Текст книги "Одинаково испорченные"
Автор книги: Владимир Моисеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Глава 3
1
Меня бесит, когда предмет вдруг лишается присущих ему атрибутов. Можно ли представить себе зиму без снега? Легче считать, что зима так и не наступила. Город мечтал о снеге, прекрасно понимая, что это единственная защита от неминуемо надвигающего холода. Декабрьские морозы в этом году, а температура воздуха давно уже ушла в отрицательную область, сопровождались на удивление чистым голубым небом и полным отсутствием ветра. Признаюсь, я всем сердцем люблю это, к великому сожалению, не слишком долгое, но завораживающе прекрасное время года. Город стал еще восхитительней, словно приготовившись к грандиозной вселенской фотосессии, с помощью которой намеревался раз и навсегда покорить своих недоброжелателей. Строгие и четкие городские пейзажи под неярким зимним солнцем кажутся еще строже, вот, если бы еще можно было щедро добавить белой краски свежего снега.
Я остановился возле Дворцового моста. Есть там одно место, где особенно хорошо думается. Кстати, что такое настоящее спокойствие и умиротворение, я понял однажды поздней осенью, заглядывая в бесконечно прозрачные воды одного из каналов Петербурга. На покрытом илом дне покоилось огромное количество всевозможного хлама. Наверняка, с каждым из предметов была связана какая-нибудь история. При желании можно собрать добротный материал на целый сборник рассказов. Что там удавалось обнаружить? Зонтик, утюг, какую-нибудь ржавую шестеренку, змеевик, кирпичи, колесо… Было забавно. Не трудно придумать по-настоящему трагическую цепь событий, связанных с этими предметами, наполнив текст сарказмом и черным юмором.
Жаль, что я больше не имею права сочинять простые человеческие истории. Отныне мне это запрещено. Теперь от меня требуется что-то другое. А что конкретно, я и сам не знаю. Впрочем, это проблема творческая. Следовательно, решаемая.
Пора было отправляться в издательство. Я надеялся, что при личной встрече Пермякову удастся сформулировать свой интерес ко мне более внятно. Пока же я не знал, зачем ему понадобился, а потому не ждал ничего хорошего. Я тяжело вздохнул и, резко развернувшись, продолжил свое путешествие.
В первый момент я не понял, что произошло. То ли солнечный луч попал в глаза, то ли сзади ударили по макушке кирпичом. Я застыл на месте, не в силах отвести взгляд от появившейся невесть откуда Анны. За прошедший месяц она нисколько не изменилась, разве что стала еще более красивой. Странно было видеть ее перед собой тихой и доброжелательной. Мозги постепенно вернули способность работать, и я догадался, что в этом нет ничего удивительного, я ведь, если вспомнить, перед Анной ни в чем не виноват. Мы расстались без крика и ругани. Точнее, она просто вышла на время. Все произошло так неожиданно, что я до сих пор не уверен, что мы и в самом деле расстались. Анна не предъявляла никаких претензий, насколько мне помнится.
– Здравствуй, Аня.
– Здравствуй, Ив.
– Рад тебя видеть.
Она промолчала. Только склонила свою голову чуть влево и вниз. Даже проигрывая самые наихудшие варианты, было сложно посчитать это движение за проявление неприятия. Скорее, за раскаяние, признание ошибки. Но это уж я размечтался.
– Ты так внезапно и беспричинно исчезла, что я просто слов не нахожу.
– Не надо, Ив.
– Как это – не надо? Почему – не надо? Очень даже надо. У тебя что-то случилось? Так расскажи мне. Тебе не пришло в голову, что любую напасть вместе преодолеть легче? Только не говори, что встретила другого человека. Не поверю. Мы с тобой… мы с тобой повязаны до самой смерти. Это больше, чем любовь. Древние люди в таких случаях говорили о двух половинках одного целого. Давай-ка, возвращайся. У меня и так голова трескается от проблем, а тут ты еще дикие перформансы устраиваешь. Кстати, хорошая мысль – раньше жены закатывали мужьям сцены, а теперь перформансы. Отлично будет смотреться на бумаге, обязательно вставлю в следующую книжку. Видишь, около тебя у меня голова лучше работает. Аня, возвращайся. Очень тебя прошу.
