Текст книги "Одинаково испорченные"

Автор книги: Владимир Моисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Владимир Моисеев
Одинаково испорченные

ЦИКЛ: «Не все люди – люди»

1. Чужие тайны, чужие враги

2. Одинаково испорченные

Приложения:

1. Формальные письма к Нине

2. Клоп на Луне

 
Они догадались, что ты не придешь.
 

Арсений Тарковский

Глава 1
1

Я непристойно загоготал. Громко, вызывающе громко. Не помню, когда в последний раз мой организм издавал столь откровенно хамские звуки, не исключаю, что приступ подобного запредельного веселья случился у меня впервые в жизни. Я и сам не понял, что меня так разобрало. Вроде бы, реального повода для подобной реакции не было и в помине. Наоборот, обстоятельства заставляют меня крайне серьезно отнестись к дальнейшему существованию. Более того, если говорить прямо, я принужден начать свою жизнь заново. Не имея ни малейшего представления, как же ее следует выстраивать – эту новую жизнь.

Считается, что многие люди с радостью ухватились бы за такую возможность. Но дело в том, что прежняя жизнь меня вполне устраивала, и менять ее я был расположен. Очень жаль, что мое желание не принимается во внимание. Решение было принято задолго до моего рождения. Так распорядилась причудливая игра генов. Ну, что тут скажешь – против природы не попрешь!

И что же здесь смешного, спрашивается?

Ничто не предвещало столь решительного поворота в моей судьбе. И вот – надо же! После десятилетнего отсутствия в гости заявился папочка и доходчиво объяснил, что мои самые общие представления о жизни – лишь досадное заблуждение. Пора, мол, проснуться, довольно пребывать в неведении. В результате я остался у разбитого корыта, и случилось это не из-за того, что я крупно лопухнулся или совершил непростительную ошибку, нет, все произошло само собой, поскольку так было прописано в начальных условиях моего появления на свет. Не исключено, что именно это показалось мне забавным. Оказывается, можно прожить долгую счастливую жизнь, придерживаясь самых что ни на есть высоких моральных принципов, не грешить, любить ближнего своего, работать по совести, ни в единой букве не солгав в своих текстах, и все равно однажды узнать, что предыдущая твоя жизнь должна быть перечеркнута и забыта.

По словам отца, отныне я, фантаст Иван Хримов, не могу больше считаться достойным членом человечества, поскольку человеком в строгом смысле этого слова не являюсь. Мое, казалось бы, от природы полученное право называться хомо сапиенсом, было раз и навсегда опровергнуто современной наукой. Оказывается, я – энэн, существо, которое скорее можно назвать неандертальцем, чем человеком. Действительно ли неандертальцы являются нашими предками, науке достоверно неизвестно. А вот то, что геном энэнов отличается от человеческого самым характерным образом, поражая своим сходством с неандертальским – неоспоримый факт. Именно поэтому нас и назвали нн-людьми или энэнами. То есть, напоминающими неандертальцев.

Более разрушительной правды мне до сих пор выслушивать не приходилось. И я не удивлен, что сообщил мне об этом отец. Как это на него похоже! Он и прежде любил время от времени делать блестящие, потрясающие основы заявления. И на этот раз не подкачал. Появился невесть откуда, быстренько все объяснил и упорхнул. Класс! Вот уж поистине – его ни с кем не спутаешь. Ничуть не изменился. Словно бы и не прошло десяти лет со дня нашей последней встречи. И я – существо несерьезное (тьфу, едва не написал – человек), вынужден был поверить каждому его слову.

Впрочем, это понятно. Мне, как и любому человеку, как, наверное, и любому энэну, хочется, чтобы в жизни было что-то по-настоящему стабильное, краеугольное, неподвластное неумолимому ходу времени. Например, отец. Для подобной утилитарной функции мой подходит наилучшим образом. Вот уж кто умеет производить сильное впечатление на случайно подвернувшегося слушателя. Этого у него не отнимешь. Умопомрачительно гордый и уверенный в себе, скорее расположенный к интеллектуальным беседам, чем к открытому проявлению чувств, он привык верховодить в любом разговоре. Настоящий ученый, принадлежащий к старой школе блестящих одиночек, так поспешно и неумело замененных однажды научными сотрудниками. Внешне эмоционально сдержанный, какими принято было изображать ученых в художественной литературе, когда там их еще изображали, один из тех, для полноценного содержательного разговора с которым необходимо сначала получить соответствующее образование.

