Текст книги "Хроники незабытых дней"

Автор книги: Владимир Гросман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Второе путешествие

Скажу честно, Африка, о которой мечтал, разочаровала меня. Даже снившийся в детстве лес оказался другим. Так порой происходит в жизни, женщина о которой грезил и наконец добился, оказывается не стоит затраченных усилий. Любви не получилось.

Сейчас, при слове Африка, память как камертон, отзывается только одной картинкой – отрезок шоссе после Ибадана, а в ушах звенит Крис Ри с его ностальгической «Road to Hell». И дело не в климате или бытовых проблемах, Индия тоже не сахар, однако влечёт к себе снова и снова. Как-то на досуге подсчитал, что провёл в этой стране почти шесть лет, летал туда более сорока раз.

Справочно (об Индии)

Помню Индию в апреле и мае – выжженные беспощадным солнцем рисовые поля превращены в такыр, а воздух, наполненный тонкой, как пудра пылью, обжигает горло. Не приносят облегчения первые июньские дожди, которые испаряются, не успев долететь до раскалённой земли, и влажность достигает ста процентов. В июле другая напасть. Пересохшие русла рек наполняются водой и превращаются в мутные потоки, тёплые ливни льют без перерыва, как на Венере и любая царапина на коже превращается в незаживающую ранку. В августе муссоны слабеют, дышать ещё трудно, зато любая сухая палка, воткнутая в землю, вдруг начинает цвести. Всего-то четыре, максимум пять месяцев комфортной жизни в году. Я не мазохист, однако готов бросить всё и лететь в Индию в любой сезон. Исколесил её всю – от песков Гуджарата до болот Ориссы, от предгорий Гималаев до храмов мыса Каморин и везде мне было хорошо. Что это, магнетизм Востока, о котором писал «апологет английского колониализма» Р. Киплинг

 
В мрачном Лондоне узнал я
Поговорку моряков,
Кто услышал зов Востока,
Не забудет этот зов.
 

А может быть просто там много неба?

Оно в Индии бездонно и даже в муссоны многоэтажные, пламенеющие закатным солнцем облака, не могут скрыть его глубину.

Пора вернуться к Африке. Между двумя командировками в Нигерию прошёл ровно год. Был он весь какой-то мерзопакостный – не ладилось в стране, на работе и дома. Летом выклянчил две недели отпуска и поехал с женой в Симеиз. С питанием в Крыму всегда было неважно, но в тот год особенно. В столовых только плохо обритые гусиные шеи и тошнотворные рыбные котлеты с разваренными макаронами.

Вечером возле кинотеатра собирались группки озлобленных крымских татар, приехавших из Казахстана взглянуть на родные дома.

Всю осень мотался по командировкам, особенно замучили подготовки к ним и последующие отчёты. В сентябре летал в Ташкент – официально в качестве наблюдателя от Агентства, а на самом деле по делам «конторы». Там проводился Конгресс прогрессивных писателей стран Азии и Африки. Горячительные напитки текли рекой, едва передвигавшихся «прогрессивных» с великой помпой возили также в Хиву и Бухару. Впервые увидел жемчужину Средней Азии – Самарканд.

Октябрь прошёл в суете и нервотрёпке, я отвечал за участие Агентства во Франкфуртской книжной ярмарке – важнейшем ежегодном событии в мире книгоиздания и книготорговли. В последний момент силовым приёмом Миша буквально воткнул меня в состав делегации. С Питером Хаасом встречаться там запретили. Случайно увидев его на приёме у мэра Франкфурта, я издали помахал рукой и смылся. Вместе с приветом от меня ему передали приглашение Агентства посетить Москву. О его последующем приезде в Москву и встрече с ним я уже упоминал.

В конце декабря пришлось вместе с Мишей сопровождать весьма важную для нас делегацию французских издателей в Ереван.

Все эти командировки были полны интересных встреч и неожиданных ситуаций и тянут страниц на пятьдесят воспоминаний каждая. Однако время ещё не пришло. Не созрел. Я говорю о них, чтобы объяснить читателю, почему к концу года чувствовал себя на грани нервного срыва.