Она кивнула. Боже мой, у меня камень с души свалился. Я обнял ее, поцеловал, но она не ответила.
– Поехали домой. Не могу на тебя наглядеться.
– Подожди, Ив. Мне тоже без тебя плохо. Я знала, что люблю тебя, но все равно не ожидала, что без тебя будет так тошно. Подожди еще немножко. Кажется, у меня получится. Может быть, уже сегодня вечером. Но это зависит не только от меня.
– Да что случилось? Я писатель, раньше таких называли инженерами человеческих душ, мне можно рассказать.
– Твой отец сообщил, что ты энэн, а я ведь всего лишь обычный человек. Нам нельзя быть вместе.
Я с облегчением рассмеялся.
– Знал, что острый ум однажды тебя подведет. Нельзя быть такой умной. Вот уж поистине – горе от ума. Хочешь, расскажу притчу? Больной спрашивает у доктора: «По вечерам у меня температура поднимается до 37,1 о. Что делать? Что у меня? Это очень опасно?» Доктор отвечает: «А зачем вы ее измеряете?» То, что я – энэн, ничего не меняет в наших отношениях. А если бы я был вьетнамцем? Или афро-американцем?
– Как ты можешь сравнивать? Это разные вещи.
– Должен тебя обрадовать. То, что я энэн, в принципе, сказалось только на одном – я сочиняю тексты, которые не похожи на человеческую литературу. Предположим, что я внезапно стану настоящим человеком, но перестану быть писателем. Согласилась бы ты на такую комбинацию? Тебя бы это устроило?
– Нет, конечно, – ответила Анна. Боже, как я люблю эту женщину!
– Так какого дьявола!
– Наверное, за те годы, что мы вместе, у нас мозги стали работать одинаково. Я полностью согласна со всем, что ты говоришь. Но позволь пройти мой путь до конца. Если все получится, я вернусь уже сегодня вечером.
– Ничего не понимаю. Расскажи мне, что случится сегодня вечером? Даю слово, что вмешиваться в твои дела не буду, если ты будешь против.
– Я нашла парней, которые за относительно небольшие деньги обещали сделать из меня энэнку, они научились менять геном по заказу.
Ну, что тут скажешь! Только женщина способна поверить в такое!
2
От двери издательства по направлению к ближайшей автобусной остановке вела цепочка белых следов. Другого указания на закончившийся в издательстве ремонт мне обнаружить не удалось. Я открыл дверь и попал в облагороженное косметическим ремонтом помещение, признаю, стало светло, чисто, празднично. Мне очень понравилось. Молодцы, ремонтники!
Пока я привыкал к изменившейся обстановке, мимо пронесся озабоченный Пермяков. Интересно, он не заметил меня или успел забыть, что вызвал на встречу? Я пожал плечами и направился следом. Кто знает, какие новые испытания обрушились на Пермякова за тот час, что прошел после нашего телефонного разговора. Вот уж с кем я бы ни за что не хотел поменяться местами. Я немедленно впадаю в замешательство, когда пытаюсь представить себе хотя бы некоторые из проблем, ежедневно обрушивающихся на Пермякова. Нет, увольте! Меня вполне устраивает место у ноутбука. И проблемы интересуют только те, что возникают в сочиняемом мною тексте. Можно поспорить, какие проблемы более реальные: издательские или писательские, но занятие это абсолютно бессмысленное и бесперспективное, поскольку в данном случае спор заинтересованных субъектов невозможен, каждый останется при своем мнении. Но я на место Пермякова не претендую, да и своего покидать не намерен. Как это там говорили в прежние времена: каждый должен пройти свой путь. Вот именно, свой путь.
Я нашел Пермякова в кабинете, он уже успел устроиться у монитора.
– Здравствуйте, Ярослав, – сказал я с максимально доступной мне твердостью, мне ли не знать, что в подобных случаях важно как можно скорее объявить о своем присутствии.
