Текст книги "От забора и до обеда"

Автор книги: Владимир Наконев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Поэтому, уйдя через проходную в форме в последний вечер, на следующее утро я заявился туда в гражданском костюме с галстуком. Это вызвало бурное оживление среди офицеров, которым, по их же мнению, надлежало оставаться в системе «как медному котелку».

В беседке возле дежурного по части стоял подполковник и обозревал толпу офицеров, проходящих мимо него строевым шагом, с задранной к голове правой рукой. Я никогда не придерживался стадности и, поэтому, просто подошёл к командиру части и протянул ему руку.

– Здравствуйте, – (каюсь, забыл его имя-отчество, но именно так я его и назвал). Он ошарашенно подал мне руку. Мимо нас, побагровев от усилий, чтобы не рассмеяться, продолжали лупить сапогами оземь, звездлявые защитники родины.

Потом мне рассказывали работники штаба, командир части бегом прибежал к начальнику строевой части и заорал, даже не закрыв за собой дверь

– Майор! Напиши ему такой ВУС, чтобы он не мог появиться здесь ближе 50 километров!

...

Начальник отдела военкомата полистал мой военный билет.

– М-да! А как это можно, отслужить срочную и сверхсрочную и остаться необученным?

– Это вопрос мне или министерству обороны?

– А ты ещё и юморист! – старлей потеплел во взгляде, – Ну, ладно! Давай попробуем определиться, что ты умеешь. Автомат видел?

– Приходилось.

– А ещё что приходилось? – подыграл мне начальник.

– Всё, что приходилось, то и видел.

Шутка понравилась. Офицер сунул руку в стол, пошелестел там бумажками и, вынув оттуда, мельком показал мне картинку в раскрытой книжке.

– Что это такое?

– Пистолет Стечкина. Состоит на вооружении... впрочем, это – данные для служебного пользования и я не вправе сообщать их первому попавшемуся обер-лейтенанту.

«Обер-лейтенант» заржал, как застоявшийся жеребец.

– Ладно. Из чего стрелял лично?

– Из всего, что ты видел и того, что ты не видел – тоже.

– Так... запишем..., – склонившись над бумагами, офицер вдруг подпрыгнул на стуле, – А чего это я мог не видеть?

Я вынул из кармана авторучку и прицелился ею в него.

– Ну нифига себе! А чем ты меня ещё можешь удивить?

– ... сотен прыжков с парашютом.

– Врёшь!

Демонстрирую ему книжку учёта прыжков.

– Ого!

Старлей опять залистал моим воинским билетом.

– Ты, вроде бы, связистом был. «Сто пятую» знаешь?

– Знаю «сто пятую» «шестьсот....» ..., – когда я закончил перечислять все знакомые мне средства связи, начальник впал в прострацию. Не давая ему опомниться, я продолжал.

– Телеграфный и телефонный режимы, СБД, тропосвязь...

– Хватит-хватит! Ещё не хватало, чтобы я всё это знал. Ты, случайно, не в стройбате служил?

– Чего? – я ещё не знал анекдота про зверей, которым даже оружия не дают. Когда он мне рассказал, посмеялись вместе и я помял пальцами ребро ладони правой руки.

– Могу показать.

– Отставить! – старлей фыркнул, – Необученный, бля... А там в коридоре толпятся все сплошь обученные. Знаешь, я, конечно, ничего не могу поделать супротив этой записи в твоём военном билете, но, похоже, что ты кому-то сильно попортил крови. И, главное, не ссы. Мы тебя обучим.

И обучили.

В ближайшие годы я учился раскручивать катушки с телефонным проводом (китайцы обмочились со страху, наверное), стал замполитом (Ильич в гробу перевернуться не мог, потому что ещё числился среди здравствющих), выучился на ракетчика (жалко, что у американцев «пауэрсы» кончились), дослужился до начальника службы ГСМ (и теперь я точно знаю, как воровали бензин и не попадались при этом), и, однажды, просто дезертировал, оставив служивых с носом, моим личным делом, ... впрочем, это уже была не моя армия.

