Текст книги "Призрак под сакурой (СИ)"

Автор книги: Владимир Пекальчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Пекальчук Владимир
Призрак под сакурой

Эту книгу я посвящаю человеку, который спас мир.

Покойся с миром, капитан Уильям Бассетт.

Предисловие автора

Дорогие читатели!

Перед тем, как рассказать вымышленную историю о разрушенном, уничтоженном мире, я должен поведать вам действительную, о человеке, благодаря которому наш реальный мир таким не стал.

Начало Третьей мировой войны в разгар Карибского кризиса в 1962 году предотвратили личная храбрость и благоразумие капитана ВВС США, отказавшегося выполнять полученные инструкции.

Описываемые события произошли 28 октября 1962 года на четырех секретных ракетных базах США на японском острове Окинава. Из-за обострения отношений между СССР и США уровень боеготовности войск был поднят до красного (DEFCON 2 – "на грани ядерной войны").

Управляющий пуском капитан Уильям Бассетт получил приказ на запуск четырех крылатых ракет Mace B, оснащенных термоядерными бомбами Mark 28 (мощность взрыва 1,1 мегатонны в тротиловом эквиваленте) с дальностью полета, позволявшей ударить по Ханою, Пекину, Пхеньяну и Владивостоку.

Приказы прошли по радиосвязи, причем их шифр совпал с тем, что находился в секретном конверте с инструкциями. Проверка подтвердила истинность приказа. Аналогичные сообщения получили и другие управляющие пуском офицеры на Окинаве.

Однако, открыв список целей, Бассетт обнаружил, что три из четырех целей находились за пределами СССР – наиболее вероятного противника. В тот же момент ему по телефону позвонил другой офицер и рассказал, что в его списке также две несоветские цели.

Подозрения у Бассетта вызвало и то, что уровень боеготовности не был повышен до DEFCON 1 ("неизбежная ядерная война"). Капитан допустил, что Окинава могла стать первой целью атаки советских ракет, и в штабе на территории США послали максимально быстрый приказ, забыв поднять уровень боеготовности. Однако никаких взрывов на базе не происходило.

Тогда Бассетт решил остановить подготовку ракет к запуску, позвонил по телефону в центр управления и солгал, что не получил четкого приказа. Кроме того, капитан приказал двум вооруженным солдатам застрелить лейтенанта, державшего руку на кнопке, если тот попробует запустить ракеты без устного приказа старшего офицера или без официального повышения уровня боеготовности до DEFCON 1.

Данных о точном содержании разговора Бассетта с командным пунктом не осталось, однако все офицеры в итоге получили приказ не запускать ядерные ракеты. Капитан в ультимативной форме потребовал от подчиненных хранить молчание об инциденте.

Бассетт ушел на ту сторону в 2011 году, никому не рассказав об этом происшествии. Вся информация пока известна со слов его коллеги, пилота Джона Бордна, которому в нынешнем году ВВС США разрешили предать историю гласности. Сейчас журналисты и ученые требуют от властей страны рассекретить официальные документы, связанные с данным инцидентом.

А вы, дорогие читатели, любуясь ярким закатом, голубым небом или чистым снегом, вспоминайте иногда капитана Уильяма Бассетта, человека, благодаря которому наше небо осталось голубым, а снег – чистым.

***

Маленький человечек – это не тот эпитет, которым Кирилла когда-либо называли, но здесь, в Синдзюку, он чувствует себя совсем маленьким из-за колоссальных зданий. Одна только громадина Токийской Мэрии – двойная башня в двести сорок три метра да на тринадцать тысяч служащих – чего стоит, и это тут не единственный небоскреб. И что такое на фоне этих титанических строений один маленький хромой человечек? Просто букашка.

Кирилл не любит ходить через Синдзюку: он еще помнит его сверкающим и красочным, живым и многолюдным. А уж какой вид открывался вечером с обзорной площадки на сорок пятом этаже – словами не передать.

Весь размах района легко представить по простым цифрам: станция токийского метрополитена Синдзюку была в мире второй по размерам и входила в Книгу Рекордов Гиннеса как первая по пассажиропотоку: шутка ли, три миллиона шестьсот сорок тысяч человек в сутки.

