Текст книги "Лагерь на берегу (СИ)"

Автор книги: Владимир Пекальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Пекальчук Владимир
Лагерь на берегу (Нф, подростковая драма, приключения) от первого лица

Лагерь на берегу.

Холодно...

Я вижу свет, яркие огни, вспышки. Свет, яркий свет и грохот, дрожит земля... Огни тоже дрожат и колеблются, слово свечи на ветру, или это меня трясет от холода. Длится все это, к счастью, недолго: я просыпаюсь.

Вроде бы, звонка на побудку еще не было... Можно еще немного поспать... Хотя спать не хочется. Странно, ведь я не высыпаюсь, как правило: осталось два года.

Я дико ненавижу Ивана Анатольича, нашего воспитателя, но одно он до меня донес доходчиво: когда мне стукнет восемнадцать, меня выкинут из школы-интерната в большой и неласковый мир... Ха, он говорит это так, как будто здесь, в интернате, царит мир и уют... А мир не ждет меня с распростертыми объятиями, я там никому не буду нужен. Бабушка умерла – будь она жива, не попал бы я в интернат – а моим биологическим родителям до меня дела нет. Я смогу рассчитывать только на себя, и если не хочу со старта оказаться на дне, с которого не выплыть – надо иметь какую-то профессию, которая не даст загнуться с голоду. Или, как вариант, настолько хорошо знать школьный курс, чтобы пройти конкурс в институт... Правда, на стипендию перебиться все равно будет непросто, это Иван Анатольич мне тоже расписал в красках. В общем, у меня два года на то, чтобы стать кому-то нужным, освоить хотя бы азы любого ремесла, хотя бы в теории, а лучше двух-трех...

...И я продолжаю покачиваться.

Открываю глаза...

Я в автобусе, за окном проносятся деревья лесопосадки. Вот оно, значит, откуда покачивание. Заснул, благо сиденье с откидной спинкой вполне удобное...

...Только я не помню, как садился в автобус. Вчера вечером я закрыл глаза, улегшись в привычно жестковатую кровать... а открыл сейчас и здесь. Момент посадки не помню, и вообще понятия не имею, куда это я еду.

– Проснулся? – услышал я голос над ухом.

Поворачиваю голову. Рядом со мной сидит парень моего возраста, лет шестнадцати, белобрысый, худощавый, в светлой рубашке с коротким рукавом. Еще и в красном галстуке типа пионерского.

Он смотрит на меня. Я – на него.

– А ты кто такой? – спрашиваю я.

– Опять?

– Что – опять?! Я тебя первый раз в жизни вижу вообще!

– Опять, – вздохнул он и позвал: – Аристарх Павлыч, Кирилл снова все забыл.

Тут на нас начали обращать внимание другие пассажиры – тоже все пятнадцати-шестнадцати лет, преимущественно в пионерской форме.

– Я вроде бы амнезией не страдаю, – огрызнулся я.

В этот момент в просвет между двумя спинками сидений впереди меня показался краешек лица и часть белого банта.

– Ты не волнуйся, – сказала девочка, – сейчас тебе все объяснят. С тобой это уже не первый раз.

– Амнезия – классная штука! – донесся сзади бодрый голос. – Ничего не болит и каждый день новости!

– Элик, уймись! – осадила его девочка. – Кириллу сейчас не до твоих шуток!

– Возражения имею! Шутка – лучший способ донести до окружающих, что ничего серьезного не случилось и ситуация будет нормализована, – возразил тот, кого назвали Эликом.

И тут в проходе между креслами появился взрослый парень, лет двадцати пяти или двадцати восьми, худощавый, с высоким лбом, глубоко посаженными глазами и тоже в красном галстуке.

– Здравствуй, Кирилл, – сказал он и обратился к моему соседу: – Петр, пересядь, пожалуйста, к Мише.

Как только Петр освободил кресло, парень садиться не стал, только оперся на подлокотник.

– Меня зовут Аристарх Павлович, я старший пионервожатый лагеря 'Поющие сосны', куда мы сейчас и едем. Начну с самого главного: все в порядке, и то, что ты ничего не помнишь – неприятность, по большому счету, незначительная.