Работа перестала приносить удовлетворение. В Агентстве началась свистопляска со сменой руководства, что отразилось и на моём отделе. Вообще вся организация постепенно превращалась в «кладбище слонов». Опытных профессионалов заменяли спившиеся аппаратчики из ЦК, проштрафившиеся дипломаты и всевозможные родственники. Мне в отдел, несмотря на протесты, сунули зятя секретаря обкома, дочь посла, молодую вдову бывшего крупного генерала, а под них добавили новые функции. Работать новички не умели, а учиться не желали. Отдел становился неуправляемым.

В довершение всех бед меня избрали членом партбюро, после чего времени на отдых практически не оставалось. Начали ломаться четырёхлетней давности «жигули», их починка обходилась с каждым годом всё дороже и тоже требовала времени. Устав от проблем на работе, партийной нагрузки и бытовых неурядиц, всё чаще вспоминал об Индии. Хотелось скрыться от этого бардака на год, а лучше на два, тем более, что здоровье родителей пока это позволяло. В семье брата рос сынишка Юлик, и они были счастливы. Видя моё состояние, в январе Миша организовал недельную путёвку в какой-то подмосковный дом отдыха. Там предоставили отдельный домик, где я мог побыть один, кое-что почитать и запомнить для предстоящей командировки в Нигерию.

Как и первая, она планировалась на конец февраля. С поездкой что-то не заладилось с самого начала.

Скажу честно, это была единственная загранкомандировка в моей жизни, в которую не хотелось ехать.

Подталкивала «контора», заинтересовавшаяся мотелем г-на Смита. Сразу после Франкфурта Миша ушёл в отпуск, я зашивался с текущей работой, и подготовка ко второй Всеафриканской выставке была пущена на самотёк. В результате моим напарником по командировке оказался Володя Т., наш новый освобожденный секретарь парткома. Поскольку нынешнему поколению эта должность ничего не говорит, проще сказать, что по табелю о рангах – второй человек в Агентстве.

Даже первый заместитель председателя Правления (всего их было пять) стоял ступенькой ниже.

Мне приходилось встречаться с Володей по работе прежде. Парень он был не вредный, во всяком случае, не очень большая сволочь, как тогда говорили в порядке комплимента. Но, поскольку он никогда не бывал за рубежом (какая-то степень секретности на предыдущей работе, связанной с космосом) и не знал иностранных языков, мне отводилась роль мамки-переводчика, или, если угодно, дядьки Савельича при Петруше Гринёве.

Добавлю, как человек Володя был осторожен и скучен, начисто лишён чувства юмора, а на прямо поставленный вопрос всегда отвечал осторожными междометиями. В баре г-на Смита он гляделся бы как глухонемой на концерте Михаила Задорнова.

Узнав, с кем я лечу в Нигерию, Миша взялся за голову, но исправить, что-либо было уже поздно. Комитет избегал конфликтов с партией класса гегемона. Договорились, что он попытается организовать отзыв нашего «партайгеноссе» до окончания срока командировки под предлогом дел государственной важности. На том и порешили.

Недели за две до отъезда случилась беда. Возвращаясь домой из Домжура в лёгком подпитии, я вышел из метро и в ожидании автобуса пристроился за телефонной будкой – приспичило совсем по Артюру Рембо «окропить янтарной жидкостью семью гелиотропов».

Простатит, понимаешь. Гелиотропов не было, зато за будкой лежал кусок льда, который я попытался, извините за натурализм, распилить струёй. Увлеченный интересным занятием, совсем забыл об осторожности, о которой говорил сосед по даче дед Розенталь, некогда ведущий экономист молодой Советской республики, впоследствии «троцкист»: «Не расслабляйся. Помни, что в самые счастливые минуты жизни ты находишься всего в двух сантиметрах от жопы». Его, тогда ещё не деда, забрали, по-моему, в день свадьбы, причём чекисты припомнили всё, даже то, что старшая сестра его жены была избрана «мисс Париж» в 1913 году. А я забыл слова вещего Розенталя, расслабился.

