Текст книги "Отступник (СИ)"

Автор книги: Владимир Пекальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Опять же, чтобы поднимающиеся «джаггернауты» не были перебиты по частям, кто-то должен обеспечить им прикрытие при выгрузке из лифтов… и так на каждом этаже. Так что нам придется вначале восстановить работу лифтов, а затем последовательно осуществлять прикрытие высадки на каждом этаже, и все это с подмогой в лице только лишь обычного городского спецназа. Подтянутся подразделения из других секторов, но… В общем, жара будет сильной и долгой, дня три боев за здание. Как назло, «Фолькеншутц» стоит рядом с другими небоскребами, и просто снести его, взорвав первый этаж, не получится, культисты, конечно же, учли это.

Существует дохлый шанс, что дроны на этажах нанесут противнику ущерб и замедлят его прогресс, но кардинально это мало что изменит. Дроны тяжелы и хорошо защищены, в том числе от телекинетических бросков, но эффективны только в длинных коридорах, зачищать жилые комнаты они не смогут. Если сойдутся звезды, операторы дронов прыгнут выше головы, эвакуацию проведут гениально, а культисты и одержимые лажанут – есть мизерная вероятность того, что Порча распространится на несколько этажей от первоначальных и ее будет мало. Однако более вероятный расклад – много сотен погибших и куча огромных тварей, и все это нам придется разгребать практически самим, потому что лифты могут быть выведены из строя капитально, а не просто перерезанной электропроводкой.

Вот и база. Автобус пролетает входные ворота, спускается по пандусу под землю и останавливается перед бронедверью, уже открытой для нас. Мы высаживаемся и вихрем мчимся в арсенал, развивая бешеную скорость: каждая секунда промедления дает врагу время освоиться в новом мире, собраться с силами, нарастить зверинец.

Лихорадочно напяливаем бронекостюмы, проверяем вынутые из пирамид штурмовые винтовки, автоматические дробовики и виброклинки.

Тут в нашей комнате появился уже полностью экипированный Ронни Шрайвер, мой бывший ученик, а теперь лидер второй команды.

– Эй, парни, – сказал он, – это правда, что Юджин в кутузке? Чужак побери, тупой вопрос, я и так вижу, что его нет… Конрад, у тебя есть план, как нам обойтись без него? Я ставлю свои следующие выходные, что лифты в здании работать не будут, а без них «джаггернауты» не уйдут выше первого этажа.

– Доннерветтер, – выругался я.

Да, я совсем упустил из виду, что Юджин среди нас – единственный, кто в «прошлой жизни» был инженером. Еще был толковый парень в третьей команде, но два месяца назад он погиб, а присланный на замену «спец» в технике не разбирается и вообще только-только из учебки, ненадежный и непроверенный, потому что я не обучал его лично.

И что теперь? Наша задача, и без того сложная, усложняется еще сильнее.

– Знаете, ребята, – сказал я, – а у меня нет плана. Похоже, без Юджина мы потеряем не несколько человек, как это могло бы быть, а хорошо, если не половину. Будет все намного хуже, чем в «Астарте».

– Дерьмово, – сказал Герхард, – и что нам теперь делать?

Я чуть помолчал, давая осколкам калейдоскопа в моей голове сложиться в четкое видение ситуации. Да, действительно… Ну а почему бы и нет? Вот он, шанс.

Шанс все изменить.

Ведь у меня на руках внезапно оказались если не все козыри, то самые веские из них.

– Я знаю, что буду делать я. – Мои слова, сказанные медленно и с расстановкой, буквально повисли в воздухе, повысив напряженность ситуации до предела. – Я просто не пойду на миссию. В знак протеста против того, что случилось с Юджином.

Повисла могильная тишина, все не то что затихли – замерли, пораженные моими словами.

– Это, Чужак возьми, как? – не выдержал Малкольм.

– Вот так. Я отказываюсь вылетать на зачистку.