Стимул

Генерал был очень демократичен. Когда у тебя на погонах есть четыре звезды, ты можешь быть кем хочешь. Он мог запросто дать подзатыльника полковнику задремавшему на совещании и отправить его на полгода командовать взводом для перевоспитания и мог уважительно называть подполковника по имени-отчеству, отдавая дань профессиональности последнего.

Именно такой подполковник стоял возле стола генерала и передавал ему документы на подпись, комментируя каждую такую бумагу.

– Это список офицеров, подлежащих замене в Германию.

– Счастливчики, – проговорил генарал, направляя ручку к месту, где должна была появиться его подпись. Взгляд ещё раз пробежал написанное. И ручка не достигла волшебного места.

– Вот скажика мне, ...евич, почему мне знакома эта фамилия, но я не помню лицо этого капитана Колыгина.

Начальник кадров был профессионалом высшего разряда. Ещё не появились компьютеры, но его голова держала в памяти всё, что касалось офицерства всего округа.

– Два года назад, он, товарищ генерал, был причастен к финансовым нарушениям с прыжковыми деньгами. Но сейчас все характеристики хорошие, претензий нет.

– Зато у меня есть! Это тот самый кадр, которому задержали майора и судили судом офицерской чести?

– Так точно, товарищ генерал.

– Одуреть! После суда офицерской чести в ГСВГ. Ты знаешь, что среди офицеров служба в Германии приравнивается к получению звания Героя? Ты знаешь, что такое – эта служба? Дойчмарки, дойчмэдхен, дойчпиво... Как тебе моё произношение? Молчи! Сам знаю, что херовое. Там что, – генерал прочитал название должности, – другого начальника ПДС нету?

– Есть, товарищ генерал, – эхом откликнулся начкадр, – Но характеристики на него не очень.

– Личное дело ко мне – не повышая голоса произнёс командующий округом.

– Разрешите позвонить, товарищ генерал?

Некоторое время помолчали оба, ожидая посыльного. Получив папку, генерал нацепил очки и залистал документы, бормоча под нос:

– Кошелев... учился..., окончил..., назначен... Почему перехаживает два года капитаном?

– Там дальше, товарищ генерал, написано в характеристике. Пьёт, говорят. И из-за этого у него проблемы в семье.

– Ага, – генерал черкнул черту через фамилию в списке и поверх неё вписал новую, – У нас все пьют. Даже я. И у всех у нас из-за этого проблемы в семье.

Потом уставился в написанное и изподлобья взглянул на подполковника.

– А этого я откуда знаю?

Офицер переступил с ноги на ногу.

– Несколько месяцев назад он возил команду парашютистов на первенство Сухопутных сил и там они заняли первое место.

Генерал покрутил в руке ручку, прицелился и, сильно нажимая и разрывая бумагу, подчеркнул слово «капитан».

– Знаешь, начальник, я сейчас скажу одно слово женского рода и оно будет относиться к тебе.

– Я понял, товарищ генерал, – начальник кадров проворно забрал со стола испорченный документ, – разрешите идти устранять замечания?

...

Майор Кошелев пить бросил.

Порвали.

Собрались товарищи посоревноваться. Товарищи всегда соревнуются. То социалистическое соревнование устроят, то – спортивное, а иногда и идеологическое. Это – когда кто кого переговорит. Раньше под видом такой переговорильни и приговаривали зачастую. К счастью, те времена уже прошли и мы с товарищами собрались посоревноваться в области спортивной. Мало того, эта спортивная область была парашютной. То есть, соревновались мы по парашютному спорту. Прыгали на точность по одному и группой, кувыркались в небе, выполняя индивидуальную акробатику, но было одно упражнение, которое или перечёркивало все мелкоспортивные парашютные достижения, или подчёркивало их. Это был – «лошадиный прыжок».