Однако теперь правительственный район Синдзюку тих и безлюден. Под ногами хрустит битое стекло, которое прежде взирало на мир свысока, из окон небоскребов, а теперь медленно превращается обратно в песок. Прах к праху, так сказать.

Кирилл, ссутулившись и чуть прихрамывая, бредет мимо торгового центра, напоминающего пустой череп. Когда-то сотни тысяч посетителей ежедневно роились под его крышей, словно мысли в голове, а теперь он пуст. Все его обитатели – псы-переростки и прочие одичавшие и мутировавшие животные, людям там делать давно уже нечего: что не унесли в самом начале "судного дня" – то уже никому не нужно.

А вон там, на углу, когда-то стоял уличный торговец и продавал такояки, запеченные в тесте кусочки осьминога. Кирилл любил такояки и сейчас, пятнадцать лет спустя, все еще помнит их вкус. Одна беда: мясо осьминога достать можно, хоть и трудно, а вот муку на тесто – увы, нет.

– Внимание, говорит станция наблюдения! – затрещала сквозь помехи рация. – До подхода тайфуна остается меньше часа! Предположительный фон превышает предельно допустимую в двенадцать раз! Повторяю! До подхода тайфуна...

Кирилл выключил рацию и оглянулся. Вон стоят останки красной машины, вроде бы "Мицубиси", а где-то за ней валяются полусгнивший рюкзак и насквозь проржавевший автомат. Их тут оставил он сам почти двенадцать лет назад, или, правильнее сказать, бросил: тогда, как и теперь, подходил тайфун, несущий дикий радиационный фон, но в тот раз у Кирилла часа в запасе не было, только едва залеченная нога и пять минут. Оружие, патроны, еду – все пришлось бросить. В городе вообще довольно часто можно найти поржавевшее оружие, оставшееся с первых постапокалиптических лет: брошенное спасающимися людьми и накрытое радиоактивными осадками, оно стало непригодным на месяцы и годы, и время его доконало.

Мимо пронеслась стайка собак, не мутировавших – тем тайфун по барабану – а обычных. Несутся куда подальше, ищут подземные переходы или другие места, где можно переждать бедствие. Их гибель, на самом деле, Кириллу на руку, ведь одичавшие собаки – для мутировавших одновременно и основа рациона, и, нередко, дополнительное средство размножения. Однако он смотрит на вещи проще: выживает самый сильный и приспособленный. Пускай этим собакам повезет, раз людям не повезло.

Вот и спуск на станцию. У Синдзюку их было около двухсот, ныне действующих порядка двадцати, что во многом большое преимущество. Ирония или закономерность – но сейчас станция Синдзюку не только столица токийского метрополитена. Бывшая самая нагруженная в мире, теперь она записала на свой счет новый, последний рекорд: самое большое человеческое поселение в Японии и в мире...

При условии, что в мире вообще еще остались люди.

Кирилл подошел к крепкой стальной двери и постучал костяшками. Мигнула красным глазком видеокамера, показывая, что посетитель привлек внимание охранника.

– "Дайханма " Дремин, вернулся с Ниси-васеда, второе подразделение, – четко и раздельно назвался он, соблюдая чистейшую формальность.

В двери щелкнули соленоиды, разблокировав проход.

– Коничива, Рамэ-сама , – протрещал динамик.

Вот он и дома. Точнее, не совсем дома, здесь находится штаб-квартира службы безопасности, в которой он состоит на должности "ширэй-кана", то есть командира подразделения. Тут Кирилл живет в казарме, разделенной на очень маленькие ячейки, для приезжающих с других станций офицеров, и спальная ячейка, которую он занимает – полтора на полтора на два с половиной метра – по сути, и есть его дом. На других станциях, куда Кирилла периодически заносит, он живет в чуть худших условиях или чуть лучших, в зависимости от того, какие надежды возлагают на него местные, но рано или поздно все равно возвращается сюда, на Синдзюку.