– Проклятье, то есть, мы теперь вообще должны идти на зачистку без двоих? – воскликнул Маркус. – Я понимаю, что Юджин твой старый друг, но как же мы? Ты наш лидер – и бросаешь всех нас из-за него одного?!

– Я предлагаю вам всем присоединиться ко мне. Мы не обязаны погибать только потому, что какой-то ублюдок спровоцировал Юджина.

– Охренеть! – выдохнул Шрайвер. – То есть, вообще вся «первая» команда не пойдет? Мы с «третьей» сами не справимся вообще!

– Ронни, я предлагаю то же самое и вам всем. Проявите солидарность с Юджином и с нами и не летите.

– Конрад, а кто тогда будет останавливать прорыв?!!

– Как это кто? Военные. Спецназ. Охрана.

– Ты издеваешься?! Они не справятся тем более!!!

Я посмотрел ему в глаза:

– Вот именно, Ронни. Без нас они не справятся. Точнее, справятся, но ужасной ценой. Мы получили замечательный шанс наглядно показать это «нормальным». Лично с меня довольно. Я больше не хочу быть рабом. Меня больше не устраивает существующее положение вещей.

Тут я заметил, что в дверь заглядывают бойцы второй и третьей команд. Ну, все зрители в сборе, пора толкать речь.

– Итак, парни, описываю расклад: в дополнение к нашему обычному положению нас вынуждают идти на опасную миссию без очень важного члена нашей маленькой группы, и я гарантирую вам, что потери будут больше, чем в «Астарте». Я не собираюсь на это соглашаться. Настал переломный момент: если все мы проявим солидарность и откажемся выходить на зачистку – заставим и командование, и общественность с нами считаться.

– Это ничего не изменит, – возразил Карл Вогель, – только усилит всеобщую ненависть к нам. Нас сделают козлами отпущения за огромные жертвы.

Вогель для нас – относительно чужак. То есть, парень он неплохой и компетентный, но мы все – «первая», «вторая» и «третья» команды – вроде как семья. Почти все, кроме собственно Вогеля и того парня из учебки – мои бывшие ученики. Я сам, будучи одним из первых «спецов»-чистильщиков, натаскивал и тренировал их, все они в то или иное время состояли в моей команде и ходили в бой вместе со мной. Я знаю их, а они знают меня. А Вогель – он чужой. Его перевели к нам, в столичный мегаполис, с периферии.

– Ошибаешься, Карл. Да, нас будут обвинять – нас и так постоянно обвиняют в чем только можно. И я хочу это изменить. Один невыход на зачистку – и все поймут нашу важность. И тогда мы сможем повлиять на сложившееся положение. Добьемся восстановления наших человеческих прав.

– Вряд ли ты чего-то добьешься из самой глубокой шахты уранового рудника.

– Какого еще рудника? Туда отправляют нестабильных и опасных за совершенные преступления. А мы в порядке.

– Для нас сделают исключение – и отправят. Чтобы другим неповадно было.

Я расхохотался:

– Каким еще «другим»?!! Кроме нас, у министерства по особым ситуациям еще шесть команд по всей стране, которые, к слову, нам и в подметки не годятся. Нас нельзя заменить. И будь уверен, что эти шесть команд точно отзовут в столицу, чтобы справиться с прорывом в «Фолькеншутце». И эти команды обязательно понесут потери. Сослать нас в шахты – все равно, что отрубить себе обе руки перед лицом врага. Уже через пару часов всем станет ясно, что без нас будет хреново. Один невыход на зачистку – и им придется идти на уступки.

– Да, но то, что ты предлагаешь – натуральный мятеж. Нам этого не простят.

– Карл, что ты несешь? Какой мятеж? Мы же даже не военные! Это забастовка, только и всего. Почему врачам и учителям можно, а нам нельзя?

– Только это, Конрад, – сказал Герхард, – а как же люди? Куча народа умрет от нашей забастовки! Мы не можем поступить так бесчеловечно!