Неожиданно скрипнули тормоза, из милицейского газика вышли два товарища в форме и осведомились, не подвезти ли меня домой. Я спрятал нехитрое своё хозяйство, поблагодарил добрых людей за заботу, и с независимым видом двинулся к остановке автобуса. Дальше пошло по Володе Высоцкому:

 
Взяли его аспида,
Руки ему за спину
И с размаху бросили
В чёрный воронок…
 

В машине один из служивых бодро рапортовал по связи о выполнении плана. С ужасом понял – везут в вытрезвитель.

Уже в заведении, рассвирепев от такого коварства, рвался к телефону, грозил карами небесными и оказал посильное сопротивление властям, после чего очнулся, лежащим в кровати, крепко связанным. Я находился в ярко освещенной комнате с грязно-зелёными военкоматскими стенами, где кроме меня обретались человек семь страдальцев. Они спали в непринуждённых позах, из-под сиротских одеял торчали богато татуированные руки и ноги. В воздухе стоял хрип и храп.

Пахло хлоркой, перегаром и строгим партийным выговором с занесением в личное дело. Гикнулась не только Нигерия, а всё обозримое будущее. Кому я буду нужен, невыездной и весь официально обхезанный.

Если дело приобретёт огласку, от меня откажутся все.

Справочно (о вытрезвителях)

Хрестоматийно известен случай, произошедший с одним служащим, не буду называть ведомство. Он прошел все стадии оформления командировки в одну богатую европейскую страну сроком на два года. За пару недель до отъезда устроил на работе междусобойчик. Захотел сэкономить – одновременно ублажить завистливых коллег и отблагодарить начальство. По дороге домой заснул в метро. Надо сказать, что жил он в коммунальной квартире в комнате с женой и грудным ребёнком. Не высыпался неделями. Проснулся на конечной станции, когда два дяди в форме тащили его в вытрезвитель. Оттуда, как положено, пришла «телега». Слушается персональное дело – в президиуме, за столом те же начальники, но с чужими лицами – «Как дошёл до жизни такой?». Он возьми и ляпни, дескать не с блядьми пил, а с вами. Вылетел из партии, за границу поехал другой, мечта о покупке кооперативной квартиры накрылась медным тазом. Жена с ребёнком ушла от неудачника. Вплоть до безвременной кончины он таскал ящики с пивом в винном магазине, где-то в Медведково-Блевотино.

Ночь прошла в мучительных раздумьях. Извечный русский вопрос – «что делать?» стоял во всей убогой наготе. Ясно, чтобы выбраться, надо менять стиль поведения, нахрапом тут не возьмёшь. Когда в девять утра, появился похмельный майор-начальник, я, освобожденный к тому времени от пут, бухнулся в ноги с криком:

– Отец, родной, не губи!

После сердечной беседы ситуация прояснилась.

Сегодня у жены майора день рождения. Желательно искупить мою вину подарком. Если через два часа не вернусь, документы о моём развратном поведении уйдут по назначению – одна бумага в отдел кадров, другая – по месту жительства, для принятия строгих воспитательных мер. Почтовая служба, учреждённая на Руси ещё при Батые, работала медленно, но исправно.

Я похлопал себя по карманам. Заботливые вертухаи оставили один рубль на проезд. Миши в Москве не было, звонить другим не хотелось, неизбежно пойдут круги. Времени оставалось в обрез. Сейчас, четверть века спустя, вспоминать об этом интересно и весело, а тогда было не до смеха.

Через час ворвался домой и, крикнув заплаканной Ирине, обзванивавшей морги: «потом всё объясню», бросился к шкатулке с семейными драгоценностями. Ещё через час я вручил уже опохмелившемуся майору жемчужное ожерелье моей жены. Он торжественно разорвал проклятые протоколы, достал бутылку хорошего коньяку и любезно предложил отметить это событие. Под прощальное «заходи ещё», вышел на улицу и полной грудью вздохнул московский февральский воздух. Я был спасён.

