Текст книги "Юность Карла"
Автор книги: Владимир Мартов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Бертрада, без сомнения, была выдающейся женщиной. И, возвращаясь во Франконию вместе с ломбардской принцессой, могла считать, что ее миссия увенчалась успехом.
Увы! Ее попытка укрепить собственную власть, свой авторитет за счет всеобщего умиротворения сыграла с ней злую шутку. Примирить братьев, привлечь Тассилона на свою сторону, ликвидировать разногласия между Папой и Дезидерием в Италии и установить мифический «Мир римский и мир Христа» на Западе – что может быть заманчивее.
Но, поступая таким образом, она, сама того не ведая, отвергала единственно возможный союз с викарием собора Святого Петра и в своем стремлении к власти не предвидела тех последствий, которые могло бы повлечь за собой падение Церкви великого апостола.
Пышный кортеж пересек Альпы и двинулся вниз вдоль берега Рейна к Вормсу. Чудесная осень радовала погодой, и, покачиваясь на спине спокойной, вышколенной лошадки, королева-мать еще не знала, что пройдет всего лишь год, и все ее начинания постигнет крах.
Глава третья
Две невесты
1Когда-то его отец Пипин, стоя в воротах своей виллы в Тионвиле, в роскошной голубой мантии встречал римского первосвященника Стефана II. Минуло семнадцать лет, и вот уже Карл, в окружении друзей, верхом на черном как смоль жеребце ожидал на въезде в Вормс прибытия своей невесты, будущей королевы франков, лангобардки Дезидераты. Одет он был просто. Окрашенный шафраном плотный шерстяной шенс с узкими рукавами перехватывал в талии цветной вышитый пояс. На плечи был наброшен недлинный плащ зеленого цвета, и лишь венчавший голову золотой обруч с двумя перекрещивающимися поверху дугами напоминал всем о том, что этот человек король.
Карл волновался. Конечно, ему говорили, что Дезидерата красива и умна, но одно дело слышать это от других, иное – убедиться самому.
Он помнил о своих словах, брошенных матери: «Если она окажется уродиной, я отправлю ее назад к отцу». И понимал, как трудно будет на самом деле исполнить сказанное. До сих пор он сам выбирал себе прелестниц и затаскивал их в постель на час, на день или более долгий срок, как Химильтруду. Перспектива жизни с безобразной женой по-настоящему пугала его.
– Что, если она некрасива? – Карл не заметил, что вот уже какое-то время он говорит вслух, мучимый одной и той же мыслью.
– И не просто некрасива, а еще рябая, хромая и гладкая как столешница, на которой нет ни одного кувшина вина или блюда с мясом, – не преминул поддеть дружка услышавший его слова Ганелон.
Карл бросил на него свирепый взгляд, но Ганелон, не обративший на это внимания, продолжил, как бы утешая:
– Не переживай, Карл. Кто знает, может, она будет хороша в постели.
– Заткнись, – зло бросил Карл. Его нервы были на пределе. В иное время сам любящий пошутить на женскую тему, он наверняка нашел бы что ответить своему дружку.
Показался кортеж. Карл рванул с места своего жеребца и, в галоп подскакав к повозке, спрыгнул, нетерпеливо раздвинул занавесы и буквально выдернул из ее чрева тонкую фигурку, плотно закутанную в пенулу с капюшоном.
Карл отбросил правой рукой капюшон, а левой, взяв за подбородок, развернул лицо к себе.
На него испуганно глянули с красивого бело-мраморного девичьего личика круглые карие глаза. Небольшая, очаровательной формы головка, увенчивавшаяся пышной сложной прической, маленькие ушки с сережками, тонкий прямой носик. Пухлые губки четко очерченного ротика девушки сжались, но она тут же поняла, кто перед ней, и улыбнулась, обнажив ровный ряд мелких беленьких зубок.
– Святая Мария, да ты красива, – невольно вырвалось у Карла.
– А вы ожидали чего-то другого? – раздался легкий мелодичный голос, в котором явственно прозвучала досада, и лицо девушки порозовело от возмущения.
– Честно говоря, – нимало не смутившись, рассмеялся Карл, страхи которого о внешности будущей жены враз исчезли, – я готов был уже ко всему и даже решил отправить тебя назад, если ты окажешься уродливой. Но ты само совершенство.