В "тамбуре" Кирилл прошел радиационный контроль, затем на контрольно-пропускном пункте сдал дробовик и патроны, после чего его пропустили вниз, на станцию.

– Как дела наверху, Рамэ-сама? – спросил знакомый боец. – Лодки в море скоро выйдут?

– Холодно. Собаки, – коротко ответил Кирилл и добавил: – а если тайфун принесет сильные осадки с фоном – к докам подойти будет нельзя некоторое время. Так что свежая рыба появится нескоро.

– Может, хоть акусицунэ передохли за зиму...

– Не надейся. Скорее уж мы перемрем, чем они.

– Вы пессимист, Рамэ-сама...

– Реалист.

"Акусицунэ", или злобные псы, как японцы окрестили собак-мутантов, и правда чрезвычайно живучие и выносливые твари. Когда уходит сменившая прохладное лето холодная ядерная осень, остается только догадываться, как животные умудряются пережить четыре-пять зимних месяцев. Сам Кирилл полагал, что дело в океане: птица ловит рыбу, проворные хищники ловят птицу, крупные хищники ловят хищников помельче. Однако крупные травоядные животные в северной части Японии вымерли еще в первую ядерную зиму. Впрочем, в юго-восточных областях "дракона" все обстояло не так плачевно: там субтропики сменились холодным умеренным климатом, потому многие виды сумели пережить и радиоактивное загрязнение, и похолодание, а некоторые одомашненные животные – также и вымирание своих хозяев-людей.

Внизу, на станции, царит полумрак. Точнее, для Кирилла это полумрак, потому что он часто бывает наверху. Около половины населения токийского метро либо после "судного дня" так больше никогда и не поднялись наверх, либо вообще родились под землей. Для людей, которые никогда не видели солнца, недостаточное освещение – норма, а нечастый солнечный день на поверхности, окажись они там – смертоносен.

Идущие навстречу вежливо здороваются с Кириллом, даже совершенно незнакомые люди: его знают все. Не в лицо – по габаритам. Здесь Кирилла называют "Рамэ Кьоджин" – "Хромой великан". Сам себя он великаном не считал никогда. Ростом природа не обидела, силой тоже, мышцу чутка накачал в молодости – но великан? Нет, просто высокий человек спортивного телосложения. Однако японцы в массе своей народ довольно субтильный, потому на их фоне Кирилл выделяется как ростом, так и грубой физической силой. Здоровяки среди японцев – явление нечастое, а судный день и последующие "смутные годы" пережили из них немногие. А "гайдзинов", как они называют иностранцев, в подземке изначально было мало, и из мужчин смутные годы не пережил почти никто. Так что если навстречу идет хромой широкоплечий не-японец большого роста – это Рамэ Кьоджин, и к гадалке не ходи.

Кирилл прошел в сектор, где квартировала служба безопасности западного метрополитена и располагались все сопутствующие склады и помещения. Когда-то это был целый универмаг Кейо, а всего на станции Синдзюку располагалось универмагов, торговых центров и супермаркетов аж целых девять, побольше, чем в родном городе Кирилла. Но это не так впечатляет, как осознание, что за день через нее проходило больше народу, чем все население Минска, а за три – больше, чем жило в Белоруссии до судного дня.

А теперь на станции Синдзюку проживает почти пятьдесят тысяч человек, да еще и производится продовольствие в количестве, достаточном для сбалансированного питания семидесяти пяти тысяч человек. Практически центр всей токийской подземки, да и мира тоже: ведь для обычного жителя метрополитен Токио – по сути и есть весь мир. За его пределами – разруха, опустошение и смерть.

В первые годы Токио еще поддерживал радиосвязь с остальным миром по ту сторону Японского моря, вести по цепочке доходили даже из Бразилии и Австралии. Но время шло, цепочки рвались, невидимые собеседники в Китае, Сингапуре, Сибири или просто сидящие на подлодках посреди океана умолкали, чтобы больше уже никогда не дать о себе знать. Есть ли жизнь за пределами Японии? Кирилл хотел надеяться, что Ансельмо из Бразилии жив и здоров, что Олаф из Норвегии замолчал потому, что прервалась связь со связующим звеном, российской подлодкой в Арктике, а не потому, что умер.

