Текст книги "Сумерки в спальном районе"
Автор книги: Владимир Алеников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
23. Ввод
Поздним вечером ветер разыгрался вовсю. Метался по глубоким ущельям бирюлевских улиц, бился в окна, свистел, улюлюкал, завывал.
Кирилл Латынин сидел на кухне перед полупустой бутылкой водки, тупо, ничего не видя, смотрел в темное дребезжащее окно. В голове у него плавали, сталкивались и разваливались на куски какие-то бесформенные массы, совершенно не давали ему сосредоточиться.
Жизнь опять потеряла краски, стала даже не черно-белой, а беспросветно-серой…
Откуда-то очень издалека донесся телефонный звонок. Наверное, звонил Санек, но разговаривать ни с кем не хотелось, даже с ним.
Однако телефон гремел все настойчивей, и в конце концов Кирилл, досадливо махнув рукой, заставил себя подняться и потащиться в комнату.
В ту самую комнату, в которой еще недавно жила Светка, а теперь не было никого.
– Да! – сказал он, сняв трубку, и сам удивился, как хрипло и незнакомо звучал его голос.
– Кирилл Владимирович? – уточнила трубка.
– Ну! – подтвердил Кирилл.
– Это говорит Семен Игоревич. Вы меня слушаете?
– Угу, – откликнулся Кирилл, с трудом вспомнивший, что Семен Игоревич – это Сенечка из того самого театра.
– Во-первых, напоминаю вам, что вы до сих пор не принесли заявление в отдел кадров. Вы меня слышите?
– Ага, – снова хмыкнул Кирилл.
Он честно старался осознать смысл слова «заявление», но это не очень получалось.
– Во-вторых, завтра в одиннадцать вам надо быть в театре на репетиции. У вас срочный ввод.
– Ввод? – удивился Кирилл.
Это было первое слово, которое он произнес. Смысла в нем он находил еще меньше, чем в слове «заявление».
– Ну да, ввод! – несколько раздраженно подтвердила трубка. – Вы вводитесь в «Живой труп». Это приказ Эльвиры Константиновны. Так что не опаздывайте. Вы все поняли?
– Ввод в живой труп, – повторил Кирилл.
– Правильно. Ну тогда до завтра. Всего хорошего.
– Ага, – ответил Кирилл и хлопнул надоедливую трубку на рычаг.
Неожиданно в голове прояснилось. Все отчетливо вспомнилось, встало на место.
– Будет ей ввод! – злобно подумал он. – Я ей так введу, что мало не покажется!
24. Звонок
Положив трубку, Семен Игоревич Воробчук несколько озадаченно посмотрел на телефонный аппарат. Разговор с новым артистом ему резко не понравился. Интуитивно он чувствовал, что тут возможны проблемы.
А интуиция еще никогда его не подводила.
Немногословный парень, чего и говорить! Мог бы быть полюбезней. Тем более после такого известия. Да и голос у него звучал как-то странновато, не наркотой ли здесь пахнет?..
Семен Игоревич тогда сразу сказал Эльвире Константиновне, что этот Латынин – темная лошадка, надо бы поподробней навести справки, прежде чем принимать решение. Но разве она его слушает?!
Это когда-то Элечка к нему прислушивалась, но эти времена давно прошли. Теперь он для нее хуже говна. Даже уже не Сенечка, это только при чужих, при гостях, а просто Сеня. «Сеня, подай! Сеня, принеси!»
Одно название, что завтруппой и помощник, а по сути – просто мальчик на побегушках. И ролей она ему уже давно никаких не дает. А ведь он хороший актер…
На прошлом собрании Элечка объявила о новой постановке. Будет ставить «Войну и мир». Предложила подавать творческие заявки. Он в тот же день написал заявку на роль Пьера Безухова. Элечка конечно же прочла ее, но ни словом не обмолвилась.
Вчера, провожая ее к машине, он не выдержал, спросил про грядущее распределение. Она довольно жестко ответила, чтобы он ее не прессовал, что она все помнит.
