Текст книги "Расщепление (СИ)"
Автор книги: Владимир Данилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Annotation
Насколько реально нереальное? До какой степени неизвестно известное? Где грань, за которой одно переходит в другое? Будь внимательным и ты отыщешь ту грань, ибо лишь ты – ключ к миру непознанного. Долой наивность: твой путь не сложится просто, а поступки твои печатью лягут на судьбы людей и выжгут имя твое в памяти их. Тебя возвеличат и проклянут и жизнь твоя придет к той самой грани, за которой лишь смерть. Но... Это твой выбор! Ты сам создаешь свою суть! "Быть или не быть..."
Данилов Владимир Александрович
Данилов Владимир Александрович
Часть 2 – Расщепление
Часть 1 – Смущение
Часть 2 – Расщепление
Часть 3 – Обольщение
Часть 4 – Заклание
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Расщепление
ГЛАВА 12,
странная
Прикосновение Кота подобно легчайшему дуновению. Не иначе этот негодник каким-то образом знает, когда мой сон переходит в легкую стадию, и именно тогда касается кончика моего носа. Его прикосновение почти неуловимо, воздушно, но настолько действенно, что я сразу открываю глаза, и первое что вижу – два больших бесконечно мудрых (ей-ей не вру), светящихся изнутри темной зеленью глаза.
Восемь лет почти каждую ночь повторяется эта сцена, что, конечно же, говорит о запредельной степени избалованности нашего персонального сфинкса. Давным-давно, когда крошечный, безволосый, розовый как младенец и немыслимо горячий котенок лишь поселился у нас, он постоянно жалобно мякал и, казалось, все время мерз. Мне его было жалко настолько, что, вопреки здравому смыслу, советам котозаводчицы и просьбам жены, я вставал по ночам и кормил большеухого малыша кошачьими консервами. С тех пор ушастик превратился в огромного, почти девятикилограммового монстра, но привычка вкушать по ночам свое излюбленное блюдо осталась. Причем, к удивлению жены и сына (я подозреваю, что они просто завидуют), такую побудку он устраивает лишь мне. Эдакая своего рода избранность, возможно, и не позволяет мне все эти годы отмахиваться от его ночных домогательств.
Вот и сейчас, открыв глаза, я почти провалился в зеленую, горящую голодную бездну.
"Опять! Нееет... – подумал я, прежде чем осознал, что моя голова раскалывается.
Боль ощущалась подобно кольцу Сатурна: на периферии, в удалении, вращаясь вокруг головы.
"Надо меньше пить... воистину... – подумал я, – а может быть, чаще...".
Зеленая бездна передо мной отдалилась и приняла форму настырных кошачьих глаз.
– Задолбал..., – пробормотал я обреченно и попытался встать с кровати.
В следующее мгновение я забыл и про боль, и про зеленую бездну: испуг разметал все.
"Где я!?" – закричала новая мысль: вокруг темнота и почти живой, шевелящийся запах полыни.
Я лежал не на кровати, а на чем-то жестком, холодном и, как подумалось мне, простирающемся в бесконечность. Под ладонями ощущались комки: большие и маленькие, твердые и рассыпающиеся – мучнистые.
"Земля? – с удивлением спросил я самого себя, – Почему? Откуда...". Но ответа не было, да и времени на раздумья не было тоже: кромешная тьма, тишина и горечь полыни, казалось, проникали в самое сердце. Я ощущал, как оно сжимается и колотится все быстрее, истеричнее, громче...
Вскочив на ноги, я выставил руку вперед и сделал осторожный шажок.
– Мя-у, – раздалось у меня за спиной в тот момент, когда моя рука наткнулась на стену. Холодная, твердая, осыпающаяся земляная стена показалась мне бескрайней: я касался ее пальцами, ощупывал слева от себя, справа, сверху, но она продолжалась и продолжалась.
Мой мозг, оглушенный пулеметными выстрелами сердца, с невероятной скоростью рождал мысли, одну жутче другой. Я отмахивался от них и, подобно неверной дымке, они исчезали, но освободившееся место тут же занимали другие, такие же ужасные. Калейдоскоп кошмарных придумок менялся, но постоянным оставался вопрос, ответа на который не было, и именно это вселяло в меня подлинный ужас. "Где я?" – спрашивал я себя снова и снова, двигаясь вдоль стены и беспрестанно ощупывая ее.