– Ты про тех, которые оказались между пораженными этажами? Порча доберется до них раньше нас, кого не смогут эвакуировать спасательные дирижабли – так и так покойники. На самом деле, мне тоже их жаль. Да, мне действительно жаль людей, пусть они и отняли у меня все права и низвели до рабского положения. Но я не собираюсь более за них сражаться. Они не дали мне такого стимула. Почему Первому-из-нас еще при жизни поставили памятники в двух странах?! Почему все его бойцы стали героями? Им всем памятники стоят, большинству – групповые, но многим персональные поставлены. А нам где памятники? Скольким из нас, погибшим при исполнении долга, хотя бы медаль посмертно дали?!!

– Давай смотреть правде в глаза, – вздохнул Герхард. – У Первого не светились глаза, как у тебя, и не росли рожки на лбу, как у меня. Двести лет назад люди еще не понимали, кто и что он такое. А его бойцы – они вообще были обычные люди практически…

– Ну и как ты думаешь, Герхард, совершил бы он все свои великие деяния, если б наградой за них ему были не почет и памятники, а ненависть и презрение?!! Я понимаю, Герхард, ты замечательный человек, тебе трудно отказаться от людей, хоть они и отказались от тебя… Но вспомни – твоя жена вышла замуж, не спросив развода, как вдова, твоя дочка называет отцом чужого мужика. У тебя отняли ребенка, даже не спросив. Как будто ты умер.

– Не трави душу, Конрад… Будем откровенны, так лучше для Кристины…

– Да вот ни хрена, Герхард! Ты как личность самый достойный и лучший из нас. Эталон человечности. Я бы без колебаний доверил тебе своих собственных детей, если б они у меня были, и ни на миг не усомнился бы в их полной безопасности рядом с тобой. У твоей дочери отняли лучшего отца, которого только можно было бы пожелать любому ребенку. И это – преступление не только против тебя, но и против нее.

И тут на стене завопил коммуникатор внутренней связи:

– Кёрз, мать твою за ногу, почему твоя задница еще не в дирижабле?!!

Полковник Айсман в своем репертуаре. Интересно, почему комендантом базы «спецов» назначили человека, который нас ненавидит?

– Ладно, парни, пора подводить итоги. Я не лечу. Кто не со мной – ну, я не могу отказать вам в праве на свободу выбора, как это сделали люди, и желаю удачи.

Повисла тишина, я внутренне напрягся. Мой наработанный за годы авторитет среди собравшихся – посмотрим, чего он стоит.

– Да ну нахрен, – махнул рукой Маркус. – Вшестером, без двух лучших бойцов, включая лидера, наша ценность падает втрое, а шансы на выживание и того ниже. Посмотрим, что в итоге выйдет. Меня, признаться, тоже давно достало все.

Герхард и Михаэль переглянулись и почти синхронно пожали плечами.

– Мы тоже остаемся, раз такое дело. Не самоубийцы, в самом деле.

Фактически, исход определился однозначно: видя, как один за другим лучшие бойцы трех команд отказываются выходить на зачистку, остальные прекрасно понимали, что их шансы стремительно тают. Последовали короткие перепалки во второй и третьей командах – и все.

Только Вогель тяжело вздохнул и сказал:

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Конрад… Или, хотя бы, твой демарш не вылезет боком всем остальным, которые не то чтоб с тобой или против тебя – ты ведь выбора никому не оставил, не так ли?

– В случае чего – так все и говорите, что это была моя идея и я выбора вам не оставил. Итак, есть желающие осчастливить полковника, помимо меня?

– Ты это затеял – тебе и карты в руки.

Я подошел к коммуникатору и нажал кнопку.

– Конрад Кёрз вызывает Айсмана.

Самое ненавистное мне лицо появилось на экранчике.

– Кёрз, сучий потрох, почему ты до сих пор в раздевалке?!!