Хотел, но не мог. Когда природа лепила его характер – оптимизм зажала, отмерив двойную порцию реализма.

У входа кивком поздоровался с охранником в традиционном боевом облачении. Музейный экспонат эпохи Нобунага как напоминание жителям метро о древних культурных традициях, как средство поднять дух. На японцев действует, на Кирилла – нет. Он реалист.

В комнату дежурного офицера прошел, здороваясь со знакомыми, у двери вынул из-за пояса катану и вручил караульному, который положил оружие на специальную полку. Древняя самурайская традиция: входя в дом, отдавать меч слуге.

Капитан Онода оторвал взгляд от отчета.

– Коничива, Кувалда-сан. Как дела вокруг Ниси-васеда?

Кирилл машинально поклонился: самурайские привычки давно уже в подкорку въелись, он перенял у своих нынешних коллег все традиции и обычаи, кроме японского образа мышления.

– Лучше, чем были, Онода-сама.

– Так это правда был... крокодил?

– Кайман, – уточнил Кирилл.

– Уму непостижимо, как эта тварь умудрилась приспособиться и выжить в наших-то условиях...

Кирилл пожал плечами:

– Южноамериканский широкомордый кайман встречается почти до самого южного конца материка. То есть, в теории, он мог бы акклиматизироваться и к нашему климату. Плюс, широкомордые кайманы не возражают против солоноватой воды, а перепады температуры океанских вод слабее, чем климат на суше. Ну и наконец – это был мутант, потому как размеры – четыре метра с лишком, да и выглядел как-то не очень обычно. Они такими не вырастают. Меня в этой ситуации больше заботит вопрос, какого черта кайман забыл на Ниси-васеда. Там до ближайшей большой воды – многие километры наяривать. Либо искал малые водоемы и переползал из одного в другой, либо вообще... сухопутный мутант.

Капитан потер подбородок.

– И как вы его убили?

– Так застрелил же. Из ружья да в голову. Выследить было и то труднее.

– Хм. Выживший рабочий утверждал, что попал в чудовище несколько раз из карабина...

– На нем пулевых ран, кроме моей, не было. Либо рабочий на самом деле не попал, либо это был другой кайман. Сбежавшие из зоопарка, надо полагать, расплодились. В общем, когда профессор Итоми с ним закончит – будем точнее знать, с чем дело имеем. А пока... – Кирилл неопределенно пожал плечами.

– Понятно. Что с "отщепенцами"?

Этим словом – "юрагиримоно" – называли поголовно всех, отказавшихся принять "Закон восьми правил", или, точнее, четвертое правило, полностью запрещавшее использование огнестрельного оружия по человеческим целям. Однако часть обитателей подземки отказалась возвращаться к древним традициям: ствол в разборках круче меча. Потому на "собрании сегунов" в правило внесли поправку, разрешив стрелять в вооруженных стволами "отщепенцев", а легальным пользователям огнестрельного оружия было предписано носить специальную головную повязку – "качюша сохеки". Однако далеко не все "отщепенцы", по мнению Кирилла, заслуживали незамедлительного огня на поражение. К тому же, после "смутных лет", унесших две трети первоначального населения подземки, стрелять стало особо нечем, тем более что в Токио оружия у населения и так было мало из-за "драконовских" законодательных ограничений. Если даже позволить подержать свое охотничье ружье постороннему человеку – уже преступление, то что тут еще сказать?

Потому в токийском метро люди стреляли в людей весьма нечасто, со станциями "отщепенцев" давно налажено взаимодействие и торговля, но дурацкая поправка к неплохому, в общем-то, закону – осталась.

– Видел группу, – лаконично ответил Кирилл, – они избежали встречи, хотя их было больше.

– С Гококуджи, скорее всего.

– Я тоже так подумал. Пока я там за крокодилами охотился, происшествия были?

