Текст книги "Норки, Клава и 7"А""

Автор книги: Владимир Данилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Ледовый плен

Клава на меня обиделся. Как это так, я с классом искал Дымку на Шумихе, а ему ни слова. Как я ни объяснял, что ничьих следов там не было, он стоял на своем:

– А на остров ты заходил? Если нет, то ничего ты там и не видел!

– Но с какой стати мне заходить на остров, если там был Наташин отряд и ребята ничего не заметили в тот день, кругом тянулась снежная целина.

– Так это тогда не было, а сейчас, может, и есть, – стоял на своем Мятлик.

…Наступил последний день каникул. Но у меня вышло так, что именно с этого дня мои каникулы продлились еще на целую неделю.

Я быстро позавтракал и уже несколько раз выглядывал на улицу, ожидая Клаву. Мы договорились сегодня пойти на Шумиху. Мятлика все не было. И когда он появился, я напустился на него.

– Да чего ты ругаешься, не проспал я. Газ привезли, и я к Кузьме Ивановичу бегал.

– Причем тут газ? – удивился я.

И Клава стал торопливо рассказывать.

Утром из города пришла машина с газовыми баллов нами. Шофер развозил их по домам. Когда он начал менять баллон в Клавином доме, дверка кабины осталась открытой, Мятлик увидел в кабине лисицу.

– Дяденька, покажите лисичку, – пристал к шоферу Клава. – Вы ее подстрелили?

– Да нет, когда сюда ехал, под колеса попала. Задавил нечаянно. Не бросать же, вот и подобрал. Шапку сошью.

– Но это он мне соврал, – убежденно проговорил Клава. – Я у него за сиденьем ружье заметил. И пока он в другие дома, ездил, я сбегал к Кузьме Ивановичу, участковому нашему, и позвал его.

А Кузьма Иванович сразу все и узнал. Лисица дробью была застрелена. И ружье порохом пахло. И никакого охотничьего билета у этого шофера не было. Кузьма Иванович ружье и лисицу отобрал, и номер машины записал, и фамилию. С машины-то стрелять нельзя.

– Да знаю я. Что ты мне объясняешь? – ответил я Мятлику, а сам удивился, какой же Клава все-таки проныра.

…Мороз в это утро был что надо. Даже удивительно. Вчера, когда мы гоняли на запруде шайбу, было совсем не холодно. Надеясь отыскать след Дымки, мы проделали тот же путь, по которому прошел в тот раз Наташин отряд.

Ту лыжню уже, конечно, занесло, и мы теперь прокладывали новую.

На каменных перекатах река еще не замерзла. Ее темные струи беззвучно ворочались между заснеженных камней.

А на плесах Шумиху совсем было не узнать. Лед у берегов дыбился снежными валами.

До нашего островка было еще довольно далеко. Но тут у промоины мы с Клавой заметили сдвоенный след – аккуратные отпечатки лапок. Это прошла норка. След кончался у одной из промоин. Здесь норка ушла под воду.

– Слу-шай! Может, это Дымка здесь поселилась? – предположил Мятлик.

У следующей промоины норка вновь вышла из воды. Кое-где на снегу осталась полоса от ее тела. Видно, лапки проваливались, и норка словно плыла по рыхлому снегу.

Впереди показался наш островок. Промоины стали попадаться все чаще, и норка все чаще уходила под лед. Но через несколько метров след на снегу появился снова.

Разглядывая след, я не заметил, как подошел к самому краю полыньи. Тоненький, припорошенный снегом ледок вдруг просел под моими лыжами, и я оказался в воде.

Речная струя ударила в лыжи, и меня потянуло под лед. Я закричал и раскинул руки. Лыжи заскрежетали подо льдом. К счастью, ледяная закрайка попала мне под мышку. Я уперся в нее и почувствовал, как одна лыжа, сбитая струей, отцепилась и уплыла. Я встал на освободившуюся ногу и подтянул правую, на которой еще болталась лыжа. Держась руками за лед, я сбросил ее с ноги и начал выбираться из полыньи. Воды было чуть выше колена, но я промок с головы до ног. Тут я услышал Клавин крик и увидел его перепуганное лицо. Клава стоял у закрайки льда и протягивал мне лыжную палку.