– От лица всех трех команд я выражаю протест против преследования Юджина Крэйна и сообщаю, что мы отказываемся выдвигаться на зачистку.

О, это лицо, эти круглые глаза, раздувающиеся ноздри и дергающийся уголок рта!

– Ты охренел?!!

– Никак нет.

– Пойдешь под суд вместе с ним!!! Только он – за убийство, а ты – за измену!!!

– За какую нахрен измену? Я вообще-то гражданское лицо, собака ты сутулая. – При этих словах у меня за спиной послышались смешки. – Это просто забастовка. Мы отказываемся выходить на работу, только и всего.

– Тогда собирайте манатки! Вы все уже к вечеру будете гнить на рудниках!

– Что такое? Карьера дала трещину? Гори в аду, ублюдок. Конец связи.

Я выключил коммуникатор и повернулся к бойцам.

– Ну что, парни, жребий брошен.

– Насчет собаки сутулой ты палку перегнул, – сказал Герхард. – То есть, ты-то прав, но лучше было этого не говорить. И… знаешь, о чем я подумал?

– О чем?

– О парнях в других командах. В тех шести. Их привезут и швырнут в мясорубку, из которой мало кто из них выберется… и тогда, ты прав, мы будем совсем уже незаменимыми. Скажи, Конрад, ты об этом просто не подумал или же напротив, заранее так рассчитал?

– Если у них есть хоть капля мозгов – они тоже откажутся. Проявив солидарность с нами, они и победят вместе с нами. А если не проявят – нечего и думать о них. Либо они одни из нас и вместе с нами – либо пусть и дальше остаются рабами, чья жизнь не стоит ничего, даже сожалений.

– Тут есть проблема, Конрад.

И по тому, как Герхард это произнес, я понял: да, действительно есть проблема. Я где-то просчитался, и старый товарищ это сразу подметил.

– Какая?

– Они не смогут проявить солидарность, потому что им никто не расскажет о том, что мы отказались. Придумают ложную причину, почему мы не занимаемся этим делом, или же скажут, что мы застряли на высоких этажах и нам нужна подмога… У них не будет выбора, как у нас. На чьей совести будут их потери?

– Проклятье…

– Вот то-то и оно.

Я сжал зубы. Да, это ошибка – моя ошибка. Которая будет стоить жизни многим моим собратьям по несчастью.

– Вот что, парни, я знаю, как ее исправить, но… В целом, это не сопряжено почти ни с каким дополнительным риском, но… Это получится только при условии, что вы пойдете со мной до конца. Если нет – я буду вынужден исправлять ошибку самостоятельно, и тогда рано или поздно наступит момент, когда мы с вами встретимся в бою как враги, потому что вас отправят за моей головой.

– Тваюжмать, Конрад! – воскликнул Маркус. – Некоторые ошибки были бы не столь разрушительны, если б не попытки все исправить! Что ты на этот раз задумал?!

– Мы сможем предупредить остальные команды и привлечь их на нашу сторону, если у нас будет связь. Для этого нам надо захватить штабные помещения базы, и тогда в нашем распоряжении будет радиостанция. И с ее помощью мы сможем донести до общественности нашу позицию, не позволив властям замять все втихую.

– А вот это уже точно мятеж, и тогда нам не светят даже урановые шахты.

Я улыбнулся и обвел своих товарищей глазами.

– Отнюдь. Я предлагаю довести начатое людьми до логического конца. Общество отказало нам в правах – мы откажемся от наших обязанностей. Все-таки, страна – это коллективный договор сограждан. Если наши сограждане нарушили договор о равенстве и неотъемлемых правах в отношении нас – мы покинем страну. А поскольку страна эта построена в том числе и нашими предками – мы возьмем с собой то, что наше по праву. Иными словами, мы провозгласим себя вне человеческого общества, а эту базу – как нашу суверенную территорию. И тем самым пресечем любые карательные меры против нас. Ни судов, ни рудников. У нас тут есть ядерный реактор, радиостанция и запасы оружия и продовольствия на годы.