Капитан покачал головой:

– С твоей точки зрения – нет. Ничего такого. Просто снова видели Курогосуто в двух местах – на Хикаригаока и возле Симбаси.

– Опять вы за свое, – хмыкнул Кирилл. – Да байки все это, нет никакого "Черного призрака". В крайнем случае – какой-то фрик нарядился во все черное. Вот у меня респиратор черный. Надену еще черный плащ – вылитый Курогосуто! Бойтесь меня!

– Ага. Как только научишься появляться на Хикаригаока и Симбаси с разницей в двадцать минут.

– Ни хрена себе! – присвистнул Кирилл. – Он что, гоночным вертолетом обзавелся?

Онода тяжело вздохнул.

– Сложный вопрос. Иди отдыхай, Кувалда-сан, а на досуге подумай: если все это мистификация, то кому оно надо? Я и сам не верю, что можно появляться в закрытых участках тоннелей, проходить невидимкой блокпосты... Но когда Накато и его отряд загнали Курогосуто в тупиковую ветку, перекрытую обвалом, где в принципе нет никакого выхода, а тот исчез – у меня выбор остается скудный. Либо поверить в Черного Призрака, либо не поверить своим лучшим, проверенным людям. А с твоей точки зрения получается, что половина метрополитена сговорилась и пугает Черным Призраком самих себя.

На выходе караульный вручил ему обратно его катану. В принципе, Кирилл бы не возражал, если бы кто-то брал меч у него на хранение и выдавал только в моменты необходимости: несколько обременительная вещь. Самурайская пословица гласит, что даже если меч понадобится лишь раз в жизни, его надо носить с собой каждый день, но так уж вышло, что в час, когда оружие, доставшееся в наследство от прадеда, действительно понадобилось, Кирилл его с собой не взял.

Он не всегда был Рамэ Кьоджином. Первые годы его называли куда менее вежливо: "рамэ гайдзин". Сам термин "гайдзин", то есть "чужестранец", несет в себе пренебрежительный оттенок. Японцы не любят чужестранцев, и человек, который не знает их этикета и не может выучить язык, для них всего лишь гайдзин. И даже знание языка и обычаев – еще не повод перестать именоваться гайдзином, это Кирилл проверил на собственном опыте.

После тяжелых смутных лет, когда из первоначальных полутора миллионов, укрывшихся в подземке, осталось в живых едва полмиллиона, он оказался в одиночестве и с покалеченной ногой. Пока шла война за выживание, война всех против всех, его умение стрелять было весьма востребованным. И он стрелял – жить-то хочется, и не его вина, что полтора миллиона в метро выжить не могут. Просто оборонял "свою" станцию и свои средства к выживанию от тех, кому повезло меньше.

Однако к тому времени, как смутные годы закончились и воцарился порядок, Кирилл остался один. Пока бушевала война – он был нужен всем, но из тех людей, с кем он шел через огонь пожаров и воду затопленных тоннелей, до "нового" времени не дожил никто. А станцию в результате политических договоров заполучил оябун, с которым Кирилл долго и упорно воевал. Пришлось уходить.

С введением "четвертого правила" он стал невостребованным как боевая единица. Редкие конфликты решались в духе феодальной Японии – на мечах. Японцы странные люди: когда на Токио лег смертоносный радиоактивный пепел, многие бросились в музеи – спасать наследие предков. В основном – мечи. Не по аптекам за медикаментами, не в магазины за консервами – а за мечами, мать их налево. При таком раскладе гибель миллиона людей от голода, болезней и войны – уже не трагедия, а обычная железная закономерность.

И хотя у Кирилла тоже был меч – не милитаристская поделка "син-гунто" , а настоящая катана с возрастом лет в триста – он не умел им пользоваться. И, что куда хуже, японцы не желали признавать его своим.

Природу тотальной неприязни к себе он понимал прекрасно. Каждый японец, глядя на него, непременно задавался вопросом: "ну почему этот гайдзин? Да он же занимает столько места и требует столько еды, сколько хватило бы на обоих моих дочерей, сыновей или родителей"...