Приближался день отлёта. Подготовка к командировке и оформление шли как под копирку, только на один укол полагалось меньше. Предыдущей вакцины от жёлтой лихорадки хватит на десять лет. За день до вылета инструктировал Миша. Виктор из «Межкниги» сейчас в отпуске в Союзе. Опекать делегацию поручено корреспонденту агентства печати «Новости» Борису Хану, назовём его так. Сразу по прилёту мне надлежит встретиться с Мишиным приятелем Николаем – советником посла по безопасности. Он будет моим куратором, все возникающие вопросы и просьбы – к нему.

Уже работал Шереметьево-2. Я приехал в аэропорт на автобусе, Володя прикатил на председательской чёрной «Волге» с двумя маячками на крыше, вызвав у меня взрыв классовой зависти. Между прочим, мог бы и за мной заехать по дороге. Он вальяжно осмотрел новый аэропорт и мы торжественно направились в зал для делегаций. Пройдя без досмотра таможню, мы подошли к стойке медицинского контроля, где я предъявил медицинский сертификат, а Володя что-то замешкался. Долго хлопал себя по карманам, копался в сумке, затем в чемодане. Лицо его стало озабоченным, да и мне всё это не нравилось. Вдвоём перетряхнули все вещи и вывернули карманы. Теплилась последняя надежда, документ мог лежать в пальто, которое осталось у водителя «Волги». Володя с трудом прорвался обратно через таможню и исчез в недрах аэропорта.

Вернулся окончательно расстроенным, сертификата не оказалось и там. Время шло, объявили посадку. Бросились уговаривать медицинский контроль, но они стояли насмерть. Из кабинета медицинского начальника Володя дозвонился до первого заместителя председателя ВААП. Передали трубку полковнику медслужбы, тот вежливо выслушал говорившего и также вежливо послал его. Мы вышли из кабинета, чувствуя себя оплёванными. Это был даже не конец, а другое рифмующееся с ним слово.

В отчаянии Володя опустился на чемодан с экспонатами и обхватил голову руками. Следующий рейс в Африку – на Хараре через Лагос будет через три дня.

Лететь к концу выставки не имеет смысла. Поднаторевший в партийных разборках Володя, хорошо понимал, чем грозит позорное возвращение из аэропорта. Потребуют объяснений в различных инстанциях, возможно в ЦК, утвердившем командировку. Хвост слухов будет тянуться годы. Знаете, как в анекдоте, выбирали нового раввина, и вдруг кто-то крикнул, что у него дочь в девках родила. Поднялся еврейский гвалт и сколько тот не уверял, что у него нет дочери, никто его не слышал. Выбрали другого.

Мне было его по-человечески жаль, хотя мелькнула подлая мыслишка – слетаю один и проблем не будет. Володя бормотал что-то о происках врагов, укравших медицинский сертификат, намекая, что знает, чьих рук это дело. Он был так искренен в своём горе, что подумалось, а вдруг это «контора» постаралась. В его стенаниях слышалось нечто радищевское, знакомое по школьной программе, «звери алчные, пиявицы ненасытные, что человеку вы оставили?» Вдруг Володя замолчал, полез в сумку и достал недавно отпечатанную на английском книгу мемуаров Л. Брежнева с большим портретом автора на суперобложке. По-моему это была «Малая земля». Планировалось, что книга станет гвоздём нашей экспозиции на выставке, а затем мы должны будем осчастливить ею посла.

Прижимая книгу с портретом генсека двумя руками к груди, он как батюшка, возглавляющий Крестный ход с иконой Николая Угодника, торжественно направился в кабинет начальника медслужбы. Я, не веря в чудо, потащился за ним, волоча по полу чемоданы. Из-за двери доносилось: «… за срыв важнейшего политического мероприятия…, Отдел пропаганды ЦК…, партийная комиссия…». По моему языческому неверию был нанесён удар – чудо произошло.

Вскоре потные и взъерошенные мы сидели в самолёте, переживая перипетии произошедшего. Не успев взлететь, откупорили дежурную бутылку и огляделись.

Показалось, что с прошлого года в салоне ничего не изменилось. Впереди разместились такие же весёлые внешторговцы, в соседнем ряду радостно улыбалась африканская тёща с щенками. И только количество евреев-отщепенцев, ухитрившихся вырваться из цепких объятий любящей отчизны, как будто удвоилось.