Но это впечатление обманчиво, просто отец не любит, когда собеседники обращают внимание на бушующие в его душе неслабые страсти, ему кажется, что это мешает им правильно воспринимать содержащуюся в его словах информацию. А зачем нужна речь, если в ней не содержится информация, он не понимал и раньше.

Естественно, что и во время памятной встречи на меня обрушилась масса разнообразных сведений. Но почему-то мне показалось, что вовсе не для передачи знаний и инструкций пришел отец. Я остро ощутил его неподдельную любовь ко мне, своему сыну. И, в свою очередь, почувствовал впечатляющий прилив любви к отцу. Не хорошо я сейчас подумал – «в свою очередь». Не все ли равно в нашем случае, кто первым почувствовал любовь к своему собеседнику? В конце концов, это не спортивная игра. Нет, нет, я не расположен играть с отцом в психологические игры. Правильнее, конечно, считать, что теплые родственные чувства настигли нас одновременно. Кстати, скорее всего, именно так все и было на самом деле.

А вот еще один интересный вопрос: какого рода теплые чувства я мог бы испытать к этому человеку, если бы он не был моим отцом? Уважение, душевный трепет, некоторый иррациональный восторг… Наверное… А почему бы и нет? Но любовь? Сомневаюсь. Не исключено, что и сейчас я нахожусь в плену привычных оценочных ощущений, и называю их совокупность любовью только потому, что речь идет именно о моем отце.

Любовь, что такое любовь? Неужели просто слово? Пришлось посмотреть в философском словаре.

Обнаруженная в энциклопедии дефиниция оказалась изыскано функциональной.

« Любовь– интимное и глубокое чувство, устремленность на другую личность, человеческую общность или идею. Любовь необходимо включает в себя порыв и волю к постоянству, оформляющиеся в этическом требовании верности. Любовь возникает как самое свободное и постольку «непредсказуемое» выражение глубин личности; ее нельзя принудительно ни вызвать, ни преодолеть. Важность и сложность явления любви определяются тем, что в нем, как в фокусе, пересекаются противоположности биологического и духовного, личного и социального, интимного и общезначимого».

И все-таки, отталкиваясь от дефиниции, почувствовал бы я к этому человеку истинную любовь, если бы он не был моим отцом? Можно ли мое чувство к нему трактовать как устремленность? Наверное, да. В последнее время я очень часто думаю и говорю о нем, это действительно так. А готов ли я беспрекословно подчиняться его воле? Наверное, нет. Жизнь давно приучила меня быть одиноким волком, доверяться вожаку мне противопоказано. А это означает, что нежность, затопившую меня, едва я увидел отца, только любовью и назовешь, поскольку иначе как непредсказуемым и безотчетным мое чувство назвать трудно.

2

Прошло несколько дней, и я понял, что было самым удивительным во всей этой истории – от меня никто ничего не потребовал. После такого яркого и душераздирающего вступления можно было ожидать такого же жесткого продолжения: меня могли, например, пригласить вступить в какую-нибудь тайную военизированную организацию, заставить участвовать в террористических (не дай Бог) операциях, должны были обработать идеологически, вручить памятки, контролировать мое дальнейшее поведение. Ничего подобного – тишина. Это было очень странно, вопрос все-таки идет о выживании биологического вида. Или я чего-то не понял?

Любопытство – это грех, с которым мне не справиться. Да и зачем, если теперь у меня есть источник для его удовлетворения. Я решил не заниматься самодеятельным мифотворчеством и позвонил отцу, потребовав объяснений.

– Слушаю тебя, Ив.

– Спасибо за то, что просветил меня, но теперь, узнав правду, я чувствую себя неуверенно. Не представляю, что делать, как жить дальше? Решил спросить у тебя, ты-то наверняка знаешь.