– Мя-у, – прозвучало еще раз, теперь гораздо громче и однозначно настойчивее.
Во тьме проявились два зеленых огонька.
"Нашел же ты время, – подумал я, – где я возьму эти гребанные консервы".
Точно услышав мои мысли, огоньки исчезли.
Лезвие страха – "Теперь я совсем один!" – полоснуло мне сердце, но новое: "Мя-я-у!" и вспыхнувшие в отдалении зеленые глаза смягчили возникшую боль.
– Мя-я-у! – еще раз, очень громко и нетерпимо.
"Да подожди ты!" – хотел прокричать я, но Кот меня опередил.
– Мя-я-у-у-у!!! – завопил он пронзительно, долго и злобно, и я понял, что меня только что назвали "земляным червяком".
С возникшей мыслью: "А вдруг он действительно что-то знает" я уступил зову Кота и, удерживаясь рукой за неровность стены, осторожно отправился в сторону нетерпеливых огоньков.
Едва я до них дошел, как зеленые глаза исчезли, но через мгновение показались вновь, уже гораздо дальше.
– Мя-я-у-у-у!!! – послышалось с той стороны.
– Сам дурак, – обиженно пробормотал я, но продолжил двигаться вслед за глазами.
И вновь я один в кромешной тьме.
Через секунду зеленые огни появляются снова, но теперь не в стороне, а надо мной. Как ни в чем не бывало раздается мирное: "Мя-у" – и я понимаю, что Кот приглашает меня выбираться наверх.
Я поднимаю руки и обнаруживаю над головой неровный земляной край. Дальше все просто – нехитрое гимнастическое упражнение и... передо мной луна. Гигантская обесцвеченная луна, словно вырезанная из бумаги, в абсолютно черном, черном небе. Я стою на краю огромной, черной, как небо, ямы, вдыхаю по-прежнему полынный воздух и различаю далекие отблески костра.
– Мя-у, – раздается позади меня.
Оглянувшись, я замечаю призрачного в лунном свете Кота. Его зеленый взгляд кажется удовлетворенным и все еще требовательным.
– Ах ты, мой красавчик, – говорю я и подхожу к Коту, – спасибо, малыш, выручил. – Я глажу его, почесываю за ухом, а Кот жмурится, громко мурчит и трется о мою ногу. – Ну, теперь моя очередь вести тебя, – говорю я и делаю шаг в сторону костра, – пошли за мной.
Под непрестанное котовое "Мя-у! Мя-у..." я подхожу все ближе к костру, и тут огонь вспыхивает необычайно сильно. За долю секунды я успеваю увидеть людей, даже обрадоваться им, и вдруг точно пелена спадает с глаз моих: я замечаю бесчисленные холмики, убегающие в темноту, и табличку на каждом.
"Кладбище!"
Уже забытое болевое кольцо Сатурна тут же материализуется и сдавливает голову болью снаружи, в то время как другая боль пытается взорвать череп мой изнутри.
– Мя-я-у-у-у!!!... Мя-я-у-у-у!!!... – вопит Кот, подобно иерихонской трубе.
Люди у костра поднимаются, оборачиваются ко мне. Их лиц я не вижу, но ощущение, что знаю каждого из них, становится все сильнее.
Воздух, несущий в себе саму душу полыни, обжигает гортань, я задыхаюсь и сквозь кашель пытаюсь разглядеть стоящих у костра, но вижу лишь контуры на фоне яркого мятущегося пламени.
Вдруг за костром возникает движение и словно из пламени появляется человек – цыганка, ее я узнал тотчас же!
Звук несущейся к земле авиационной бомбы заполняет собой все вокруг, и я ощущаю, как моя голова взрывается, разбрызгиваясь фейерверком мозга, полыни, времени... ПАМЯТИ...
"Позолоти ручку, дорогая, что было, что будет..."
...Я кричу и вырываю свою руку из горячей маминой ладони. Я бегу, куда глаза глядят, бегу, бегу... спотыкаюсь и падаю. Я лечу вниз, во тьму...