Пермяков, не отрываясь от экрана, поднял палец, давая понять, что помнит обо мне, но дело, которым он занят, настолько важное, что прерывать его чревато последствиями. Прошло совсем немного времени, секунд двадцать, и лицо его просветлело. Наступил катарсис. Пермякова отпустило.
– Здравствуйте, – сказал я мягче, еще раз обозначив свое присутствие.
– Здравствуйте, Иван.
– Важные дела?
– Нет, нет, скорее неприятные. Литература – занятие скорее опустошающее, чем духоподъемное. Впрочем, кому это я рассказываю? Вы, естественно, знаете об этом не меньше меня. Тяжелый, неблагодарный, скудно оплачиваемый труд, плохо отражающийся на здоровье. Давление, там, сердце… и прочие профзаболевания. Но нужно быть твердым, нельзя допускать в душу пустые сомнения, работа превыше всего. Нравится, не нравится, но делать нужно. Это как сигать в прорубь в двадцатиградусный мороз или с десятиметровой вышки головой вниз – делать это следует с открытыми глазами, осмысленно, отдавая себе отчет в содеянном, иначе – кранты. А нравится, не нравится – это все пустое. Нравятся – девочки. А работу свою надо выполнять качественно и в срок.
– Вы об этом уже говорили. Что это вас сегодня на философию потянуло?
– Да ходят тут всякие. Выламываются. А все потому, что в голове дурацкая каша. Сами не знают, чего хотят. Решил назваться писателем, так будь добр, соблюдай правила. Не лезь в чужой монастырь со своим уставом. Вот, например, делает человек табуретку, потому что он столяр. Он же не из головы берет размеры ножек? Нет, он берет их из чертежа. А то, понимаешь, ножки разные окажутся, на таком табурете долго не усидишь, свалишься. Говорю простые и понятные вещи, однако, обязательно найдется какой-нибудь отвязный вольнодумец, который порвет чертеж в клочья и начнет сочинять отсебятину. Меня это просто бесит.
Я украдкой посмотрел на носки своих нечищеных ботинок и густо покраснел. Правильно Анна говорит, что я – несерьезный. Мог бы сообразить, что пригласили меня не за красивые глазки, издательство переживает очередную трансформацию и остро нуждалось в лояльных сотрудниках и авторах. Пермяков неоднократно говорил, что без этих составляющих возрождение литературы невозможно. А я вот опять забыл ботинки тряпочкой протереть. Нехорошо.
На миг мне показалось, что Пермяков заглянул в самые глубины моей души и моментально понял, что я чужой и доверять мне отныне нельзя. Конечно, он был прав. Мне немедленно захотелось выложить правду, что я не человек, а энэн, а потому не могу быть лояльным по определению, но сдержался. Понадеялся, что Пермяков проговорится, зачем издательство поддерживает со мной отношения. Какая от меня может быть польза? Самому это понять мне никак не удается, несмотря на все старания.
Но Пермяков промолчал. Мне стало грустно, понятно, что выпад про отсебятину направлен против меня. Ну да, конечно, все, что я пишу – отсебятина, а что же еще?
– Что же делать, если я придерживаюсь такого творческого метода? По-другому я писать не могу, – вырвалось у меня против воли. Конечно, было бы правильнее промолчать или сказать что-нибудь нейтральное, но я принялся оправдываться. Уж сколько раз давал себе слово помалкивать, когда не спрашивают. А вот все равно, словно за язык тянут.
Пермяков посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. Он был озадачен. Слова мои явно не имели никакого отношения к бурному потоку мыслей, обуревавших его. Видно было, что он пытается понять смысл произнесенной мной фразы, но у него не получается. Я догадался, что моя скромная личность его не занимает совсем. Неужели среди авторов издательства появился еще один сочинитель отсебятины? Это была замечательная новость.
