Текст книги "Второе пришествие (СИ)"

Автор книги: Владимир Гурвич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Очень суровый приговор, – не без труда разжал губы отец Вениамин. Он был очень бледен.

– Это не приговор, а анализ. У себя на севере я изучал, анализировал денно и нощно историю и сегодняшней день церкви, исписал горы бумаги.

– Ты написал книгу?

– Нет, такой цели я перед собой не ставил. Я просто пытался разобраться во всей истории христианства. Да нет, даже не христианства, а во всей истории религии, которую можно проследить.

– И какому выводу пришел?

– Как ни странно, однозначного вывода я не сделал. Я думаю, что человеку это не под силу. Но это не означает, что мы не должны размышлять на эти темы, не делать умозаключений, не предпринимать никаких действий. Это было бы с нашей стороны роковой ошибкой. Их-то это не беспокоит, они любой своей глупости, любым заблуждениям навешивают статус божественного откровения. И с этим надо бороться.

– Но тогда получается, что и святое писание не свято. – Отец Вениамин с каким-то испугом посмотрел на своего собеседника.

– И оно не свято, – спокойно, как ни в чем ни бывало подтвердил епископ Антоний. – Сколько писано, переписано об его противоречиях, о помещенных в нем ужасных деяний, которые никак не могут быть проявлениями божественной любви. Разве мы с тобой, мой друг, схоласты?

– Нет, Михаил, – назвал его светским именем отец Вениамин. – Ни в коем случае.

– Тогда в чем же дело?

– Для меня каждая буква в нем всегда была свята.

– Так не бывает.

– А как бывает?

– Если мир не свят, то и писание не может быть свято. В мире без конца борются добро и зло. Оно принимает бесчисленное количество обличий. Задача зла любыми путями придать себе вид добра, внушить, что оно как раз им и является. И святое писание отражает этот процесс. Даже странно, что раньше мы этого как-то не замечали. Да и вообще, причем тут писание. Если Бога нет в душе, оно ничем помочь не может. А принести вред огромный способно вполне. Оно нужно начетникам для оправдания своего неделания искать истину, всем тем, для кого оно служит инструментов духовного закабаления миллионов людей.

– Возможно, ты в чем-то прав. Не стану спорить. Но хочу спросить о другом: что же ты все-таки решил? Ты же приехал сюда не просто так. Я вижу, ты весь разговор ведешь к некой цели. Или я не прав?

Епископ Антоний едва ли не впервые за их встречу на мгновение улыбнулся.

– Да, ты как обычно прав, мой дорогой друг. Только это не совсем то, что ты думаешь. Да, я принял решение бросить вызов официальной церкви, патриарху, всей этой системе. Но при одном условии. – Он замолчал.

– Что за условие? – Отец Вениамин вдруг почувствовал сильное волнение.

Епископ Антоний наклонился к нему.

– Я стану бороться, если Иисус одобрит это мое решение. Если он скажет, что надо делать, какую новую церковь основать. Что толку разрушить Вавилон, если на его месте возникнет новый, точно такой же рассадник разврата и невежества. Ведь Он не случайно пришел сюда и сейчас, как не случайно Он пришел туда и тогда. У Него должен быть план. И мне надо знать, насколько он совпадает и моим. Я вовсе не хочу разрушить веру Христову, ничего более не претит моей душе. Но я хочу ее очистить от всех этих ужасных наслоений, которые превращают ее в блудную девку. Прости за грубое сравнение, но слишком уж накопилось у меня. Поэтому великая к тебе моя просьба: помоги с Ним свидеться. Век буду тебе благодарен.

– Благодарность тут ни причем, тем более встреча целиком зависит от Марка. Я не знаю, как Его найти. Тебе надо отправиться к моему сыну. Ты найдешь у него понимание своим взглядам и намерениям.

– А у тебя?

Отец Вениамин долго не отвечал.

– Прости, но пока я не готов последовать за тобой. Я должен все тщательно обдумать.

24.