– Как я тут очутился?!

– Я объясню все по порядку, хорошо? Твоя амнезия – последствие того, через что тебе пришлось пройти. Кирилл, ты был подвергнут криогенной заморозке в начале двадцать первого века и разморожен почти двести двадцать лет спустя.

Я ничего не сказал, по крайней мере вслух, но мой взгляд, наверное, был достаточно красноречив. Это какая-то шутка или кто-то тут рехнулся.

– Это не шутки, и все, включая тебя, в здравом уме, – сказал сзади Элик.

– Ты мысли мои читаешь?!! – опешил я и обернулся.

– Нет. Просто этот разговор происходит в третий раз, и первые два раза ты сказал что-то вроде 'это шутка или вы рехнулись?'. Я предположил, что в третий раз ты скажешь то же самое.

Элик – довольно симпатичный парень с короткой стрижкой и слегка несимметричным лицом. Как и все, одет в пионерскую форму.

– Хм... Прям с языка снял... Так а с какой стати меня заморозили?

– Ты был неизлечимо болен. Теперь, разумеется, совершенно здоров.

– Чем?

– Не имеет значения. Ты уже здоров, и болезнь не вернется. В двадцать втором веке неизлечимых недугов уже почти не осталось.

Что-то они скрывают.

– А почему вы не хотите сказать мне?..

Тут вмешался Аристарх Палыч:

– Потому что сейчас тебе надо мыслить в позитивном ключе. Пойми правильно: от тебя не скрывают прошлое, которое ты забыл, захочешь – узнаешь. Но в данный момент тебе не надо думать о плохом, оно осталось позади, нужно осваиваться в настоящем, а покопаться в прошлом ты еще успеешь.

Я хмыкнул. Вся их теория шита белыми нитками, она разбивается одним-единственным доводом: кто станет заморачиваться ради неизлечимо больного сироты? Я пробыл в детдоме пока только два года, но мне этого хватило, чтобы понять: я живу в бесчеловечном государстве, которому нет дела до своих граждан. Разве что эксперимент... но вряд ли. Я не помню, чтобы в начале двадцать первого века велись реальные работы в этом направлении, особенно у нас.

– Вот как... И кто же так ради меня расстарался, что сдал на хранение в морозильник на такой срок?

– Твои родители, ясное дело.

Я заржал, как конь.

– Врите больше! Моим родителям на меня совершенно наплевать, иначе я не оказался бы в детдоме!

Аристарха Палыча мое заявление не обескуражило, но он все же погрустнел.

– Видишь ли, Кирилл, вот тут мы подходим к единственной по-настоящему неприятной штуке... Дело в том, что у примерно сорока процентов размороженных наблюдается так называемый 'эс-эл-пэ-эл'... Синдром ложной памяти и личности, другими словами. То, что ты помнишь о себе, во многом не соответствует действительности...

Я скорчил откровенно скептическую мину: ага, щас, уже поверил. Двадцать второй век? Не вяжется это с пионерами и обычным автобусом. Я бы скорее в перенос обратно во времени поверить мог.

– Бред, Аристарх Павлович, откровенный бред. Вы все еще бы средневековыми арлекинами нарядились и втирали мне про будущее. Не верю. Ваш розыгрыш не удался, и у меня к вам серьезные претензии насчет моей амнезии, ясно же, что вы к этому причастны.

Тут Элик встал со своего места, протиснулся возле Аристарха Палыча и плюхнулся возле меня.

– Полагаю, твои претензии и недоверие развеются, если я докажу тебе, что ты в двадцать втором веке?

Я снова хмыкнул.

– Чем докажешь? Поддельным календарем?

– Если я покажу тебе высокотехнологичную вещь, которой в твоем времени еще не могло быть – ты поверишь. Собственно, первые два раза тебе именно так и доказывали.

– Ну валяй, показывай.