В кромешной тьме я открываю глаза. В голове слет юных барабанщиков, и каждый из них долбит в свой проклятущий инструмент. Напротив – два невероятно мудрых, по-прежнему нетерпеливых и голодных зеленых глаза.
– Задолбал... – обреченно бормочу я и, превозмогая нежелание, опускаю ноги с кровати.
ГЛАВА 13,
жена, похмелье и другие неприятности
объединяются против нашего героя
Наступившее утро одарило меня громкими и препротивными воплями будильника – телефон вибрировал, прыгал и верещал – и какой-то особенно извращенной головной болью. Поднимаясь с кровати, я мечтал лишь об одном – об острой гильотине. Когда же я вышел из спальни, то в дверях квартиры застал Анютку. Она стояла с неизменной спортивной сумкой на плече (ее плавание по утрам меня восхищает и убивает одновременно) и огромным портфелем в руке. Взгляд моей чаровницы медленно поднялся от моих ступней к моей голове, и, когда наши глаза встретились, я услышал (неужели я это заслужил? не помню):
– Ты был как свинья.
Во взгляде Анечки содержалось столько укора, что я оторопело замер. Когда же мысли, все еще растворяемые остатками выпитого вчера спиртного, сложились в какие-то слова, в прихожей никого, кроме меня, уже не было. Входная дверь закрылась со звуком мягкой дорогой тяжести, в замке трижды провернулся ключ, а я продолжал стоять и просто смотреть перед собой. Мой мыслительный механизм явно барахлил, он пыхтел, скрипел и никак не мог разогнаться.
Пребывая в состоянии эдакого полусуществования, я поплелся на кухню и здесь обнаружил Кота. Он, напряженный как струна, сидел на подоконнике и наблюдал за птицами, устроившими тусовку на соседском балконе. Увидев меня, о птицах Кот сразу забыл, спрыгнул на пол и, заговорщически посмотрев мне в глаза, стал тереться о мою ногу.
– Экий ты все-таки... – сказал я и в качестве своеобразного поощрения легонько пошлепал Кота по бокам. Тот тут же запрыгнул на стул, где лежал его чесальный коврик и, в ожидании длительного массажа, стал крутиться на нем, поглядывая на меня.
Но до игрищ ли было мне? После событий вчерашнего немыслимого дня, обильных вечерних возлияний и ночи, потешившей меня невнятным кошмаром, который я тем не менее помнил до последнего жеста, до малейших эмоций, мне хотелось совсем другого.
Таблетка антипохмелина – раз, таблетка – два, ну и три – до кучи.
Я надеялся на чудо, но его не случилось: боль не ушла, она лишь слегка притупилась и по-прежнему ощущалась как нечто живое, скребущееся внутри головы. Все утро прошло под созвездием мерцающего похмелья.
На завтрак я ограничился лишь парой чашек эспрессо и, продолжая мучиться головой, отправился на работу.
Жужжащий сегодня особенно яростно офис встретил меня простреливающими мозг телефонными звонками, немыслимо громко разговаривающими коллегами, а ближе к обеду добил невозможно отвратительным запахом булочки с корицей.
"Что б вы подавились этой булочкой", – думал я, адресуя свое пожелание неизвестному гурману и почти задыхаясь от приторно-сладкого запаха.
Добавить другие нелестные пожеланиями я не успел: зазвонил мой телефон, не рабочий – мобильный.
– Алло, – пробормотал я.
– Привет, это...
Я увидел, как кожа на моей руке покрылась ордой огромных мурашек.
– ...Леха.
Я молчу. Мурашки на руке шебутятся, толкаются и меняются местами.
– Срочно нужно поговорить, – безапелляционно раздается в трубке, – приезжай на... – и он назвал станцию метро.
Человеческие качества, каковые меня бесят больше всего, – это беспардонная наглость и наплевательство на интересы других (особенно на мои), как случилось в эту минуту. Леху – или то, что казалось Лехой – совсем не интересовало, могу ли я приехать, хочу ли в конце концов, – приезжай и все.
– Нет, – ответил я и отключился.
Если краткость – сестра таланта, то сейчас я стоял на пороге гениальности.