Так повелось, что Чаров обычно встречался с патриархом наедине не чаще одного раза в месяц. Зато встречи были весьма продолжительные и обстоятельные, они обсуждали много вопросов, подчас весьма неожиданных. Чаров всегда готовился к ним долго и тщательно, обдумывал, что скажет святейшему, старался предугадать, какие получит указания и наставления.

Чаров знал, что патриарх с ним не то что уж очень искренен, но периодически позволяет себе достаточно откровенные высказывания. Протоирей не ведал, ведет ли он так себя и с другими приближенными, или это привилегия, которая касается только его? Ему очень хотелось думать последнее, так как это возвышало его в собственных глазах и над другими, давало уверенность в собственных силах, в правильности того, что он делает. Но при этом Чаров отдавал себе отчет: как бы не был патриарх с ним любезен и внимателен, он для него всего лишь один из сотрудников, коих вокруг немало, человек из его окружения. И чего бы он ни делал, как бы добросовестно не выполнял поручения, настоящей доверительности между ними никогда не возникнет. И ему ни за что не проломить отделяющую их стену; уж слишком она толстая.

Тайное недовольство таким положением вызывало помимо прочих причин еще и то, что хотя Чаров и отдавал дань уму, образованности патриарха, но по этим качествам считал, что не уступает ему. А в чем-то может и превосходит. Разумеется, эту мысль он хранил глубоко в своем сознании и никогда не позволял даже намека на нее. Но она согревала его, но одновременно и огорчала. Чаров отлично сознавал, что ни при каких раскладах не стать ему патриархом. И не потому что разумом не вышел или уступает в чем-то другом, а потому что он из когорты обслуживающего персонала. Ему отведена определенная задача и хотя, по мнению многих он справляется с ней блестяще, это ни в коей мере не открывает перед ним далеко идущих перспектив. Сменится патриарх и на самое большее, на что можно надеяться, – он сохранит свой нынешний статус. А может, его и потерять, каждый новый глава церкви приводит свою команду. А для него, Чарова, утрата положения вполне реальна в силу того, что его имя тесно связывают с патриархом. А святейший далеко не у всех вызывает положительные эмоции, у него немало оппонентом и даже противников. Но у него, Чарова, нет иного выбора, волей неволей ему приходится в любых ситуациях быть на его стороне. Это требует от него и его служебные обязанности и инстинкт самосохранения. Только так можно обезопасить и защитить себя. И сейчас как раз такой момент.

Они обсудили уже несколько вопросов, когда Чаров счел уместным коснуться едва ли не главной на данный момент темы.

– У меня есть достоверные данные, что епископ Антоний вернулся в Москву.

Чаров надеялся поразить этой информацией патриарха, но просчитался. По выражению его лица протоирей догадался, что тот уже в курсе.

– Откуда вам известно? – внешне спокойно поинтересовался патриарх.

Чарову не хотелось раскрывать источник своей информации, но и скрывать его он считал невозможным.

– От Матвея, сына отца Вениамина. Он настоятель церкви всех святых в Подмосковье.

– Я хорошо знаю его. Они большие и старые друзья с епископом.

Несколько секунд Чаров колебался, стоит ли ему лезть со своими уточнениями.

– Они не просто друзья, они соратники. По крайней мере, были таковыми. И опасаюсь, что ими и остались. Хотя в последнее время отец Вениамин вел себя вполне лояльно.

– В свое время он нам это обещал, – внес уточнение патриарх.

– Да, обещал. Только не уверен, что образ его мысли сильно переменился.

– Есть основание так думать?

– Прямых нет. Однако косвенные...

– И в чем они состоят?

– Хотя бы в том, что его сын Марк выпустил известную вам книгу.

– Убеждения сына и отца могут сильно различаться. Тем более, Матвей ваш верный сотрудник и соратник и противник своего брата.

– Это так, Ваше святейшество, – признал правоту патриарха Чаров. – И все же меня не оставляют подозрения, что образ мысли отца Вениамина в целом все тот же.

– Почему так считаете?

Чаров поймал на себе пристальный взгляд патриарха.