Так что надежда есть.
Пьер, без сомнения, его роль! Кто еще может играть Безухова в театре?!. Не Фадеев же, это просто смешно!..
Телефонный звонок прервал унылое течение его мыслей.
– Сень, ты? – раздался в трубке грубоватый голос.
Семен Игоревич оживился. Голос принадлежал Лехе-Могиле, который просто так, от нечего делать, никогда не звонил.
С Лехой-Могилой он как-то познакомился на Бирюлевском кладбище, где была похоронена его мама.
Маму все шесть лет после ее смерти Семен Игоревич навещал регулярно, каждый выходной. Старушку он очень любил. Хотя и винил ее в том, что его личная жизнь в результате ее постоянного вмешательства так и не сложилась, но все равно любил.
И она его хоть и ругала, но любила, всегда звала Сенечкой, о чем как-то он и рассказал Эльвире Константиновне в порыве откровенности. С тех пор и для нее стал Сенечкой. На какое-то время.
Ах, мама, мама! До сих пор рука не поднималась вынести из квартиры мамину кровать, так и стоит в ее комнате застеленной.
Собственно, это даже не кровать, а раскладушка. Мама ведь была маленькая, сухонькая, раскладушки ей вполне хватало. Сверху на одеяле всегда лежит букетик сухих цветов. Таким образом у Сенечки сохранялось ощущение, что мама по-прежнему незримо присутствует в доме.
Тогда, на кладбище, он случайно разговорился с Лехой, тот с пониманием слушал, потом предложил пойти помянуть. Семен Игоревич отказаться не решился – память мамы была для него святой.
Так и началась их странная дружба. Странная, потому что ни с кем на свете Сенечка не был столь откровенен, как с этим хамоватым могильщиком, с которым вроде бы у него не могло быть ничего общего.
Но общее-то как раз и обнаружилось. Как-то в порыве алкогольной откровенности Леха рассказал ему о своем фроттизме. И он сразу проникся к нему глубокой, почти родственной симпатией.
Роднило их то, что Семена Игоревича окружала своя, скрытая от мира тайна. Он был фетишист, и более того, фут-фетишист,как иногда он гордо думал о себе, фетишист с большой буквы. В шкафу его хранились ловко украденные из костюмерных и гримерных носильные вещи, принадлежавшие актрисам театра, вплоть до самых интимных подробностей их гардеробов.
Одинокими вечерами Сенечка с наслаждением напяливал эти вещи на себя, чутким носом улавливал оставленные их владелицами запахи, обмирал от счастья, когда удавалось раздобыть что-то новенькое, свежее.
Актрисы, обнаружив пропажу, негодовали, возмущались и бежали жаловаться к нему же, к Семену Игоревичу, который сочувственно выслушивал их, клятвенно обещал принять все меры к поимке вора. Вор, разумеется, так никогда и не бывал обнаружен.
Начался его фетишизм давным-давно, когда еще подростком Сенечка натягивал на свои мальчишеские ноги мамины капроновые чулки, гладил себя по обтянутым капроном ляжкам, судорожно онанировал, дрожа от запретного удовольствия.
Но, конечно, верхом блаженства был фут-фетишизм, счастье которого ему по-настоящему удалось пережить только раз в жизни, все с той же Эльвирой Константиновной, Элечкой, которая как-то, придя с репетиции, в порыве странной прихоти позволила ему облизать ее босую, немытую, еще пахнущую потом ногу.
Поначалу ей вроде понравилось, но потом настроение у Элечки изменилось, она оттолкнула его и больше никогда не позволяла это делать, несмотря на все его горячие просьбы. У него же навсегда осталось жгучее нереализованное желание.
Стоило только представить себе женскую ножку, сбросившую туфлю после долгого дня, эту потную ножку со всеми ее умопомрачительными запахами, как у Сенечки внизу живота начинало пульсировать и разбухать что-то жаркое и томительное.