Сидевший рядом с Володей австриец тщетно пытался его разговорить на всех известных ему языках, но партсекретарь держался стойко, избегая порочащих его связей. Я общался с двумя унылыми согражданами, которые даже в Вене не сошли пить пиво.

Они летели в Ливию на строительство аэродрома. В Москве им запретили прикасаться к бутылке ещё за три дня до отлёта. Предыдущую группу строителей ливийские пограничники не выпустили из аэропорта и отправили обратно следующим рейсом из-за мощного водочного амбре. Ислам, понимаешь. Я искренне сочувствовал горю – им предстоял год трезвости.

Полёт прошёл быстро. В Лагосе ждал сюрприз – новый красивый аэропорт, почти копия Шереметьево-2, говорят, строила та же фирма. В толпе встречающих едва отыскали нужного человека. Табличку с фамилиями он держал за спиной и по описанию не походил на собкора АПН. Оказался чей-то водитель из посольства. На наши вопросы отвечал нехотя и косноязычно – «не могу знать, все в разъездах» и так далее. Володя стал закипать. Он полагал, что его встретит, если не посол, то хотя бы партсекретарь. – Вернусь, поговорю в МИДе, распустились тут, – шептал он на ухо.

Разместились в шикарном отеле, названия не помню. Номер был заказан торгпредством. Поскольку Володя в чине замминистра, стоимость номера роли не играла, будет оплачена по факту. Володя млел от впервые увиденной роскоши, у нас таких отелей ещё не было. Я по привычке хотел вскипятить чай и достать колбасу, но, вспомнив Володины возможности, заказал ужин в номер. Дежурному в посольство решили не звонить, надо выдержать паузу возмущения. Хорошенько выпили, и я пошёл знакомиться с отелем. В конце коридора оказался бар, который конечно захотелось осмотреть. Там меня ожидала приятная встреча.

В баре стоял мягкий красный полумрак, чуть слышались звуки джазовой музыки. Посетителей не было.

Удобные кожаные кресла так и звали присесть, бармен, у которого были видны только белки глаз, зубы и треугольник манишки, приветливо помахал рукой. Небрежно заглянув в лежавшее на столе меню, понял, что тут меня не ждали. Выпив коктейль на свои жалкие командировочные, я мог спокойно завтра лететь обратно в Москву, если кто-нибудь подвезёт до аэропорта. Вдруг откуда-то из тёмного угла появилась высокая стройная женщина и покачивая бёдрами в такт синкопам направилась ко мне. Длиннющие руки и ноги цвета чёрного дерева, сливались по тону с окружающими предметами и, казалось, что шелковистое бордовое платьице само плывёт в воздухе. Она приближалась плавно в каком-то завораживающем ритме, собственно так двигаются все негритянки, я заметил это ещё в первый приезд. Глядя на их походку, начинаешь понимать, почему Африка стоит на первом месте по рождаемости. Женщина подошла ближе, обдав запахом незнакомых духов, и я смог рассмотреть её лучше – тонкая длинная шея с гордо посаженной головкой, вздёрнутый носик, чуть монголоидные скулы. В изящных, как ракушки каури ушах, звякали длинные до плеч серьги. Только тут заметил, что голова обрита наголо, но странно – это её ни чуть не портило.

Я уже встречал женщин в барах Варшавы и Сингапура, Франкфурта и Мадраса и ещё, чёрт знает где, однако такого чуда не видел. Низким хрипловатым голосом чёрный ангел спросил чего бы мне хотелось. «Впиндюрил бы тебе, по самую разгувилку», – подумалось словами друга молодости Генаши Овчинникова. Весёлый безобразник, талантливый гитарист, он стал преуспевающим предпринимателем и почтенным отцом семейства. Йогой занимается, понимаешь. Слава Богу – жив, здоров. Да, как жизнь калечит человека! Приятные размышления были прерваны самым грубым образом. Подкравшийся сзади партийный секретарь, молча схватил меня за руку и, сопя, потащил в коридор. Я вырвался и повернул обратно, хотел полюбопытствовать, а, сколько эта красота стоитё Но Володя, обежав меня, стал в дверях бара, раскинув руки крестом. Из-за его спины, испуганно поблескивая белками глаз, таращилась чёрная фея. Со стороны сцена напоминала полотно В. Маковского «Не пущу». Вдруг стало смешно, я махнул рукой и, переругиваясь с Володей, мы направились спать. Встреча в баре, пожалуй, стала для меня самым ярким впечатлением второго путешествия в Африку.