– Отец Вениамин по сути дела вынужден был отречься от своих воззрений. Но отречение – совсем не их перемена, а лишь признание того, что обстоятельства в данном случае сильнее человека. И с большой долей вероятности можно предположить, что он надеется, что наступит момент, когда удастся снова громогласно заявить о своих взглядах. И то, что епископ Антоний, едва приехав, появился у него, косвенно подтверждает мое мнение.

– Согласен с вами, – произнес патриарх. – Но зачем приехал епископ Антоний? При этом никого не известив. Это серьезное нарушение данного им некогда слова.

– Это свидетельствует о том, что для его приезда были очень веские основания.

– Какие?

Чаров развел руками.

– Этого нам на данный момент неведомо.

Патриарх, соглашаясь, кивнул головой.

– А если поразмыслить? – предложил он.

Протоирей задумался.

– Нам кое-что известно об образе жизни епископа Антония в своей епархии.

– Продолжайте.

– Он очень много читал и писал, причем, буквально все время, свободное от выполнения пастырских обязанностей.

– Что же он читал и писал?

– Увы, что он писал, нам неведомо, наш человек, который сумел проникнуть в го дом, не смог это выяснить, компьютер епископа имеет пароль, нам неизвестный. А вот что читал? Много книг и статей о последних достижениях науки, новых теорий. Так же много читал книг по истории, особенно истории религии. Причем, не только христианской. Прочел буквально все, что написано по-русски, по-английски и по-французски об Иисусе и об евангелическом периоде. Зная, что он читает, можно отчасти предположить, что он пишет.

– Но в каком направлении?

– Тут мы вполне смело можем исходить из известного нам его образа мысли.

– Мне нравится логика ваших мыслей, Валериан Всеволодович. Вы умеете делать убедительные выводы на основе даже скудных фактов.

– Я очень признателен вам за такую оценку, – произнес Чаров.

– А где он сейчас?

– Проживает в своей московской квартире.

– Насколько я помню, он вдовец.

– Да. После смерти жены принял постриг. Поэтому жениться во второй раз не может.

– И все же что он намерен тут делать? Почему не просит аудиенции у меня? – сам себе задал вопросы патриарх. – Как вы полагаете, не связано ли его появление с обостряющейся каждый день внутренней обстановкой в стране?

– Не думаю, Ваше святейшество. Он никогда не был замешен в политике. Его всегда волновали богословские вопросы. Мне кажется, что за время пребывания там, на Севере, он пришел к определенным выводам. И приехал, чтобы каким-то образом проповедовать свои новые идеи. Хотя пока не понятно, как собирается это делать.

– Похоже на правду. Я хочу в самое ближайшее время вызвать его к себе. И потребовать, чтобы он раскрыл свои карты. А там посмотрим. Я не исключаю самых жестких мер, вплоть до лишения сана.

– Это мудро, Ваше святейшество.

– Попрошу вас, по-возможности отслеживайте ситуацию. И если будут достойные моего внимания новости, тут же сообщайте.

Чаров склонил голову вниз.

– Непременно так и поступлю.

– Я доволен вами, вы оправдываете мои ожидания.

Чаров ощутил, как всколыхнулось все внутри него. Такой похвалы от патриарха он не ожидал.

– Я очень ценю ваше благосклонное отношение ко мне. И готов служить вам и дальше.

– Вы знаете, какое важное дело нам совсем скоро предстоит?

Чаров стремительно стал перебирать в памяти, что может иметь в виду патриарх.

– У нас много важных дел, – осторожно ответил он.

– Но это особенно важное, я связываю с ним много надежд. Скоро к нам прибудет шарф богородицы. Не мне вам говорить, что это одна из самых великих реликвий христианства.

– Разумеется.

– Мы должны по полной программе пропагандировать эту акцию. Я надеюсь на вас. Нам нужно консолидировать нашу паству, сплотить ее вокруг церкви. Мы вступаем в сложные времена, общество идет к противостоянию. И мы должны заявить о своей позиции. Но не прямо, а завуалировано. Нам надо отвлечь как можно больше людей от политической борьбы. Противопоставить тому, что назревает, свой идеал. Я ясно выражаюсь?