В конце концов Кирилл, скитаясь между станциями и зарабатывая на жидкую похлебку разной работой, прибился к группе бродячих рабочих. Они относились к нему немногим лучше остальных, но им "хромой гайдзин" был нужен из-за размеров и силы. Когда требовалось помахать строительной кувалдой или таскать тяжести – с этим никто не справлялся лучше Кирилла.

Из задумчивости его вырвал радостный крик:

– Коничива, Кира-сама!

Он повернул голову, увидел на втором ярусе девчушку в рабочем комбезе и тепло улыбнулся ей:

– Коничива, Уруми-тян.

На местных женщин Кирилл вообще-то смотрел с таким же пренебрежением, с каким они когда-то произносили слово "гайдзин". Это сейчас он может насчитать на Синдзюку минимум десяток привлекательных девиц или дам, которые лягут под него с минимальными усилиями с его стороны или даже просто по знаку, что он не прочь на них оказаться. Но где они все были раньше, когда Кирилл еще не успел превратиться из хромого гайдзина в Рамэ-сама, известного бойца с позывным "Кувалда"?

Собственно, к мужчинам у него отношение такое же. Обращаясь к японцам, за исключением заслуживших его уважение, он держит дистанцию и никогда не употребляет вежливые приставки "-сан" и "-сама". И все хавают его невежливую фамильярность молча.

Коллега однажды заметил, что на Кирилла могут обидеться за столь оскорбительное поведение, на что Кирилл ответил:

– Я не пытаюсь быть невежливым. Просто не лицемерю.

Кто сеет ветер, гласит восточная пословица, тот пожнет бурю. Японцы всегда недолюбливали Кирилла, он платит им тем же.

Но к Уруми так относиться нельзя: слишком искренний и неподдельный восторг в ее глазах, когда она на него смотрит. Малышка – одна из немногих, кто старается звать его по имени, правильно оное выговаривая, и все никак не перестанет обращаться к Кириллу на "вы" и с приставкой "-сама", хотя спит с ним уже больше года. Для Уруми он – "идайна сенши", великий воин, который в одиночку ходит по самым гиблым местам и душит акусицунэ голыми руками.

Хотя на самом деле все было не совсем так.

Человек – живучая тварь, которая за жизнь цепляется до конца, и даже в ситуации полной задницы начинает надеяться на лучшее, как только отступает задница полнейшая. Когда закончились смутные годы, выжившие пришли к выводу, что не все еще потеряно. Что им, может быть, удастся выжить. И что сейчас было бы очень уместно поднять всеобщее состояние духа.

Разумеется, это была очередная традиционно-пропагандистская ерунда: увековечить память полицейских и военных, погибших в борьбе за сохранение хоть какого-то порядка во время массового исхода в подземку, в храме Ясукуни.

Кирилл против этого ничего против не имел. Хотя в храме Ясукуни поклонялись душам японских воинов, павших в какой-либо войне за свою родину, идея внести в мемориал имена тысяч токийских полицейских, которые продолжали исполнять свой долг, уже будучи покрытыми радиоактивными осадками с ног до головы, казалась вполне уместной даже отпетому не-японцу. К тому же, работы в храме сулили Кириллу лично неплохой заработок с прибавкой за опасность и вредность.

Однако желающих подниматься на поверхность и работать в неудобной защитной экипировке было мало, потому первыми пошли наиболее нуждающиеся, в том числе и бригада, к которой прибился Кирилл.

Свой меч он не взял, здраво рассудив, что наверху им охрану дадут. Кирилл вообще старался катану не светить, чтобы не провоцировать размышления вроде "откуда у гайдзина катана?".

Однако на деле все оказалось не так хорошо. Рабочих снабдили инструментами и экипировкой, но охрану дали в лице аж одного бойца с автоматической винтовкой. Ну а действительно, от кого защищаться, если начинание благое и поддержанное всей подземкой почти без исключений? От собак разве что.

Акусицунэ к тому времени уже появились, но серьезной угрозой вооруженному человеку их никто не считал. Твари настолько агрессивны, что собираться большими стаями не позволяет натура: перегрызут друг дружку.

