еще… Еще… Еще… Хватит!.. Он снова протянул руку с ремнем и… что такое? он побледнел, изменился в лице: крючок не доставал до кольца… Делать нечего, пришлось двигаться дальше. Скосив глаза направо, потом налево, он увидал, что расстояние между окнами одинаковое. Глубоко и осторожно вздохнув, напрягая до предела мускулы ног, он двинулся влево. Теперь взоры наблюдавших за ним волновали и раздражали его. «Спокойно! Спокойно! – говорил он себе. – Главное – равновесие…»
…Но он не учел одного обстоятельства. Малейшее ослабление мускулов уменьшало устойчивость, верхнюю часть тела клонило вперед, в бездну… Сказывалось напряжение, ноги быстро устали, словно он весь день взбирался на крутую гор) . Потом появилась частая дрожь в правой ноге и икре. Вилли тревожно скосил глаза налево – до кольца оставалось меньше метра, но расстояние это показалось ему бесконечным, каждый сантиметр – верстой. Тело покрылось испариной. Лицо осунулось. Скорей! Скорей!.. «А!» – вскрикнул Вилли, скрипнув зубами от остроколющей боли и ужаса. Судорога! Правая нога!.. Икра вздулась, окаменела… Вилли побелел, как стена, к которой он прислонялся. И тут, впервые за все время этой работы, о «ощутил высоту, ту высоту, которую никогда раньше не ощущал, – двадцать семь этажей! Он опирался одной только ногой о карниз, одной ногой на краю пропасти! Казалось, что здание качается, как мачта в тихую зыбь. Ледяным холодом потянуло» з бездны, когда Вилли почувствовал, что его спина отделяется от стены. «Вот она! Вот!..» мелькнула мысль о смерти. Широко, судорожно раскрыл он рот, прерывисто дыша, как человек, впервые бросающийся с высоты в воду. Инстинктивно вцепился он ногтями в едва заметные выступы кирпичной стены. С распростертыми руками, запрокинув голову, он казался распятым на серой стене…
А напротив из окон неслись истерические крики, слышались возбужденные голоса. Кричали и здесь, рядом. Проходили секунды, невыносимо долгие, нестерпимо мучительные, а нога оставалась все в том же положении. Hei сил!.. В предсмертной тоске Вилли закрыл глаза. Но в наступившем мраке стоять на краю пропасти было еще страшней. Он открыл глаза… И в этот 'момент что-то дернуло за икру, нога дрогнула… Отошло!.. Нечеловеческим напряжением воли, какое только может вызвать близость смерти, превозмогая не утихшую еще боль в ноге, Вилли задвигал ступнями. Он хрипел, задыхался, обливался потом, отчаянно царапался о кирпичи. Из под ногтей его выступила кровь. Он уже прошел то расстояние, когда можно было достать ремнем до «кольца, но для этого надо было освободить левую руку, ногти которой, цепляясь о стену, способствовали равновесию. И Вилли продолжал тянуться к окну, а оттуда, с перекошенным от напряжения лицом, кто-то тщетно пытался достать линейкой его ремень. „Еще чуточку!.. Еще! Еще малость!. Еще!“ – Наконец удалось. Его спаситель дрожащей рукой быстро вдел крючок в кольцо. – „Есть!“ – И в тот же миг Вилли сорвался с карниза… Душераздирающий вопль женщин потряс воздух… Вилли висел, покачиваясь над бездной, как тюк на веревке…
Вилли не чувствовал как втащили его в окно и как поили водой… А когда он очнулся, увидел искаженные яростью лица и услышал истошную брань. Люди не простили ему тех минут, когда вынуждены были трепетать за его жизнь.
…А через час окномой Вилли получил расчет…