Все это, слово за слово, Семен Игоревич и поведал своему новому приятелю. Разумеется, не сразу, а постепенно, понемногу, по мере того как поминать маму стало неотъемлемой традицией их еженедельных встреч.
Во время одной из таких откровенных бесед расчувствовавшийся Леха-Могила и пообещал приложить все усилия для того, чтобы помочь Семену Игоревичу реализовать его мечту.
А мечта у Сенечки была почти неосуществимая.
– Я, кто же еще! – сказал он в трубку. – Привет, Леха. Ты чего?
– Короче, есть то, что надо, – загадочно произнес Леха. – Будешь доволен. Деньгу готовь.
Семен Игоревич однако же прекрасно его понял. Тут же отозвалось, гулко застучало сердце, внизу живота возник и стал быстро распространяться по всему телу знакомый жар.
– Когда? – глухо спросил он.
– Давай завтра, в полночь. У ворот. Лады?
Он снова почувствовал себя мальчиком, ждущим, когда за мамой захлопнется дверь, чтобы натянуть на ноги ее капроновые чулки.
– Хорошо, я буду, – взволнованно произнес Сенечка.
– Бабки не забудь!
– Об этом не волнуйся.
Он положил трубку. Значит, завтра. Что ж, у него еще целые сутки.
Хотя, конечно, как посмотреть. Это всего лишь одни сутки. Он столько ждал, что уж двадцать четыре часа как-нибудь потерпит.
25. Супруга
Ефим Валерьевич Курочкин задумчиво отложил бинокль.
Уже которую ночь видел он эту девочку в розовой, раздуваемой холодным ветром курточке. Как всегда, она одиноко брела по пустой улице, иногда останавливалась ненадолго, безразлично поглядывала по сторонам, что-то жевала, сплевывала, шла дальше.
Сейчас, конечно, до смерти неохота было вылезать из дома, но в ближайшее время он непременно разберется в этой истории. Подкараулит странного ребенка и выяснит наконец, почему она бродит по ночам.
Решив так, Ефим Валерьевич вернул на место расстегнувшуюся верхнюю пуговицу своей пижамной куртки и отправился в спальню, где уже давно ничтоже сумняшеся возлежала его посапывающая супруга, непойманная убийца, хромоногая жаба Людмила Борисовна.
Ефим Валерьевич усмехнулся.
Спи, спи, Люсенька!
Пусть себе сопит в две дырки. Не подозревает, что ее власть в этом доме кончилась. Теперь жена полностью в его руках. Он уж с ней расквитается по полной за все годы своего унижения.
Заставит как следует попрыгать на этой ее хромой ноге! А потом уже определится, что с ней дальше делать.
Чрезвычайно довольный собой, Ефим Валерьевич грузно возлег на свою половину кровати. Постепенно ухмылка сошла с его лица. Другие, не менее интересные мысли захватили его.
Завтра у него было важное дело: он отправится к Харкевичу выбирать дебила.
На самом деле Людмила Борисовна не спала. Ей очень хотелось расспросить мужа, что там было на кладбище, но она сдержалась. Ни к чему ему знать, что это ее интересует.
Главное, что все вышло так, как она задумала. Кирилла взяли в театр, и эта девка больше не будет ему ни в чем помехой.
Людмила Борисовна тихо улыбнулась. Она избавила мальчика от всех возможных проблем. Он спокойно сможет заниматься своей карьерой.
А в том, что карьера у него сложится, Людмила Борисовна не сомневалась. Рогова, которая приезжала позавчера, нарисовала ей очень даже радужную картину. Очевидно, что у нее большие виды на парня.
Что же касается покойной шлюхи, то туда ей и дорога! Совсем даже не жалко. Главное, что у Кирилла теперь все будет хорошо. Он станет звездой, а она будет ходить на его спектакли, дарить ему цветы и знать, что на самом деле он всем этим обязан ей.
Но, конечно, она никому об этом не скажет. Это будет ее тайна. Тайна, которая будет помогать ей жить.
Людмила Борисовна снова улыбнулась, повернулась на бок и закрыла глаза.
