Текст книги "Русская мафия — ФСБ"

Автор книги: Владимир Мальсагов

Соавторы: Лариса Володимерова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава 9. «Мовлид» в зонах

Наша первая с Ханом встреча в зоне произошла в один из дней, кажется, февраля месяца 1984 года. Я вышел вечером из больничной палаты в темный коридор, где освещением была лишь полоса света, падающего из душевой или из открывающихся иногда палат. В конце коридора, за освещенной полоской, возились двое, складывая мешки с передачами в углу, и тут я разглядел, что один из них – Хан. Окликнул – и, взаимно удивляясь, мы торопливо поздоровались.

В глазах его еще была растерянность и неуверенность только что прибывшего: это были его первые дни в зоне; родственники, подъехав, передали ночью продукты. Впоследствии он быстро освоился, что называется, – оклемался, так как встретил его и забрал в свою «семейку» Саид-Ахмед – отличный, умный мужественный парень, имеющий к тому времени высокий авторитет в зоне, и на удачу оказавшийся Хану родственником или односельчанином – из Гельдегена.

Позже, во время последнего ареста Хана в 1989 году, и до своей смерти от самопроизвольного выстрела из «ТТ», Саид-Ахмед был одним из самых авторитетных лидеров в так называемой «Чеченской ОПГ». «ТТ», имея большую убойную силу, остается крайне подлым оружием, так как скопирован с американского «кольта» армейского образца начала 20-го века с большим идиотизмом: ортопедическими неудобствами, такими, что при стрельбе зачастую затворная рама, при откате, отшибает изгиб большого пальца, но главное – отсутствие предохранителя. Лишь полувзводное положение «собачки» предохраняет от самопроизвольного выстрела, когда патрон находится в патроннике, и небольшой срыв ее с этой позиции приводит к выстрелу, что и произошло с Саид-Ахмедом, когда он нагнулся, зашнуровывая обувь.

В лагере, прогуливаясь иногда вечерами по небольшой тополиной аллее, что находилась между бараками, мы беседовали с Ханом на различные темы. Именно тогда я поделился с ним своими взглядами на подлость существующей тоталитарной системы, говорили о природных богатствах и прежде всего – нефти в нашей республике. О том, как Москва грабительски относится к ней, отбирая все средства, получаемые от нефтехимического и смежного производств, возвращая лишь копейки, так, что республика была на одном из самых последних мест в бывшем СССР по уровню жизни и количеству заболеваний туберкулезом, разного рода злокачественных образований – по причине ужасной экологической обстановки.

Бывало, уколовшись, мы залезали ночью небольшой группой на крышу рабочих цехов, говорили о лишениях и бедах, выпавших на долю нашего народа. Глядя на огни ночного города, мечтали о том времени, когда обретет он наконец свободу и благополучие. 23 февраля – день трагедии нашего народа, – день сталинской депортации чеченцев и ингушей в Среднюю Азию и Сибирь в 1944 году. Но многие в лагере глупо радовались выходному, устраиваемому администрацией по поводу Дня Советской Армии.

Как-то я в критичной форме обратил внимание Хана на это, и на следующий год он выделил деньги из общака на закупку мяса, чая, конфет для организации поминального «Мовлида», то есть ритуальное благотворительное угощение с чтением молитв осужденными, а это, как правило, были люди преклонного возраста, у которых слезы на глазах выступали от воспоминаний тех трагических лет – и умиление от внимания молодежи. В те годы в СССР не только преследовалось любое открытое вероисповедание и совершение религиозных ритуалов, но и влекло за собой как минимум увольнение с работы. Так, наш отец с председателем Совета министров ЧИАССР Муслимом Гайербековым, оба верующие мусульмане, совершали намаз или у нас, или у него дома, заперев наглухо ставни, чтобы из противоположных окон никто не мог подглядеть.