– Самоубийство, – сказал Вогель.

– А мне нравится идея восстания, – поддержал меня Альберт, самый младший боец «первой». – Я устал жить в клетке, как зверь.

– Никаких самоубийств, никаких восстаний, наша позиция – мирное отделение. Нас тут двадцать девять «спецов» высочайшего уровня, а база хорошо укреплена. Я хочу поглядеть даже не на то, как военные будут нас выковыривать отсюда, а на то, где они возьмут самоубийц для этой миссии. И в целом расклад останется прежним: кто будет защищать столицу? Кроме нас ведь некому, особенно если другие команды перейдут на нашу сторону. Военные? Они понесут потери раз, другой, третий и сами начнут требовать вернуть нас обратно любой ценой. И тогда уже императору придется с нами договариваться – причем как с равными. Мы будем диктовать наши условия.

– А если ты снова ошибешься?

– От этого никто не застрахован. Только вот что я скажу вам, парни. Никто не даст нам ни прав, ни свободы, если мы сами не возьмем. Чем бы все это не кончилось – я хочу пожить немного без цепей. Итак, парни, пора решаться. Кто остается со мной – тот остается. Кто не хочет – выход сами знаете где. Скажете, что вы ни при чем, да и все.

Присутствующие начали переглядываться, но на выход не пошел никто. Моя семья остается со мной – и это окрыляет.

– Тогда план такой. Выходим в полном вооружении. «Первая» со мной идет брать под контроль пункт управления, «вторая» занимает склады, чтобы исключить саботаж, третья – нижний уровень и инфраструктуру. Из военного персонала тут всего человек сорок, лейтенант Андерсон вроде адекватный тип – с ними не должно быть проблем, они знают, что не потянут против нас, и скорей всего уйдут по-хорошему. Обслуживающий персонал, особенно инженеров реактора, необходимо задержать. Это не захват заложников, они должны будут ознакомить нас с обслуживанием всего хозяйства, а потом мы их отпустим. То же самое – связисты. Готовы? Тогда вперед.

Все три команды пришли в движение – четко и слаженно. Мы пошли на выход из арсенала, но стоило мне выйти в коридор, как я лицом к лицу столкнулся с лейтенантом Андерсоном и еще несколькими бойцами из его охранного подразделения.

– Э-э, такое дело, Конрад, – сказал он, – мне приказано всех вас арестовать.

– Этот приказ нелегитимный, лейтенант, – улыбнулся я ему.

– Он исходит от полковника Айсмана, как бы.

– Боюсь, вы отстали от жизни, лейтенант, минуты на три. Мы, спецконтингет команд первой, второй и третьей, находимся вне юрисдикции Айсмана. Мы больше не подданные Рейха и императора и не признаем над собой ничьей власти, а территория базы – наше суверенное владение, где вам и вашим людям более не позволено находиться. Сдайте оружие и идите на выход.

У него и его людей глаза полезли на лоб, солдаты начали пятиться.

– Это… мятеж?!!

– Мы решили покинуть человеческое общество. Лейтенант, не взваливайте на себя чужие проблемы. Лично вы ни в чем не виноваты – пусть расхлебывают виновные. Вас дома ждут жена и дети – а у меня ни жены, ни детей нет. Вы рискуете потерять больше, чем я. Сдайте оружие и ступайте с миром. И по пути заберите всех остальных своих людей, хорошо? Пусть расставание пройдет без кровопролития.

– Конрад, вы отдаете себе отчет в том, что делаете?

– Не пытайтесь взывать к моему разуму, лейтенант, лучше проявите его сами. Ронни, проводи к выходу.

Я не ошибся: Андерсон, осознавая безнадежность расклада, предпочел вывести свое подразделение в полном составе. Путь к командному пункту практически свободен.