– Очень интересный вопрос. Не хочу огорчать тебя, но вразумительного ответа, рецепта, годного для всех, не существует. Это дело индивидуальное. Каждый решает за себя сам.

– Понятно, что сам. Но что конкретно решает? Из чего выбирает? Наверняка существует список с правильными решениями.

– Ив, не будь бессмысленным рационалистом. Тебе тридцать три года, до сих пор ты как-то жил? Чем-то интересовался, чем-то занимался? Вот и продолжай, живи в свое удовольствие. Занимайся делом, которое ты выбрал, которое способен делать лучше других. Больше от тебя ничего не требуется.

– Пока не требуется?

– Если все пойдет хорошо, то и не потребуется вовсе.

– Но теперь я знаю, что больше не человек. Разве я не должен относиться к миру по-другому?

– Не понял, разве для тебя что-то принципиально изменилось?

– А разве не изменилось?

– Нет.

– Прости, папа, я не понимаю.

– Как бы это объяснить. Ты ни в чем не провинился, а потому не должен просить прощения. Повторяю, новое знание ничего не меняет в твоей жизни. Оставайся самим собой, вот и все, что от тебя требуется. Я рассчитываю на тебя и надеюсь, что ты справишься.

– Я должен с тупым упорством продолжать писать свои тексты?

– Ну и вопрос! Во-первых, ты никому ничего не должен, во-вторых, почему свое упорство ты считаешь тупым? Пиши с острым. А впрочем, не мне указывать, с тупым или острым упорством тебе следует заниматься своей работой. Не сомневаюсь, что и без моих указаний ты прекрасно сумеешь определиться.

– Но для кого мне, собственно, писать? Число моих читателей сокращается день ото дня. А тут еще выясняется, что я даже не человек!

– А до сих пор ты для кого писал?

– Как оказалось, для пяти энэнов.

– Блестяще. Вот и продолжай.

– Таков твой совет?

– Такова моя просьба.

– Ух ты!

– Мы, энэны, испокон века привыкли выполнять свою работу, не обращая внимания на внешние обстоятельства. Мне кажется, что и без моих наставлений ты давно научился поступать именно так. Лишний раз просить тебя об этом глупо. Прости, Ив, больше говорить не могу, дела. Звони в любое время, мне не хватало общения с тобой. Не отключайся, тебе что-то хочет сообщить Настасья. До свиданья.

Я удивился.

– Здравствуйте, Иван.

– Здравствуйте, Настасья.

– Я хочу обратиться к вам с неожиданной просьбой.

– Слушаю вас.

– Островский, вы же помните Островского, набивается к вам в гости. Он человек, но ему неприятно, что у вас осталась плохая память о встрече с ним. Люди и энэны давно уже союзники, и теперь, когда он узнал, что вы тоже энэн, ему захотелось извиниться перед вами. Он надеется, что вы измените свое мнение о нем. Можно?

– Это не слишком опасно? – на всякий случай спросил я. – Вдруг он захочет довести до конца свою попытку?

– Что вы! После того, как вы были официально включены в списки энэнов, он будет защищать вашу жизнь с тем же рвением, с каким защищает людей.

– Будет нелегко забыть, что он собирался поколотить меня только за то, что я написал фантастический рассказ. Я не люблю людей, которые пытаются помешать писателю встретиться со своим издателем.

– Он пытался объяснить причину своего поведения, но я ничего не поняла. что-то сложное и лихо закрученное. Вы же знаете, у людей так часто бывает. Им легче устроить драку, чем лишний раз подумать.

– Значит, он не опасен?

– Нет-нет.

– Ну что же. Пусть приезжает. Сегодня в семь.

– Отлично. Островский будет рад.

3

Я вновь и вновь мысленно возвращался к разговору с отцом. Любовь к отцу – поистине великое чувство. Но мне проще говорить о своих взаимоотношениях с отцом в других терминах: понимание, интеллектуальная общность, сотворчество. Например, я был бы рад узнать, что мы с ним делаем одно дело. И вот тут возникает некая заковыка. Все дело в том, что мне трудно представить человека или энэна, который мог бы утверждать, что он интеллектуально близок моему отцу. Отец абсолютно уникален. Он один такой, подобных ему нет, и тут ничего не поделаешь. Беда подобных гигантов в том, что они не могут рассчитывать на большое число последователей. О, отец мог бы увлечь за собой любого собеседника, но зачем ему это? Он желает общаться с равными себе, а где их отыскать в достаточном количестве? Родственные связи во внимание не принимаются. Разве я могу рассчитывать на его внимание только потому, что являюсь его сыном? Кстати, чем же я привлек его внимание? Почему именно сейчас он посчитал меня достойным собеседником?