– Очень ясно, Ваше Святейшество.

– Был уверен, что вы меня поймете.

– Надо использовать все ваши возможности по полной программе. Об этом событии должны узнать все.

– Обещаю, узнают.

25.

Введенского просьба Иисуса познакомить с противниками режима несколько обескуражила. Как они отнесутся к такому странному персонажу? Тем более, в последнее время они стали гораздо осторожней и осмотрительней, власть усилила репрессии, стала гораздо чаще засылать в их ряды провокаторов и шпионов. Обе стороны готовились к решающей битве, а потому каждая усилила активность, понимая, что предстоит схватка не на жизнь, а на смерть. Не случайно Бурцев позвонил ему и предупредил, чтобы тот вел себя осмотрительно, не общался с кем попало, так как возможны провокации.

Этот разговор довольно сильно удивил Введенского, так как еще недавно Бурцев вел себя иначе, наоборот, постоянно сам провоцировал его, старался затащить в свои ряды. Но сейчас Дмитрий явно был встревожен, в его голосе даже прозвучали нотки опасения, чего раньше никогда не было. Введенскому стало тревожно, из контекста разговора можно было сделать вывод, что решающие события приближаются. И. возможен, любой их поворот.

Впрочем, то, что ситуация накаляется, Введенский мог понять и без разговора с другом. Это становилось ясным по накалу информационных передач на телевидении, той горы визгливой клеветы, которая обрушилась на оппозиционеров. Так как Введенский знал некоторых из этих людей, он понимал, какая наглая и беспардонная ложь несется с телеэкранов. Но он понимал и другое, что огромное число сограждан слепо верят этим инсинуациям. И готовы встать на защиту власти, которая их использует, как артисты кукольного театра своих марионеток. Что обещало впереди стране тяжелые испытания. И как в этот переплет вписать своего нового знакомого? Сможет ли он кардинально изменить ход событий? Остановить грядущее столкновение, обещающие пролития потоков крови?

Эта мысль все сильней захватывала Введенского. В какой-то момент даже стала казаться спасительной. Если кто-то и способен остановить грядущее столкновение противников, так только Он. Правда, по каким-то неведомым причинам, Иисус не смог или не захотел остановить тысячу других кровопролитий, включая две мировые войны. Не существует ли для Него прямого запрета вмешиваться в подобные катаклизмы? Иисус намекал ему на это. Введенский тогда понял Его так: Он может участвовать в событиях, но не в состоянии их изменить. Все должно идти своим путем, как бы этот путь не был бы мрачен, ужасен, кровав.

Тут есть над чем задуматься; мир и Бог до какой-то степени существуют сами по себе, в автономном режиме. Это можно сравнить с родителями и ребенком; они его порождают, растят и воспитывают, но с какого-то момента он начинает жить самостоятельно в не зависимости от того, нравится ли им, как это он делает или нет. Это не означает, что не существует божественного вмешательства, но оно происходит совсем не так, как это, к примеру, рисует церковь и представляет большинство верующих. Люди как бы накапливают сумму прегрешений, а затем их ввергают в какую-нибудь очередную ужасную катастрофу, которая и выступает в роли наказания. Это может быть война, революция, наводнение, эпидемия, землетрясение, страшная авария, ошибочная социальная или политическая теория. Наша главная миссия и задача – учиться понимать язык божественных замыслов. Но если мы этого не делаем, то наступает расплата за такое пренебрежение.

Введенский грустно вздохнул. Увы, с учебой все обстоит предельно плохо. Именно потому и явился сюда Иисус, что люди ничему не научились, его проповедь оказалась бесполезной. Скорей, наоборот, она способствовала тому, что вместо постижения истины люди занялись возведением каменных стен для дома очередной бессмысленной религии. Зато она отвечала практически на все вопросы. Человек придумывает вероучения, чтобы облегчить себе жизнь, чтобы тяжкий путь познания заменить удобным набором догм.

