Текст книги "Все детали этого путешествия"

Автор книги: Владимир Файнберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

...За окном вагона мелькали редкие огоньки. «Отдаст ли мне деньги Нина? Ни туфель для Анны, ни термоса я ещё не купил...»

Проводник подвёз на тележке лотки с ужином, выдал по цветной маске из папье-маше. Одна изображала нарумяненное лицо клоуна, другая – череп с проваленным носом. Выяснилось, что администрация поезда приглашает всех к одиннадцати часам в диско-бар на встречу европейского Нового года.

Саша быстро расправился с ужином, надел маску клоуна, захватил фотоаппарат со вспышкой и ушёл к своим покровителям.

«Вот ещё «детали этого путешествияІ, – подумал я, вертя в руках страшную маску. – Наступает Новый год – мне остаётся маска смерти».

Не будучи суеверным, всё-таки решил её не надевать. Во-первых, маска сама по себе была гадостна. А во-вторых, уже давно мною было замечено, что подобное действительно притягивает подобное и все люди, особенно поэты и художники, которые позволяли себе баловаться с темой смерти, так или иначе заигрывать с ней, рано умирали.

К самой смерти, к тому, что ожидает человека после этого рокового перевала, я относился со жгучим любопытством. Как православный христианин, безусловно верил тому, что говорит о посмертном существовании Евангелие. Уходя из жизни в вечность, человек, когда бы он ни умер, оказывается на Страшном суде. Ведь время в вечности отсутствует. Таким образом, пугающего всех смрадного пребывания в могиле для души просто нет...

В дверь постучали.

– Водка? Шампань? Бренди? – спросил проводник. Он был настолько нагл, что полез прямо к сумке.

Я рванул молнию, показал, что там нет ни одной бутылки. Тогда проводник осклабился.

– Диско-бар! Диско-бар! – повторил он несколько раз, указывая в коридор.

Не хотелось туда идти. С другой стороны, нехорошо было одиноко сидеть в купе.

Поезд мчался в кромешной египетской тьме. Я шёл по пустым освещённым коридорам, переходил из вагона в вагон, пока не оказался в битком набитом людьми диско-баре. Получив у входа бокал с коктейлем и тарелочку бутербродов, в замешательстве остановился. Все столики были заняты. Из динамиков раздавалась музыка.

– Артур! – крикнул из дальнего угла Саша Петров. – Идите сюда! Я занял вам место.

Я с трудом пробрался между танцующими, опустился в кресло. Кроме Саши, здесь, конечно же, сидели Сергей Петрович и Наталья Георгиевна.

– Допивайте свой коктейль, – шепнула она. – Есть бутылка водки. Через десять минут Новый год, разопьём, чтобы наши не видели. А то примажутся.

В двенадцать музыка смолкла. Стал слышен торопливый перестук колёс. Сергей Петрович достал из-под столика бутылку, быстро разлил водку в бокалы.

Звон бокалов, поздравления – всё заглушили взревевшие динамики. Зазвучал рок-н-ролл. Пространства для танцев не было. Но люди ухитрялись танцевать и в этой тесноте. Какая-то японка отплясывала прямо на столике. Появился голый человек в пёстрых трусах; очевидно, это и был его маскарадный костюм. Со стиснутыми зубами, отрешённый, он отбивал чечётку босыми пятками. Иногда в толпе мелькала округлая рука Натальи Георгиевны. Мадам помахивала платочком, изображая русскую барыню.

Вагон грохотал. Человек в трусах, оказавшийся англичанином, все так же отрешённо отбивал чечётку уже на столике. Японка вилась вокруг него, то приседая, то подпрыгивая. На других столиках отплясывали ламбаду латиноамериканцы. Даже старички – специалисты по романской литературе пытались вальсировать. И всюду сновал Саша Петров со своей камерой и фотовспышкой. Мелькали лица, маски, руки с поднятыми бокалами. «А где же Изольда Егорова?» – не успел я подумать о ней, как поэтесса оказалась у столика.