Давно пора привыкнуть к мысли, что мне не дано разгадать планы отца до конца. Уж и не помню, когда я впервые понял, что у нас возникли проблемы с пониманием. Сначала стал замечать, что, получая одинаковую информацию, анализируя одни и те же события, мы приходим к совершенно разным выводам, нередко прямо противоположным по смыслу. По молодости я объяснял это самым примитивным образом – предполагал, что отцу известно что-то важное, недоступное мне, отсюда и рассогласование во взглядах. Так часто бывает, мелкий, казалось бы, факт способен перевернуть наши представления с ног на голову. И лишь потом догадался, что все дело в особенностях интерпретации.

Вот, например, вся эта история с геномами и, якобы, обнаруженными новыми видами разумных существ. Не сомневаюсь, что с научной точки зрения отец разобрался в ней наилучшим образом, его теоретические выводы, наверняка, выверены и безукоризненны. Но... У меня возникло подозрение, что отцу не хватает, как бы это точнее сказать, некоторой приземленности, прагматичности. Дело в том, что проблема расщепления человечества давно превратилась из теоретической в самую что ни на есть практическую. Подумаешь, открытие – одни люди не похожи на других. А я, можно подумать, этого не знал! Что общего у меня, например, с создателем незабвенного образа Опарыша? Да таких ребят сейчас навалом, и я был бы в ужасе, если бы у нас обнаружилось что-то одинаковое во взглядах или поведении. Помнится, я и прежде считал их инопланетными осьминогами, прилетевшими к нам с Бетельгейзе. И всегда чувствовал, что отличаюсь от них. То, что это различие, по утверждению отца, закреплено в геноме, сути дела не меняет. Приятно, конечно, что наше отличие имеет материальное обоснование, но не более того.

И задачка перед нами, энэнами, стоит более чем практическая – что делать, как жить дальше?

Знание – вещь великая. Но что-то я не могу сообразить, как теория отца о возникновении новых видов разумных существ поможет мне в повседневной жизни? А для чего еще, спрашивается, мне об этом было объявлено? Не верю, что отца заинтересовала красивая теория. Фундаментальные исследования, очередной шаг к пониманию феномена жизни – это понятно, но почему отец вдруг решил, что это знание именно сейчас стало для меня таким важным? Что же изменилось в окружающем мире в самый последний момент? Десять лет отец считал, что я прекрасно обойдусь без его теорий. Более того, как я теперь понимаю, он всеми силами оберегал меня от этого знания. И вдруг, на тебе, приспичило. Явился и объявил. Кризис взаимоотношений, что ли?

Сожалею, но если отец, действительно, хотел своим появлением возбудить во мне обеспокоенность ситуацией, сложившейся в мире населяющих нашу планету разумных существ, ему это не удалось. Мне почему-то сейчас важнее найти объяснение поведению отца, чем переживать по поводу судьбы разумной жизни на Земле. Он, наверное, не догадывается, что воспитал эгоиста.

4

Островский оказался пунктуальным человеком и ровно в семь часов уже стоял на пороге моей квартиры. Должен признаться, что мне понравилась сама идея его визита. Я вынужден включиться в новую жизнь, почему бы не начать ее со столь экстравагантного приключения? Картина маслом. Бывшие враги протягивают друг другу руки и, в знак примирения, обмениваются понимающими улыбками. Отличная придумка. Не сомневаюсь, что предстоящий разговор подарит новые идеи и позволит взглянуть на мир другими глазами. А что еще писателю нужно?

Островский поздоровался – этот коротко подстриженный здоровяк был трогательно смущен.