Утром нас разбудил звонок в дверь. Вошёл элегантно одетый европеец и, назвав мою фамилию, на отличном английском языке попросил выйти в коридор.

Володя беспокойно завозился в постели. Он решил, что пришли из полиции разбираться в связи со вчерашним скандалом в баре. Но незнакомец оказался моим куратором Николаем. Он был в отъезде и только вчера вечером прочёл шифровку. За завтраком в отеле Николай прояснил ситуацию. В порту Лагоса власти задержали советский танкер по обвинению в поставке контрабандного оружия. В посольстве сегодня не до нас, придётся рассчитывать на себя. АПНовец Боря Хан сейчас в местной командировке, подъедет к нам прямо в Ифе через три дня. В нашем распоряжении автомобиль и вчерашний водитель. Он знает английский язык, заканчивал киевский университет и «валенком», оказывается, только прикидывался.

Николай говорил жёстко, в командирской манере, и Володя струхнул. Оставив его паковать вещи, мы с Николаем поехали менять деньги в торгпредство, а затем к нему домой спокойно поговорить. Я устно передал всё, что зубрил в Москве, и уточнил задание. – Чем могу помочьё – спросил он напоследок. – Три бутылки водки, – выдохнул я. – Для твоих масштабных задач этого мало, – усмехнулся Николай и погрузил в багажник коробку «Лимонной».

Через час машина мчала нас в Ифе. Не буду тратить время и бумагу на описание дороги – она не изменилась за год. Не было только расстрелов на пляже. Пришедшая к власти гражданская администрация отменила публичные казни.

Володя тихо страдал на заднем сидении. Он ожидал государственной беседы с послом, вместо этого какой-то непонятный Николай выпихнул нас из Лагоса, даже не дав осмотреть город. Вечером уже в знакомом мне здании университета с помощью водителя собрали выставочный стенд, выполнили необходимые формальности и отправились ночевать в гостиницу, выглядевшую особенно неприглядно по сравнению с предыдущим отелем.

Три дня работы пролетели быстро. Быт тоже наладился. Водитель оказался общительным парнем с хорошим украинским юмором. Язык знал неплохо, но Володя ему не доверял и я должен был как приклеенный, находиться рядом с шефом. Серьёзных переговоров было мало, велась обычная информационно-пропагандистская работа. На второй вечер удалось вытащить Володю в мотель к г-ну Смиту. Тот узнал меня сразу и полез обниматься. Сидел в баре и прежний американец с неизменным палестинским подкидышем. Как я и опасался, Володя гляделся в компании как пастор в публичном доме, без конца спрашивая «Что он сказал?», произносил идейно выдержанные тосты и требовал их дословного перевода. На обратном пути сделал мне выволочку за слишком вольное общение в компании с идеологическим противником. Спорить с ним было нельзя, и стало ясно, что на задании «конторы» придётся поставить крест. Миссия не выполнима, абзац.

Запомнился один вечер из культурной программы, организованной дирекцией выставки – показ женских причёсок. Под чудесную музыку «Бони М.» по подиуму двигались профессиональные манекенщицы и студентки университета. Казалось бы, что можно придумать из жёстких, как проволока, закрученных тонкими спиральками волосё Как выяснилось – всё что угодно и даже больше. Язык мой слишком беден, чтобы описать всё разнообразие причёсок и париков, украшавших головки чёрных красавиц. Девицы стреляли глазами и, не стесняясь, потрясали разными выпуклыми местами. Надо сказать, что анемичных среди них не попадалось. Причёсок не запомнил, зато рельефно откляченные попы долго преследовали меня по ночам. Большинство зрителей были африканцы, и бурно реагировали на каждое движение моделей, и только Володя, как подобает партийному боссу, сидел со скорбным выражением лица.