– Вы, Хримов, проходите у меня по второму списку. Честно говоря, меня ваш творческий метод не интересует. Простите, но у меня нет времени читать для собственного удовольствия. Я здесь работаю. Но есть огромная разница между мной и издательством. Хозяину издательства для каких-то неведомых надобностей такие, как вы, нужны, а я, не сочтите за личный выпад, спокойно бы обошелся без ваших сочинений. Вы, наверное, думаете, что я сегодня излишне груб, это, конечно, не так. Просто я давно уже понял, что с авторами следует быть до конца откровенным. Это помогает установить по-настоящему здоровые профессиональные отношения. Писатели – люди творческие, они намеки и подтекст в разговорной речи не замечают. Особенно, когда дело касается их творчества.
– Все понимаю и ценю. Конечно, быть откровенным хорошо. Нельзя делать одно, а думать другое. Понимаю. Я и сам придерживаюсь подобной точки зрения.
Пермяков поморщился.
– Опять ошибаетесь, Хримов. Не только можно, но и по долгу службы положено. Вашему брату, писателю, позволительно рассуждать о творчестве и самовыражении, у нас же, издателей, другие задачи, более прагматические. А еще, мы совсем не любим светиться. Хорошие деньги делаются в тишине. Было бы замечательно, если бы народ про нашу деятельность ничего не знал. Идеально, если бы читатели считали, что нас, издателей, интересуют только деньги, а идеями и мыслями мы вовсе не занимаемся. Кстати, будете давать интервью, обязательно вверните что-нибудь этакое про нашу безыдейность и антиинтеллектуализм. Люди страсть как любят подобные вещи. Да и нам будет приятно.
– Значит, я могу продолжать писать свои тексты?
– А еще – вышивать крестиком и нанизывать бисер на ниточку. Мне-то что? Я говорил про Игнатьева, вот кто настоящая заноза в заднице издательства! Эта зараза не желает подписывать документы о сотрудничестве, не понимает, что своим упрямством ставит жирный крест на карьере. Уговариваю его, как девицу, а он выламывается.
– А что за документы?
– Да, ерунда. Технические требования к авторам издательства и патриотический акт. Казалось бы, формальность, а он права качает. В конце концов, издательство – чисто коммерческое предприятие, только полный дурак этого не понимает. А Игнатьеву на деньги наплевать. Чем он так хозяину приглянулся, не знаю, но приказано с ним работать. Дрянь человечишка – этот Игнатьев, таких как он сотни, только свистни, а мне приходится разъяснительные беседы с ним вести. Тьфу.
– А мне можно прочитать?
– Что почитать? Сочинения его дурацкие?
– Нет. Документы.
Пермяков протянул мне две бумажки.
– Пожалуйста. Читайте на здоровье.
Технические требования к авторам издательства
1. В данный момент издательство рассматривает произведения, которые могут выйти в составе следующих серий:
– историко-авантюрные романы, альтернативная история, приключения наших современников в прошлом;
– классическая героико-приключенческая фэнтези, городская фэнтези, приключения наших современников в фэнтезийных мирах;
– посткатастрофический либо постъядерный боевик, романы о последствиях интервенции иностранных армий на территорию России.
2. Издательство крайне заинтересовано в авторах, которые готовы работать в плотном контакте с редакцией, что предусматривает обсуждение синопсиса романа и рассмотрение каждой написанной главы на первом этапе создания произведения.
3. Язык произведений – современный русский, без архаизмов, диалектизмов и злоупотребления любой терминологией. Подтекст должен быть исключен, предложения следует использовать четкие и ясные, не допускающие разночтения.
4. Роман должен иметь только одну сюжетную линию и линейную структуру, больше действия, меньше рассуждений. В тексте не должны встречаться абстрактные рассуждения, уводящие внимание читателя от основной цели произведения.
5. В романе должен быть только один главный герой – в крайнем случае, с одним-двумя спутниками. Главный герой не погибает. Подругу героя могут убить, но не должны мучить и насиловать.
6. Наш герой – настоящий мужчина, решительный, уверенный в себе, харизматичный победитель. Его стремление к доминированию, богатству и власти не должно быть поставлено под сомнение. Его целеустремленность в достижении цели строится на умении приспосабливаться к изменяющимся условиям, оправданной жестокости к врагам и врожденной способности предсказывать их замыслы. Он не прощает врагам того, что они враги.