Он взялся за свою рубашку на боку и вытащил ее из шорт, затем ткнул себе пальцем в бок – и я утратил дар речи, когда часть кожи повернулась на шарнире, словно дверца, открывая маленький квадратный паз в теле. Элик же сунул в этот паз два пальца и вынул тонкий кабель. Послышалась шуршание разматываемого барабанчика. Из кармана рубашки на свет появилась обычная штепсельная вилка, кабель со щелчком входит в штепсель – и вот у Элика в руке электрический кабель. Торчащий, черт возьми, у него из бока.

– Фигасе!! Ты робот?!! – вытаращил я глаза.

– Кибер. Электроник Евгеньевич Велтистов, к твоим услугам и рад знакомству... повторно. С хорошим человеком не жаль и десять раз знакомиться.

Я кое-как вернул челюсть на место и сказал, просто чтобы выиграть время на размышления:

– Ты не похож на Электроника...

– Естественно, что я не похож на мальчика из двадцатого века, который сыграл этого героя в фильме, перед моими создателями цель сделать копию не ставилась. Просто когда мне придумывали имя – решили назвать Электроником, а отчество и фамилию я получил в честь писателя-фантаста, который предвидел создание человекоподобных киберов вроде меня. Но ты можешь звать меня Эликом, все так зовут. – Он отсоединил кабель от вилки и отпустил, тот сразу же втянулся в паз, лючок закрылся. – Аристарх Палыч, давайте я дальше объясню?

– Давай, – согласился старший пионервожатый.

Элик снова повернулся ко мне.

– Дела обстоят таким образом. Ты был одним из первых замороженных, и заморожен был, мягко говоря, варварски, по очень примитивной технологии. Тебя накачали транквилизаторами и сунули в жидкий азот, образно выражаясь. По сути, такая заморозка практически не отличается от убийства при помощи сверхнизкой температуры, и ты прошел через физическую смерть в буквальном смысле слова. Тебя заморозили, не имея даже рабочей технологии разморозки, в надежде, что в будущем тебя можно будет вернуть к жизни. Что и случилось.

– А что там насчет этого синдрома?

– Процесс восстановления мозговых тканей после условно необратимой заморозки – дело очень сложное. Именно потому тебя разморозили одним из последних, когда появилась техническая возможность вернуть тебя к жизни. Далее ты перенес процедуру реанимации, которая включала в себя восстановление мозга. Вначале мозг, разрушенный заморозкой, восстанавливается на предмет целостности на клеточном уровне. Затем его 'запускают', при помощи электрических импульсов, которые бегут по нейронам и восстанавливают связи. Но в результате произошла, говоря научным языком, рекомбинация нейронных связей. Это обычное дело даже для замороженных по более совершенной технологии, а у тебя – один из самых тяжелых случаев. Суть рекомбинации нейронных связей в том, что твой мозг восстановил память не в том виде, в каком она была, другими словами, ты помнишь то, чего на самом деле не было.

– Вот как...

– Именно. Надо понимать, что это не амнезия как таковая. Повторяющаяся амнезия с откатом до постреанимационного состояния – всего лишь побочное последствие. Тут как калейдоскоп: чуть повернул, и элементы перестроились. Совсем другая картинка. В твоей голове не появилось ничего нового и ничего не пропало, но все твои воспоминания разбиты и пересобраны, причем местами неправильно. Например, по архивным документам известно, что у тебя была нормальная семья с любящими родителями, ты никогда не жил в детдоме и детство у тебя тоже было вполне безоблачным.

– А почему тогда моя память рекомбинировалась в такую жуткую картину?!

Элик сделал неопределенный жест.

– Существует прямая зависимость между тем, с какими мыслями пациент подвергался заморозке, и общей картиной рекомбинированной памяти. Люди, верящие в то, что для них настанет новый светлый день, а криогенная заморозка – временная мера, реже страдают от синдрома ЛПЛ, а сама рекомбинация носит нейтральный или позитивный характер. Например, один пациент путал лица людей, в том числе известных. Другой был убежден, что наша планета называется Марс, а всего планет солнечной системы три. В общем, ерундовые последствия. А вот люди, которые шли на процедуру, как на эшафот... Их память, как правило, перерисована в очень мрачных тонах.