– Я рада, что не обманула ваших надежд, государь. Но все-таки отпустите, пожалуйста, мой подбородок. Это не лучший королевский жест. На нас смотрят ваши и мои подданные. Что они скажут?
– Что их государь доволен, – сказал Карл, снимая с лангобардской принцессы скрывавшую ее фигуру пенулу и стараясь рассмотреть и оценить формы ее тела.
Но под пенулой оказалась богатая парчовая далматика с украшенными вышивкой оплечьями и каймой золотистого цвета, оторачивавшей края, а под ней длинная шелковая свободная туника небесного оттенка, схваченная в талии поясом, расшитым золотом и драгоценными альмандинами и гранатами. Все это одеяние так же искусно драпировало фигуру девушки, как и пенула, которую любопытствующий Карл мог бы и не снимать. Беленькие атласные туфельки, выглядывая остроносыми мысами, завершали наряд лангобардки.
– Государь, вы же не на рынке? – снова раздался тот же музыкальный, с переливами голос, в котором продолжала звучать досадующая укоризна. – Может, после того как вы убедились, что я красива, мы продолжим путь? – И девушка царственным жестом протянула Карлу руку, предлагая помочь забраться обратно в повозку.
Карл неуклюже и размашисто шагнул и своим кожаным постолом, покрытым осенней грязью, наступил на кончик белой атласной туфельки, мгновенно ставшей черной.
Он не обратил на это никакого внимания и даже не почувствовал, что на что-то наступил, но принцесса капризно надула губки, усаживаясь в повозку и увидев, во что превратилась обувь. Ее личико досадливо сморщилось. «Ну вот! – подумала она. – Моя сестра Лиутберга правильно писала, что франки – варвары и, становясь женой Карла, я обрекаю себя на заточение среди лесов и медведей. Этому увальню только по горам и разгуливать».
Бертрада, молчаливо наблюдавшая за Карлом, наконец тронула своего коня, подъехала ближе и заговорила:
– Ну что, хороша?
– Вполне. Пожалуй, я одобрю твой выбор, мама.
– В таком случае отправь-ка гонца и пригласи своего брата на свадьбу. Думаю, это нужно сделать.
Карл скривился при упоминании братца, но все же буркнул, соглашаясь с матерью:
– Придется.
Король вскочил на лошадь и, занимая место во главе кавалькады, довольный, взмахнул рукой, призывая двинутся в путь.
Преданность Карла матери и необходимость жениться совпали. Дезидерата притягивала его.
2Не только в эпосе о Нибелунгах своим падением великие воины обязаны ссорам с возлюбленными. Легенды франков тоже полны упоминаний о несчастьях, связанных с деятельностью энергичных и красивых женщин, и сказители на пирах часто пели наиболее известную из них о ссоре двух франкских королев – Брунхильды и Фредегонды. В свою очередь и Арнульфинги под влиянием женщин совершали странные выходки. Никто не знал об этом лучше Бертрады. Еще Пипин, покойный король, неизвестно с чего затеял было развод с ней, и лишь вмешательство Папы привело к примирению супругов. Вернее, Бертраде-то было известно с чего, но она предпочитала об этом помалкивать. Карл не был исключением, и, сватая ему эту ломбардскую гордячку, Бертрада намеревалась наставлять его в делах королевства.
Карл разместил будущую супругу в королевском пфальце в Ингельгейме.
Несколько часов все прибывшие с Дезидератой слуги и те, что ей выделил Карл, только и занимались тем, что втаскивали, распаковывали и расставляли привезенные сундуки, корзины и даже мебель, обживая выделенные комнаты.
Дезидерата прибыла в сопровождении многочисленной группы придворных, изъяснявшихся на латыни, и сразу же простоту бывшей хозяйки Химильтруды сменила ломбардская помпезность, вызывавшая у простых франков насмешливые улыбки и даже смех. Правда, смеялись они, лишь когда были уверены, что никто из прибывших лангобардских бородатых болванов и плоскогрудых жеманниц – так называли слуг и придворных Дезидераты – их не слышит. Карл строго-настрого приказал оказывать всяческое уважение приезжим.
Невеста из Ломбардии внесла удивительные перемены в простую, незатейливую жизнь ингельгеймской виллы. Утро начиналось с церемониала вставания, при котором присутствовали все придворные, пока две служанки одевали ее. У нее был специальный слуга, каждый день делающий ей прическу, стольники выносили еду на серебряных подносах. Дезидерата одевалась в шелка и не торопилась учить язык франков, продолжая изъясняться преимущественно на латыни.