7. Произведения о неудачниках не принимаются.
8. Произведения, не соответствующие вышеприведенным требованиям не принимаются и не рассматриваются.
Я поморщился. Почему, спрашивается, мне не предлагают подписать такую бумагу? Я бы, конечно, отказался. Но почему не предлагают? Вроде как я и не человек уже. Ах да, Пермяков сказал, что я прохожу по второму списку. Интересно узнать, хорошо это или плохо? И, кстати, что это за списки такие? Литераторов теперь по сортам делят? Дожили. Неохота было забивать голову ерундой, поэтому я прочитал вторую бумажку.
Патриотический акт
В своем творчестве я добровольно отказываюсь анализировать любую деятельность начальников, упоминать об их существовании или намекать, используя «эзопов язык», на гипотетические проблемы, которые могли бы породить их присутствие.
При получении специального заказа на отображение особо оговоренных в договоре сторон жизни начальников, обязуюсь обеспечить представителю хозяина оперативный контроль за текстом, прислушиваться к его пожеланиям и безоговорочно выполнять любые его указания по совершенствованию произведения.
Непроизвольно поморщился еще раз. Я бы не подписал и эту бумажку. Хорошо, что прохожу по второму списку. Кстати, еще один веский повод разузнать, что это за список такой.
Пермяков спрятал документы в кожаную папку.
– А почему Игнатьев должен подписать эти документы? – спросил я.
– Потому что я так сказал.
– А как быть со свободой творчества? Разве человек, лишенный внутренней свободы, способен стать настоящим писателем?
– Мы больше не поддерживаем авторскую литературу, только проекты. А для проектов авторы нам не подходят. Их очень трудно переучивать.
– Получается, что свобода – это исключительно ваша привилегия? Круто!
– Какая свобода? О чем вы, Хримов? Я делаю то, что мне приказывает хозяин. А у него, сомневаться не приходится, есть свой хозяин. А у того – свой, впрочем, у меня хватает ума не залезать так высоко. Так уж устроен мир, нужно научиться принимать его законы, и… И все получится. А насчет свободы…. В границах разрешенного нет человека свободнее меня. И, смею заверить, мне вполне хватает полномочий для счастливой жизни.
Мне стало смешно.
– Что такое? – разозлился Пермяков. – Я кажусь вам смешным?
– Вовсе нет. Я вспомнил одну восточную притчу. Как известно, лучший раб – тот, кто считает себя свободным. От него навара больше.
– Ну, ну… Всегда удивлялся, почему знатоки притч, как правило, несчастные люди? Искренне желаю вам опровергнуть этот печальный закон. Но я всегда считал, что самое страшное проявление гордыни – это когда человек начинает похваляться внутренней свободой. Хвастаться разрешается, это не большой грех, только при этом нужно постоянно доказывать наличие у себя означенной добродетели. А это очень хлопотно. Кстати, хозяин вам проверку придумал. С вами желает поговорить его представитель. Собственно, для этого я вас и вызвал.
– А что случилось?
– Не знаю. Меня в такие дела не посвящают.
– Я его знаю?
– Знаете, это Пугачев.
– Наш Пугачев, писатель?
– Он, родимый, он.
Глава 4
1
Звуки внезапно покинули наше скромное пристанище. В кабинете наступила напряженная тишина. Скорее всего, я не вовремя задумался и пропустил мимо ушей вопрос, который задал мне Пугачев, он же представитель хозяина. Пришлось придумывать не только ответ, но и сам вопрос. Я постарался сосредоточиться. Мне показалось, что для моего собеседника крайне важно не только услышать, но и увидеть, как я отреагирую на... Ну, на заявление, которое мне не удалось расслышать. Уверен, что если бы представителем хозяина был не Пугачев, а другой человек, мне было бы легче воспринимать его всерьез.