Правда, остались еще два часовых у самой двери, но их уговаривать пришлось еще меньше, чем Андерсона.

Я толкнул дверь, она открылась практически бесшумно, на идеально смазанных петлях. В центре управления – всего несколько человек, включая Айсмана. Полковник сидит спиной ко мне с телефонной трубкой у уха, а внимание четверых штабистов и двоих инженеров спецсвязи приковано к экрану телевизора, на котором идет прямой репортаж.

В кадре – «Фолькеншутц» и дирижабль спасателей, пытающийся перебросить перекидной мостик к окну где-то так восемьдесят пятого этажа, в то время как пулеметчик в гондоле ведет огонь сквозь другое окно. В этот момент на балконе несколькими этажами выше появляется фигура. Слышен возглас репортера «смотри, смотри! Выше!», оператор наводит великолепную оптику, произведенную на лучших германских заводах, и увеличение позволяет рассмотреть, что фигура эта перекособочена, искривлена, а перед ней в воздухе висит какая-то статуэтка. Мгновение – и кусок бронзы устремляется к дирижаблю, разгоняясь все сильнее. Позиция выбрана идеально: с дирижабля нельзя увидеть одержимого, находящегося выше, наполненный гелием корпус заслоняет обзор и прострел. В дирижабле появляется сквозная дыра: одержимые способны развить своим броском энергетику мелкокалиберной пушки, а оболочка дирижабля и пистолетной пулей пробивается.

Дирижабль, потеряв гелий из целой секции, начинает снижаться, из окна выпрыгивают люди, предпочтя разбиться той альтернативе, что преследует их, а я пытаюсь успокоить совесть мыслью, что в их гибели нет моей вины: даже выйди мы на задание, наш дирижабль бы только-только добрался до «Фолькеншутца». Вот те, которые погибнут в последующие часы и дни – ну, гибель некоторых мы могли бы предотвратить, если б нас не лишили всяческой мотивации делать это.

Люди, пожните, что посеяли. Это ваша вина, что я больше не желаю сражаться за вас.

В этот момент полковник дослушал собеседника и ответил:

– Да, герр генерал, я понял. Немедленно распоряжусь. Перезвоню, как только Кёрза доставят сюда.

Он положил трубку и повернулся к штабисту, и в этот момент я сказал:

– А я уже тут, полковник.

Айсман обернулся, увидел меня и остальных в полном вооружении – и понял если не все, то самое главное.

– Ах вы гнусные твари, – выдохнул он.

– Да что ты знаешь о гнусных тварях, ублюдок… Гнусно – презирать и ущемлять того, за чьей спиной прячешься. – Я отобрал у него пистолет, проследил, как обезоруживают штабистов, и кивнул Маркусу: – проводи их наружу.

Инженеров пришлось доставать из-под стола, куда они спрятались, ожидая кровавой бани.

– Вас мы задержим на пару дней, пока вы научите нас пользоваться всем этим добром. И давайте без саботажа, хорошо?

Оба поспешно закивали.

Я уселся в кресло Айсмана и щелкнул селектором внутренней связи:

– Говорит Конрад. Сообщите новости.

Коммуникатор затрещал голосом Ронни:

– Мы заняли склады и выходы. Сейчас закроем бронедвери, только выпустим выходящих… «Третья» заняла весь нижний уровень. Знаешь, у меня идея. Надо заложить взрывчатку под резервуаром внешнего водяного контура и заминировать система спуска графитовых стержней.

– И что это нам даст?

– Если пробить внешний контур охлаждения и оттуда вытечет весь хладагент – радиоактивная вода внутреннего контура, омывающая топливные сборки, моментально закипит, превратится в перегретый пар – и будет большой бум, настолько мощный, что весь грунт над базой взлетит на воздух. Если уничтожить еще и систему спуска графита – этому нельзя будет воспрепятствовать, даже если военные захватят базу.

– Хм… Красивый способ самоубийства на крайний случай.