Она так и заснула, продолжая безмятежно улыбаться.
26. Венера
Девочка-Смерть сразу поняла, что кто-то на нее смотрит. Она всегда это чувствовала, ни разу еще не ошиблась.
Девочка остановилась, медленно задрала голову.
Так и есть – высоко вверху, в светящемся окне, она зорко разглядела мужской силуэт.
Девочка подняла руку, выразительно показала неизвестному дядьке в окне средний палец, потом сплюнула и зашагала дальше. Сегодня было особенно ветрено, и она торопилась.
Фархад увидел жест девочки, усмехнулся, отошел от окна. Раньше он бы возмутился, может, даже догнал бы наглую девчонку и отлупил. А теперь – нет. Фархад очень изменился за последние дни.
С тех пор как он не один, жизнь стала восприниматься совсем иначе. С Венерой – так Фархад назвал козочку – ему больше не было так холодно.
Даже сейчас, когда он стоит полуголый, у него нет озноба!
Конечно, в квартире за эти дни появился устойчивый дурной запах, но в этом нет ничего страшного. Фархад регулярно убирал за Венерой, мыл пол.
Зато практически исчезли его прежние безумные порывы открыть окно, чтобы впустить внутрь ледяной ветер. Об этом не могло быть и речи, ведь Венера сразу замерзнет!
Фархад подошел к кровати. Лежавшая на ней козочка замотала рогатой головкой.
– Бе-е-е! – произнесла она.
– Будем спать, Венера! – ответил ей Фархад. – Пора спать.
– Бе-е-е! – возмутилась Венера.
– Я знаю, ты пока не очень это любишь, – сочувственно сказал он. – Но ты привыкнешь!
– Бе-е-е! – снова возразила Венера.
– Ну ладно, не упрямься! – нахмурился Фархад. – Хватит, ладно? Потом сама скажешь спасибо.
Он быстро снял с себя трусы, юркнул в постель и накрыл себя и Венеру одеялом.
Козочка попыталась вырваться, но он крепко держал ее.
– Ты куда хочешь? – рассмеялся он. – Не спеши, Венерочка! Сначала мы с тобой немножко поиграем, да?
Венера больше не рыпалась. Наверное, поняла, что это бесполезно.
– Вот так-то лучше! – наставительно сказал ей Фархад.
Он нежно погладил козочку и начал медленно прижимать ее к себе. Она снова отчаянно заблеяла, но Фархад закрыл глаза и уже не реагировал.
Он понимал, что это большой грех. Знал, что Аллах порицал скотоложество и накажет его за это. Но, с другой стороны, зачем-то он послал ему Венеру!
Ведь недаром ему стало теперь так тепло и хорошо.
В конце концов безгрешных людей не бывает. Если вдуматься, каждый чем-то грешен. И, может быть, этот его грех не самый худший из всех.
Так или иначе, он искупит свою вину, сумеет найти способ задобрить Аллаха. Но отказаться от Венеры и ее нежной теплой плоти Фархад уже не мог.
Это было выше его сил.
27. Дебил
Ефим Валерьевич Курочкин сидел в кабинете главврача и ждал. С Олегом Леонидовичем Харкевичем он был знаком уже лет восемь. Подружились после дела о бескудниковском маньяке, на котором Харкевич был одним из экспертов. Но в кабинете у него Ефим Валерьевич находился впервые.
Кабинет как кабинет, разве что стены покрашены каким-то отвратительным салатовым цветом. Немного напоминают стены в саратовском интернате, в котором он когда-то учился. То еще было заведение! Черт-те что там творилось… Потом, когда все вскрылось, педсостав разогнали подчистую. А директора посадили. И очень правильно сделали!
Однако как следует углубиться в воспоминания детства Ефиму Валерьевичу не удалось. Дверь открылась, и вошел Харкевич.
За ним следовал толстый человечек невысокого роста. Маленькие руки его как-то слишком свободно болтались по бокам, напоминая детскую куклу.