В то время организация и проведение дня поминовения были очень мужественным, из ряда вон выходящим поступком, как так КГБ подобные действия рассматривал как антисоветские, и лагерная администрация прилично испугалась потерять свою работу. Но большинство ментов были люди коренной национальности, и открыто воспрепятствовать проводимому мероприятию оказалось бы слишком кощунственным и повлекло бы осуждение, а то и позор, не только в лагере, но и на воле, даже со стороны родных и близких.

По приходу в лагерь, Хан был довольно далек от понятий, существующих в среде осужденных, но при объяснении быстро вник и сразу уловил, как и какую выгоду можно извлечь из всего для себя лично. Умело сея интриги, создав вокруг себя крепкое окружение, подобрал, даже подмял некоторые другие авторитеты и стал первой величиной в зоне, – «смотрящим» за ней. Были обложены «данью», строгой и фиксированной, зоновские барыги, поступали деньги с азартных игр и с комнат свиданий по возможности, от родственников осужденных, хотя бы по червонцу, что позволило уже через пару-тройку месяцев собрать в общак порядка 28 000 рублей. В то время это были деньги немалые, на которые можно купить 4–5 машин «Жигули».

Такая «республика» просуществовала где-то год-полтора. Администрация довольно прилично поправила свое материальное состояние за счет финансовых поступлений от заключенных, и ее интересовало лишь одно – чтобы в «зоне» не было чрезвычайных происшествий (убийств и т. п.), о чем и просили постоянно. Но эта проблема даже не возникала, так как Хан и его окружающие зорко приглядывали за положением в зоне.

(Дополнение 2008: Кое-кому невыгодно принять теперь эту правду, а кто-то может и ерничать с недоверием на эту тему, мол, такого не может быть в лагерях. Потому мне приходится называть здесь очевидцев, к примеру, таких, как Таха – брат героически погибшего вице– президента ЧРИ Вахи Арсанова. Таха Арсанов достойно и мужественно прошел свой срок и освободился с известным авторитетом. Таха, ты ведь помнишь то время и не дашь соврать?.. Ты же понимаешь, почему тебя и Рамзана Ч. я не называю в некоторых местах, дабы негодяи не попытались это интерпретировать по-своему? А знаешь, кем работает сейчас Хожин «семьянин» Имран Вагапов из Шалажи? Заместителем наместника Путина в Южном Федеральном Округе в должности федерального инспектора!).

Бунт – как провокация Хана и ФСБ.

Среди самой администрации усилились противоречия, интриги, прямая вражда в борьбе за более денежные посты, за место у «кормушки», и МВД республики, даже МВД СССР с другими инстанциями буквально завалили анонимными жалобами с обличением друг друга во взятках и поборах. – Та же схема зеркально, до смешного отражалась в Кремле: любой ценой и через доносы – интриги, коррупция. И для этого есть подтверждение: Ваха Сусуркаев – бывший оперативный уполномоченный ИТК-36/1 пос. Алды. Или, там же, начальник режимной части – Межидов.

Сначала из Северной Осетии, по рекомендации КГБ, был переведен на должность оперативного уполномоченного майор МВД Воробьев. И как– то, в один из дней 1996 года, в зоне вдруг спровоцировали погром 7 отряда, где находились так называемые опущенные (то есть пассивные гомосексуалисты и т. п.). Одним из «провокаторов» был «Кот» – Данилбек Ошаев, но, по его словам (мне, Демильханову Магомеду, Руслану Шахбиеву, Усману Адаханову и другим, кто с ним близко общался в Науре), он учинил все это под скрытым руководством Хана.

Именно с целью подготовки и проведения этой операции и уединялись для бесед с Ханом сотрудники Главного Управления КГБ СССР в зоне 36/1 ОИТУ МВД ЧИАССР.

Всё это и потом мы вспоминали и обсуждали с «Котом» в Москве на Смоленской площади в гостиничном комплексе «Белград», за которым он был «смотрящим».