– Ты не понял. Радиоактивные осадки накроют все столичное кольцо. Весь мегаполис, понимаешь? Это наша страховка от любого штурма.

– Ронни, ты гений! Где ты этому научился?!

– Да просто школьные уроки не прогуливал. Нам «физик» рассказывал, как устроен реактор.

– Займись немедленно.

Ну что ж, вот теперь можно поговорить и с генералом Штайнером. Я спросил у инженера код и набрал его на телефоне спецсвязи.

– Генерала Штайнера, пожалуйста.

– Сейчас, – ответил штабист на той стороне.

Секунд через двадцать в трубке послышался голос генерала.

– Штайнер на связи, прием!

– Это Конрад Кёрз. Вы хотели со мной поговорить, генерал?

– Не то слово, Конрад. Ты понимаешь, что своим саботажем обрекаешь на смерть множество людей?

– Люди порой так удивляются, когда поступаешь с ними так же, как и они с тобой.

– Поясни?

– Вы обрекли на смерть многих из нас, забрав из моей и так маленькой команды особо важного бойца.

– Крэйн совершил убийство.

– Я не согласен с этой формулировкой. Мое мнение таково, что человек, умышленно спровоцировавший Юджина, пытался покончить жизнь самоубийством, и ему это удалось. Почему, если человек с пластиковым пистолетом провоцирует полицейского открыть огонь, то это самоубийство, а если провоцируют «спеца» – то виновен «спец»?

– Послушай, я понимаю и в какой-то мере даже разделяю твою точку зрения, но у нас нет времени разбираться в юридических тонкостях. В «Фолькеншутце» гибнут люди, вы все нужны там немедленно и безоговорочно.

Я вздохнул.

– Вы предлагаете нам идти на опаснейшую миссию неполной командой?

– Ты знал, что эта работа опасна, еще когда подписывал документы. Такова была цена выхода из резервации. Что на тебя нашло, Конрад?!! Ты понимаешь, что вам не простят этого саботажа?!!

– Я не нуждаюсь ни в чьем прощении, генерал, потому что не чувствую за собой вины. Я не считаю нужным платить за выход из резервации, потому что попал туда незаконно. Понимаю ли я, что из-за нашего невыхода умрет множество людей, которые нас ненавидят и презирают? Которые отняли у нас права и низвели до положения рабов? Я не понимаю – я на это рассчитываю.

– Что?!!

– Боюсь, ситуация, о которой вам сообщил Айсман, изменилась. Это уже не забастовка. Давайте я объясню вам нашу позицию. Каждый человек по праву рождения получает от своего общества определенные права – на жизнь, достоинство, свободу, личную неприкосновенность. И за эти привилегии он в долгу перед своим обществом. Но вы отняли у нас наши права – а значит, мы больше ничего вам не должны. Нас не устраивает наше положение в социуме Рейха – и потому мы покидаем его. От лица всего «спецконтингента» я сообщаю вам, что мы больше не признаем юрисдикцию Рейха, и ваши законы ничего для нас не значат. – На том конце провода царило гробовое молчание, потому я продолжил свою речь. – Поскольку Рейх построен в том числе и нашими предками, уходя, мы забираем с собой то, что наше по праву. Отныне территория нашей базы – наше суверенное владение, и мы будем защищать его от вторжения. Я декларирую отсутствие враждебных намерений по отношению к Рейху и его гражданам – нам просто не по пути. Мы хотим пожить свободными.

– Боюсь, вы будете жить свободными меньше, чем вам хотелось бы. И я почти уверен, что тот Конрад, которого я знал чуть раньше, прекрасно понимал бы расклады и безвыходность положения, в которое вы себя ставите.