Выручил меня Боря Хан. Он ворвался в отель на третий день, потрясая телеграммой из Москвы, заверенной послом, в которой Володя срочно отзывался в Москву по делам, не требующим отлагательств. «Контора» добилась своего не мытьём, так катаньем. Через час с озабоченным лицом, он отбыл в Лагос с нашим водителем, наказав мне не появляться в мотеле.

Боря Хан оказался отличным парнем. Он третий год работал в Нигерии и прекрасно ориентировался в обстановке. Мы понимали друг друга с полуслова и хорошо выступали дуэтом. До сих пор не знаю, на кого он работал, ГРУ [8]8
  Главное разведывательное управление Советской Армии


[Закрыть] или ПГУ. Мне было известно только то, что его старший брат, собкор «Известий» уже полгода ожидал суда в одной из тюрем США, как наш агент. Меньше знаешь – лучше спишь.

Два вечера мы провели в баре г-на Смита. Я привёз с собой кассеты с записями русских романсов и песен, под которые организовали нечто вроде нынешнего караоке. Ящик водки улетел быстро. Мы пели и даже плясали на бис, изображая, по нашему мнению, нечто похожее на гопак.

Справочно (о художественной самодеятельности)

В последний вечер в Ифе мы с Ханом немного похулиганили. Когда все известные нам романсы под рыдания благодарной публики были исполнены, мы перешли к бравурным ритмам песен, не прошедших цензуру, благо, аудитория русского не знала. Интересно, что хотя мы с Борей учились в разных городах и в разное время, репертуар школьного фольклора был один и тот же. Особенный восторг у слушателей вызвала песенка, усвоенная мною классе в шестом и исполненная в ритме марша. Приведу здесь наиболее приличные строки:

 
Один какой-то тип влюбился в тётю Зину,
 Сломал ей патефон и швейную машину
И кое-что ещё, и кое-что другое,
О чём не говорят, на что смотреть нельзя!
 

Выглядело исполнение следующим образом: один из нас двоих запевал очередной куплет, затем Боря по-дирижёрски взмахивал руками и преподавательский состав, отведавший нашей «Лимонной», коверкая русские слова, хором ревел – «…икоиштоишо и коишто дригое…».

В общем, совместили приятное с полезным.

Это был наш звёздный час, мы купались в лучах славы и, вернувшись в гостиницу твёрдо решили сменить профессию и стать эстрадными артистами.

В этот приезд спали спокойно, кондиционеры отключались реже, но отель явно приходил в упадок.

Бассейн вообще превратился в лужайку, где под слоем плавающего дёрна, кто-то постоянно боролся за жизнь.

Кусты и деревья, окружавшие гостиницу, настолько разрослись, что даже днём в номерах было темно. В густой листве тоже кто-то обитал, во всяком случае, там беспрерывно хрустели, пищали и чавкали.

Однажды ночью я вышел на балкон и постоял, слушая африканскую ночь. Дерево, растущее напротив, было усеяно светлячками. Вот, думалось мне, уйдет отсюда человек и через несколько лет здесь будут непроходимые джунгли, буйная тропическая природа возьмёт своё. Укусивший в шею москит, прервал мысли о вечном. Пришлёпнув подлеца, вспомнил слова Бори, что каждый шестой комар в Нигерии – малярийный, каждый трёхсотый – разносит какую-то пакостную болезнь с мудрёным названием. На русском это называется слоновость мошонки. Видел такого больного недавно, катил свои причиндалы перед собой на тачке. Присматриваться к нему не стал, но впечатлило. Представил себе, как Ирина пришивает мне к брюкам гигантский гульфик, поёжился и пошёл досыпать.

На обратном пути, останавливались в Ибадане и Абеокуте, Боря встречался там со своими коллегами – нигерийскими журналистами и американцем-антропологом из «Корпуса мира», у которого я выиграл на спор бутылку пива. Как-нибудь при случае расскажу эту историю. На вопрос, кто этот американец, Боря небрежно ответил – ЦРУшник. У него вообще трудно было понять, когда он шутит, а когда серьёзен.