Погром послужил причиной для ввода войск МВД на БТРах, для массового избиения заключенных, этапирования неугодных в другие колонии, замены некоторых сотрудников администрации, а главное, как это всегда было в СССР и России после бунтов – к ответственности по статье 77 УК РСФСР «За дезорганизацию и массовые беспорядки», предусматривающей наказание вплоть до расстрела. Привлекли совершенно непричастных, – но тех, кого, по разумению спецслужб, не стоило отпускать на волю, а кое за кем подозревали еще нераскрытые и недоказанные преступления.

«Кота» отправили обратно в Наур, откуда он быстро вышел на свободу по УДО (условно-досрочное освобождение), несмотря на множество нарушений, имеющихся в его личном деле, и невзирая на то, что за них его этапировали ранее на «ломку» (то есть избиение, унижение достоинства) в Соликамскую «Белую Лебедь» – тюрьму, которую вспоминают недобро и с ужасом, а режим и «ломка» в которой были созданы и разработаны КГБ якобы в целях борьбы с преступностью.

Между тем, лет из восьми, определенных Коту судом, примерно шесть он практически безвылазно отсидел в ПКТ и ШИЗО «за нарушения режима содержания», и по всем существующим нормам и законам никак не мог быть выпущен на УДО. Но после приезда к нему на свидание неких людей из Москвы оказалось, что личное дело Кота в спецчасти, находящейся за зоной, полностью вычищено, и не осталось ни единого постановления, даже выговора за нарушение режима, а в дело, по его собственным словам, были засунуты сплошь поощрения и благодарности.

Вся зона была шокирована, когда выпустили Кота на свободу. Кто-то, как всегда это бывает, написал кляузу, и возбудили дело уже по этому факту. Приезжала комиссия, пролистала дело и увидела корешки от выдернутых постановлений о нарушениях, на место которых внаглую и были наклеены поощрения (так как бесследно вырвать страницы из прошитой суровыми нитками папки «личного дела осужденного», к тому же опечатанного сургучными печатями на этих нитках, невозможно).

По выводам комиссии, Кота сначала арестовали в Москве за незаконное освобождение, и уже должны были этапировать в Грозный. Но тут вмешалась третья сила, Кот вышел, а начальник спецчасти ИТК, майор– кореец… был уволен с работы.

…Итак, и к Коту в лагерь стали наведываться из Москвы сотрудники спецслужб, вызывая его на личные свидания, в то время как все знали, что родители с сестрой могли навещать его очень редко, а больше никто не приезжал. Ведь в зоне кричат по селектору: «Осужденный такой-то, срочно явиться на вахту для прохождения в комнату свиданий!», и туда идет сразу партия вызванных заключенных, и все они видят, кто именно с кем разговаривает. Скрыть ничего не возможно.

По освобождении Кот перебрался в Москву, где объявился под именем Резван-«Борода», назвавшись «вором в законе». Тогда и был он поставлен Ханом «смотреть» за вторым корпусом гостиницы «Белград», и при необходимости – так это для придания правильности вида, тактичности – привлекался для участия в «разборках», то есть разрешения спорных вопросов, хотя результат был всегда предрешен заранее, и это знала «оппонирующая» Хану сторона, – но куда ей было деваться.

Бунт начался с драки; ночью в 7 отряд, где забаррикадировались опущенные, полетели бутылки с растворителем – зажигательной смесью, корпус загорелся, и спецназ полка МВД, и так находившегося на «12-м Тресте» города Грозного и проводившего операции такого плана в республиках Дагестана и Северной Осетии, выдвинулся, оцепив кольцом, на бронетехнике, колонию Алды. Снайпера заняли позиции на всех смотровых вышках и высотах вокруг зоны, а БТРы под прикрытием спецназа, одетого в бронежилеты, экипированные щитами, дубинками, шлемами с забралами, вошли в зону, загнав заключенных на плац, и направили крупнокалиберные пулеметы на зэков. Для устрашения толпы была задействована пожарная установка с двигателем реактивного самолета, подававшая под большим давлением мощную струю горячего, пахнувшего керосином воздуха, буквально валившего с ног заключенных.