Едва я выбрался из полыньи, как вся моя одежда покрылась ледяной коркой. Мятлик сбросил лыжи и постелил на них свою куртку. Я снял валенки и, стоя на куртке, вылил из них воду. Пока выжимал носки, вся одежда на мне встала колом.

– Беги скорей домой, – размазывая слезы, проговорил Мятлик.

– Лыжи-то уп-плыли, – лязгая зубами, пытался я что-то сказать.

– На моих беги, я как-нибудь доберусь по лыжне, ты же мокрый.

Я попытался вдеть носок валенка в ремешок Клавиной лыжи, но он оказался слишком мал. Чтобы расстегнуть пряжку ремешка, я решил сбросить с себя задубевшую куртку. Но петли на пуговицах смерзлись, и из этой затеи ничего не вышло, как я ни старался.

– Иди так, скорей, – скулил Клава. – Беги!

Словно на костылях я сделал два-три шага и свалился. Ноги в смерзшихся штанинах не гнулись.

– А ну к берегу! – раздался вдруг за моей спиной чей-то голос. Снег хрумкнул, и возле меня оказался совхозный кормач Павел Евграфович, которого все ребята в Пушном звали попросту Графыч. Он подхватил меня под руки и, опираясь на ружье, выволок на берег. – Сейчас, сейчас, мы разом все устроим, – приговаривал Графыч.

Старик сбросил со спины свой вещмешок, прислонил к нему ружье и выхватил из-под ремня топор. В тот момент, когда он выдергивал топор, конец топорища задел за медную пряжку и ремень расстегнулся. Полы ватника распахнулись, и к моим ногам упала неживая белая норка. Графыч подхватил ее, бросил на вещмешок и шагнул к деревьям.

Через минуту над костром потянулась струйка дыма. А Графыч все суетился между деревьями, рубил и рубил сухостой. Клава помогал ему как мог.

Наконец старик приволок сухую ель. Разрубив ее на несколько чурбаков, он выложил их рядком.

– Ну вот и кресло тебе готово. Давай-ка распрягайся.

Костер уже весело трещал и начал пригревать. Я отогрел руки и с помощью Графыча и Клавы стащил с себя куртку.

Носки, валенки и куртку старик развесил вокруг костра на колышках, а мне на плечи накинул свой ватник.

– И чего вас в лес понесло? – спросил старик.

– Мы Дымку ищем, – сразу нашелся Клава.

– Дымку? Похоже, что рысь кончила нашу Дымку.

– Какая рысь? – в один голос спросили мы с Мятликом.

– Самая обыкновенная, кошка лесная.

– Вы ее видели? – удивился Клава.

– Видел бы, так спросил, – усмехнулся Графыч. – Следы ее я видел подле Шумихи. А Дымке-то по первости, как сбежала, самое дело к реке подаваться. Может, она сколько там и пожила в продухах[5]5
  Продух – пустота в обвалившемся льду.


[Закрыть] да под берегами. А все-таки зверь на людях вырос, доверчивый стал, как ей от рыся оборониться? Уж проворство не то. Давненько я не встречал рысей подле Пушного, Как бы словить ее…

– Ага, – подхватил Мятлик. – И к нам в живой уголок!

– Экий ты, парень, шустрый. Такому когтистому зверю в школе не место, – возразил Графыч. – А ежели кто ненароком выпустит? Не-ет, не школьный это зверь, суровый. Почитай, не в каждом зверинце встретишь. За ним ой какой глаз нужен.

– Так ловите скорей, мы хоть посмотрим на вашего рыся, – не унимался Клава.

Старик улыбнулся:

– Легко сказать лови. Лес-то во-он какой. Поди знай, где рысь хоронится…

Старик подбросил в костер новую охапку дров и сокрушенно проговорил:

– Как это тебя угораздило в полынью-то. Ну, а не услышал бы я крику вашего. Что тогда? До Пушного-то, почитай, километра два. А мороз вон как тебя заштукатурил. И то неизвестно, чем все еще кончится.