Вроде бы, он утверждал, что я очень высокого о себе мнения. Какие, однако, странные и дикие идеи посещают иногда представителей хозяина. Так он представился – отныне, мол, я для вас представитель хозяина. Можно и так, почему бы и нет? Вообще-то, я привык называть его писателем, но разве я читал сочиненные им книги? Нет. Как-то до чтения дело не дошло. Кстати, в роли представителя хозяина его образ более органичен.
– Выражение вашего лица, Хримов, неудобоваримо, – раздраженно сказал Пугачев, мне показалось, что его возмутила даже не сама неуместная пауза в нашем разговоре, возникшая явно по моей вине, а то, что он вынужден повторить последнюю фразу для непонятливого. – Создается впечатление, что вы считаете себя чертовски умным, а все остальные для вас, выходит, дураки набитые!
Так вот он о чем! Я вздохнул с облегчением. Хорошо, что я не прослушал ничего более важного. Ответить на этот поклеп было легче легкого.
– Ваша сомнительная гипотеза о моем врожденном эгоцентризме в корне не верна, господин куратор. Ее опровергает каждодневная практика. Я – эгоист, это – да, признаю. Но мне всегда нравились умные, талантливые, тонко чувствующие и интересные граждане. О чем не устаю повторять. И недостатка в их обществе я не испытываю. Умных гораздо больше, чем вы думаете.
Тут я явно преувеличил. Выдал желаемое за реальность. Но против истины не погрешил – мне действительно нравятся умники, а то, что мне хотелось бы встречать их чаще, мое личное дело, явное проявление писательского максимализма, чем легко можно пренебречь без потери общего смысла.
Пугачев с завистью посмотрел на меня.
– Это вы вспомнили Игнатьева?
– О каком Игнатьеве вы говорите? Я не знаю никакого Игнатьева, – с этими представителями хозяина постоянно приходится держать ухо востро, чуть допустишь послабление, они моментально на шею садятся и начинают приказы отдавать. Вот когда понимаешь цену не вовремя произнесенному слову.
– Слышал, он вам свою книжку подарил.
– Вы про писателя Игнатьева? Да мы с ним и парой фраз не обменялись. И книгу его не читал, посмотрел одну главу, и все. Пока вы не сказали, я о нем и не вспомнил.
– Не читали и ладно. Не большая потеря, честно говоря.
– Послушайте, Пугачев, мне совсем не нравится, что вы называете имена малознакомых людей и ждете, что я буду комментировать их поведение. Это совершенно недопустимо. Как глубоко верующий человек, я не могу продолжать подобный разговор.
– А при чем здесь вера? – искренне удивился Пугачев.
– Не хотел бы вот так, походя, нарушать заповеди.
– И какую заповедь я заставляю вас нарушить?
– Одиннадцатую.
– Есть и такая?
– А как же. «Не стучи»! Россия. ХХ век.
– Абсурд! Как можно настучать на человека, с которым, по вашим словам, вы практически незнакомы?
– Непроизвольно. Не чувствуя контекста.
– Ах, оставьте!
2
Надо отметить, что господин Пугачев умел выглядеть привлекательно. Я чуть было не написал – умел нравиться. Но такая оценка его поведения была бы явным перебором. Не мной замечено, что люди, посвятившие свои жизни профессиям охранительного назначения, к числу которых, вне всяких сомнений, принадлежал Пугачев, не имеют права нравиться людям. Выглядеть привлекательно – это сколько угодно. А нравиться – ни-ни! Достигается это долгими тренировками, а способ используется проверенный: глазам Пугачева запрещено участвовать в беседе, они выполняют функции зрительной фиксации обстановки, не более того. Эта замечательная способность представителей хозяев и прежде приводила меня в восторг. Неоднократно я старался вставить в тексты подробное описание процесса вычеркивания признаков жизни из их неповторимых глаз. Но особого успеха так и не добился. Наверное, потому, что вспоминаю об этом феномене, только когда в очередной раз обнаруживаю напротив себя внимательные, напряженные, но поразительно пустые глаза очередного представителя хозяина. А потом опять быстро забываю.