Зоновские опера по заранее подготовленным спискам отделили в сторону «отрицалово» – не сотрудничавших с администрацией зэков. Был пущен газ «черемуха», и затем началось избиение спецназом ничего не видевших зэков.

После успешно проведенного и подготовленного Ханом бунта, Нухаева, среди прочего «отрицалова», вывезли из Алдов, переправляя в разные зоны России. Но именно с отъездом Хана исчезли деньги, что хранились на общаке, – Хан был «старшим» зоны, а на общаке в тот период значилось около 30 000 рублей.

Здесь нужно сразу же вспомнить, как именно это случилось.

Глава 10. Восхождение, а по сути – падение Хана

В момент нашего с Ханом пребывания в зоне поселка Алды, зона представляла собой довольно разобщенное общество зэков, делившееся на так называемые районы, – что в принципе копировало систему единения чеченцев и на воле, – по тэйпам и по родовым селам. Даже если зэк был городским, он должен был обсуждать и решать все вопросы с сообществом, которое принадлежало району, откуда родом его предки.

Шалинский район, откуда происходил Хан, по численности – один из самых больших; Урус– и Ачхой-Мартановский, к которому принадлежу я, были объединены в одно сообщество, и это тоже районы очень большие. А некоторые другие, такие, как Ножай-Юртовский, – маленькие, и их влияние в зоне было меньше. Огромное значение имело, какие люди в этих районах: если это авторитеты, то из уважения к ним соответственно относились и к выходцам из их районов.

Во главе каждого районного сообщества стоял так называемый «старший района», это прототип российских «смотрящих». В руках старших района находился общак, представлявший собой обычно довольно крупную сумму денег, которой старший мог оперировать практически по своему усмотрению. Также у старшего хранились наркотики, которые нужны были для встречи прибывших с этапа, для «подогрева» попавших в ПКТ и ШИЗО, или для вывозимых на «крытую» и в дальние зоны. Вот и курил старший (например, Али, старший Бухъан-Юрта, или поселка Алды; Руслан Суракатов, старший Ачхой– и Урус-Мартановского объединенных районов; Камалдин Бакаев, старший Шатоевского района, и другие) – до одурения.

Когда Хан пришел в зону, старшим его Шалинского района был Якуб – мужественный, рассудительный и уважаемый парень. Пожалуй, едва ли не он один из «старших» не курил наркотики. Хан сначала «сбил блок» из сельских чистых и крепких ребят, которые ему верили. Все-таки Хожа для них был интеллектуал, ученый почти с высшим образованием, тем более учащийся в МГУ. Его слушали открыв рты, и по его приказу были готовы в огонь и в воду. Так, Пахрутдин из Чечен-Аула, главная «торпеда» Хана, до того вошел в раж, доказывая свою любовь и преданность Хоже, что схватил по очереди со стола две бутылки с водкой и разбил их о свою голову. Его остановили, так как уже текла кровь.

Плетя интриги, Хан морально подчинил себе практически всех «старших» районов, которые стали давать ему «добро» и предпочтение, отказываясь от своих «портфелей» в его пользу. Они согласились с доводами Хана и его блока, что для единства в зоне должен быть один «старший», и подразумевался именно он. А несогласных, как Камалдин Бакаев, избили, найдя надуманную зацепку, «по понятиям».

Оставалась одна помеха, и именно из того района, откуда был Хожа, – Якуб. Он высказал Хану негодование и вызвал на разборку, фактически на поножовщину один на один, за здание зоновского ПТУ. Что сделал Хан, зная, что тот не спасует?.. Он просто технично сдал Якуба заму по РОРу (режимно-оперативной работе), «старшему куму». И Якуба посадили в ШИЗО.

Так Хан избежал столкновения и своим красноречием обелил этот поступок в глазах других зэков, что, мол, это сделано ради «положения» в зоне. В любом другом лагере он автоматически бы числился «гадом», то есть стукачом, сдавшим ментам нормального зэка. Не имел бы ни веса, ни авторитета, – никто не подал бы ему руку и не сел есть за один стол.