Возмущение, моментально взбурлившее во мне, не только изгнало орды мурашек, но и свершило долгожданное чудо – головная боль вдруг ушла и мне сразу похорошело. В один миг солнышко за окном стало маняще желанным, офисные разговоры и трезвон телефонных аппаратов напрягать перестали и даже запах булочки с корицей, хоть еще раздражал, но ощущался не настолько гадким. Потому-то на следующий звонок я ответил уже с улыбкой, хотя знал – звонит все он же, настырный живой или нет Леха.
– Слушаю, – громче, чем нужно, сказал я.
– Владимир, нам правда срочно нужно поговорить...
– О как. Прям срочно-срочно? – Сарказм в моем голосе просто зашкаливал. – У вас в загробном мире все делается в авральном режиме?
– Я не умирал, – едва слышно раздалось в телефоне.
– Да ты-ы что-о-о... – усмехнувшись, протянул я, почему-то в эту секунду ощущая легкое дуновение сострадания.
– Я все объясню, – сказал Леха уже чуть громче, – пойми, это очень важно, для всех.
– Всех? – воскликнул я так громко, что на меня стали оглядываться. – И сколько их, этих – всех? – добавил я уже тише.
– Тут все не так просто... я объясню, – голос на той стороне вновь стал чуть слышным, а я опять почувствовал, что внутри меня нарастает сочувствие. Мне хотелось съязвить, посмеяться, но ощущение страдания и боли с другой стороны телефона сдержало меня.
– Сейчас не могу, правда, – примирительно ответил я, успев назвать себя дураком, – встреча через двадцать минут и до вечера. Так что лишь после работы. Давай в районе восьми?
Несколько секунд Леха подумал и сказал:
– Я перезвоню через пару минут, хорошо?
– Договорились.
Леха не перезвонил, он прислал сообщение: "В 21:30 в парке таком-то... Налево от центрального входа, метров через триста живая изгородь, за ней три каштана и лавочка под ними. Устроит?"
Меня слегка смутила подобная его осведомленность о парке рядом с моим домом, в котором, к слову сказать, за последние три года я ни разу не был, и тем не менее я тут же ответил: "Да".
Если бы я мог предположить, чем закончится вечерняя прогулка, интересно, я так же скоро согласился бы на нее или все же задумался хотя бы на секунду?
ГЛАВА 14,
в которой неожиданная встреча заканчивается совсем неожиданно
Воспоминания о вечере того дня посещают меня часто, и каждый раз первое, что воскрешает память – косые лучи заходящего солнца. Я вижу, как они проходят сквозь листву каштанов, такие неестественно материальные, объемно-желтые с оранжевым отливом, такие ощутимо теплые и не по-земному трепещущие.
Затем в воздухе, пронизываемом этими лучами, появляются местечковые завихрения. Секунда, другая – завихрения начинают сгущаться, темнеть и принимают полупрозрачные и причудливые формы человеко-амеб, такие меняющиеся и перетекающие. Происходящее очень похоже на галлюцинацию, на всполохи воспаленного сознания, но один штрих добавляет ему вещественную четкость. Небольшой штрих, наделяющий почти жизнью те самые сгустки, плавающие в сиропе солнечного света – глаза. Черные клубочки, по два в каждом из парящих объектов – глаза, изливающие укольчатую, пронзающую дыхание ярость.
Медленно, не спеша (время еще позволяло), в задумчивости я шел по асфальтированной дорожке парка.
В очередной раз, пятый или шестой за сегодня, я спрашивал сам себя: "Зачем оно мне? Зачем мне все это надо"?
То, что случилось помимо моей воли и в чем я слегка поучаствовал, понятно: ключевым здесь является именно – помимо моей воли. Но сейчас-то зачем я пытаюсь усугубить ситуацию и осознанно совершаю движение в сторону непонятного? "Почему бы попросту не забыть все те странности, – спрашивал я себя, – не отмахнуться от них?" Вопросы, вопросы, вопросы – а где же ответы? Не знаю.
Возможно, все дело в том, что тридцать два года, точнее всю мою сознательную жизнь, я испытываю зудящую тягу к чему-то... необычному, эдакому, смешно сказать – сказочному. Звучит очень глупо. Думать же о таком, да еще достаточно регулярно, наверное, вообще вершина идиотизма, но... не отпускает. Мысли о чудесах меня не оставляют.