Нет, не смотря на то, что товарищ Будённый всё ещё въезжал на своём любимом коне прямо в окно своего скромного жилища в Подмосковье, мы скачками не занимались. Мы, обладая маленьким дополнением к одежде, которые прикрепляются в районе плеч, упражнялись в комплексном прыжке с парашютом, усугубленным бегом на дистанцию три километра, не забывая при этом пострелять из автомата, покидать гранаты и перенести «раненого». Оценка этого чисто-военного упражнения была такова, что остальные парашютные качества команд не играли почти никакой роли.

Шли соревнования по парашютному спорту войсковых групп специального назначения. Поскольку эти соревнования, как и группы этого назначения, были секретными, то и назывались они Первенство Сухопутных Сил по парашютному спорту. И, вот, с нашими товарищами по этим сухопутным силам мы и соревновались. Погода не дала разыграть «точноть», в акробатике мы были настолько скромными, что на нас никто и не обращал внимания. Но, однажды, когда совсем не было погоды и спортсмены, от нечего делать, решили неофициально посоревноватья в чём попало и устроили всеобщий турнир в тройном прыжке на двух ногах. Всё это сборище со всего Союза и его окрестностей офигело, когда я «улетел» дальше всех в этом упражнении. Хотя и многие мои соперники были на голову, а то и на две, выше меня. Правда, они не знали, что кроме парашюта, я ещё и штангой балуюсь.

Мужики местной бригады подсуетились и вбили на точку, докуда я допрыгал, большой щит из фанеры, на которой крупными буквами написали: «ДальВо – чемпион!» Нашу команду стали узнавать.

Приехал генерал, который должен был вручать Кубок. И всё судейкое руководство, подстёгнутое этим визитом, решило завершить по-быстрому, эти соревнования именно «лошадиным прыжком». На жалобное блеяние спортсменов, что ветер – запредельный, нам было отвечено, чтобы мы не забыли, где служим. Мы пошли «вспоминать».

– Собери всех, – попросил меня начальник нашей команды капитан Кошелев, – Дело есть. Срочное.

Собрав нас в одной палатке, начальник понизил голос и сообщил нам, что по его мнению, все команды будут «валить» друг друга на всех участках этого упражнения, используя для этого все возможные и легальные методы. Местные, разумеется, вне конкуренции, потому что дома не только стены помогают, но и самая предтавительная судейская бригада.

– Что будем делать? – завершил капитан своё маленькое выступление.

– Я думаю, что надо выставить наших наблюдателей на все участки, – подал голос прапорщик.

– Точно! – подхватил я, – И пусть постоянно торчат на виду у старших судей по упражнению.

– Знак отличия надо придумать, – продолжал свою мысль прапор.

Закипел «мозговой штурм». Мы изготовили нарукавные повязки с надписью, указывающей, что это – наблюдатель от округа. Затем попробовали распределить наблюдателей по упражнениям и выяснили недокомплект народа. Даже, если сам начальник примет участие в наблюдении, одно упражнение останется «не прикрытым». Задумались.

– В каком упражнении мы самые сильные? – спросил Кошелев.

– Граната, – раздался хор голосов.

– Решено! Оставляем гранату без наблюдателя.

И начались соревнования: во втором взлёте один спортсмен ломает голень при приземлении, в следующем – сломаная рука. Но генерал и судьи делают вид, что ничего не происходит, хотя и приземлений в зачётный круг радиусом полтора метра тоже не больше половины из числа участников. Спрятавшись за машинами, мы достаём верёвочку, моделируем ею угол приземления, прикрепив её к земле и запоминаем эту глиссаду. В самолёт. Полетели. В жутком приземлении, я, как самый лёгкий в команде и последний поэтому, врезаюсь в зачётный круг, повторив достижение моих товарищей по команде. Моментально сложив парашюты в сумки, мы умчались на кросс. Через полтора километра – стрельба. Наблюдал за ней сам капитан Кошелев. Как он потом рассказал, все отказывались верить тому, что только наша команда уложила все зачётные выстрелы в мишень.