Но именно в тот день каким-то образом сбрелись в кучу то ли наименее злобные из них, то ли появился в стае сильный вожак. Так или иначе, но когда к храму выскочило аж полтора десятка псов-переростков, часового это застало врасплох. Наметанное ухо насчитало четыре выстрела, сменившихся душераздирающим воплем: осечка, или не успел больше.

И тогда все побежали. Все, кроме Кирилла.

В армии его старлей любил говорить, что мгновенная оценка ситуации увеличивает шансы выжить вдвое, а если еще и страх побороть моментально – четырехкратное увеличение шансов на выживание. И добавлял: или хотя бы шансов сдохнуть не напрасно.

Это правило не раз помогало Кириллу оставаться в живых, но, видимо, не в этот день.

Бегство от хищника имеет смысл только если есть кто-то, бегущий позади. Человек в своей весогабаритной категории – едва ли не самое медленное существо, и в мире нет ни единого опасного сухопутного хищника, который бегал бы медленнее человека. Потому при бегстве надежда одна: что сожрут того, кто позади тебя, а ты в это время убежишь.

И при таком раскладе у хромого шансов нет. Просто нет. Ни единого. Пятьсот метров до укрытия – либо спрятаться внутри фонящего храма. Так и так – итог один. Быстро от клыков или медленно – от лучевой болезни.

Кирилл был далек от мысли умереть за япошек, которые во весь опор бегут прочь и надеются, что псы провозятся с ним достаточно долго, но если конец неизбежен – лады. Свои шансы он просчитал четко – ноль. Ему терять нечего и так, а япошки пускай бегут. Кирилл не герой ни разу, но покорной собачьей закуской стать не согласен.

Из оружия – два ножа при себе да кувалда. Катана подошла бы лучше – но и так неплохо. Он размахнулся – и первый пес, решив гнаться за рабочими и предоставить здоровяка своим собратьям, с визгом закружился волчком, пытаясь достать зубами рукоятку торчащего в спине ножа. Второй Кирилл зажал в зубах и поудобнее перехватил молот.

Очередного мутанта он встретил сокрушительным ударом сверху вниз, да так, что под размазанным псом треснул асфальт. Пятидесятикилограммовая туша третьего отлетает в сторону от свирепого свинга, разинутую пасть четвертого Кирилл заткнул рукоятью.

Он не очень хорошо помнил, что было дальше. Молот метнул в самую гущу, когда понял, что еще раз размахнуться уже не успеет, и взялся за нож. Выдержал напор бросившегося на него пса и пырнул в брюхо. Пинок схватившему зубами за штанину, удар ножом в сторону. Повисшего на левой руке мутанта Кирилл пырнул не то десять, не то двадцать раз – пока тот пасть не разжал.

А потом внезапно остался один. Семь или восемь псов скалят клыки с почтительного расстояния, боль в прокушенных конечностях, влага на лице, сердце норовит выскочить из груди.

Тут полагалось бы завернуть что-то этажа в три-четыре, но дыхалки хватило только на короткий вопрос:

– Все?..

И по их разъяренным неудачей мордам прочитал: все. С них достаточно.

Внизу, под землей, для него внезапно нашлись и кое-какие медикаменты, включая пару ампул антибиотика, и койка в лазарете, тогда же он впервые обнаружил, что и гордые японцы, оказывается, могут кланяться гайдзину. Впрочем, с тех пор прошло уже восемь лет, за которые его больше никто гайдзином не назвал.

А через два дня его в лазарете навестил незнакомый бритоголовый парень с катаной, вежливо поинтересовался, не нужно ли чего и спросил, где Кирилл научился метать ножи.

– В армии.

– Понятно. Как поправишься – приходи на Синдзюку. Нам нужны люди, которые могут постоять за себя и других.

Он и пришел, засунув катану за пояс изгибом кверху, как их носят японцы. Буквально третий же вопрос – где взял.

– Из Минска привез. Прадед в наследство оставил.

Присутствующие в штабе сразу оживились: неужели с самурайской кровью в жилах?