Я чувствовал, как отогревается на мне одежда. Ногам было уже совсем жарко. Даже еловые чурбачки, на которых я сидел, стали теплыми.

Страх уже совсем прошел. Клава тоже ободрился. Графыч то и дело ворошил костер, подбавляя поленьев.

– Ты когда к берегу шел, так совсем как наш ежик Федька приговаривал: «Фук-фук-фук», – вспомнил Мятлик.

– Тебя бы в такую водичку окунуть, как бы ты, интересно, зафукал?

– Ну, повеселел народ, – улыбнулся Графыч. – Вон какая сила в костерке-то, – он снова встал на лыжи и направился за сухостоем.

Старик принес еще одну сушину и, разрубив, навалил в костер новый ворох поленьев. Языки пламени взметнулись над ними, поленья затрещали, постреливая угольками. От моих одежек повалил пар.

– Да-а, парень, в рубашке ты родился, – протянув ладони к огню, заговорил Павел Евграфович. – Экий сегодня морозяка! А я, вишь ты, поутру капканы проверять отправился. Мой охотничий путик от Видаламбы идет. Пока вьюжило, так я и не ходил, а сегодня поутихло, Спустился я по Видаручью к Шумихе, иду себе берегом, А как услышал, что вы тут в два голоса возопили, сразу понял – беда приключилась. Где только и духу набралось добежать. Кажется, вовремя подоспел. Видно, день у меня получился такой удачный – во-он там в протоке у островка этого кота из капкана вынул, ну а здесь и до тебя добрался, – старик улыбнулся и подмигнул мне.

– У острова? – удивился Мятлик. – Там, где поваленная береза?

– Аккурат у самой ее макушки капкан мой настроен, Я тут с осени приваду норкам выкладывал, чтоб не разбежались.

– Так это была ваша плотва с окунями? – вырвалось у меня.

– А то чья же? – ответил старик. – Меня совхозные рыбаки снабжают свежей рыбешкой. А то в магазине закупаю. Много ли мне для привады нужно.

– Так это, значит, совхозная норка? – выпалил Клава.

– Верно, да не совсем. Кот этот белесый совхозный был, почитай, год назад. Удрал он из клетки. Ну и, конечно, к реке подался. А я тут как тут, где за камушком, где за корягой рыбу разложил, кормись на здоровье, купайся в речке, сколько душе угодно. Вот беглые норки далеко и не разбредаются. Ну, а срок приходит, я капканы возле привады выставляю. Хоть и сбежал зверь, а все государству вернется. Я за эти годы более десятка беглых норок изловил. Правда, попадаются и дикие, но мало их, больше беглых. Мне даже грамоту от совхоза выдали за это дело.

– А Дымка? Дымка тоже на Шумихе живет? – оживился Мятлик.

– Вот, брат, чего не ведаю, того не ведаю. Не обнаружила Дымка своего следка, не выказала. Видно, все-таки рысь ее скогтил.

– Дедушка, а можно нам с вами пройти по вашему путику? – попросил Клава. – Посмотреть, как вы капканы ставите.

– Отчего же нельзя. Только вот кружок у меня велик больно, почитай километров десять будет, не выдюжить тебе, мал еще.

– Выдюжу, выдюжу, – а тон старику ответил Мятлик. – Только возьмите.

Когда моя одежда высохла окончательно, Павел Евграфович отдал мне свой вещевой мешок, в котором он нес запасные капканы, а также ружье и пойманную норку. Я встал на Клавины лыжи. Мятлика старик подсадил к себе на закорки, и мы двинулись по лыжне к дороге.

…Вечером у меня поднялся страшный жар.