В Лагосе оставшиеся полдня провёл с Николаем.

Успели искупаться в океане, где на пляже я ухитрился сесть на здоровую мазутную лепёшку, присыпанную песком. С трудом отмылся, но так пропах бензином, что Ирина в Москве поинтересовалась, не в цистерне ли меня везли через границу.

Настало время прощаться с Африкой. В аэропорт отвозил Николай, который намеривался забрать диппочту, ожидавшуюся с этим рейсом из Москвы. Самолёт серьёзно задерживался, и до отлёта мы коротали время в баре. Наконец объявили посадку и, взяв у Николая бутылку виски для Миши, я направился к самолёту. Однако, командировка, начавшаяся с неприятности, скандалом и окончилась.

Растрёпанная, нетрезвая бортпроводница ввела меня в первый полутёмный салон и буквально втиснула на единственное свободное место между двумя африканцами. Вокруг плотными рядами сидели чёрные дяди в белоснежных чалмах и халатах. Они перебирали чётки и в разнобой что-то бормотали. Лиц в темное не было видно, казалось, что самолёт набит людьми-невидимками, а чалмы просто парили в воздухе. Это были мусульмане, летевшие на хадж в Мекку. Я знал, что они сойдут в Триполи, но сидеть в темноте и духоте с басурманами не хотелось. Встав, забрал сумку и перешёл в следующий салон, где было прохладно и абсолютно пусто. Неожиданно появилась разъярённая стюардесса и потребовала немедленно вернуться обратно. Я наотрез отказался, и завязалась перепалка. На помощь ей поспешил кто-то из команды, судя по активной жестикуляции тоже хорошо принявший на грудь. Не добившись своего они ушли, но вернулись с подкреплением. На этот раз атакующих возглавил сам командир. Он был трезв, но чрезвычайно агрессивен и потребовал паспорт. Я никогда не славился ангельским долготерпением, и, ухватив его за лацканы мундира, прошипел в ухо: – Я топаю пешком из Ботсваны с чужими документами. Тебе какой паспорт, габонский? Неприятель отступил и меня на время оставили в покое. Однако самолёт не взлетал, и вскоре в салоне появилась целая делегация. Впереди печатал шаг Николай, за ним следовала команда. По этому случаю в салоне даже включили свет. – Этотё – грозно спросил Николай. – Этот, этот, – радостно заголосили аэрофлотовцы. – Этот пусть сидит, – бросил Николай, развернулся и пошёл к выходу.

Едва самолёт взлетел, в проходе появился стюард, неся на подносе бутылку коньяка и лимон. Вид у него был заискивающий. За коньяком наконец-то объяснилась непонятная агрессивность экипажа.

Одна из палестинских группировок, не поделившая что-то с большим другом советского народа Я. Арафатом, заявила, что будет взрывать наши самолёты в Африке. Все экипажи были предупреждены. В Вене сели два араба, которые сошли в Триполи, не забрав багаж. Был он у них или нет, так и не выяснили.

Ливийцы привели собак, выгрузили багаж и обнаружили, что в одном чемодане что-то тикало. Самолёт продолжал рейс, и чем всё кончилось неизвестно. В общем, полёт шёл на нервах, и до Лагоса экипаж трясся от страха. В аэропорту, конечно, расслабились, а тут и я появился со своими претензиями. Почувствовав свою вину, я пошёл извиняться к лётчикам.

Засыпая над Сахарой, подумал, что-то нервная стала жизнь. Второй раз из-за моей персоны задерживают авиарейс. Впервые такое случилось в Ташкенте.

Кстати, оттуда я привёз прекрасный нож.

Справочно (о ножах)

Любовь к ножам родилась в Йошкар-Оле, когда я, ещё подросток, выиграл в орлянку у дворового авторитета по кличке Вица-мариец самодельную финку. Меня загипнотизировал блеск полированного лезвия и яркая наборная ручка. Платить Вице было нечем, и нож был поставлен на кон. Пришлось отдать. Вскоре, после драки с «вокзальными», финку изъяла милиция, слава Богу, я не успел пустить её в дело. Затем были другие финки, но запомнилась первая.