Ее королевский жених сам наматывал чулки, вставая поутру на заре, носил кожаную одежду, посещал конюшни и свинарник, поедал огромное количество сыра и оленины, молился, накинув на плечи плащ из овчины, в котором ухаживал за собаками и соколами. А в его передней постоянно толпились лесничие, конюхи и оруженосцы.
На родине в Павии Дезидерата жила во дворце с террасами, где на женской половине располагались выложенные мрамором бани. Ничего подобного не было у франков, где даже горячая вода была редкостью, кроме термоисточников. В них Карл обычно и купался обнаженным в компании друзей. Дезидерате пришлось довольствоваться лоханью.
Собственно, во Франконии не было не только дворцов, но и самих городов, городов, подобных хотя бы Павии, не говоря уже о Риме или Константинополе.
Королевская вилла в Ингельгейме была отгорожена деревянным забором от рыночной площади. Большой зал, в котором часто пировал Карл, обогреваемый в зимнее время переносными жаровнями, был украшен римскими фресками, изображавшими сцены похищения нимф сатирами, но всюду пахло соседним коровником, на крышах пристроенных помещений росли пряности, добавляемые в пищу, а во дворе распевали петухи. Карл говорил, что горожанам Ингельгейма нравится королевское жилище, а также расположенная неподалеку гробница Святого Реми, но для юной ломбардской принцессы вилла в Ингельгейме казалась обычной фермой.
Карл мечтал, что весной он увезет ее в свою любимую долину Аквис-Гранум, которая представлялась ему сплошным садом, и, как он надеялся, понравится его утонченной супруге, но Дезири – так ее называл Карл – презрительно фыркала хорошеньким носиком и требовала постройки нормального жилья с мраморными банями и непременными прогулочными галереями.
На Рождество в Майнце, расположенном у слияния великих рек Франконии Рейна и Майна, состоялась свадьба. Карл с нетерпением ожидал ее, жаждая поскорее заключить свою дорогую Дезири в объятия. И вот это случилось.
3В неделю ваий молодые вернулись из свадебного путешествия по Рейну. В родных поместьях Карла наступила весна, но король был невесел и сразу же из Ингельгейма уехал в Геристаль, где королева-мать уже ждала его. Пасху встретили вместе.
Сразу после Пасхи, в четверг Светлой седмицы, по настоянию матери Карл издал указ о всеобщей присяге жителей его королевства, достигших двенадцати лет.
Знатные сеньоры присягали в Геристале лично Карлу: «Клянусь господину моему королю Карлу и сыновьям его, что буду верен им до конца дней своих без обмана и злого умысла». Остальной народ присягал на местах государственным посланцам. Более того, по приказу Карла франки присягали на верность и новой королеве Дезидерате.
Хруотланд, присягнувший одним из первых, наконец смог освободиться из дружеских лап своего короля, ни в какую не желавшего расставаться со своим любимцем даже на день.
Намеченный на этот год сейм все откладывался и откладывался, и Хруотланд, стосковавшись по невесте, махнув на все, решил ехать в Ле-Ман. Собственно, ему и в этот раз не удалось бы отпроситься у Карла, но назначенный новым настоятелем Ле-Манского монастыря отец Стурмиель из Валансьена настоятельно ходатайствовал за Хруотланда, пожелав, чтобы этот доблестный воин сопровождал его к западным границам Нейстрии. Карл скривился, но отказать святому отцу не рискнул.
Священник неожиданно слегка прихворнул, и отъезд затянулся. Хруотландом все больше и больше овладевало нетерпение пополам с беспокойством. Минул год с того памятного сейма, на котором барон Ранульф, возвратив поместье Антре, пообещал разобраться по справедливости в деле наследства Двельфа. Правда, с того времени ничего не произошло – ни хорошего, ни плохого. Кларинга все еще находилась в монастыре, присылая редкие весточки – последняя пришла два месяца назад. Ранульф – истинный источник беспокойства Хруотланда – по слухам, находился у себя в Сенте.
Наконец майским утром Хруотланд и отец Стурмиель отправились в путь.
Двигались они медленно: престарелый священник не мог долго выдерживать тяготы дороги, а вернее, ее полное отсутствие, и приходилось часто делать привалы.