Это было как раз перед организованным Ханом по заданию КГБ бунтом, точней даже – рядовым лагерным волнением, о котором речь впереди, и который дал Хану возможность похитить «общак». Такие волнения лагерная администрация обычно легко усмиряет ротой внутренних войск, прикрепленной к данной зоне, а информацию о масштабах беспорядков принижает во много раз и старается сохранить в тайне, не сообщая даже в региональные МВД, так как в противном случае руководство лишается своих должностей. Начальника колонии убирают, узнав о бунте, однозначно (как произошло и с Наурбиевым в Алдах).

Если бы Лубянка не провела предварительную работу совместно с Ханом, не внедрила своего резидента подполковника Воробьева, ставшего впоследствии начальником колонии, и не имела прямую информацию обо всем происходящем при бунте в Алдах, то завели бы в зону спецназовский взвод ВВ, разогнали дубинками и «черемухой» принимавших участие в беспорядках немногочисленных зэков, позакрывали в ШИЗО, и тем бы все кончилось. Но цель была другая: снять администрацию, поставить своего человека, написать рапорт об успешно проведенной операции, а сотрудников КГБ и их агентов отметить в «личных делах» поощрениями (как случилось и с Ханом, – дав основание для его досрочного освобождения, но уже по приходу в другой лагерь; об этом не может не помнить Хизир Межидов, пошедший на повышение и получивший должность заместителя по режимно– оперативной работе ИТК 36/1).

С человеческой жизнью в таком случае не считались. Об этом речь впереди.

Нухаев и становление Чеченской ОПГ.

Уже в скором времени Хан снова оказался в Москве, хотя должен был сидеть по закону до 1990 года. Советские газеты запестрели статьями типа «Кровавые деньги», где рассказывалось о лидерах чеченской мафии, о ее дерзости, и о Хане – как ее непосредственном руководителе и мозговом центре. Ведь недаром же МУР дал ему кличку «Гитлер».

Каждый чеченец с детства восхищается героями своего народа: шейхом Мансуром, Байсангуром Беноевским, абреком Зелимханом Харачоевским, Хасу Магомадовым и другими, боровшимися за свободу Чечни. Каждый из наших героев видел страну независимой. Весь мир знает, что чеченцы – единственный народ, на протяжении трехсот лет воюющий против колонизации. И давно наша страна была бы цветущей и независимой, если б не тайные или явные агенты оккупантов, в угоду своих личных корыстных целей служащие врагу. Предатели великого народа наделены его качествами: беспримерным мужеством, стратегическим мышлением, гипнотической харизмой. Поэтому ни в коем случае нельзя недооценивать роль так называемых чеченских авторитетов, состоящих на службе у ФСБ и Кремля, превосходя умом и отчаянной смелостью своих же подельников.

Откровенные предатели мелки и видны (как Кадыров и прочие), но скрытые – много опасней. Во все времена такие, как Баудин Арсанов (сын шейха Дени), получивший именной пистолет «ТТ» от Берии за высылку своего народа Сталиным в Казахстан, Сибирь и Киргизию; как Нухаев и им подобные, на самом деле и вершат чеченскую историю по своему усмотрению, думая лишь о деньгах и о власти. Вот почему так важно об этом сказать.

…Хан оказался в столице с куда уже большим влиянием и возглавил так называемую «Чеченскую ОПГ», самое кровавое, дерзкое и беспощадное отделение которой – Лазаниевское – на самом деле представляли он и Руслан Атлангериев, – а остальные привлекались по необходимости.

Чеченская ОПГ отличалась от других преступных группировок прежде всего диапазоном распространения интересов, зависевших от экономической выгоды. В советское время первый, самый крупный рынок по продаже автомобилей в Москве находился в Южном Порту, и там проходило оформление машин в частное владение.