Шея у человечка практически отсутствовала, а яйцевидная голова, покрытая редкими волосиками, опять-таки выглядела чересчур маленькой по сравнению с общей массой тела.
Лобик у него был очень узкий, а рот, напротив, большой.
И он приветливо улыбался Ефиму Валерьевичу этим своим большим ртом.
– Вот, знакомьтесь, – сказал Харкевич. – Это Гоша, а это Ефим Валерьевич. Садись, Гоша!
Гоша тут же деловито уселся, продолжая благодушно улыбаться.
– Я тебе уже говорил, Гоша, Ефим Валерьевич будет иногда тебя забирать ненадолго, брать с собой на разные встречи. Это очень интересно. Ты там будешь вести себя тихо, просто сидеть и слушать, понял?
Гоша охотно закивал.
– А кушать там будут давать? – спросил он.
Голос у него оказался скрипучий, малоприятный.
Харкевич и Курочкин переглянулись. Ефим Валерьевич пожал плечами. Этот вопрос он как-то не продумал.
– Если встреча затянется, то, конечно, Ефим Валерьевич позаботится, чтобы тебя покормили, – пришел ему на помощь Харкевич. – Правда, Ефим Валерьевич?
– Конечно, – поддержал его Курочкин. – Безусловно, накормим. Не о чем говорить.
– А сладкое тоже дадут? – лучезарно поинтересовался Гоша.
– Дадут, – успокоил его Харкевич. – Все, что надо, дадут.
– А что на сладкое? – въедливо уточнил Гоша.
Опять возникла небольшая пауза.
Гоша терпеливо ждал.
– На сладкое будет пирожное, – наконец ответил Харкевич. И тут же добавил: – Песочное.
Гоша счастливо просиял. Безволосое, как у ребенка, лицо его покрылось мелкими морщинками. И без того небольшие глазки превратились в совсем маленькие щелочки.
Курочкин задумчиво рассматривал своего будущего партнера.
– Гоша песочные пирожные очень любит, – пояснил ему главврач.
– А конфетку? – радостно спросил в это время неуемный Гоша.
– И конфетку тоже дадут, – нахмурился Харкевич. – Как, дадите ему конфетку, Ефим Валерьевич?
– Без вопросов, – ответил тот.
– Шоколадную? – живо полюбопытствовал Гоша.
– Обязательно, – кивнул Курочкин.
Вся эта затея внезапно стала казаться ему весьма сомнительной.
Подумав, он поманил к себе Харкевича.
– А у тебя другого нет? – шепнул он ему на ухо.
– Этот самый спокойный, – так же тихо ответил главврач. – Да ты не волнуйся, он безобидный. Мы ему еще перед уходом транквилизаторов вкатим на всякий случай. Так что будет совсем тихий. Тебе когда надо?
– Еще не знаю, – вздохнул Ефим Валерьевич, поглядывая на Гошу.
Тот, казалось, удовлетворился ответами и теперь сидел в радостном предвкушении обещанного пирожного с конфеткой.
– Гоша, ты будешь хорошо себя вести? – тоном воспитателя детского сада спросил Харкевич.
– Гоша хороший! – охотно подтвердил тот. И, очевидно, для убедительности повторил: – Очень хороший!
Харкевич повернулся к Курочкину, слегка нагнул голову и развел руки в стороны, как бы говоря: ну вот видишь, что и требовалось доказать!
Снова возникла пауза.
Главврач сел в свое кресло, несколько нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.
– Может, хотите какие-то вопросы друг дружке задать? – спросил он. – Ефим Валерьевич?
Курочкин молча покачал головой. Спрашивать Гошу ему было решительно не о чем.
– А ты, Гоша? Хочешь о чем-то спросить?
Гоша заморгал, всячески демонстрируя, что да, хочет, но при этом чего-то мялся, жевал губами.
– Давай, давай, не стесняйся! – поддержал его Харкевич. – Ефим Валерьевич мой друг, хороший человек, обижать тебя не будет.
– А мороженое тоже дадут? – наконец застенчиво поинтересовался Гоша.