Граната. Кидаем, видим все красивые приземления «лимонок» в коридоре за зачётной линией и убегаем дальше. И тут я начинаю «сдыхать». Сдыхает и ещё один участник нашей команды. А зачёт – по последнему! Двое наших товарищей, убежав чуть вперёд, начинают снижать темп, чтобы подождать нас. Я машу им рукой, чтобы не ждали, выхватываю из рук солдата автомат и, судорожно хватая ртом воздух, пытаюсь сконцентрироваться на правильности дыхания. Солдат сопит мне в спину.

Так мы и проходим ещё последние 700 метров. За сто метров до финиша, нас ждут наши товарищи, потому что я (опять, как самый лёгкий) буду «раненым», которого надо перенести. Оглядываюсь назад и вижу, что солдат вот-вот «вырубится». И тут меня посещает то самое «второе дыхание». Я делаю глубокий вдох, накидываю на солдата ремень автомата и тащу его за собой на буксире. Товарищи, ожидавшие нас, поняли ситуацию, один подхватил другого на плечи и засеменил с этой тяжестью на финиш.

Восторженный рёв, встретивший нас на финишной линии, объясняет нам, что мы – не самые худшие.

– А-а-а! – кто-то подхватил меня на руки и закружил над собой, – Опять этот малой – чемпион!

Да. Мы стали чемпионами.

Генерал вызвал на построении нашего начальника и вручил ему Чемпионский Кубок.

– Ну, что ж вы, капитан, – укоризненно проговорил он, – Выполнили все упражнения на «отлично», а гранаты ни одной не бросили в «зачёт»?

– У нас, товарищ генерал, на это упражнение наблюдателей не хватило, – простодушно ответил Кошелев.

Генерал повернул голову к главному судье соревнований.

– А протестов никто не подавал, товарищ генерал, – засуетился под этим взглядом полковник.

– Победителю не пристало протестовать.

Генерал покинул судейскую группу, подошёл к нашей команде и пожал каждому руку.

– Молодцы, сынки! Порвали всех, как бобиков.

Так нас ещё не благодарили ни разу.

– Служим Советскому Союзу!

Вот дурак!

Генерал-майор Портянченко шутить любил. Но с шутками или без них он всегда оставался генералом. Замкомандующего и с ним не поспоришь. Сказал, что крокодил летает, значит, так должно и быть.

Но в этот раз генерал сказал не про крокодила. Он сказал, что объявляет тревогу. Это было хуже. Греющие пузо лётчики бросились на поиски всех возможных колёс, чтобы побыстрее вернуться в посёлок, откуда можно было, сменив пляжные трусы на форму, помчаться на аэродром, с которого постоянно взлетали сочетания сигнальных ракет, объявляя тревогу.

Зам сидел в «уазике» командира полка и весело смеялся, глядя на разгром, учинённый им на песчаном берегу речки. Затем он панибратски хлопнул по плечу водителя машины.

– Поехали на аэродром. Через дырку. Поглядим, сколько времени потребуется нашим бравым лётчикам для явки на боевое дежурство.

Но в дырке, через которую легально и не очень ездили напрямик все военные жители посёлка, стоял часовой. Водитель остановился.

– Чего встал? Поехали!

На зарычавший было мотор часовой среагировал срыванием карабина с плеча.

– О, нихрена!

Генерал-майор выглянул через по-летнему пустую дверцу.

– Сынок! Я – генерал. Видишь?

– Так точно, товарищ генерал!

– Значит, пропусти.

– Нельзя. Начальник караула сказал никого не пускать.

– Матрос! Я – заместитель командующего авиацией и приказываю пропустить меня на аэродром!

– Нельзя, товарищ заместитель командующего.

– Как нельзя? Бля!!! Звони начальнику караула!

– Телефона нет, товарищ генерал.

– О-о! Вот попал! Матрос, ты веришь, что я генерал?

– Не знаю, товарищ генерал. Если начальник караула скажет...

– Он уже ничего тебе не скажет, как только я до него доберусь...!, – генерал покосился на шофёра, который делал вид, что его сильно интересуют показания приборов за баранкой, – Сколько времени нам нужно на объезд?

– Час, товарищ генерал-майор.

– Я дурею! Час. Эй, часовой, сынок, поди сюда. Вот, смотри: у меня погоны. Я – генерал-майор. Мне на аэродром надо. Пропусти.