Наша обычная жизнь в обычном мире совсем не плоха, по крайней мере мне на свою было бы грех жаловаться: семья, любовь, друзья, работа. Но... (и опять то самое "но"...) во мне все еще продолжает жить та детская неудовлетворенность, словно обида на мир, казавшийся вначале одним, а в итоге представший совершенно другим: чудес, тех самых, что приходили мне в детских снах, не бывает. Когда-то я принял это и с тех пор просто жил. ПРОСТО жил до тех пор, пока полтора месяца назад не встретился с Лехой.
Немыслимая записка, несохнущие ботинки и тот самый ощущаемый мною щелчок несуществующего механизма возникли как призрачное дуновение, настолько неуловимое, что я его не осознал. Лишь вчера, столкнувшись с умершим, но живым Лешкой на дороге между двух кладбищ, дуновение перестало быть не только призрачным, но и дуновением тоже. То был порыв урагана, разметавший туман моей жизни.
Я смутно помню свой шок и почти не помню своих поступков, но ощущение чего-то запредельного, невозможного и все же СУЩЕСТВУЮЩЕГО возникло в моем сознании и в доли секунды пропитало меня целиком. И теперь оно толкает вперед, превращая меня, совершенно нелюбопытного человека, в поборника этого порока: мне не только хочется узнать и понять, сейчас я хочу много большего – я хочу видеть, прикасаться, участвовать.
Наверное, потому каждый мой шаг, приближающий к встрече, отдавался еще и легким импульсом страха: я боялся, что Леха, живой или не совсем, не придет.
Возможно, я настолько хотел увидеть нечто необычное, настолько загнал себя подобными мыслями, что вскоре у меня появилось ощущение, что с парком что-то не так. И с каждой секундой ощущение проявлялось все сильнее и сильнее.
Вначале вокруг я видел людей – очень много людей. Взрослые и дети гуляли по дорожкам, катались на роликах, скейтах, велосипедах, но чем дальше я отходил от центрального входа, тем меньше отдыхающих я замечал. Казалось бы, природа, воздух, красота там, впереди, в глубине парка, иди и наслаждайся (на великах так вообще без вариантов), ан нет. Гуляющие предпочитали толкаться у ворот, на центральной аллее, а дальше не шли. Лишь изредка встречались одиночные выгульщики собак, да и то вид у них был, прямо сказать, не боевой – растерянно-напуганный, что ли.
Предаваясь удивлению о странном поведении окружающих, я не заметил, как оказался перед длинной зеленой живой изгородью. Аккуратно постриженная посадка высотой около полутора метров рассекала парк поперек и отделяла от него изрядную и, как оказалось, очень красочную лесистую часть. Здесь я сошел с убегающей в сторону асфальтовой дорожки и по газону двинулся вдоль изгороди, пока не дошел до самого ее края.
Едва я зашел за изгородь, передо мной открылся вид, как с открытки: три дерева, густые и раскидистые, скамейка с выгнутой спинкой под ними и два фонаря по сторонам от нее. Возможно, виной тому удачный ракурс, но, так или иначе, представшая передо мной художественность навсегда запечатлелась в моей памяти.
Я улыбнулся и подумал: "Ого... Леха-то еще и романтик... К чему бы все это?"
Впрочем, любоваться красотой места долго мне не пришлось: через несколько секунд из-за дерева вышел мужик из метро, тот самый невкусно пахнущий сосед. Он подошел к скамейке и помахал мне рукой, как бы приветствуя и приглашая присоединиться.
Я никак не успел среагировать на появление столь нежданного человека: в следующее мгновение лучи заходящего солнца ожили и, обретая материальность, высветили вокруг него новую, страшную жизнь. Раздуваясь и опадая, словно паруса на неверном ветру, рядом с человеком возникли нечто, напоминающие иллюзии перегретого воздуха, но он их словно не замечал. Мужик из метро глядел на меня и... улыбался – так солнечно, так счастливо.