Ладно, подумал Введенский, в любом случае, раз Иисус просит, он выполнит эту просьбу – познакомит с интересующими Его людьми. Вот только предчувствие шепчет, что польза это этой встречи будет сомнительная. Нет даже уверенности, что они найдут общий язык.

Введенский решил отправиться в клуб Бурцева без приглашения. Но едва он к нему подъехал, начались неожиданности. Он не сумел туда попасть. На его пути неожиданно появились двое молодчиков. Они с двух сторон схватили его, да так сильно, что ему стало больно.

– Что вы делаете? – скорей даже не воскликнул, а простонал он.

– Куда путь держишь? – спросил один из них.

– В клуб.

Ответ им явно не понравился.

– Зачем?

– Это мое дело.

Один из них ткнул кулаком его в живот. Сделал он это не сильно, зато профессионально, у Введенского на какое-то время сперло дыхание. И он стал жадно ловить ртом воздух.

– Зачем? – повторил ударивший его вопрос.

– К Бурцеву, – не без труда проговорил Введенский.

– Зачем тебе Бурцев?

Введенскому очень хотелось сказать, что это не их собачье дело, но, помня только что полученные уроки, остерегся.

– Он мой друг.

– Не брешешь?

– Нет.

– Проверим.

Один из них скрылся в клубе, другой остался сторожить Введенского.

Через несколько минут появился Бурцев. Он несколько секунд внимательно смотрел на Введенского, словно не узнавая его, затем коротко, но повелительно бросил:

– Пропустите.

Они сидели в клубе за столом. Обычно тут было так много народа, что яблоку не негде было упасть. Но сегодня зал был полупустой. И это вызывало беспокойство у Введенского не меньше, чем только что завершившаяся сцена с охранниками.

– Что происходит, Дима? У входа охранники, а тут мало людей.

Бурцев как-то странно посмотрел на Введенского.

– Почему не предупредил меня о своем визите?

Вопрос удивил Введенского, раньше Бурцев не задавал его, а просто радовался его появлению.

– Это необходимо?

– Необходимо. – Он помолчал, затем неохотно продолжил. – Ситуация обостряется с каждым днем, на нас началось наступление. Засылают много провокаторов и лазутчиков. Поэтому приходится проявлять предосторожность.

– Но с чем это связано?

Бурцев пожал плечами.

– Ими овладел страх, он и диктует их поведение. Приближается день икс, все идет к этому. – Он вдруг наклонился к Введенскому. – Будет много жертв, – тихо произнес Бурцев.

Введенскому стало не по себе. Он вдруг ясно осознал, что прогноз его друга скорей всего сбудется.

– Но неужели нельзя их как-то избежать?

Какое-то время Бурцев молчал, но о чем он думал, Введенский и близко не представлял.

– Ты пришел по делу или просто так? – вдруг поинтересовался Бурцев.

– По делу.

– И что за у тебя за дело? – слегка иронично поинтересовался Бурцев.

– С тобой и с твоими ребятами хочет познакомиться один человек.

Введенский увидел, как сразу же насторожился Бурцев.

– Что за человек?

– Он иностранец, но хорошо говорит по-русски. Это очень интересный и необычный человек.

– И откуда же приехал к нам этот очень интересный и необычный человек?

Введенский не сразу нашел ответ, на казалось, столь простой вопрос.

– Из Израиля.

– Понятно, – протянул Бурцев. – Откуда же еще.

Введенский знал, что Бурцев не антисемит, хотя в его окружении таких было предостаточно.

– Дело не в этом, – проговорил Введенский.

– А в чем?

– Это очень необычный человек.

– Насколько мне известно, там все необычные.

– Это совсем не то, о чем ты думаешь.

– Слушай, Марк, я не понимаю, о чем ты говоришь. Раньше ты всегда изъяснялся очень ясно и четко. Я начинаю уже подозревать твоего протеже в том, что его хотят к нам заслать.

– Поверь, это абсолютно не так.

– А как?