– Почему вы не танцуете? – спросила она, обмахивая пятернёй разгорячённое лицо.

– Не умею.

– Идемте! Это так просто. Я научу.

Я отказался.

– Гордец! Вы всех презираете, – сказала Изольда. Из её коровьих глаз покатились крупные горошины слез. – Я так несчастна!

Она уже изготовилась было присесть то ли на подлокотник кресла, где я сидел, то ли прямо мне на колени, но тут, к счастью, рядом возник пожилой негр с седым ёжиком волос. Не спрашивая разрешения, он обхватил Изольду за то место, где когда-то была талия, и увлёк в толчею танцующих.

«Что же, она права, – подумал я. – Всю дорогу веду себя как гордый сукин сын. Ну не люблю я этих людей, ненавижу. Так что ж мне, притворяться, что ли? Это ещё больший грех. С другой стороны, все они были когда-то мальчиками и девочками. Такими же, как пацанёнок у бензоколонки. Кто знает, что случилось с каждым из них?»

Отсюда, с этого кресла в углу, вагон, набитый представителями разных национальностей, казался символом всего человечества, несущегося сквозь ночь в неизвестность.

«Что делать, – сказал однажды мой духовный отец. – Мы имеем дело с тем человеческим материалом, какой есть. Выбирать не приходится. Христос приходил не к ангелам...»

В тот момент, когда вспомнились эти слова, музыка на миг оборвалась. Диск-жокей за стойкой бара менял кассету в магнитофоне. Люди остановились. Потные. Как бы застигнутые врасплох, они вдруг предстали такими, как есть. Без личин. Без грима.

Я смотрел на них, и в сознании разрывалась, истаивала та плёнка, сквозь которую столько времени не могла прорваться ослепительно простая мысль...

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Эту последнюю ночь в номере гостиницы «Абхазия» крысы меня не беспокоили. То ли потому, что на этот раз здесь уже не было никакой еды, то ли оттого, что, вспомнив одну историю, я с ними поговорил.

...Давно, когда ещё была жива мать, в квартире появились полчища тараканов. Мало того что последние годы перед пенсией мама работала врачом районной санитарно-эпидемической станции, по самой натуре она была чрезвычайно чистоплотна, с брезгливостью относилась ко всякой нечистоте. Как она ни травила этих тараканов – раскладывала на кухне смоченные ядом кусочки хлеба, специально поднималась средь ночи и, застав в мойке или в ванне усатого пришельца, пускала на него из крана горячую воду, – ничего не помогало. Мать была в отчаянии. Она проигрывала эту войну.

Как-то после долгого, затянувшегося разговора с Йовайшей я вышел вместе с ним из лаборатории и, пока он провожал меня к метро, поделился материнской бедой.

– Ни в коем случае нельзя с ними бороться, – сказал Йовайша. – Поговорите. И они уйдут.

– С кем?!

– С тараканами. У всех животных, даже у растений, в известной степени есть разум. Не мне вам об этом напоминать. Вспомните собственные опыты с семенами пшеницы.

– Но говорить с этими тварями? На каком языке?

– По-русски. Только на полном серьёзе. И они всё поймут.

Дома я строго-настрого запретил матери убивать несчастных насекомых. На другой день, когда она ушла на работу, застал на полу между мойкой и холодильником крупного рыжеватого таракана, склонился над ним и произнёс примерно такую речь:

– Я понимаю, тебе у нас хорошо. Тепло от газовой плиты, влажно под ванной... Но нам, людям, вы можете принести опасные болезни. Очень тебя прошу, сообщи всем своим, чтобы ушли. И сам уходи. Больше мы не будем делать вам ничего плохого. Если можно, прости за всё, что было. Уходи, ладно?

Таракан зашевелил усами и полез под мойку.

Я вовсе не был уверен в успехе эксперимента. Но на другой день тараканы исчезли. Навсегда.

Мать была крайне заинтригована. Я хранил молчание.