Предложение Графыча

Я вижу мамино лицо. Она подает мне стакан чаю с лимоном. Я делаю несколько глотков, и голова падает на подушку. Папа поправляет подушку, и вдруг это уже не папа, а Мятлик. «Клава, Клава, не подбрасывай больше дров!» – говорю я. А костер, который развел Графыч, печет уже со всех сторон. Потом лицо Мятлика снова становится папиным, и я спрашиваю: «А где же Клава?» Но тут появляется Графыч. «Где кот? – громко кричит он. – Ведь я его на сидор бросил. Куда ты дел моего кота?» Я понимаю, что речь идет о норке, которую поймал старик, но не могу встать, чтобы оглядеться вокруг. Ведь эта белая норка только что была здесь. Не могла же она исчезнуть сама по себе.

«Клава, Клава, – кричу я. – Поищи норку!»

И снова папино лицо.

– Успокойся, Славик, здесь, здесь норка, – говорит отец. – Выпей еще таблетку.

Сознание возвращается на какой-то миг. Нет ни Клавы, ни Графыча, ни костра. Я проглатываю аспирин, запиваю чаем. И снова костер палит нестерпимо жарко. Потом остается лишь тусклый отблеск его. Я смотрю на огонь, а он совершенно недвижим. Да нет же, это не костер, а настольная лампа с матовым абажуром. Отец входит в комнату.

– Папа, а где Графыч и Клава? – спрашиваю я его. – Ну что, зимовщик, закончил свой поход? – говорит папа.

– А что? – переспросил я.

– Да уж задал ты нам с мамой задачу. Всю ночь бредил, истории всякие рассказывал про какого-то кота, про Клаву. А кормач совхозный – твой приятель, выходит?

– Угу, – ответил я и стал вспоминать события минувшего дня.

Отец посидел возле меня на кровати и сказал:

– Мама ушла за доктором. Температуру мы тебе сбили. Дверь будет открыта. В школу тебе сегодня не ходить. Слушайся доктора и пей лекарства. А деньком мама прибежит с работы и проведает тебя.

Потом пришла мама и обрадовалась, что у меня все в порядке и что я уже не заговариваюсь.

– Все это твои коньки да лыжи, – запричитала мама. – Все каникулы то с клюшкой, то в лес. В такой-то мороз!

Я даже чуточку улыбнулся, когда вспомнил про лыжи. Где-то они теперь? Куда их весной выкинет Шумиха?

– Мы с отцом на работу уходим, придет доктор, так ты с ним не спорь, – строго наказала мама.

А что мне спорить с доктором. Простуда как простуда. Ну а лекарства с удовольствием выпью. Клава узнает, что я после каникул в школу не пришел, обязательно прибежит и сходит в аптеку.

Так и получилось. Я немного подремал после того, как родители ушли. Потом просто так уставился в потолок и думал: хорошо, что в школу могу не ходить. А потом и врач пришел. Ангины нет, температура тоже спала.

– Держишься молодцом, но недельку дома посидеть придется, – сказал он, оставил два рецепта и распрощался.

Уже время подошло к обеду, как в коридоре послышался стук. Ясно, это Мятлик топчется.

Я обложился со всех сторон подушками, под самый подбородок натянул одеяло и прикрыл глаза.

Слышу, Клава бросил у порога свой портфель и на цыпочках прокрался в комнату. Скрипнуло кресло – это Мятлик уселся возле моей кровати и стал ждать, когда я проснусь.

Я выждал немного, потом тихонько простонал и открыл глаза.

Клава шмыгнул носом. Физиономия у него была такая серьезная и сосредоточенная, что мне даже смешно стало. Я вспомнил слова, которыми всегда встречал меня мой дедушка в деревне.

– Боже мой, да кто же это к нам пришел? – голосом дедушки спросил я.

– Ты что, бредишь? – встрепенулся Мятлик. – Не узнаешь? Это же я, Клава.

– Ах это ты, Мятлик, – жалобно простонал я. – Проходи, садись.

– Да ты что, Славка, я же сижу!

– Ну тогда сходи за лекарством.

– Куда, на кухню? – Клава с готовностью вскочил из кресла, а я уже не мог удержаться от смеха и сел в постели.

– Не на кухню, а в аптеку, и чтоб одна нога здесь, другая – там! Не видишь, что ли, рецепты под носом, а я, может быть, уже умираю без лекарств.