При этом большой рот его широко открылся, и оттуда потянулась ниточка слюны.
Харкевич спокойно взял салфетку из специального картонного ящичка, вытер Гоше рот.
– Ты же знаешь, мороженого тебе нельзя, – строго заметил он.
Лицо Гоши неожиданно опять все сморщилось, большой рот искривился, и оттуда раздался какой-то жалобный, почти птичий писк.
– Ну хорошо, хорошо, – не без раздражения отреагировал Харкевич. – Успокойся. Иногда можно будет сделать исключение. Если будешь во всем слушаться Ефима Валерьевича, то, может быть, и мороженое тебе дадут.
И он выразительно посмотрел на Курочкина.
– Никаких проблем, – без всякого энтузиазма откликнулся тот. – Купим мороженое.
Гошино лицо моментально разгладилось, взгляд снова стал безмятежным и чистым.
– А какое? – деловито спросил он.
Ефим Валерьевич почувствовал, что с него хватит. Идея с дебилом совершенно очевидно себя не оправдывала.
Дурацкая была идея, если вдуматься.
Он взглянул на часы, встал.
– Надо бежать, – произнес озабоченно. – А то опоздаю. Спасибо, Олег!
– Так ты что решил? – шепнул Харкевич.
Ефим Валерьевич пожал плечами. Не хотелось обижать приятеля.
– Я тебе позвоню, – сказал он и сделал шаг к двери.
– Ты уходишь? – удивился Гоша.
– Ухожу, – кивнул Курочкин. – Мне пора.
– А какое мороженое? – настойчиво спросил Гоша.
Мысль, несмотря ни на что, он держал четко.
– Шоколадное! – нервно произнес Ефим Валерьевич. И поскольку Гоша опять открыл рот, то он, предупреждая очередной вопрос, поспешно выпалил: – В вафельном стаканчике!
После чего он быстро вышел из кабинета.
28. Могила
Этой ночью им повезло. Ночь оказалась лунная, светлая, можно было работать без фонариков.
Дождь кончился еще днем, и даже ветер, не прекращавшийся всю неделю, несколько поутих. Влажная земля поддавалась легко, поэтому могилу они разрыли достаточно быстро.
Работали двое – Фархад и Леха. Семен Игоревич стоял поодаль, терпеливо ждал. В руках держал спортивную сумку «Адидас».
– Надо ее вытащить, – сказал Леха, когда они наконец открыли гроб. – Здесь не получится.
– На землю класть нельзя, – тут же нервно отозвался услышавший эту реплику Семен Игоревич. – Очень грязно! Вы все испачкаете.
– Чего ж делать-то? – озаботился Леха.
– В сарае брезент есть, – нашелся Фархад. – Может, притаранить?
– Давай сгоняй! – обрадовался Леха. – А мы пока перекурим.
Фархад выбрался из могилы и ушел. Лехе карабкаться было неохота, он присел на краешек гроба, достал сигарету.
Семен Игоревич увидел дымок, подошел поближе, заглянул вниз.
– Ну как? – осклабился Леха, кивая на мертвую невесту. – Нормалек?
– Годится, – лаконично ответил Семен Игоревич, стараясь ничем не выказать своего волнения.
– А ноги-то у ей совсем не пахнут, больно подмерзли! А то б ты оттянулся, полизал бы, да? – заржал Леха. – А, Сенечка?
Сенечку покоробило. Он и так уже не раз жалел, что по пьяному делу откровенничал с Могилой. Шутки эти были совершенно непотребные, никакого права на такое хамство он Лехе не давал.
– Да ладно, не тусуйся, Сенечка! – сказал Леха, заметив, как тот переменился в лице. – Я ж могила, ты ж знаешь. Никогда никому, вот те крест!
И неверующий Леха убедительно перекрестился.
Сенечка только вздохнул. Приходится терпеть, ничего не поделаешь. Куда теперь деваться. Как говорится, охота пуще неволи. Но больше он с Лехой дела иметь не будет. Впрочем, ему и не понадобится. Это первый и последний раз.