– Это навсегда?

– Почти наверняка. Ремиссионная рекомбинация, то есть возврат памяти к исходному состоянию, случается часто, но обычно сразу после первого или второго обвала. Ну то есть после амнезии с откатом. А у тебя уже случился третий обвал. Частичная нормализация памяти все еще не исключена, но только частичная, и я бы на это не рассчитывал особо.

– Могут быть новые обвалы памяти?

– Предельно маловероятно. Обычно случается один или два обвала, случаи с тремя, даже у тяжелейших пациентов – единичны. Четыре обвала никогда ни у кого не наблюдалось.

Я вздохнул. Все это полнейшая чушь, да только главный козырь Электроника – то есть сам факт существования андроида, неотличимого от человека – мне бить нечем. В мое время самая точная копия человека – японский робот-гиноид, который умел, ну или умела, довольно связно говорить, узнавать людей в лицо и правильно реагировать на нежные или грубые касания. Однако ходить он все еще толком не умел, не говоря уже об естественно выглядящих движениях. Робот, неотличимый от человека, в мое время существовать не мог даже теоретически в силу технологических ограничений, да и честно пройти тест Тьюринга искусственный интеллект не мог. Отдельные программы обманывали судей, допуская грубые грамматические ошибки и заставляя их думать, что они говорят с маленьким мальчиком. Однако Электроник прошел тест Тьюринга полностью и по расширенной программе, включая речь, голос, жесты... Да я бы ни за что не поверил, что он робот, если б не лючок в боку.

Я собрался с мыслями.

– Слушай, а почему моя разбитая память сложилась в настолько достоверную картинку? Я помню последние двенадцать лет своей жизни, причем с деталями, подробностями и красками, и не нахожу там никаких нестыковок...

– Потому что память пересобирается не случайным образом, а по цепочкам. Стоит поменять всего два элемента мозаики – и мозг выстраивает от них целые цепочки. Вот тебе пример, который еще хуже твоего случая: один пациент не выносил пауков и уважал евреев. После разморозки рекомбинация поменяла отношение к паукам и евреям местами, и в результате человек стал убежденным нацистом, защищающим взгляды Адольфа Гитлера и держащим дома в террариумах кучу пауков... Так что на этом фоне твой собственный случай с развалом СССР на кучку капиталистических государств – так, ерунда, просто кошмар, который ты скоро забудешь. Ну или не забудешь, но вспоминать будешь с улыбкой, просто как кошмар.

– Чего?!! – мои глаза, надо думать, полезли на лоб.

– Да-да. В реальной истории СССР в конце двадцатого века пережил тяжелейший кризис, но выстоял, победил в холодной войне, слетал к Проксиме Центавра... Ты родился и вырос в СССР, на самом деле.

– Ну и дела... – присвистнул я. – И какой он, Советский Союз образца двадцать третьего века?

– Хм... Опишу тебе несколькими символическими моментами... Справедливость, равенство, достаток. Голода нет, нищеты нет, денег тоже нет – они больше не нужны. От каждого по способностям, каждому по потребностям. И человек человеку брат, ясное дело, ведь совершенный мир могут построить только совершенные люди. В общем, тебе понравится, да, Аристарх Палыч?

Старший пионервожатый кивнул.

– Я тебе больше скажу, Кирилл. Ты говорил, еще когда лежал на лечении в лаборатории НИИ 'Криогеники', что любишь книги вроде 'Туманности Андромеды' Ефремова или 'Сто лет тому вперед' Булычева. Так вот, эти писатели во многом очень точно предвидели, каким будет светлый мир будущего и какими будут люди этого мира. Очень скоро ты убедишься в этом сам, а пока – наберись чуточку терпения. Или можешь смело поверить мне на слово: врать у нас не принято.

– Офигеть... – пробормотал я.

– Понимаю, я бы на твоем месте тоже... офигел. Ладно, я пойду вперед к водителю, а ты знакомься с ребятами заново, раз уж на тебя в третий раз обвал свалился.

В проем между спинками передних кресел снова заглянула девочка с бантом.