Снедаемый необъяснимым беспокойством, Хруотланд горячил лошадь, напрасно терзая благородное животное, но сделать ничего не мог.
Одну из ночей они провели в открытом поле, и серебристые шляпки гвоздей-звездочек, словно вколоченных в небесный свод, всю ночь напролет улыбались Хруотланду сверху, но успокоения мятущейся душе не принесли.
Уже подъезжая к воротам монастыря, и Стурмиель и прежде всего Хруотланд поняли – случилось несчастье.
Метались служки, стлался заунывный звук колокола.
Хруотланд погнал коня, соскочил на всем скаку и, на бегу расспрашивая испуганных послушниц о Кларинге, кинулся по кельям. Отец Стурмиель едва поспешал за ним, по пути раздавая благословения и стараясь успокоить свою будущую паству.
Наконец Хруотланд добрался до нужной ему кельи и… никого не увидел.
– Где Кларинга? – закричал он на вставшую в дверном проеме послушницу. – Где она?
– Но вы же, господин, так торопились, что даже не слушали того, что вам говорили. Увы, господин! Увы! Она в часовне. Господин, что с вами, господин? Вы так страшно побледнели. Сестра Делфрида, быстро позовите нашего нового лекаря. Господину плохо.
– Что? Что с ней? – трясущимися губами только и смог выговорить Хруотланд.
– Уф! Я рада, что вам лучше. Мужайтесь, господин. Все в руках Господа.
– Почему? Почему она в часовне? Что с ней? Она мертва?
– Нет, господин. Но бедняжка очень близка к смерти. Накануне вашего приезда Кларинга себя плохо почувствовала, потеряла сознание, и мы перенесли ее в часовню: сейчас там наш прежний настоятель и сестры читают молитвы над ней, уповая на помощь Господа.
Молча отодвинув рукой послушницу, Хруотланд рванулся в часовню, и через мгновение перед ним предстало тело его возлюбленной, одетое в чистый белый шенс. Бледность, разлившаяся по лицу девушки, можно было сравнить только с ее одеянием.
С отчаянным криком: «Не-ет!» – как безумный, Хруотланд рванулся к невесте, обхватил руками ее тело, поднял и понес, сам не зная куда.
Неожиданно ему на плечо легла чья-то рука, и он сквозь муть и слезы, застилавшие глаза, смог разглядеть отца Стурмиеля.
– Неси ее за мной.
И столько властности и уверенности прозвучало в словах священника, что Хруотланд послушно пошел за ним.
Кларингу уложили в сухой и теплой келье, и священник, выставив всех вон, а прежде всего Хруотланда, принялся за работу.
Сухие старческие пальцы отца Стурмиеля колдовали над чашечками и баночками, что-то смешивая, добавляя и опять смешивая. Наконец он закончил свой труд и, подогрев в глиняной кружке изготовленное питье, начал осторожно вливать его в горло Кларинги. После мертвенно-холодной бледности девушка почему-то стала метаться в горячке и расплескивала напиток, и отец Стурмиель махнул рукой Хруотланду – помоги, мол. Тот обхватил ладонями головку своей невесты, прижимая ее к подушке, и вдавил большие пальцы в ямочки исхудавших бледных щечек, раскрывая ей рот. Напиток тоненькой струйкой полился в горло, частично растекаясь по подбородку, но все же попадая в рот. Кларинга закашлялась, поперхнулась, но священник осторожно продолжал поить больную девушку. Наконец кружка опустела.
– А теперь ее нужно оставить в покое, – проговорил отец Стурмиель. – Сейчас она заснет, и с Божьей помощью, надеюсь, ей скоро полегчает. Молись, юноша. Богу подвластно все. Противостоять ему невозможно.
4Это лето выдалось в Нейстрии жарким, но зеленые своды окрестных лесов Ле-Мана дарили прохладу.
Уже с неделю, после выздоровления Кларинги, влюбленные прогуливались по их тенистым тропкам и редким полянкам, стараясь не выходить на открытое жгучее солнце. Во всяком случае, отец Стурмиель велел девушке поберечься после болезни.
Молодого владельца Антре и девушку это устраивало, и, пользуясь возможностью, они днями пропадали под сенью деревьев, скрываясь от сторонних глаз и обмениваясь все новыми и новыми признаниями в любви и клятвами.
– Знай, Кларинга, что ты моя, моя. В каждой капельке крови моя любовь к тебе, – говорил воин.