– Вот, что я хочу сказать. Не держите на меня зла, господин Хримов. Работа, только работа. Признаюсь, там, в метро, я все равно не стал бы вас бить по-настоящему. Мне было приказано не допустить передачи вашего рассказа начальникам. Ну, вы, наверное, уже знаете об этом. Вам, наверняка, рассказали. Я бы обязательно справился, но тут появилась Настасья. Ситуация моментально изменилась. По инструкции я не имею права вмешиваться в ваши энэновские дела, так что бить вас я не собирался, отвесил бы щелбана для порядка, если бы вы папку отдать отказались, но этим бы и ограничился.

– Но рассказ все равно попал к начальникам!

– Я же говорю, после того, как в поле зрения появилась Настасья, дело автоматически перешло в сферу ответственности энэнов. Если они посчитали, что рассказ можно передать начальникам, значит, пусть так и будет. Людей это уже не касается. Помогать мы друг другу помогаем, но в чужие дела стараемся не вмешиваться. Так что, вам ничего не угрожало, – подумал и добавил: – Но прошу прощения, если что не так.

– Да ладно, чего уж там копить старые обиды. Проходите.

Однако Островский застыл на пороге, его голова стала поворачиваться справа налево и обратно, напоминая плавностью перемещения перископ подводной лодки. Я понял, что он ищет подходящий стол, чтобы разгрузить пакет с бутылками и продуктами.

– Захотелось с вами посидеть, как положено, по-человечески, поговорить без спешки, – сказал он, открыто улыбнувшись. – Надеюсь, я не сказал ничего обидного? Мне трудно найти подходящее определение. Упоминание о людях не кажется вам оскорбительным?

– С чего бы это?

– Простите, но среди энэнов иногда попадаются чрезвычайно эмоциональные индивидуумы. Не все, конечно. Слова им лишнего не скажи. А я что? Я ничего. Это они неправильно интерпретируют.

– Со мной, в этом смысле, можно быть проще. Меня разговоры на общие темы оскорбить не могут.

– Прекрасно. А куда бы мне пакет разгрузить?

– Кухонный стол подойдет?

– Лучше и не придумаешь!

Островский очень быстро освободился от своего груза. На столе появилась бутылка армянского коньяка «Наири», потом бутылка дорогой водки «Финляндия», мясная нарезка, пластмассовая баночка с сельдью в укропном соусе, банка соленых грибов домашнего приготовления и баночка маринованных баклажан.

– А вот красной икры не захватил. Не люблю ее.

– Ну и ладно.

– От вас попрошу хлеб и рюмки.

– Хрустальные подойдут?

– А почему бы и нет!

– Будем оперировать холодными закусками?

– К сожалению, я ограничен во времени.

Я сразу решительно отказался от коньяка. Налил себе водки, Островский поддержал меня.

– Ну, будем, – сказал он, выпил, подцепил на вилку грибок и с удовольствием закусил. – Хорошо пошла, дай Бог не последняя!

Я решил ограничиться двумя рюмками, в общем, мне это удалось.

Островский внимательно разглядывал меня. Я впервые понял, как смотрят люди на чужих. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, пришлось рассказать анекдот про двух пьяниц.

– Однажды вечером двое пьяниц принялись хвалиться друг перед другом своими способностями. «Я могу выпить пол-литра, и мне ничего не будет», – сказал один. «А я могу выпить целый литр, и мне ничего не будет»! – сказал другой. Тут к ним подошел циник и спросил: «А по пятьдесят граммов сможете»?

Посмеялись.

Островский тоже решил рассказать анекдот.

– На крыше высотного дома сидели девочка Добро и девочка Зло и кидали камешки вниз. Девочка Зло попала в пятерых прохожих, а девочка Добро в семерых. Потому что Добро всегда побеждает Зло.

А что, мне анекдот понравился. Смешно.

– Разрешите закурить? – спросил Островский.

– Простите. Нежелательно, – грустно сказал я, есть ситуации, когда надо сразу, не стесняясь, твердо говорить нет, чтобы потом не усугублять неловкость. – Я плохо переношу табачный дым. Вообще не люблю навязчивые запахи.