– Я понимаю, генерал, ведь я все тот же самый Конрад Кёрз. Давайте я опишу вам ситуацию и наш расчет. Вы понесете потери, похороните мертвых, подсчитаете ущерб, ужаснетесь и осознаете, что мы были вашим самым надежным щитом от потусторонней дряни. Вашей самой эффективной защитой. Как вы будете решать проблему безопасности без нас – решать вам. Может, наконец-то, введете всеобщую воинскую повинность и начнете сажать в тюрьмы людей, имеющих менее четырех детей. Может, переделаете автомобильные заводы в фабрики по производству дронов. А может быть, осознаете весь масштаб несправедливости в отношении нас и попросите нас вернуться. Решать вам. Ну а если вы захотите нас уничтожить – на этот случай мы уже заложили взрывчатку под внешним охладительным контуром и под системой аварийного отключения реактора. И тогда уже не вы отправите нас в урановые шахты, а мы принесем вам все прелести слишком высокого уровня радиации.

– Уф-ф-ф… Вот уж наломал ты дров, Конрад, так наломал…

– Это не я, генерал. Вы отняли у меня все права, включая право называться человеком – а вместе с ними и желание сражаться за вас.

– Давай будем откровенны, Конрад, ты уже не человек в обычном понимании этого слова!

– Эта точка зрения справедлива лишь формально, и вот почему. Да, верно, моя природа теперь двояка, и наполовину я – потусторонний монстр, непонятный и ужасный. Но вот прямо сейчас вы говорите с Конрадом Кёрзом и никем иным, генерал. Просто потому, что вторая часть меня не будет с вами говорить вообще, она хочет убивать и ничего более. Это то, что осталось от Конрада Кёрза, держит монстра под контролем. Это то, что осталось от Конрада Кёрза, говорит с вами по телефону. Это то, что осталось от Конрада Кёрза, возмущено до глубины остатков своей растерзанной души несправедливостью в отношении его. Вы вправе считать меня чудовищным гибридом – но в таком случае будьте так любезны сами защищать себя от одержимых и эфирной Порчи.

Я услыхал, как на том конце провода Штайнер барабанит пальцами по столу.

– Так, Конрад, я тебя понял. Давай не будем пороть горячку. Я сейчас изложу вышестоящему командованию твои претензии и мы как-то решим возникшую проблему.

– Решать нечего, генерал: мы уже решили нашу проблему, покинув ваш социум. А вы сейчас не облечены правом говорить от имени всего Рейха. Моя претензия не к вам лично – но ко всему германскому народу. Не мы предали вас – но вы нас. И когда вы осознаете это – тогда у нас, может быть, будет повод поговорить. А пока что мы отключаем все внешние каналы связи, кроме коммуникатора у ворот. Когда с нами захотят поговорить – пусть приведут Юджина Крэйна. Его возвращение – обязательное условие для начала диалога. Прощайте, генерал, желаю успехов в сдерживании «прорыва».

Я щелкнул тумблером и повернулся к остальным.

– Ну вот и все, парни. Мы сделали, что должны были. Теперь нужно выждать несколько часов и начать трансляцию. В этот момент дирижабли других команд будут на подлете, и заглушить нас не удастся. Осталось укрепить базу и заложить мины везде, где можно. До самого конца заварушки в «Фолькеншутце» штурма не будет – все силы сейчас там. Воспользуемся же временем эффективно. И вот что я скажу вам: чем бы все это не кончилось – я рад, что мы сделали это. Поживем немного свободными.

Мы стали в круг посреди штаба и обнялись, словно родные братья. Нас породнила единая судьба – и мы пройдем этой дорогой вместе.

Мы смотрим друг на друга и улыбаемся. Мы заперты в подземном комплексе, вокруг нас – огромный кольцевой мегаполис столицы, полный ненавидящих нас наших бывших сограждан – но мы все равно ощущаем сладкий вкус свободы.

– Знаете, а я ведь в самом деле счастлив, – сказал Маркус. – И одно скажу точно: я больше никогда не буду рабом.

Мы улыбаемся шире: никто из нас больше не будет рабом.

Конец.

2020