– Видишь, я же говорила, что волноваться не о чем. Я Лена, а это Вика. Еще раз добро пожаловать в прекрасное далеко, Киря.

Я улыбнулся Лене и понадеялся, что моя улыбка выглядит естественно, потому что на самом деле мне было не очень весело.

Моя ложная личность не желает признавать себя ложной, вот в чем беда...

...А еще она уже давно не верит в добрые сказки.

Я заново перезнакомился с ближайшими соседями и узнал, что наш сводный пионерский отряд состоит из ребят из самых разных уголков страны. Хм... Интересная практика, в принципе.

Что я имею в сухом остатке? Я еду в пионерский лагерь – роскошь, прежде мне недоступная, и меня окружают люди, на первый взгляд совершенно не такие, с которыми я привык иметь дело в детдоме. Уже два плюса. Я в светлом будущем, так мне сказали – вроде бы, тоже плюс... Интересно, как они решили проблему денег? Достаток и изобилие – не повод отказаться от денег, так что, скорее всего, нет только бумажных денег, но имеется их аналог вроде лицевого счета, карточки и так далее, потому что формула 'от каждого по способности, каждому по потребности', мягко говоря, вызывает смутные опасения...

Сам факт существования Союза – это еще как посмотреть. Все, что я о нем знаю – ладно, все, что о нем помнит моя ложная личность – это рассказы бабушки о времени, когда у людей была вера в светлое будущее и в то, что именно они его построят. Бабушкина 'стройка' закончилась скудной пенсией, впрочем, а я четко усвоил, что вера – это тупо. И неважно, во что верить, в бородатого дедка на небе или светлое будущее – обе религии одинаково глупы. Вера, не подкрепленная аргументами – удел идиотов... А если быть точным – то вера никогда не бывает подкрепленной чем-либо, потому что любой, самый дохлый аргумент превращает слепую веру в предположение, имеющее отличную от нуля вероятность.

Ладно, как говаривала бабушка, будут бить – будем плакать. А пока можно расслабиться, и...

Хотя 'они', скорее всего, этого от меня и ждут. Любой фильм ужасов всегда начинается нейтрально или хорошо: вот идут себе веселые туристы к древней пирамиде, солнышко светит, все замечательно... пока из пирамиды не выползет плотоядное растение или там мумия. Так что я пока не знаю, кто такие 'они' и что мне уготовили – но буду начеку.

И да, насчет Электроника... элементарный реквизит. Накладка на бок, в которой скрыт барабанчик с проводом – и я тоже стану 'кибером', ага.

Я обернулся и посмотрел на этого подозрительного типа сквозь просвет между спинками.

– Слушай, Элик... А что, нынче уже киберам тоже положены каникулы?

Он посмотрел на меня с легкой укоризной:

– Я проработал два года в детской больнице, два года летчиком-испытателем и четыре года провел в полете на Марс и обратно. Не считая мелких проектов и экспериментов. Разве я не заслужил каникулы впервые за шестнадцать лет?

– Вау, Элик, ты летал на Марс?!! – воскликнули сразу несколько голосов, включая моего соседа Петра. – Когда?!!

– Так год назад же, – невозмутимо ответил Электроник. – Проект 'Беспосадочный полет-3'.

– Так 'беспосадки' с первой по третью – все беспилотные полеты, разве нет? – удивился смуглый паренек по имени Марик.

– Он и был беспилотный. В смысле – без пилота-человека. Я ведь кибер.

– Точно, – поскреб затылок Марик, – я это упустил из виду.

– И как там, на Марсе? – спросила Лена, став коленями на свое кресло и глядя на Элика поверх спинки.

– Красно, сухо, пыльно, перепады температуры и в три раза меньшая, чем на Земле, гравитация. Тихо и скучно, одним словом, ничего такого, чего вы по телевизору не видели.

– Круто, – зевнул я, – и такой заслуженный... кибер внезапно оказывается в нашем отряде, который не примечателен ничем, кроме неандертальца из позапрошлого века... На каникулах, ага.

– Ты это о чем? – не понял мой демарш Петр.