– Ой, Славик, так ты совсем не больной, – обрадовался Мятлик. – А я-то думал, что ты заболел. В школе, тебя нету. Слу-у-шай, а мне Кузьма Иванович встретился и говорит: «Молодец, Мятлик!» Это за шофера с газом. Он сказал, что охотинспекция уже этому шоферу один раз штраф давала. Так ты, значит, все-таки простудился?

Я рассказал Клаве, какие видения мне чудились с вечера и попросил, чтобы он не очень-то распространялся про купание на Шумихе, если вдруг мама придет.

Клава принес мне лекарства и отправился домой. А вечером заявился снова. Он неторопливо угнездился в кресле, подпер голову ладонью и многозначительно спросил:

– Ты знаешь, кто такой вдовец?

Я удивленно посмотрел на него.

– Ну, вдовец – это человек у которого умерла жена.

– Понятно. А кто такой бобыль?

– Бобыль – это у кого нет никаких родственников, а только знакомые или друзья-приятели, вроде нас с тобой.

Клава задумался, потом вздохнул и произнес:

– Я дома спросил у мамы про Графыча. Она говорит: «Вдовец он. Работящий бобыль…»

В Пушном многие знали совхозного кормача Павла Евграфовича. Он привез в поселок первую партию норок, когда совхоз только-только начинал строительство шедов. Понравился ему Пушной, так он здесь и остался. Готовил зверькам корм и жил в пристройке кормокухни.

– Ты бы видел, какая норка у Графыча получилась! – восхищенно проговорил Мятлик.

– Как получилась? – удивился я.

– Ну та, которую он поймал.

Оказывается, Мятлик уже побывал у старика и видел, как Графыч обрабатывает шкурки. Клава рассказал Графычу про мою простуду и договорился, что после того как я поправлюсь, мы все вместе пойдем проверять капканы. Правда, лыж у меня нет, но могу же я попросить у кого-нибудь из ребят. Любой из наших мальчишек даст покататься. Ну а то, что мы пойдем по охотничьему путику Павла Евграфовича, мы, конечно, никому не скажем.

Городской гость

Сидеть целыми днями дома, когда все ребята в школе, не так-то интересно. Хорошо, хоть Мятлик навещает. Правда, что у нас в классе делается, он не знает. Но придет, потараторит – все веселей.

Как-то под вечер прибегает запыхавшийся Клава и говорит:

– Слу-у-шай, Славка, что я тебе расскажу! Давай одевайся скорей, пойдем в гости к Графычу.

– Так меня же еще не выписали в школу.

Но Мятлик настаивал:

– Тебе же надо дышать свежим воздухом. Вон какой ты бледный.

Мне и самому хотелось на улицу. А тут еще Клавины уговоры, и я стал торопливо одеваться.

Клава рассказал, что после уроков он катался с горки за фермой и увидел лыжню. Хорошую лыжню, накатанную охотничьими лыжами.

«Конечно же, это Павел Евграфович на охоту пошел», – подумал Мятлик и, забыв про друзей-приятелей, пустился вдогонку за Графычем.

Не заметил, как оказался на опушке леса. И тут вдруг услышал громкий окрик:

– Стой! Кто идет?

Клава ойкнул и подался в сторону. Но когда поднял глаза, увидел какого-то незнакомого дядьку. Он сидел на бревне. Рядом были воткнуты в снег лыжные палки, а возле них валялся рюкзак. На коленях у незнакомца лежало одноствольное ружье.

– Вы тут собаку не встречали? – тотчас придумал Мятлик. – С утра ищу, как сквозь землю провалилась.

– Как это с утра, ты разве в школу не ходишь? – в свою очередь спросил незнакомец.

– Хожу, но она еще утром куда-то делась, вот я и пошел ее искать. – Клава начал лихорадочно соображать, что бы еще сочинить, но в это время за спиной незнакомца качнулись еловые лапы, и на лыжню, отряхивая с плеч осыпавшийся снег, выкатил Павел Евграфович.

– О-о, Клавдей объявился, – широко улыбаясь, проговорил Графыч.

– Вот, дядя Павел, человек собаку потерял, – сказал незнакомец, кивая на Мятлика.