– Я пригласил вас, Хримов, вовсе не для того, чтобы препираться по пустякам, – Пугачев сосредоточено почесал кусок пластыря над правой бровью.
– А чтобы сообщить пренеприятное известие, – не удержался я от озорства.
– Почему неприятное? – удивился Пугачев.
– Ну, как же, надо полагать, что к нам опять едет ревизор, – автоматически закончил я цитату из Гоголя.
– С чего вы взяли? – Пугачев нахмурился, представители хозяина не любят, когда с ними шутят на отвлеченные темы, их это озадачивает, сбивает с темы. – Нет. Никаких ревизоров не будет. Наоборот, я хочу предложить вам работу. Не пыльную и денежную. Это ведь хорошо, правда?
– Не знаю.
– Вы патриот?
– В большой степени.
– Тогда вам работа понравится. Вы хороший писатель, ваши неподготовленные реплики, выдают острый самобытный ум. Помните, как однажды на презентации вы дали мне функциональное определение людей? Это, мол, существа, которые никогда не бывают виноватыми. Мне очень понравилось. У вас большой потенциал. В отделе пиара просто проблема с умельцами. Ребята там собрались хорошие, проверенные, но им явно не хватает литературного таланта. Мне-то наплевать, а вот патриотическое воспитание населения страдает. Новые государственные проекты требуют скрупулезной работы со словами, качественного умения оперировать словесными образами, выстраивать требуемый смысловой ряд. Понимаете, о чем речь?
– Думаю, что да. Надежда, что граждане станут добровольно признаваться в горячей любви к начальникам, не приживается. Требуется подсобить, – посочувствовал я, но получилось неискренне.
– что-то в этом роде.
– Понимаю. Тот, кто владеет информацией, правит миром. Правильно? – я решил блеснуть своим знанием основ политической обработки масс, но промазал.
– Нет. Это весьма распространенная ошибка, Хримов. Непрофессиональный подход. Миром правит тот, кто владеет дезинформацией, – с глубоким проникновением в суть дела пояснил Пугачев.
Мне немедленно стало скучно. Интересно, он уже знает, что я энэн?
– Увы, должен отказаться. Не владею материалом. Специфика моего творчества...
– Разве я спрашивал, хотите ли вы заниматься нашим проектом? Я утверждаю, что вы справитесь, потому что будете очень стараться. У нас есть способы заставить вас работать. Но, думаю, до примитивного принуждения дело не дойдет. Мне кажется, что вы добровольно согласитесь участвовать в нашем общем начинании.
– Вы мне угрожаете?
– Конечно. Хорошо, что вы это понимаете. Не люблю болтать попусту.
3
Давно мне не приходилось выслушивать так откровенно и четко сформулированную угрозу. Наверное, Пугачев по долгу службы имел право быть настойчивым и резким. Ну, там, судьба страны, то да се. Но я был сражен простотой его подхода. Так вот, оказывается, как это делается. Я моментально вспомнил о вечной потребности государства в укреплении обороноспособности. И далее по списку. Границы должны быть на замке. Внутренние и внешние враги – нейтрализованы. Болтун, который находка для шпиона, должен, наконец-то, заткнуться раз и навсегда. А еще необходимо выключать свет, покидая места общественного пользования и вовремя платить за коммунальные услуги. Я представил, что за все вышеперечисленное Пугачев несет личную ответственность перед государством, и от души пожалел страдальца. Впрочем, оставалась надежда, что Пугачев понимает, что заполучить меня в помощники для исполнения возложенных на него профессиональных обязанностей невозможно!
– Послушайте, вы хотите, чтобы я выполнял работу, противную моей совести? – спросил я на всякий случай, не исключено, что неправильно понял этого человека.