Зато Электроник, видимо, понял: киберы, судя по всему, сообразительнее людей... где-то я такое уже видел.

– Ты подозреваешь, что случайности не случайны, да? – улыбнулся мне кибер.

– Типа того.

– И правильно. Что я еду в 'Поющие сосны' – действительно не случайность. Проект, венцом которого в конечном итоге стал я, начался шестнадцать лет назад в кружке программирования 'Поющих сосен' как конкурсная разработка троих пионеров-энтузиастов. Так что я, по сути, возвращаюсь к своим истокам – и это, к слову, очередной эксперимент. Такие вот дела.

Хм... Три любителя положили начало разработке настолько совершенной машины? Хотя Стив Джобс тоже свои первые компьютеры в гараже собирал, не закончив университет. Многие действительно большие прорывы сделаны энтузиастами-любителями.

– А где вообще находится этот лагерь?

– На побережье Черного моря. Сорок километров от Варны.

– Варна... постой, мы в Болгарию едем? Варшавский Договор, значит, все еще актуален?

Элик покачал головой – такой типично человеческий жест.

– Уже почти двести лет как в прошлом. А мы сейчас колесим по Болгарской Социалистической Республике.

Оп-па.

– Это что, Болгария теперь республика Союза? – удивился я.

– Вот уже сорок лет, как и многие другие республики, в начале двадцать первого века бывшие отдельными странами. Союз Социалистических Республик ныне насчитывает оных шестьдесят восемь штук и занимает четверть земной суши.

– Фигасе... Эк куда нас партия-то завела...

– Партия тут ни при чем, – продолжил сухо сообщать мне факты Электроник, – она самоупразднилась пятьдесят три года назад за ненадобностью, как пережиток прошлого.

– Советский Союз да без партии?! Серьезно?!

– Не Советский. Просто Союз Социалистических Республик. За упразднением советов как таковых за ненадобностью.

Тушите свет, приплыли...

***

Дорога, по которой мы катили, была не особо оживленной, но пару раз нас обгоняли легковушки, вызвавшие у меня чувство сильного морального дискомфорта одним своим внешним видом.

Есть такое понятие, как ретрофутуризм, обозначающее то, как видели и изображали будущее жители прошлого. Основателем ретрофутуризма считается писатель и карикатурист Альбер Робида, который предсказал танки, авиацию, линкоры, видеотелефоны, небоскребы, гипсокартон, дистанционные покупки, реалити-шоу, ядерное, химическое и биологическое оружие и еще очень много всего. Будучи очень популярным до Первой мировой, Робида после начала войны испугался своих ужасных пророчеств и прекратил писать и рисовать, дабы не напророчить еще чего похуже.

Однако Робида предсказал суть вещей, но не их реализацию. Так, видеотелефон у него выглядел как комбинация обычного допотопного телефона и зеркалообразного экрана. При этом, выходит, он и экраны предсказал, ведь в девятнадцатом веке ничего подобного не было вообще.

Или же немецкие карточки из цикла 'Германия в двухтысячном году', выпущенные на сто лет раньше: тут и колоссальный тучеразгонитель на паровой тяге – да-да, на паровой тяге в двухтысячном году – там же пароход-паровоз, выезжающий из моря по рельсам...

Одним словом, ключевая особенность ретрофутуризма – это наличие в будущем технических решений прошлого и устаревшего дизайна, потому что ретрофутуристы напророчить техническое решение могли, но напророчить еще и его дизайн – нет.

И вот эти легковушки живо напомнили мне о ретрофутуризме: шутка ли, я вроде как в двадцать третьем веке, а по дороге мимо меня едет... 'копейка'! Нет, я, конечно, вижу, что это более продвинутое транспортное средство, нежели 'жигуль' середины двадцатого века... Тут и более рациональные обводы, и несвойственная 'копейке' резвость, и отсутствие выхлопной трубы. Но дизайн! Все та же прямоугольно-чемоданистая форма, все те же круглые фары – да, вот так художник середины двадцатого века мог бы нарисовать 'жигуль' будущего, какую-нибудь 'пятидесятую модель'. Но на фоне, скажем, заграничного автопрома тысяча девятьсот восьмидесятых это уже выглядит анахронизмом, даже 'восьмерка' и 'девятка' выглядят более продвинуто в плане дизайна.