– Как, разве у тебя собака есть? – полюбопытствовал старик.

– Да не совсем моя… Мы с Васькой… Это мой сосед… Общая собака…

Клава смутился окончательно и покраснел. Он никак не думал, что незнакомый человек окажется другом Павла Евграфовича. После той истории с шофером-газовщиком Клаве теперь на каждом шагу чудились браконьеры.

– Да ты присядь с нами, ноги-то, чай, свои. Передохнем и к дому вместе двинемся, – пригласил Графыч. – А ты, Волоха, ходко катишь, насилу угнался, – добавил он, присаживаясь рядом с незнакомцем.

Клава словно ждал этого приглашения. Смахнул снег с бревна и, подложив под себя рукавицы, уселся к самому рюкзаку.

– А там что, белки? – торопился он перевести разговор на другое.

– Не-ет, – охотно ответил Графыч. – Белка в такую пору верхом ходит. Мы тетеревишками занимались. На чучалку.

– Можно посмотреть? – загорелся Клава.

– Отчего ж. Давай-ка, распотрошим сидор.

Графыч взял рюкзак, дернул за кончик шнура и вытряхнул к ногам Мятлика пять тетеревов. Краснобровые черныши на чистом снегу казались огромными. Их крутые груди отливали синевой. Когтистые лапы и изогнутые перья хвостов впечатались в снег.

– Вот это да! – восхитился Клава, затем приподнял за лапы одного петуха. – Тяжелый…

– Забирай его себе, – предложил Графыч. – Я и то думаю, как мы с Володимером поделим такую груду. Как ни крути – один петух лишний получается. Выходит, и у тебя собака охотницкая, коли вывела хозяина к самой дичи.

Напарник Графыча многозначительно хмыкнул и чуть не поперхнулся дымом цигарки.

– И то верно, дядя Павел, – проговорил он. – Куда нам пять штук. А так ровно по паре будет.

– Да нет, что вы, – отнекивался Мятлик. Но глаза его загорелись от счастья.

– Бери, бери, – уговаривал Графыч. – От подарков, паренек, не отказываются. Складывай тетерей в мешок, поднесем до Пушного, а там забирай. И мамка обрадуется.

Графыч затянул тесемку рюкзака, а его спутник забросил мешок за плечи.

До самого Пушного шли вместе.

Когда пришла пора расходиться, охотники остановились. Напарник Графыча начал было снимать с плеча рюкзак, но Клава остановил его.

– Как же я понесу тетерева? Ведь у меня даже веревочки нету. Лучше я домой сбегаю за сеткой и к вам приду. Я мигом…

– Ну, ступай, – согласился Графыч, и они направились к кормокухне.

– Что же это за дядька охотился с Графычем? – спросил я Клаву.

– Ну, обыкновенный… – Мятлик наморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить. – В ватнике… в сапогах. Да я сто первый раз вижу. Он откуда-то взялся.

Я оделся и, махнув Мятлику, шагнул за порог.

– А сетку, сетку! – остановил меня Мятлик. – Ведь я же пошел за сеткой.

Я вернулся на кухню, сдернул с гвоздя авоську и подал Клаве.

Вскоре мы подошли к пристройке за кормокухней. Клава протиснулся а тугую дверь и, словно воробей, спрыгнул с высокого порога. Следом вошел и я. Тяжелая дверь хряпнула подмороженным инеем и поддала мне в спину. Сделав пару шагов, мы с Клавой очутились на самой середине комнатки Графыча.

Хозяин и его гость сидели за столом и пили из эмалированных кружек чай.

– Ну вот, Волоха, а ты говорил, что Клавдий не придет. Гляди-ка, заявился да еще с компаньоном. Ну как, купальщик, оклемался?

Я кивнул головой и тут только вспомнил, что надо поздороваться:

– Здрас-сьте, – торопливо пробормотал я.

– Проходите да хвастайте, – подхватил гость.

– Давайте чаевать с нами, – предложил Графыч. – Налей-ка, Володимер, мальцам позаваристей.