Вот и тогда, вечером в номере «Абхазии», отыскал большой крысиный лаз за плинтусом, не поленился встать перед ним на колени и, отдав должное крысиной мудрости, попросил больше не беспокоить.

Поднимаясь с колен, физически чувствовал на себе тяжёлый взгляд пошлости, так называемого здравого смысла, в тусклом понимании которого я, несомненно, выглядел последним идиотом, потенциальным пациентом психиатрической клиники.

Так или иначе, крыс не было, никто даже не шебуршал.

Тем обиднее показался приступ жестокой бессонницы. Не давало уснуть ощущение полной бессмыслицы всей этой кавказской командировки, собственного бессилия. Не мог, ничем не мог я помочь причерноморским лесам.

Я не понимал того, что кавказская командировка от начала и до конца происходит не для спасения лесов, а прежде всего для спасения моей души, для более чёткой фокусировки разумения людей, событий, причин и следствий.

Смутное чувство значительности происходящего трепетало, множась на тревогу по поводу надвигающейся с рассветом авантюры, в которую меня втравил Йовайша. Я заснул только под утро. А когда проснулся, снова увидел крест в голубом небе...

Это был уже другой дизель-электроход, ставший на якорную стоянку в том же самом месте.

Замерев на холодном полу балкона, смотрел на судно и думал о том, что ни Гогуа, ни администраторша гостиницы ни в коей мере не причастны к тому, что я получил именно этот номер, именно на третьем этаже, откуда конец мачты виден как крест.

Кто же причастен? Кому принадлежал голос? И разве так уж естественно, что Йовайша тоже знал Семенова?

Кое-как умылся под тощей струйкой воды, оделся, забрал свою сумку и, сдав внизу ключ администратору, распрощался с гостиницей «Абхазия».

И тотчас увидел Нукзара, который шёл навстречу посреди улицы, огибая разрытую траншею.

Обнялись. Выяснив, что я ещё не завтракал, Нукзар завёл меня в какой-то двор, усадил за один из стоящих там столиков, заказал подошедшей официантке два хачапури с сыром, а сам направился к старику-кофевару, колдовавшему над жаровней.

Нежное тепло восходящего солнца коснулось лица. Издали смотрел я на атлетическую фигуру Нукзара, ожидающего, пока сварится кофе в джезвее, и чувствовал, как спокойствие снисходит на душу.

За едой расспросил Нукзара о том, как продвигается геологоразведка в горах, о загадочной штольне – нет ли каких новых находок?

Выяснилось, что штольню год назад посетили археологи, вывезли на вертолёте оба гигантских молота. Ученые не смогли выдвинуть даже гипотезы о происхождении этого тоннеля...

– Лучше объясни, зачем мы едем на Каштак? – спросил Нукзар. – Смешно сказать, я за это лето ни разу не искупался. Работа заела. Вот сунул в карман плавки. Хоть окунусь.

– Напрасно. Вода ледяная.

– А я закалённый. С детства плаваю. Знаешь, у нас в Тбилиси в моём квартале был бассейн под открытым небом. С вышкой. Круглый год прыгал, купался. Один раз, уже в юности, мне шестнадцать было, как-то ночью после застолья шёл домой, решил сбить хмель. Разделся, залез на вышку, бросился оттуда ласточкой. А воду, оказывается, спустили! Сухо! Все кости переломал, руки, ноги... После больницы только спорт меня спас. Даже крепче стал. Смотри, какие бицепсы! – Нукзар согнул руку.

Я с уважением потрогал сквозь ткань джинсовой куртки упругие мускулы.

– А кости как? Не ноют?

– Ноют. В непогоду. Всё-таки двенадцать переломов. Так зачем мы едем на Каштак?

– Видишь ли, тут такое дело... – Я понимал, что Нукзару придётся так или иначе рассказать о цели поездки. Но не все. Нельзя было вводить в соблазн этого симпатичного человека.