Одно из трех существ, что теперь телепенькались рядом с ним, в мгновение сжалось и, раскрывающейся пружиной метнувшись к человеку, исчезло внутри его тела. И тут же оно появилось снаружи, уже огромное, надувшееся, обретшее новый, почти черный цвет, струйками стекающий на траву.
Все случилось настолько быстро, что человек из метро закричал лишь спустя несколько секунд. За это время окрас существа почти полностью стек на землю и оно вернулось к первоначальной своей полупрозрачности.
Вскрик человека, похожий на болезненный вдох, лишь набирал силу, когда два других сгустка одно за другим метнулись в него. Они появились снаружи, истекая темнотой (это его кровь! – прошептал мой ошалевший разум) и сбросили на газон из своих аморфно меняющихся конечностей темные кусочки.
Боль человека не ушла в крик, стеная, она рухнула вместе с ним, на сочную зелень травы.
Я бежал. Я бежал к нему, но мог ли я чем-то помочь? Я не думал об этом – просто бежал.
Вот тогда я увидел глаза, клубочки глаз тех существ и ощутил их ярость, уколами пронзающую мое дыхание. Существа двигались вокруг упавшего человека и глядели в мою сторону, точно поджидая меня, а потом, постепенно растворяясь в воздухе, исчезли.
Человек хрипел, давясь хлещущей через рот кровью и... улыбался. Он приветливо, как-то восторженно продолжал смотреть на меня. А я... во мне вопил страх и металась паника, и лишь одна мысль занимала собой все сознание: "Что делать?" И только руки мои, живущие без меня (я наблюдал за ними будто со стороны), касались лежащего на земле и ощупывали его.
Ни видимых ран, ни повреждений, лишь горлом кровь, без остановки, пузырясь.
Звоню! Кричу – "Человек умирает!!!" И так, много, много раз.
А потом он затих. Нет, не умер – просто перестал хрипеть и стонать.
Человек поднял дрожащую руку и коснулся моего запястья. Паника изнутри меня вдруг ушла. Мой взгляд расфокусировался, так что все закружилось перед глазами, а потом я увидел нечто похожее на млечный путь. Только мириады звезд были не белыми, они лучились краснотой.
"Хо-но-та" – произнес красный млечный путь и пришел в движение. Бесчисленные звезды закружились мерцающей дымкой, и вдруг я увидел разворачивающиеся из образовавшегося тумана крылья.
"Хо-но-та" – услышал я еще раз, и видение исчезло. Лишь отголосок его – две сворачивающиеся спиралью красные вселенные – я видел в глубине глаз лежащего на земле человека.
"Хо-но-та" – проговорил сквозь кровь человек, и я ощутил, как моя кисть снова и снова ударяется обо что-то твердое. Его ослабевшая рука из раза в раз стучала моей кистью о его грудь.
"Рассекатель не позволит им..." – произнес человек из метро.
Красные вселенные в его глазах погасли, и странный человек умер.
И тотчас же где то недалеко раздался жутчайший вопль.
Теперь я знаю, метафора – "крик, от которого кровь в жилах стынет" – вовсе не ерунда, придуманная для красного словца. В мгновение прозвучавшего ужасного крика именно моя кровь превратилась в ледяное желе.
ГЛАВА 15,
раскрывающая капитана Петрова с новой стороны
– Владимир?
Небольшой ярко освещенный даже в столь поздний час аквариум: неугомонные гупешки, устроившие хоровод вокруг длинного зеленого куста водорослей, поднимающиеся кверху и щекочущие слух пузырьки воздуха, и где-то там, снаружи: "Владимир!?"
Вынырнув из крошечного подводного мирка, я ощущал сердцебиение и озноб. Прошло несколько секунд, прежде чем мой взгляд сфокусировался на хозяине кабинета.
– Да, господин капитан, – отозвался я и добавил уже с иронией, – или все же... товарищ?
Напротив меня за столом сидит огромный человек. Его лицо, как мне кажется, напряжено, а взгляд уже не пытается исподволь проникнуть в меня, он неприкрыто рвет мою волю на части.
Капитан полиции Петров проигнорировал мою насмешку и неторопливо, увесисто сказал:
– Мне хорошо известно, что вы, Владимир, скрыли часть фактов...
"Откуда же тебе такое известно", – думаю я.