– Поговори с ним – и сам многое поймешь. Тебе сейчас нужны такие люди. Вы все тут нацелены на конфронтацию, а он может предложить вам всем иной путь.

– Интересно, какой?

– Если кто-то и может вас примирить, остановить надвигающее кровопролитие, то только он. Поверь мне, я не преувеличиваю. Я знаю, что говорю.

Бурцев о чем-то задумался. Введенский же внимательно рассматривал друга. Только теперь он заметил, что Дмитрий как-то осунулся. Всегда уверенный в себе, он выглядел сейчас непривычно неспокойным. Даже одет был не так изыскано, как обычно.

– Где же ты с ним познакомился?

– Сейчас это не важно, расскажу как-нибудь потом.

К удивлению Введенского Бурцев не стал настаивать на ответе.

– Хорошо, веди его сюда. Там разберемся.

Введенский почувствовал облегчение, он выполнил свою миссию.

26.

Они сидели в том же клубе, только на этот раз народу тут было значительно больше. Да и атмосфера была иной, какой-то нервной. То и дело кто-то вставал, куда-то шел, постоянно возникали громкие споры, некоторые едва не перерастали в драки. Все много курили, от чего было трудно дышать. Дым заползал в рот и ноздри, и никогда не куривший Введенский просто задыхался в этой спертой атмосфере. Он поглядывал на Иисуса и замечал, что Ему это нисколько не мешает. Он постоянно смотрел по сторонам; было заметно, что Ему тут интересно. Что не мешало Иисусу вести оживленную дискуссию, которая с каждой минутой становилось все горячей.

– Эту власть можно свергнуть только с помощью насилия, – уверенно произнес Сергей Галаев. – И мы это непременно сделаем, чего бы нам это не стоило. Они должны знать, что насилие порождает насилие. И ничего другого, кроме него нам помочь не может.

Этот разговор длился уже почти полчаса. Введенский представил Иисуса, назвав его Иоанном. Бурцев и оказавшийся с ним за одним столом Галаев, довольно подозрительно оглядели его. Введенскому даже стало немного обидно; могли бы вести себя хотя бы чуточку тактичней и любезней. Чтобы они делали, если бы знали, кто реально сейчас находится с ними?

Бурцев заказал всем по кружке пива. Иисус спокойно отхлебывал из нее, как будто делал это всю жизнь. Бурцев и Галаев попытались расспросить Его, откуда Он и чем занимается, но Иисус ловко уходит от ответов, переключив внимание собеседников на другие, более животрепещущие темы. Сначала разговор тянулся довольно вяло, но с какого-то момента его градус стал быстро нарастать.

– Я много размышлял о насилии, – ответил Иисус.

– Что о нем размышлять? – агрессивно пожал плечами Галаев. – Насилие тогда становится насилием, когда его применяешь. А когда все ограничивается только словами о нем, то это безобидная игра. Я против таких игр. – Для большей убедительности он стукнул по столу.

– Вы чересчур просто относитесь к этому вопросу, – возразил Иисус. – Сначала насилие кажется решением вопроса, но затем оно само становится трудно разрешаемым вопросом.

– А что, по-вашему, остается делать в таких, как нынешняя ситуация, – раздраженно буркнул Галаев. – Предлагаете, как некогда один чудик, подставлять другую щеку, если ударили по лицу. Не дождетесь! – Он одним глотком осушил почти полную кружку пиву и бросил Бурцеву: – Закажи еще.

Введенский при этих словах Галаева посмотрел на Иисуса. Но тот спокойно отнесся к его выпаду, по крайней мере, внешне он никак на него не отреагировал.

– Да, я знаю, эти слова были произнесены. Возможно, слишком опрометчиво. Я согласен с вами, что без насилия редко что-то получается. Я изучал складывающую ситуацию и согласен обойтись без него будет крайне сложно.

– Об этом мы все время и говорим, – произнес Бурцев. – В том числе и вашему знакомому, – кивнул он на Введенского. – А вот он нас понять не желает, хочет, чтобы все случилось без эксцессов. Но это равнозначно, что ничего не случится. А не желаете присоединиться к нам? – вдруг предложил он Иисусу.