Так как дефицит всегда характеризовал социалистическую экономику СССР, машин было не достать и они стоили дорого, – то на этой основе строились криминальные схемы. К примеру, автомобиль «Жигули» стоил в середине – конце 70-х пять-шесть тысяч рублей, а реальная стоимость доходила до пятнадцати тысяч. Но в то же время в стране существовала статья 156 – «Спекуляция», преследовавшая всякую предпринимательскую деятельность и предусматривавшая срок лишения свободы до семи лет. Официально приобрести по госцене машины мог ограниченный контингент граждан – шахтеры, передовики производства, академики, лауреаты Государственных премий. А чтобы рядовому «совку» дождаться получения машины по очереди, нужно было прожить две жизни.

Каждый лелеял мечту – дождаться машины. А те, кто ее имел, никогда б не продали по госцене, и хотели подзаработать, то есть шли на спекуляцию, куда загоняла их алчность. Таким образом социально– экономические условия советского государства толкали на преступление большинство населения, и одни преступники вынужденно наказывали других. Через знакомых продавцы автомашин искали покупателей в Южном Порту – и тут строилась криминальная схема.

Взять в свои руки этот бизнес сначала попытались представители армянского, грузинского, московского криминалитета, но поскольку чеченская организованность всегда была решительней, бесстрашней и выше, то Чеченская ОПГ и захватила не только этот бизнес, но и весь Южный Порт со всеми ее сотрудниками, охранявшими милиционерами и т. д., начиная от простых автомехаников – до оценщиков в комиссионных магазинах и директоров.

(В то же время, как таковой «Чеченской ОПГ» никогда и не существовало: есть чеченский менталитет, согласно которому каждый чеченец, узнав, что другой попал в беду или нуждается в помощи, приходит на выручку. А более хитрый (как Хоза Сулейманов, Нухаев, Атлангериев) используют эти качества в своих интересах, ввязываясь в конфликт и втягивая в разборки своих земляков).

При покупке-продаже машины «по-черному» обоим участникам сделки было выгодно сбить стоимость товара для оценщика. Для того, чтобы он проставил в документах сумму ниже реальной, покупатель отстегивал ему проценты, то есть задолго до начала оформления начинала работать налаженная схема, и все ее многочисленные участники – охранявшая Южный Порт милиция, кассиры, и т. д. – были в курсе деталей предстоящей аферы и радовались в предвкушении своей доли.

Продавец автомашины обычно приезжал на рынок в сопровождении жены или друга, ожидавших в салоне машины окончания сделки, и в тот момент, когда продавец и покупатель договаривались о цене, обоих устраивавшей, били по рукам, а жена или друг уже получали условленную сумму «для страховки», и оставалось только оформить «счет-справку» в магазине, подтверждающую приобретение машины для ГАИ и переход в личную собственность, – вот в этот момент напарник «покупателя», получивший «маяк» (условный сигнал), выхватывал сумочку с деньгами и исчезал («бежать» было не обязательно, так как милиция была куплена и прикрывала сделку, а пострадавший никогда бы не заявил об участии в спекуляции).

Цель «покупателя» заключалась в подгонке условий для спокойного отъема денег. В этих операциях отличились многие дельцы, впоследствии ставшие известными лидерами Чеченской ОПГ, такие, как Хан с Русланом Атлангериевым, Хоза («Воробей») Сулейманов, Леча («Лысый») Актулаев, Абу-Муслим («Малыш»), Руслан Кантаев, Кюри Гунашев, Мустафа «Шалажинский», – а также представители правительства ЧИАССР, кое-кто из которых впоследствии, при Дудаеве, занял высокие посты. К ним относятся:

Хусейн Мараев, возглавлявший Комитет Организации Управления Народным Хозяйством (первый Совмин при Дудаеве, – организация, проведшая самые крупные хищения нефти в республике);

«Ричард» – Рамзан Наврузов, спекулянт автомашинами еще с советских времен, занимавший при Дудаеве пост в Госдепартаменте Безопасности, а затем подлезший и к Путину; также друг Хана, – Алаудин Мусаев, сотрудник милиции, занимавший в МВД ЧИАССР пост по борьбе с наркоманией и не слезавший с экранов телевизора, раскручивавшего его имидж, и при Дудаеве занявший пост замминистра МВД, а затем ставший замуправляющего Нацбанка Чеченской республики. Он также «отвернул» за границу приличные суммы денег, открыл на подставных лиц банки в Москве и т. д., а летом 1994 года, перед войной, «соскочил» в Москву и купил квартиру на Кутузовском проспекте почти что за миллион долларов США.