Раздались торопливые шаги. Вернулся Фархад, принес сложенный брезент.
– Подсоби! – сказал Сенечке.
Тот аккуратно разместил сумку в крышке гроба, лежавшей рядом, и помог Фархаду разложить на земле брезент.
Затем Фархад спрыгнул вниз, а Сенечка взял сумку и снова отошел в сторону.
Больше он ни в чем помогать не собирался. Иначе за что он платит такие деньги?
Вскоре над ямой появилось поднятое на руки тело в белом подвенечном платье, которое могильщики не без труда уложили на расстеленный брезент.
Сенечка, волнуясь, смотрел на происходящее. По-прежнему стоял в стороне, не мог себя заставить подойти.
Аеха ловко выскочил из могилы, вытер руки какой-то грязной тряпкой, нагнулся над мертвой девушкой и начал раздевать ее.
Сенечка поморщился. Страдая, наблюдал, как Леха расстегивал крючочки на платье своими здоровыми пальчищами.
– Поаккуратней! – не выдержал он.
– Не боись! – ухмыльнулся Леха. – Не большое дело бабу раздеть.
Он и в самом деле справился с застежками довольно быстро, почти не глядя. Видимо, пригодился фроттистский опыт. Затем с помощью того же Фархада снял с покойницы платье и в несколько раз сложил его.
Мертвая невеста осталась лежать в одном нижнем белье, что почему-то выглядело крайне бесстыдно. Фархад даже накрыл ее краем брезента.
– Это правильно, а то еще простудится! – заржал Леха.
Фархад на это ничего не ответил – думал о чем-то своем.
Леха подошел к Семену Игоревичу.
– Ну вот, все путем, Сенечка! – сказал он, протягивая ему сложенное платье.
Сенечка заботливо уложил платье в сумку «Адидас», застегнул молнию и вынул из внутреннего кармана заранее приготовленные деньги.
– Вот, все как договаривались. Можешь пересчитать.
– Да ладно, Сенечка, – благодушно ухмыльнулся Леха-Могила. – Я тебе доверяю.
– Ну, я пошел, – попрощался Сенечка.
Он не хотел здесь оставаться ни одной лишней минуты.
– Давай, счастливчик! – не удержался Леха. – Чтоб все там нормально было!
Семен Игоревич, не оборачиваясь, уже шел к выходу, бережно нес драгоценную сумку. Наконец-то ему невероятно повезло. Пожалуй, сильнее он никогда ничего не хотел. Разве что получить роль Безухова в новой постановке.
Платье невесты – это была его давнишняя голубая мечта. Платье мертвой невесты – о таком он даже не мог помыслить, это уже предел любых мечтаний, особый, утонченный кайф.
Леха-Могила, насмешливо покачав головой вслед приятелю, повернулся к Фархаду, отслюнявил половину купюр из полученной пачки:
– На, держи!
Фархад молча спрятал деньги.
– Давай, что ли, обратно ее засунем? – сказал Леха, показывая на покойницу.
Фархад кивнул.
– Ты прямо такой разговорчивый! – заржал Леха. – Слова не даешь вставить!
Настроение у него после получения гонорара резко улучшилось.
– А после, как засыпем, может, пойдем отметим? – предложил он, выразительно похлопывая себя по карману. – Видал, новый магазин открылся. Двадцать четыре часа!
– Нет, – мотнул головой Фархад, – не могу. В другой раз!
– А в чем дело-то? Коза, что ли, ждет? – снова заржал Леха, не подозревая, насколько он был недалек от истины.
Фархад действительно спешил к Венере. Но обнародовать этого совершенно не собирался.
Не отвечая, он откинул брезент, ухватил покойницу под мышки, подтащил к могиле.
– Немногословный ты наш! – вздохнул Леха. – Ну ладно, хуй с тобой! – И сноровисто прыгнул в яму.
Предстояла не такая уж простая операция по укладыванию трупа обратно в гроб.