Введенский с напряжением ждал ответа.

– Я не исключаю этого, – спокойно, как о самой обыденной вещи проговорил Иисус.

– Что же вам мешает тогда?

– У меня есть тут и другие дела. Но если я к вам и присоединюсь, то чтобы побороть власть насилия. Не только среди ваших врагов, но и в среди вас самих.

– Опять вы за свое, – презрительно надул щеки Галаев. – Власть насилия – это у них, а мы ее намерены свергнуть.

– Насилием?

– А чем же еще. Не лаской же.

– Может, ничего не существует заразней в мире, чем насилие. Люди не замечают, как его бациллы проникают в их кровь, и они становятся его адептами. И уже не могут отказаться от него. И готовы решать с его помощью едва ли не все вопросы Вселенной. Вы слишком ослеплены своей ненавистью к режиму. А ослепление заставляет вас забыть обо всем, кроме своей цели, вы готовы для его свержения пойти на любые меры. А это очень опасно.

– Только это и дает нам шанс на успех, – возразил Галаев. – Если мы не сосредоточимся на одном, пиши пропало. И я не желаю больше ни о чем думать. Сколько надо насилия, столько его и будет. А если кто-то сдрейфит, то от него избавимся. Вот, собственно, и все. Я точно знаю, нас эти мрази жалеть не станут. Выдадут нам по полной. Так что твоя проповедь тут не к месту, Иоанн. Скажи, ему Дима.

Введенский смотрел на друга и не узнавал его. Весь вечер он был молчаливый и хмурый.

– Хотим мы того или нет, а насилия будет много. Очень много, – уточнил Бурцев. – И никто уже ничего не изменит. Даже если сильно пожелает. Все уже определено.

– Всегда можно что-то изменить, Дима, – попытался возразить Введенский.

Тот хмуро и даже враждебно взглянул на него.

– Ничего нельзя изменить, – злобно повторил он. – Мы уже перешли точку не возврата. Будет так, как будет – и не иначе. Мы лишь пешки в этой игре.

– Ты может и пешка, а я быть пешкой не хочу, – возбужденно возразил Галаев. – За мной идут сотни ребят. А если мы добьемся успеха, присоединятся еще тысячи.

– А дальше что? – поинтересовался Иисус.

– Дальше мы создадим свою власть. Эта страна прогнила насквозь. Здесь надо все менять, как в разваливающимся доме.

– Но насилие не лучший способ изменить ситуацию, – заметил Иисус. – После того, как разрушите один дом, тут же придется приниматься за разрушение другого.

– Значит, будем разрушать и этот дом. Сколько надо, столько их и разрушим. Что вас заклинило на насилии? – раздраженно проговорил Галаев. – Я точно знаю: нельзя никогда останавливаться. Победа наполовину – это полное поражение. И я сделаю все, что смогу, чтобы мы не задержались на середине. И я знаю, что Бурцев хочет того же самого, дойти до конца. А если вдруг в какой-то момент расхочет, то заставим идти до конца.

– То есть, будете применять насилие и к своим, – уточнил Иисус.

– Если возникнет необходимость, то уж не сомневайтесь. Церемониться не станем. Я своим ребятам все время об этом вещаю. Так что свое дело они знают.

Введенский в очередной раз бросил взгляд на Бурцева. Тот с каждой минутой становился все более хмурым. Происходящее за столом ему явно не нравилось.

– Вас надо остановить, – вдруг произнес Иисус.

– Ты что ли остановишь? – В голосе Галаева прозвучала откровенная враждебность.

– Возможно и я. – Иисус встал из-за стола. – Пойдемте, Марк.

27.

Они вышли из душного помещения на свежий воздух. Несколько минут Иисус молча стоял, вдыхая его в себя. Затем двинулся к автомобилю Введенского, на котором они приехали в клуб.

– Везти Вас домой? – спросил Введенский.

– Нет, – не сразу ответил Иисус.

– А куда же? – удивился Введенский.