Островский с интересом посмотрел на меня. Мой запрет почему-то произвел на него хорошее впечатление, будто бы подтвердились его самые положительные предположения о моей сущности.

– Я знаю об этой особенности энэнов. Занятно. Причудлива природа.

Не хотелось обижать Островского, но я действительно ненавижу табачный дым, духи, одеколоны, дезодоранты и, конечно, выхлопные газы автомобилей. Это ведь он сам спросил меня, можно ли закурить? Почему я должен был ответить согласием? Я просто сказал правду. Что тут может быть обидного?

Вот Островский и не обиделся. Мы выпили еще. Закуска была хороша. Довольно быстро мне стало ясно, что для Островского я теперь один из энэнов. Ужас, который он испытывал всякий раз, когда я заглатывал очередные свои десять граммов водки, не помешал, впрочем, поддерживать приятную беседу. Мы мило поболтали о новинках литературы, Островскому показалось удивительным, что в последнее время в киосках у станций метро появились странные книги, составленные из комментариев посетителей интернетовских сайтов.

– Их интересно читать? – спросил я.

– Обычно нет.

– Значит, они скоро отомрут. Никто и не заметит, как их заменит какой-нибудь другой проект.

– Знаете ли, мне неприятно, что литературу пытаются подменить второсортным эрзацем, – возмутился Островский, он потреблял водку правильными пятидесятиграммовыми порциями, но я не смог заметить ни малейшего признака того, что принято называть опьянением.

– Не волнуйтесь вы так, – сказал я. – История человечества – это постоянные попытки заменить литературу эрзацем, по счастью, неудачные. Прорвемся и на этот раз.

– Уважаю, – сказал Островский с чувством.

Потом мы поговорили о предстоящем завоевании Луны. Я полагал, что первую постоянную станцию на поверхности Луны построят американцы, Островский считал, что китайцы или индусы. Спорить мы не стали, каждый остался при своем мнении. Следующий вопрос поставил меня в тупик.

– А вот скажите, почему энэны так мало внимания уделяют проблеме бессмертия?

– Не знаю, – честно признался я. – Никогда не задумывался. А и верно, почему? Не знаю. Меня бессмертие не интересует, потому что… не интересует.

– Энэнов совсем не интересуют люди?

– Я-то откуда знаю? Мне сообщили, что я энэн, всего лишь неделю назад. Сомневаюсь, что мои представления о сложных философских теориях можно распространять на весь вид.

– Можно, можно, – перебил Островский.

– Продолжу. Так вот, опыта межвидового общения у меня нет, а потому я намерен относиться к людям, как привык, к хорошим буду относиться хорошо, а к плохим – плохо. что-то не так?

– Звучит разумно.

– Надо признать, что антропоцентризмом я и прежде не страдал, считал людей странными созданиями, но, как бы это сказать, без фанатизма, без заламывания рук. Равнодушен к социуму, вообще к социальным группам. Проще говоря, типичный асоциальный тип. Мне легче общаться с мыслящими индивидуумами, чем с классами и сообществами.

– Я правильно понял, что для вас хороший человек и хороший энэн равноценны?

– Да, конечно.

– А плохой энэн хуже хорошего человека?

– Естественно.

– Это очень сильное утверждение.

– Зачем вы все это спрашиваете?

– Хочу узнать вас лучше. Мне важно понять, могу ли я считать вас другом.

– Зачем вам это?

– О, это просто. Своего друга я не смогу убить ни при каких обстоятельствах. Мы – люди и энэны – союзники. Так решило наше руководство. Отлично. Меня это вполне устраивает, но мы взрослые люди и должны понимать, что договоры не вечны, приказ на ликвидацию может поступить в любой момент. И пока обстоятельства не изменились, мне хочется лично разобраться – друзья мы или так, погулять вышли?

– Ну и как? – ясно было, что главный вопрос, ради получения ответа на который Островский напросился ко мне в гости, он задал.

– Можете меня больше не бояться. Скажу больше, если вам когда-нибудь понадобится моя помощь, вы ее получите незамедлительно.

Я не понял, что побудило Островского сделать такой лестный для меня вывод. Какие-то приятные вещи можно оставлять без анализа, от этого они не становятся менее приятными.