Вот тогда Кирилл отомстил им впервые:

– Ни хрена подобного. Белорус прадед мой, а с самураями в Китае воевал. Квантунскую армию громил.

– Трофей, значит?

– Точно не знаю. Я прадеда застать едва успел, малой был. Он как-то обронил, что получил в подарок – но конкретные детали, от кого и как, с собой унес на тот свет. Собственно, когда ехал в Японию в турпоездку – прихватил меч. У него хотя бы хвостовик подписан – думал, может чего узнаю о прошлом деда...

А потом он снова оказался у храма Ясукуни, только уже в роли охранника.

И пошло-поехало. Выдвинулся Кирилл быстро: сила, смекалка, ум и навыки есть, инициатива имеется, аналитических способностей хватает. А что вся служба в армии – два года рядовым... Кирилл об этом не болтал, к тому же те, кем он командовал, и того не имели. За восемь лет он прошел в службе безопасности с самого низа до "выездного" командира отряда, способного действовать в отрыве от командования и брать на себя ответственность за принятые решения.

В конечном итоге своим в доску он так и не стал, но теперь его, по крайней мере, воспринимают как равного среди равных. А эсбэшники, по счастью, оказались ребятами куда более здравомыслящими, привыкшими оценивать в первую очередь умение решать проблемы, а не правильное выполнение ритуального поклона.

Ну а проблемы решать Кирилл умеет. Жизнь научила.

Он подошел поближе и задрал голову, глядя на Уруми:

– Как дела?

– Целую партию барахлящих раций притащили – сижу вот, разбираюсь. А вы как, Кира-сама?

– А что я? Моя работа попроще твоей. Нажал на спуск, вышиб крокодилу мозжечок – вот и все разборки.

– Вы скучали, Кира-сама?

– Ну еще бы!

– Я ближе к ночи выкрою немного времени на перерыв, – лукаво стрельнула глазками Уруми.

– Хорошо, только смотри мне, дело – превыше всего, – строго велел Кирилл.

Уруми Кандзаки – своеобразное чудо токийской подземки, нетитулованный гений, несущий на своих плечах тяжелое бремя. Когда в начале смутных лет сдохли последние ретрансляторы и вышки и миллионы мобильных телефонов навеки умолкли, оказалось, что в распоряжении выживших радиооборудования – раз-два и обчелся. Полицейских раций было критически мало, потому что склады спецоборудования в последние часы Токио мало кого интересовали. Безумцы спасали мечи, прагматики растаскивали из участков оружие и боеприпасы и не трудились закрывать за собой двери и окна. Теперь почти все бесценное имущество крепко фонит, а то, что уже не фонит – зачастую также и не работает.

Поначалу были проблемы посерьезней связи, да и какая там связь под землей? Но когда короткая эпоха подземной войны минула и люди задумались о том, что надо бы заново осваивать поверхность и то, что там еще осталось, возникла проблема связи. Чудом уцелевший спутниковый центр на военной базе все еще был в состоянии получать информацию со спутников, а поредевший персонал, подобно японским солдатам, продолжавшим в течении двух-трех десятилетий исполнять свой долг на островах Тихого океана даже после капитуляции Японии, по-прежнему нес свою бессрочную и бессменную вахту, передавая важнейшие данные со спутников в подземку по заново проложенным телефонным линиям.

Однако рисковым парням, уходящим от спасительного метро на значительные сроки и расстояния, от этого не легче: своевременное оповещение о приближающемся циклоне или просто воздушных массах с материкового Китая, несущих смертоносный фон, составляло разницу между гибелью и выживанием. И если продовольствием персонал базы снабжала почти вся подземка, то снабжение поисковых команд радиосвязью легло на плечи одного-единственного человека. Среди полумиллиона жителей подземки, среди десятков и сотен тысяч клерков, системных администраторов, водопроводчиков, строителей, менеджеров всех звеньев, водителей, поваров, гейш, рекламщиков, священнослужителей, разносчиков суси и прочих типичных людей потребительского общества нашлось менее пятисот специалистов, разбирающихся в электронике, и среди них – всего лишь один спец по радиосвязи.