– Можем поехать посидеть в каком-нибудь ресторане?

– В ресторане? – Изумлению Введенского не было предела. – Разумеется. Чего, чего, а ресторанов в городе хватает.

– Вот и едем.

Введенский привез его в не очень большое, но уютное заведение. Он знал, что тут всегда тихо и спокойно, можно не ожидать никаких неожиданностей.

Они вошли в зал, Иисус внимательно огляделся.

– Тут хорошо, – оценил он. – Спасибо, именно этого я и хотел.

Похвала Иисуса была Введенскому приятна, хотя он продолжал недоумевать, зачем они тут оказались. Иногда у Богов возникают странные желания.

Свободных столиков было предостаточно, Введенский выбрал в самом углу. Здесь они были не очень заметны остальным посетителям. Официант принес меню.

– Что будете заказывать? – поинтересовался Введенский. Ему, в самом деле, было очень любопытно, что закажет Бог в ресторане.

Иисус довольно безучастно листал меню.

– А что вы посоветуете мне выпить? – неожиданно спросил Он.

– Алкоголь? – уточнил Введенский. Он даже не пытался скрыть своего удивления.

– Да, – подтвердил Иисус. – Хочется что-то крепкое. Так что посоветуете?

– Лучше всего виски.

– Значит виски. Закажите, пожалуйста.

Официант моментально принес бутылку, что у Введенского вызвало изумление. Он пристально посмотрел на Иисуса. Но Его лицо никак не отреагировало на этот взгляд.

Введенский разлил виски по бокалам. Он не представлял, нужно ли в этой ситуации провозглашать какой-нибудь тост или следует выпить молча.

– Предлагаю выпить, – осторожно произнес Введенский. – Хотя не знаю, за что, что-то ничего не приходит на ум.

– Просто выпьем, – предложил Иисус.

Он осушил бокал одним глотком и сморщился.

– Очень неприятный напиток, – оценил Иисус.

– Многим нравится.

– Возможно.

– Могу я Вам задать вопрос?

– Конечно.

– Почему Вы вдруг захотели посидеть в ресторане, выпить виски?

– Потому что чувствую на душе тяжесть. Не знаю, как поступить в такой ситуации.

– О чем Вы?

– Все опять начинается сначала. Зло под видом добра готовится к своему очередному торжеству. Сатана вновь побеждает.

– Сатана?

– Впрочем, неважно каким именем это называть. Этот Галаев... – Иисус замолчал.

– Он вам не понравился?

– Понимаете, Марк, таких, как он было тысячи. Нет, десятки тысяч. Впрочем, есть даже точное их количество, буквально до одного. Но не в этом дело. Религия возникла для того, чтобы такие люди больше бы не появлялись. Чтобы зло больше не рядилось в одежды добра. А они возникают и возникают, а зло снова маскируется под добро. И я ничего не могу сделать.

– Но почему? Разве Вы, Иисус, не всесильны?

– У вас, впрочем, как и у подавляющего большинства людей превратное представление о Богах. Если все было бы так просто, зачем нужны были бы люди.

– А зачем мы нужны? Никто из людей не может внятно объяснить смысл существования рода людского.

Иисус согласно кивнул головой.

– Так было задумано. Если бы вам было бы известно свое предназначение, вы бы утратили смысл существования.

– Нам, людям, всегда казалось, что все обстоит ровным счетом наоборот. Если бы мы знали о своем предназначении, то обрели бы смысл жизни.

– Если бы вы о нем знали, то его бы потеряли, – возразил Иисус. – Если бы все было бы известно заранее, не было бы никакого развития, не было бы никаких поисков ни смысла, ни истины. Все бы остановилось. А остановка – это всегда предвестник деградации. Человечество может существовать до тех пор, пока существует зона незнания и неопределенности. Ради утешения могу сообщить, что Боги тоже не знают всего, иначе давно бы наступил всеобщий конец.

– Но тогда в чем смысл Бога, если Он не всеведущ и не всемогущ?

Некоторое время Иисус молчал, а Введенский, затаив дыхание, ждал ответа.