– Нельзя, товарищ генерал-майор.

– А-а-а! Товарищ матрос! Я вам приказываю пропустить заместителя командующего к его самолёту!

– Нельзя!

– Во даёт! Вот это служба! Вот это выучка! Сынок, подойди ко мне. Я тебе что-то скажу.

Потерявший бдительность солдат подошёл вплотную к машине. Генерал махнул рукой, захватывая берет на голове часового и с силой нажимая на него, повалил часового на задницу.

– Гони!!!

Вслед помчавшейся машине ударил выстрел, затем второй. Уазик, петляя, пересёк взлётную полосу и скрылся за ближайшим капониром.

Генерал поднял голову, поглядел на дырку в тенте над головой, потом обернулся назад и обозрел вторую в задней части машины.

– Вот дурак! Чуть генерала не убил.

Добрался до стартового пункта и позвонил в караулку.

– Начальник караула? Приказом заместителя командующего авиацией объявляю отпуск 10 суток с выездом на родину часовому, который стоит на посту у дырки в заборе. А вам – выговор, за то, что вы приняли караул с повреждением ограждения аэродрома.

Обознался.

Военный был очень малого роста и, чтобы он не комплексовал, на метеоцентре его звали по имени-отчеству. Тем более, что его имя и отчество совпадали с именем и отчеством заместителя командующего.

В тот день произошли несколько невозможных совпадений. На центр был прислан новый служащий, который был не в курсе жизни. И именно в этот день в зал центра заявился генерал-майор Портянченко. Звякнул телефон.

– Ну-ка дай мне этого долбаного Ивана Афанасьевича.

Офигевший матрос протянул трубку генералу.

– Вас…

– Да? Я слушаю.

– Ты где, бля, шарахаешься, зелень пузатая? Хватай карандаш, придурок, пиши метео.

Генерал хмыкнул и передал трубку военному, что сидел за столом. Тот привычно начал наносить данные на бланк. Генерал дождался, когда карандаш перестанет писать и выхватил трубку из руки матроса. Из неё донеслось:

– Только скажи, охломон, что не успел записать. А теперь представься как положено. Кто принял телефонограмму?

– Генерал-майор Иван Афанасьевич Портянченко.

– О-о! Бля, тебя уже в звании повысили! Упал и отжался.

Генерал опять хмыкнул. Подошёл к столу дежурного по центру, провёл пальцем по списку абонентов, и покрутил диск телефона.

– Здравствуйте, товарищ капитан. Портянченко беспокоит. Да-да, здравствуйте. Я тут случайно узнал, что с вашего объекта плохо передают телефонограммы на центр. Вы не могли бы проконтролировать проведение дополнительных занятий с личным составом по изучению инструкций?

Строевая песня.

Жили мы на спортивных сборах отдельно от других военнослужащих, но правила распорядка распространялись и на нас тоже. Особенно изменения этих правил. Изменять правила могли не многие офицеры, но новый комендант гарнизона капитан Берминов этим правом обладал. Ещё на подходе к столовой мы увидели странную для жизни военных картину: прямоугольники построенных воинов подходили ко входу столовой, разворачивались и уходили обратно. Причём, подходили с песней. Пели, надо сказать, так себе.

Быстро проведя разведку, узнали, что теперь в столовую положено идти со строевой песней. Проведя опрос между собой, выяснили, что ни одной общей песни у нас не было, потому что мы были из разных мест. Не дожидаясь, пока нас развернут от входа, мы сами покинули место события бегом. Быстро выучили песню и помчались обратно. У столовой продолжался концерт воинской песни. Выступающие особо не стремились продвинуться в сторону столовой, чтобы усладить уши стоявшего там Берминова исполнением песни. Поэтому, нас пропустили без очереди, жалостливо взглянув на несчастный хор из восемнадцати певцов.

Загодя, мы перешли на строевой шаг, взметнув пыль на дорожке, и запели.

Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке

Сизый селезень плывёт.