Спокойно просидев всю Первую чеченскую войну в Москве, Мусаев вернулся осенью 1996 года и, при формировании первого правительства Масхадова, попытался выхватить очередной «портфель». На вопросы комиссии, возглавляемой Шамилем Басаевым и другими полевыми командирами, Мусаев отвечал, будто выехал в Москву по заданию Дудаева для разведдеятельности против России и «был бойцом невидимого фронта», что звучало для них полной чушью. Басаев, знавший, что Мусаева для охраны встречали в аэропорту родственники с автоматами, так как к нему были вопросы по поводу пропавших из Нацбанка денег и прочих махинаций, сказал Мусаеву, что место его – за решеткой, и, мол, чтобы быстрей убирался, пока на него не возбудили уголовное дело.

Мусаев был также замешан в наркотраффике, поскольку сам занимал пост по борьбе с наркоманией и «пресекал» эту деятельность;

Мамед Муталибов, бывший начальник Отдела по борьбе с оборотом наркотиков в Ленинском РОВД города Грозного, первый взяточник и весьма интересная личность. На него работала половина грозненских наркоманов и наркодиллеров, продававших также и его наркотики. Когда в Грозный приезжала известная наркобарыга Илона, в советское время снабжавшая все Черноморское побережье Кавказа наркотиками, скупавшая краденые бриллианты, золото, антикварные ценные вещи, – то ее в аэропорту встречал Мамед и возил к другим крупным барыгам ЧИАССР, таким, как Батыр Дахкильгов, Амирхан Ш., Шабазгирей, а также к барыгам Назрани.

Там Илона выбирала для закупки морфин-сырец и другие наркотики, пряча их в целлофановом пакете в тогда модную высокую прическу, куда женщины для крепости и лучшей сохранности сложного строения часто вставляли поллитровые и даже литровые стеклянные банки, – и под охраной Мамеда возвращалась к себе в Сухуми, Поти, Батуми. А Мамед имел свою долю.

В МВД он был на хорошем счету потому, что, по существовавшей в то время системе процентности раскрытия преступлений, являлся одним из первых, и потому, что его сестра была замужем за заместителем министра внутренних дел Даудовым. Сажая случайных наркоманов, едва ли не впервые решившихся покурить анашу, Муталибов, с помощью подставлявших их агентов, повышал отчетность. Если же кто-то из наркоманов был из состоятельной семьи или сам имел деньги, то за таким Мамед мог следить целыми сутками: захватывал, и получал свою взятку. В этом он также превзошел всех коллег. А отобранные наркотики он пускал в продажу, реализовывая через барыг, работавших на него.

Так осуществлялся «круговорот наркотиков в природе»: изымая у одних барыг и беря взятки, Мамед отдавал наркоту для продажи другим барыгам, около которых ставил свои засады и захватывал приобретших дозу простых потребителей, реквизируя наркотики вновь – и опять беря взятки. Сам он не пил, не курил; единственной его любовью и целью были деньги – и машины. Купив сначала одни-другие «Жигули», он приобрел ГАЗ-24, затем ГАЗ-24-10: как только выходила новая отечественная модель, он ее брал, а в то время это пристально отслеживал ОБХСС. Обычно машины покупались по доверенности на других лиц, но Мамед увязывал это со своими коллегами.