Когда капитан говорит, его параллельные толстые губы по-прежнему почти не двигаются, и это все еще меня забавляет.
– ...не все рассказали про необычные вещи, которые были у того парня, Алексея...
"Оба-на! Каков поворот, однако".
– ...и это его ботинки. Вы думаете, я не заметил?
"Вы думаете, я попался?" – мне хочется ответить именно так, причем полностью подражая манере самого Петрова, только добавить побольше сарказма, но вместо этого я говорю:
– Нет.
– Я надеюсь, вы обратили внимание, что мы беседуем без записывающего устройства?
"Ого, заговорщические нотки в тоне капитана?"
– Да.
– Вы должны понять, Владимир, я на вашей стороне и пытаюсь помочь...
"О как!"
Я изо всех сил сдерживаю себя, чтобы не расхохотаться капитану в лицо, и все же насмешливой улыбки скрыть не могу.
– Бог с ними, с ботинками, – продолжает тем временем капитан, – по сути, это не столь важно, но то, что вы пытаетесь скрыть сейчас, чревато огромными непредсказуемыми последствиями для всех.
"Всех?"
Фразу про неких "всех" я уже слышал. Она меня зацепила, но так и осталась нераскрыта, и вот снова появляются те самые безликие "все".
– Всех!? – переспросил я, – это вы о ком, капитан?
Губы Петрова сомкнулись так плотно, что белыми полосами выделялись на его загорелом лице. Непродолжительную тишину разбавляли лишь пузырящиеся звуки аквариума да гудение светильников над головой.
– Хо-ро-шо, – по слогам произнес капитан, – я расскажу вам про... Всех, хотя не имею на это права, но после того, как вы, Владимир, скажете мне, где книга?
"Ничего себе, капитан големов взволнован или и это мне показалось? Неужели такое вообще возможно?"
– Книга? – удивленно переспрашиваю я. – Какая книга?
Петров привстал и, опершись ладонями о столешницу (его огромные пальцы побелели), наклонился ко мне. В каре-красных глазах капитана мне почудилось разгорающееся пламя.
– Книга, что была у Мастера! – в своей манере, растягивая слова и делая ударение на каждом, проговорил он.
"Вот сейчас он точно меня убьет", – успел подумать я, прежде чем произнес:
– Мастера? Какого мастера?
Нет, до кровопролития не дошло, да я бы и не дался: он, конечно, здоровее меня, причем значительно, но я однозначно проворнее. Секунд через десять после моего ответа гигантский человек просто рухнул на свое место. Несчастный стул всхлипнул, но не развалился. "А было бы забавно" – подумал я.
Пока я наблюдал за нахмуренным и сосредоточенным лицом стража порядка, в моей голове, подобно веселому мячику, подскакивало сказанное Петровым слово – Мастер. Слово прыгало, не давая себя поймать, и, ощущая свое бессилие, я чувствовал, как моя новоявленная болезнь – любопытство – прогрессирует невиданными темпами. "Мастера? Мастера чего? Мастера в чем? – думал я, ругая себя за излишний сарказм, насмешки и подколки в адрес огромного и, кажется, далекого от юмора человека. – Теперь обиженный Петров точно ничего не расскажет. Ни-че-го! И все мои мучения совершенно напрасны!"
Под "мучениями" я подразумевал несколько часов непрерывного допроса, на который меня привезли прямиком из парка.
Следователи A, B и C (они, конечно, представились, но я не запомнил), разместились вокруг меня на стульях, а хозяин кабинета и председательствующий допросчик, капитан Петров – за своим столом; и понеслось.
Я аккуратно, не спеша, выверяя каждое слово, рассказывал снова и снова достаточно упрощенную версию случившегося.
Признаюсь, дурная идея: поведать, как все происходило на самом деле, с той жуткой красочностью и моими кошмарными мыслями, меня посетила: интересно же посмотреть на реакцию капитана и его приспешников. К счастью, идее той я не поддался, рассудив, что в психушку мне вовсе не хочется. Рассказ же про сгустки воздуха, проходящие через человека, выкачивающие его кровь, да еще выдирая внутренности, не говоря уже про то, что случилось позже, – это прямая дорога в дурку. Потому-то я рассказывал, как все и было, лишь опуская неестественные моменты.