– Христос благословляет нашу любовь, мой Хруотланд, – вторила ему девушка. – Бог привел в обитель отца Стурмиеля, и ему и Богу я обязана жизнью и тому, что могу снова видеть тебя.
Серо-голубые глаза воина с обожанием смотрели на вновь обретенную возлюбленную и встречали такой же любящий взгляд.
Действительно, воистину чудодейственным оказалось лечение отца Стурмиеля, а скоро раскрылась и тайна столь внезапного заболевания девушки. Ее прояснил достойный настоятель Ле-Манской обители.
– Она была отравлена волчьим корнем, Хруотланд. Я это понял сразу же, едва осмотрел ее в часовне, до того как ты туда ворвался. Более того, я уже знал, что зелье не успело оказать до конца своего смертоносного действия и девушку можно спасти. К счастью, все необходимые снадобья находились при мне, и вот, дети мои, вы теперь воркуете как два голубка и наслаждаетесь счастьем.
Хруотланд и Кларинга опустились на колени и почтительно поцеловали сухие старческие руки отца Стурмиеля.
– Выяснил я и еще одну любопытную подробность этой странной болезни, – продолжил священник. – Незадолго до нашего приезда в обители появился новый лекарь, назвавшийся Торигом. Он уверял, что весьма сведущ в лечении болезней, и действительно довольно успешно пользовал заболевавших местных жителей. Обличьем похож на баска, да и, судя по выговору, он из южных краев. Но как только Кларинга заболела, лекарь куда-то исчез.
– Проклятье! – крикнул Хруотланд. – Теперь все понятно. Это дело рук скотины Ранульфа. Так вот как он хотел решить вопрос о наследстве Двельфа.
Хруотланд потемнел лицом и заскрежетал зубами.
– Я снесу его кабанью голову одним ударом.
– Успокойся, сын мой, – грустно улыбнулся отец Стурмиель. – Отмщение – удел Божий. Не забывай этого, Хруотланд. Не забывай. «И сказал Господь, аз воздам».
Хруотланд и Кларинга снова опустились на колени, покоренные обаянием и добротой старика, и так и застыли, пока священник, ласково положив ладони на склоненные головы, не проговорил:
– Думаю, вы не будете против, если я вас завтра и обвенчаю.
Приближался золотой сентябрь, когда, не слишком поторапливаясь, Хруотланд и Кларинга достигли Ингельгейма, где сейчас, по слухам, находился Карл и весь его двор.
Глава четвертая
Новые осложнения
1В июле от Карломана с письмом прискакал гонец. Обеспокоенный столь необычным нововведением – всеобщей присягой, – Карломан требовал объяснений.
– Объяснений, объяснений! Каких еще ему требуется объяснений, – бурчал Карл. – Я король, и моя воля закон.
Однако под влиянием матери он смирился и, не желая новой, уже открытой ссоры, тем более после недавнего – год как минул – примирения, вызвал к себе Ганелона.
– Ты известный болтун и хитрец, – говорил ему Карл, – вот тебе и поручение, в котором ты сможешь проявить всю ловкость своего изворотливого ума. Я не знаю, что объяснять моему братцу, поэтому придумаешь сам. Но ссориться с Карломаном я не хочу, и ты должен убедить его, что всеобщая присяга касается лишь дел моего королевства и никоим образом не направлена против него или кого-либо еще. В общем, успокой его любым способом. Тем более что он к тебе, по твоим словам, относится очень хорошо.
При этих словах Карл расхохотался. Ганелон обиженно поморщился.
– Не вижу ничего смешного, Карл, – сказал он. – Да, мне удалось завоевать расположение Карломана. Тем более что по твоему приказу я ездил в качестве посланника к его двору с приглашением на свадьбу с лангобардской гордячкой.
Тогда же, в июле, пришло письмо и от Папы, которое Бертрада с удовольствием зачитала Карлу вслух, впрочем, опуская отдельные места.
– «…Да будет известно, что король Дезидерий – да сохранит его Господь – встретил нас с добрыми намерениями. Мы получили от него полное удовлетворение по всем пунктам, которые требует благословенный Святой Петр…» Вот видишь, Карл, как я и говорила, не все решается на поле битвы. Твой брак с ломбардской гордячкой помог Риму отстоять свои владения. Дезидерий в силу заключенного с тобой союза не рискнул ссориться и притеснять Папу.