Раз плывёт, два плывёт

Левой лапой не гребёт

Эх! Сизый селезень плывёт!

Три деревни, два села,

Восемь девок, один я

Эх! Сизый селезень плывёт!

Напор песни был таков, что мы, заодно, обогнали уныло поющее чего-то патриотическое стадо местных воинов, дружно топнув, встали и наш старший «врубая» печатный шаг пошёл на доклад.

– Товарищ капитан! Подразделение спортивных сборов прибыла для приёма пищи!

– Ещё раз, пожалуйста! На отходе тоже петь.

Раз комендант просит, надо выполнять. Мы развернулись и, вдруг, за спиной услышали

– Сержант! Вернуть подразделение и, если перепоёте этих спортсменов, то для вас тренировка закончена.

Вот гад! Я, перекрикивая нашу песню, кричу нашему главному, что нас меньше и нам надо меньше времени на разворот. Старший врубился с пол-пинка:

– Отставить песню! Взвооод! Круго-ом! Марш! Запевай!

И мы, дружно развернувшись на месте, замаршировали обратно, заисполняв по новой строевую песню про бравого водоплавающего. Шедший за нами строй скомкался, бросился разворачиваться «по науке», но мы уже орали возле ухмыляющегося коменданта. Он вытащил руку из-за спины, как бы нечаянно оттопырил кверху большой палец и показал на вход в столовую. Приглашение было с благодарностью принято.

Сан Саныч.

Его звали Александр Александрович. Но за глаза его звали Сан Санычем. И с уважением, и с боязнью, и с неприязнью, и с откровенной ненавистью. Потому что капитан Михайлов был не только служакой, но и просто противным человеком.

Но прошло время и закончилась наша служба. Точнее, закончилось время нашей службы, а служба продолжалась. Больше половины из наших «годков» уже уехали давно по домам, а мы продолжали тянуть службу и мозолить глаза нашим командирам. Разумеется, и мы сами были далеко не в лучшей моральной форме. И на вызов к какому-нибудь командиру мы всегда докладывали.

– Матрос сверхсрочной службы прибыл по вашему приказанию.

Такой доклад, заранее, настраивал офицеров и прапорщиков на разговор на повышенных тонах. Но и они ничего не могли придумать: наше увольнение не зависело от них.

Мы уже повыкапывали нужные и ненужные траншеи, повыкрашивали места для курения и спортивный городок, побелили бордюры и разметки нашего плаца, но дембель был всё ещё где-то «там за поворотом». Но Сан Саныча продолжали бояться. Идём, значит, последние полтора десятка непригодных уже ни на что дембелей по части и вдруг.

– Сан Саныч идёт!

И все ринулись врассыпную. Мгновенно скрылись за углами зданий. Я подумал и решил, что почти гражданскому лицу не пристало шарахаться от какого-то капитана, пусть это и сам Сан Саныч. И, не спеша, направился прямо на нашего командира. Он удивлённо вытаращился на меня, потом понял чего-то, потому что глаза его заискрились весельем, протянул мне руку после приветствия.

– Ну, спасибо за службу! А где остальные? Мне показалось, что ты не один шёл.

– Вам это просто показалось, с-с... Александр Александрович.

И мы оба засмеялись.

Спираль истории.

Как часто случалось в истории государства российского, армия часто изменяла присяге, меняла знамёна и эмблемы для того, чтобы не нарушать привычного течения пьяноугарной жизни.

Вы не помните?

1917. – армия перешла на сторону мистического революционного народа. Потребовалось несколько лет гражданской войны, чтобы привести систему в равновесие.

1941. – армия за три месяца пробежала такую дистанцию, что народному ополчению пришлось возвращаться по этой дороге три года.

1991. – армия сменила символы и встала под знамёна белогвардейской армии Антона Деникина и генерала-предателя Власова, которые воевали против красного знамени отцов и дедов, и которому эта армия присягала.

2007-2012. – инопланетянин Табуреткин, неподконтрольный никому, разрушил управление армией, которое сохранялось со времён Советского Союза. И ничего ему за это не было, потому что «у нас сейчас не 37-й».