Надо сказать, сам процесс фильтрации разговора, когда любая лишняя информация обязательно тебе же выйдет боком, требует неимоверной усидчивости и самоконтроля. Я же, к моему глубокому сожалению, этими качествами не обладаю. Потому-то во время пересказа я не просто переживал, – я жутко нервничал, причем старался скрывать еще и факт своего нервничания. В итоге временами я нес форменную ахинею.
– Вдохновленный сегодняшней прекрасной погодой, я гулял по парку, наслаждаясь природой и всяческими красотами...
– Жена? Какая жена? Ах, моя жена. К сожалению, она горит на работе и не смогла разделить со мной всей прелести такого чудного вечера. Но теперь-то, после случившегося, она непременно захочет прогуляться и своими глазами увидеть место трагедии. Женщины, что с них взять...
– ...как вдруг услышал крик, из-за той самой живой изгороди. Я, надо сказать, человек неравнодушный... Вы даже не представляете, насколько я страдаю от этого качества, постоянно вляпываюсь в разные катавасии... и потому побежал туда, огибая эти долбаные посадки...
– Да, согласен – ступил, нужно было бы проломиться сквозь изгородь. Что тут поделаешь, не догадался.
– ...а там на земле лежит человек. Когда я подбежал к нему, он лишь стонал, хрипел и изо рта у него шла кровь. Глаза широко открыты, но он, кажется, ничего не видел...
– Да, бормотал что-то, но я не понял.
– Я был просто шокирован, узнав в нем мужика из метро. Капитан не даст соврать, насколько этот человек был странным и как он меня тыкал своей сумкой где-то с месяц назад.
– ...однако это не помешало мне позвонить и вызвать "скорую", которая приехала слишком поздно, к тому времени человек умер.
– Помощь? Какую помощь я мог ему оказать? Наложить жгут на горло? Он дышал, а ощупывать, исследовать – так я не врач. Эдак только хуже можно сделать, разве нет?
По уже известной мне полицейской традиции допрос прерывался неоднократными остановками. Меня перебивали, переспрашивали, заставляли скакать по времени – наверное, пытались вывести на чистую воду. К чести моего огромного "друга" Петрова замечу, что он на протяжении всего времени молчал (лишь раз хмыкнул, когда я невзначай помянул его), предоставив истязать меня своим младшим товарищам. Возможно, они проходили практику, как студенты-медики оттачивают свое мастерство на особо больных пациентах. Эти трое тиранили меня по очереди и сообща, я же, помимо того что был вынужден контролировать свои слова, никак не мог отогнать, даже на время, будоражащие мое сознание мысли.
Сидя на допросе, вопреки здравому смыслу я испытывал нечто похожее на эйфорию. И не мудрено: буквально несколько часов назад другая сторона жизни пусть трагично, но совершенно явственно открылась мне. Я хотел увидеть ее еще раз, и она как будто хотела того же: меня засасывало и растворяло в воспоминаниях. Прикладывая немалые усилия (еще и в борьбе с памятью), я, как попугай, снова и снова повторял спасительную фразу: "Я не знаю". И в тот момент, когда вопросы дошли до расположенных почти по окружности кровавых брызг и кусочков плоти, фраза "Я не знаю" оказалась единственным, на что я мог опереться.
– Не знаю, не обратил внимания, – отвечал я, – человек умирал на моих руках, мне было не до того, чтобы смотреть по сторонам.
Поверили моим рассказам или нет, меня совсем не волновало.
В конце концов допросчики – менты-стажеры, как я их назвал, ушли и мы остались вдвоем – я и капитан Петров. Именно тогда возникшая пауза и несколько секунд тишины сыграли с моим утомленным, но алчущим чудес разумом нехорошую шутку. Зацепившись взглядом за аквариум, наблюдая за движением воздушных пузырьков и снующих между водорослями рыбок, я вдруг увидел стволы деревьев, скамейку... Из ниоткуда возникла моя рука, потянулась вперед, и под моей ладонью оказалось что-то твердое. А потом как-то сразу проявилось тело лежащего на траве человека и... повторился ужасающий крик.