В общем, дело нечисто. Потому что образы высокотехнологичных автомобилей из моей 'ложной' памяти не могут быть плодом рекомбинации: 'разбитые' фрагменты мозг собирает в цепочки сам. Но я-то знаю, что не обладаю ни малейшим талантом к дизайну или рисованию. Совсем. Вообще.

Имитируя дремоту, лихорадочно осмысливаю происходящее, но безрезультатно: я без понятия, что делать, потому что ничего не понимаю. Если бы я хоть примерно понимал, каким образом попал из своей кровати в детдоме в этот автобус – это была бы зацепка. Да только увы – я не понимаю. Как, где, когда – и главное, зачем?! Увы, ответов нет. Эксперимент? Реалити-шоу? Хорошо, если так, потому что рано или поздно появится дядька, который покажет пальцем в сторону и скажет 'улыбнитесь, вас снимала скрытая камера'. Если эксперимент – тоже куда ни шло, тем более, что мне за участие должно что-то перепасть в материальном плане...

Да только оснований надеяться на лучшее у меня нет: в жизни имеет место быть очень жестокий аналог 'бритвы Оккама'. Оккам утверждал, что из нескольких возможных объяснений самым вероятным будет самое простое...

Ну а в жизни из нескольких возможных сценариев самым вероятным будет самый плохой. Как говаривал один еврей из бородатого анекдота, либо свистков не хватит, либо акула попадется глухая.

Что делать дальше? Отличный вопрос. Правильный и своевременный... Только без ответа. Я не понимаю сути происходящего, не знаю, где нахожусь – соответственно, без понятия, что делать или куда бежать. Ладно, буду выжидать, чай, не в газвагене сижу... по крайней мере пока.

Будут бить – будем плакать, или сдачи давать, по ситуации. А сейчас еще вроде бы не бьют.

Я бросил очередной взгляд в зеркало заднего обзора, висящее над лобовыми стеклами: в него мне виден край лица водителя, затененного козырьком форменной фуражки. И я пока не заметил, чтобы он хотя бы разок в это зеркало взглянул. Да что там зеркало, он даже не вертит головой. Ни влево, ни вправо, ни на приборную доску...

Тут мы подъехали к железнодорожному переезду – и, будь я проклят, чертов водила даже не притормозил, он даже не посмотрел ни влево, ни вправо! Господи, а он хотя бы моргать умеет?

Почти сразу после переезда автобус притормозил, свернул с дороги и остановился. Петр – или, точнее, Петруха, так его называли все остальные – потормошил меня.

– Просыпайся, – сказал он, – а то обед проспишь.

Обед? Вовремя, между прочим. Я потянулся к выходу за всеми и, проходя мимо водителя, изрядно удивился увиденному.

Водителей на первый взгляд было двое, и второй располагался в кресле по центру, как это бывает в автобусах дальнего следования. Но, задержав на них взгляд чуть дольше, я понял, что на самом деле водитель только один.

А тот, который сидел за баранкой... Ну, строго говоря, он-то тоже водитель, но вблизи я заметил то, чего не видел в зеркало издали: резиновую кожу и кабель, идущий от ящика позади кресла к его затылку. И руки, лежащие на руле, напоминают человеческие только цветом. Суставы шарнирные, покрытие – пластик или что-то в том же духе. Робот. Весьма достоверно копирующий человека, издали не отличишь, но вблизи ясно, что это машина.

– Эм-м-м... Простите, – сказал я водителю-человеку, обычному сорокалетнему дядьке, – а ваш... напарник по сторонам совсем не смотрит, когда рулит?

Тот немного удивленно на меня взглянул, словно я что-то не то сказал, но тут меня выручила Вика, идущая следом.

– Кирю только недавно разморозили, он еще не видел киберов-водителей.