Когда Брежнев еще был у власти, но КГБ с Андроповым во главе занимал все более главенствующие позиции, оттесняя Щелокова с его МВД, и фактически началась война за власть между КГБ и МВД и перекинулась на регионы, – тогда сотрудниками КГБ ЧИАССР была проведена следующая операция. Один ювелир, Алиев, состоявший в близких дружеских отношениях с начальствующим составом Ленинского РОВД и другими сотрудниками милиции ЧИАССР, построил с ними такую схему. Договариваясь к кем-то (например, стоматологами) о покупке золота, он, как ювелир, подставлял их, «сдавая» ментам, которые конфисковывали золото и брали крупные взятки. Так случилось и со стоматологом из 4-й больницы Заводского района Грозного, хорошим человеком по имени Константин, получившим срок и отправленным в лагерь Алды.

КГБ узнал об этих операциях – и провел свою встречную акцию, захватив человек шесть сотрудников МВД, в том числе подполковника Аристова, «пустив» его как главаря. А когда на них собирали характеристики и другие следственные материалы, то Муталибов выступил, оказав солидарность и не дав показаний против своих сослуживцев. А так как он числился чуть ли не первым взяточником, и КГБ имел об этом всю информацию, то отказ от дачи свидетельств послужил поводом для его увольнения из органов МВД.

Мамед унывал не долго. Он нашел свою стезю в криминальных «кидняках» машин в Южном Порту в Москве, – куда и перебрался. Там он также преуспевал, сколотив со своим школьным другом Абдулом Эрзанукаевым, который стал лидером группировки, бригаду по кидняку автомашин. Абдул, прежде осужденный по малолетству за удар ножом с целью грабежа в парке Кирова города Грозного, затем участвовал вместе со ставшим ментом Мамедом в оперативных рейдах по поимке наркоманов. Они часто ездили на Абдуловской машине, с ними в команде был хоть и не мент, но школьный друг – наркоман, специализировавшийся на рулетке по распространению билетов ДОСААФ с целью мошенничества, – Коля Балбошин по кличке «Ж… а». Он также крутил руки наркоманам, которых Мамед арестовывал. А полученные деньги делили между собой.

К тому же Абдул с выгодой женился на следовательше Ленинского РОВД, значительно старше его. Сложилась домашняя «мафия». Одни давали наколки, другие выслеживали и ловили, а третьи сами вели уголовные дела – и их закрывали за взятки.

А с «открытием» Южного Порта бригада перенесла свою деятельность в Москву, где преуспела, и с началом кооперации стала загонять новоиспеченных бизнесменов под свою «крышу», обкладывая их данью. Как результат, Мамед строит огромный дом, а у Абдула появится едва ли не самый большой дом в городе Грозном по улице Жуковского, в поселке Калинина. В этом доме впоследствии будет располагаться штаб Басаева, с которым они были в близких отношениях, и там остановится после Первой войны приехавший выступить и ведший переговоры о нефти с Шамилем Басаевым Иосиф Кобзон. От Басаева он получит в подарок именной пистолет иностранного производства. Певец пошутит и примет подарок с такими словами: «Вот Куликов (тогда министр внутренних дел России, – В.М..) говорит, что Басаев вооружает террористов, я приеду в Москву, зарегистрирую официально пистолет и ему покажу со словами, – я тоже стал теперь террористом?».

Скопив капитал, Мамед заключил фиктивный брак с немкой и выехал за границу. Перебравшись в Испанию, купил огромный особняк, куда и перевез свою настоящую чеченскую семью, и организовал бизнес, открыв выгодную страусиную ферму, продавая (чужими руками) мясо и яйца, а из кожи делая обувь и сумки. Оставшиеся в России перегоняли на его счета заработанную валюту, которую он там прокручивал.

Жена Мамеда – Ася Сулейманова, – которую, по его словам, он безумно и преданно любил, – к несчастью, разбилась и погибла в автокатастрофе. Но Мамед не долго горевал, и забыть утрату ему помогла родная племянница собственной жены – сестра ее старшего брата, что среди чеченцев считается позором и чуть ли не кровосмешением.