– Да нет, спасибо, – проговорил я. Неловко как-то – первый раз пришел к Графычу и уже за стол. А Клава, не смущаясь, стянул с себя пальто. Мне пришлось тоже раздеться. Пока я пристраивал вещи среди пахнущих рыбьим жиром и зверем ватников Графыча, Мятлик уже уселся за стол и принялся за чай.

Мне тоже дали кружку. Но чувствовал я себя довольно неловко.

– Вон сколько у меня гостей нонче, – улыбнулся Графыч. И от улыбки сухие морщины на его лице разгладились. Он словно бы помолодел. – Семеро по лавкам! Сперва, вишь, ты, Володимер, подкатил. С тобой мы Клавдия отыскали. А он дружка с постели стащил. Этак дело пойдет, самовар заводить придется. Чайником не обойдешься.

Я неторопливо потягивал из кружки чай, слушал старика и осматривал его жилище. Это была небольшая комнатенка. Посредине стояла плита с высокой, под самый потолок, кирпичной стенкой. У одной стены стояла железная кровать, а вдоль второй тянулась широкая лавка. Над кроватью на вделанном в стену лосином роге висели два одноствольных ружья. А чуть поодаль – с гвоздя свешивались три вывернутые беличьи шкурки с пушистыми хвостами и белый «кот», который чудился мне в бреду.

– А вы далеко чучалили[6]6
  Чучалить – охотиться на тетеревов с помощью чучел.


[Закрыть] – поддерживая разговор, спросил Мятлик.

– Подле Вазойболота. Угорочек там есть березовый, любят черныши на нем присаживаться. – Графыч с каким-то удовольствием отвечал на Клавины вопросы.

– Эх, вот бы мне в шалаше поохотиться! – мечтательно произнес Мятлик.

– Да студено больно, – возразил старик. – Мы, вон, с Волохой и то сидим попеременке. Сперва один, потом другой.

– А куда же другой девается? – оторопел Мятлик.

– Как куда, ходит, греется. Насмотрит тетерей и подшумнет к чучалкам. И сугрев и польза напарнику.

– Ну, тогда и я бы мог, – уверенно заметил Клава.

– Я «отстрелялся», спасибо, – отодвигая кружку, сказал приезжий. – Займусь-ка я, дядя Павел, добычей.

Он встал из-за стола и, пристроившись у плиты, принялся ощипывать тетеревов. Одного оставил на скамье, того, что предназначался Клаве.

– Это ко мне гость вчерась с подарком заявился, – сказал Графыч, обращаясь к ребятам, и морщины снова разгладились на лице старика. – Ить надо ж так поднесет!

– Ну что вы, дядя Павел, всем-то хоть бы не рассказывали, – проговорил Владимир.

– Где ж тут все-то? – встрепенулся Графыч. – Всех-то раз-два и обчелся. Да и потом парнишки-то свои, совхозные.

– Какой подарок, дедушка Павел? – спросил Мятлик.

– Да вот ехал Волоха из города на попутной, а перед ними грузовик шел. Ну и свалился с грузовика рулон проволочной сетки. Володимер подобрал его и явился с подарком. А в рулоне-то, почитай, килограммов пятьдесят будет. Пока до моей избы донес, словно в бане попарился. А говорят, что с возу упало, то пропало. Выходит, нет… И пришлось мне Володимеру заместо директора благодарность объявить. Вот ведь как.

Старик хлопнул ладонями по своим коленям. Видать, с удовольствием вспомнил эту историю.

В это время Клава звонко стукнул донышком кружки по столу и громко сказал:

– Спасибо! Я тоже «отстрелялся!»

– Значит, порядок, – отозвался Владимир. – Вот твоя добыча, забирай, а то у меня пальцы разошлись, не остановить. Ощиплю и пятого.

Мятлик положил «своего» тетерева в сетку, и мы, распрощавшись с хозяином и гостем, направились домой. Но уже на полдороге Клава отдал мне сетку и понес тетерева за лапы, чтобы все видели. Но прохожих в эти минуты почему-то на улице не оказалось и похвастать такой нежданной добычей было некому.