– А-а-а, – улыбнулся водитель, – тогда понятно, отчего ты беспокоишься. Видишь ли, у Руперта круговой обзор. Вот этим проводом он подключен к камерам видеонаблюдения, ему не надо крутить головой, чтобы видеть все сразу на триста шестьдесят градусов.

– Рыцарь газа и баранки вечно бдителен, – отозвался Руперт добродушным голосом с металлическим тембром.

– Круто, – одобрил я, просто чтобы что-то сказать, и вышел из автобуса.

У двери снаружи стоял Аристарх Палыч и считал выходящих. Последним вышел Электроник и сообщил, что больше в автобусе никого не осталось.

Я, оказавшись снаружи, посмотрел на автобус. Ну, размеры и форма как у 'икаруса', плюс задние колеса упрятаны под борт. Ни решетки радиатора, ни выхлопной трубы.

– Он электрический? – спросил я у Электроника.

– Как и любой другой наземный транспорт. 'Коптелки' остались только у капов, так как переход на электромобили их экономике не по плечу.

– Капы?..

– Капиталисты. Собирательное название всех стран, не входящих в Союз.

Хм... А я-то думал, рыночная экономика является оптимальной... Мне, возможно, многое недоговаривают, но со временем как-нибудь разберусь, хоть и не уверен, что это моя приоритетная проблема.

Наша остановка – что-то вроде придорожной закусочной, заправки и парковки. На моих глазах водитель вынул из борта автобуса кабель и подключил к небольшой будочке два на два на два метра. Точка подзарядки, значит.

Кроме нас, тут стоял еще только одна дальнобойная фура с прицепом. Проходя мимо нее, я увидел рядом с ней дальнобойщиков. Заняты они были довольно необычным для дальнобойщиков занятием: один, крупный и плечистый, поднимал гирю, поочередно меняя руку, а второй, высокий, но потоньше, стоял с секундомером и считал.

– Четиридесет и седем, четиридесет и осем, четиридесет и девет, петдесет. Минута и четиридесет и две. Той счупи рекорд си за една секунда и половина .

Ясно, болгарин.

– Твой ред , – сказал 'качок' и бросил гирю напарнику непринужденным жестом.

Я думал, тут-то доходяге и хана – но тот гирю поймал, и довольно уверенно. Однако же, странные тут дальнобойщики.

Мы организованно зашли в закусочную и выстроились в очередь к витринам и прилавку. Очередь двигалась быстро, потому что с той стороны прилавка никого не было, а витрины-холодильники открывались с двух сторон. Берешь что хочешь, ставишь на поднос и идешь дальше.

Пока вся толпа – человек двадцать пять – проходила мимо прилавка, я успел оглянуться. На стене стенд с надписями на двух языках – русском и болгарском – и портретами, судя по тому, что я успел выхватить мельком, работниц заведения. Под портретами – приписка, что фирменным блюдом здесь является каварма.

Я отыскал среди выставленных за стеклом тарелок те, возле которых стоял ярлычок 'каварма' и взял себе одну. Заценим-с.

За столиком мы устроились вчетвером: я, Петруха, Миша и сосед Миши по имени Саша. Я думал осторожно повыспросить то да се, что могло бы дать мне зацепки, но пища к разговорам не располагала: слишком она оказалась хороша. Каварма оказалась мясом, запеченным с луком и специями, поверх которого, прямо на мясе, лежала порция яичницы, там же и зажаренной. Вкусно – пальчики оближешь, особенно если учесть, что порция в моей тарелке примерно перекрывала двухнедельный мясной рацион в детдоме, причем, ясен пень, качество и мяса, и готовки – по меркам детдома запредельное. Я просто не помню, когда в последний раз ел что-то такое же вкусное.

Блюдо, надо думать, рассчитано на кого-то вроде того дальнобойщика с гирей, так как я наелся, когда в тарелке оставалась еще треть, потому немного притормозил, но не остановился. Голод – настолько чудовищное потрясение для человеческой психики, что многие пережившие его меняются навсегда. Всю жизнь хранить в квартире запас сухарей и консервов – обычное явление для ленинградских блокадников, и я очень хорошо их понимаю: мое детство тоже трудно назвать сытым.