– А почему бы и нет! Разве вы считаете, что моральные устои, свойственные вам, идеальны и не требуют корректировки? – удивился Пугачев. – Давайте предположим, что вы – человек высоконравственный во всех отношениях. Помешает ли вам подобное, прямо скажем, фантастически лестное предположение, принять мое предложение? Нет, конечно. Что такое патриотизм? Насколько я припоминаю, патриотизм – есть ничто иное, как любовь к Родине. А любовь, мил человек, не бывает безнравственной. Давайте рассуждать, может ли нравственный во всех отношениях человек не быть патриотом? Не может! Я утверждаю, что некоторый дискомфорт, который вы ощущаете в последнее время, напрямую связан с тем, что скрытая до поры до времени ваша любовь к Родине не находит должного практического применения. Вот мы и поможем вашему таланту раскрыться с неожиданной стороны. Очень скоро вы станете всенародно любимым писателем. Хотите? – Пугачев позволил себе покровительственно улыбнуться.
– Нет. Увольте, – это был тот самый случай, когда нужно отказываться сразу, решительно и бесповоротно, чтобы не порождать у собеседника необоснованных надежд.
– Ну, что ж, станете любимцем читающих масс против воли. Такое решение на коллегии уже принято.
В свое время отец доходчиво объяснил мне, как следует себя вести, чтобы с легкостью выдерживать любые испытания судьбы. Достаточно сделать вид, что вся эта дрянь случилась не со мной, будто бы я наблюдаю за происходящим со стороны. Подтверждаю, что метод часто срабатывает. На этот раз возникли сложности. Было интересно догадаться, даст ли мне Пугачев по голове какой-нибудь палкой, если я еще раз осмелюсь отказаться работать на него?
Наверное, Пугачеву показалось, что я испугался, и он решил помочь мне принять единственно верное в моем положении решение, подыскав неперебиваемый исторический пример:
– Знаете, кто был в России первым пиарщиком?
– Пушкин, – автоматически пошутил я. – Наш дорогой Александр Сергеевич.
– Я думал, не знаете, – удивился Пугачев. – Писатели, как правило, плохо знакомы с конкретными технологиями.
– Я угадал? – пришла моя очередь удивляться.
В ответ Пугачев с чувством продекламировал:
«Все мое», – сказало злато;
«Все мое», – сказал булат.
«Все куплю», – сказало злато;
«Все возьму», – сказал булат.
– Это действительно стихотворение Александра Сергеевича Пушкина, – подтвердил я.
– Настоящий матерый пиарщик, вот кто был наш Пушкин! Мы его за это глубоко уважаем, как отца-основателя. Что там ни говори, а большего о нашем деле ничего и не скажешь! Меняем пропорции ингредиентов, меняем акценты, но выйти за границы, очерченные этими четырьмя строчками гения, невозможно.
Я заметил, что Пугачев, когда говорит о чем-то близком и дорогом, начинает самым неподражаемым образом светиться изнутри, вроде бы испытывает прилив духа. Право слово – «лампочка Ильича» или, точнее, «лампочка Дзержинского»! А что, если разобраться, неформальное отношение к работе – прекрасное качество для представителя хозяина.
– Вы так любите Пушкина? – спросил я, рассчитывая услышать в ответ что-то сногсшибательное. И не ошибся.
– С помощью Александра Сергеевича нашего в конце ХХ века удалось доказать теорему о неоспоримом духов-ном превосходстве граждан Российской Федерации над прочими землянами.
– Доказать? – за время нашего короткого разговора мне неоднократно приходило в голову, что Пугачев – инопланетянин, настолько разительно его представления об окружающем мире отличались от привычных. – Разве подобное утверждение можно доказать?
– Конечно. Легко и непринужденно. С помощью следственного эксперимента. Разбудите среднестатистического европейца или американца в три часа ночи и попросите прочитать наизусть несколько строк из творчества поэта начала ХIХ века. Думаю, что в ответ вы получите в лоб. Или на вас подадут в суд за сексуальное домогательство. А в России результат будет другой. Наши сограждане тут же начнут читать наизусть стихи А. С. Пушкина. «Я помню чудное мгновенье». «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». «Мой дядя самых честных правил». «Не пой, красавица, при мне. Не надо». «На холмах Грузии лежит, но не со мной». Стоп, ошибка. «На холмах Грузии лежит». И все. «Не со мной» – это придумал другой поэт, современный. Как бы связь поколений получается, понимаете?