Пришлось придумать, будто в канистре, которую предстояло найти, хранятся важные для истории воспоминания художника.

– А как ты её будешь искать?

Этот вопрос тоже был неминуем. Пришлось, пока шли к остановке троллейбуса, посвятить Нукзара в некоторые проблемы парапсихологии, поведать о её возможностях.

Оказалось, что Нукзар более или менее в курсе дела.

– У нас в Грузии есть такие люди. Человек идёт с веткой ивы и, когда она нагибается к земле, находит воду. Называется – лозоходство. Они действуют с помощью ветки, ты – ладонью. Так?

– Примерно.

– Интересно, чёрт возьми! Едем скорей! А твоего гинеколога я беру на себя. Ничего не бойся. Ищи себе спокойно. Вот увидишь, всё пойдёт как по маслу.

Его энтузиазм встревожил меня.

– Только, пожалуйста, не заводись, будем вести себя по-джентльменски, – увещевал я Нукзара, когда мы вышли из троллейбуса в конце маршрута. – Если этот скаред заподозрит, что у него забирают что-то важное, он может и милицию вызвать.

Без труда нашёл я знакомую улочку и калитку в заборе. К моему удивлению, она была приоткрыта.

Дом, обветшалый, в бурых пятнах от непогод, стоял посреди пустого участка, как надгробье. Тем не менее он был обитаем. Между двух деревьев на верёвке висело сохнущее белье.

Я сбросил сумку на дощатый столик, стоящий у кипариса, прошёл по тропинке ко входу в первый этаж, увидел заколоченную дверь, окно.

– Начинай, – шепнул Нукзар. – Никого нет. Много времени потребуется? Смотри, вон и лопата возле сарая!

– Сначала, наверное, нужно разбить всю территорию на квадраты. Чтоб я ничего не пропустил. Поможешь?

– О чём речь! Наберем на пляже гальку, все разметим, а найдёшь – я откопаю.

Но только мы двинулись к обрыву над пляжем, как скрипнула дверь и наверху наружной лестницы с тазом в руках появилась обрюзглая баба, одетая в ночную рубашку.

– Вы к кому, милые мои? – спросила она.

– К вам, – ответил я. – Знакомые Константина Васильевича Семенова.

– Ах ты, батюшки мои, ведь он помер, уже четыре года как помер. Да вы садитесь за стол на скамеечку. Я сейчас. И расскажу, и угощу. Пригласила бы в дом, да хозяин хворает.

Мы с Нукзаром переглянулись, опустились на скамью. Я решил, что дело осложняется.

– В кои-то веки гостей Бог послал! – вновь послышалось сверху. – Посидим с вами, ребята. Хоть душу отведу.

На этот раз в руках бабы, принарядившейся в пёстрый халат, был поднос с графином, стаканчиками и блюдом с помидорами и сулугуни.

Она тяжело спустилась по ступенькам. Нукзар перенял поднос, поставил на столик.

– До чего же вежливые ребята, хорошие. А красавцы какие! Что один, что другой. Изабеллу-то пьёте? Надо бы чего покрепче, да хозяин не держит – совсем дохлый стал.

– А вы кто ему будете? – спросил я.

– Жена. Кто же ещё? Все один куковал, а как помирать – женился. Чтоб было кому убирать за ним да готовить.

– Давайте выпьем за его здоровье! – предложил Нукзар, разливая вино из графина. – Чтоб встал на ноги! Чтоб ещё сто лет жил с такой красавицей!

– Какие сто лет? На ладан дышит, хочет уж картины продавать, да никак не расстанется.

– Кому продавать? – спросил я. – Государству?

– Кому ж ещё? Приезжала целая комиссия. Большие деньги сулят. Константин Васильевич-то шаромыгой жил, а картинки его вон как ценятся! Говорите, вы его знали?

– Знал. Как он умер? Отчего?

– Все варил свои варева. Ртутью надышался. Врачи сказали: ртутное отравление.

– А я здесь чуть не целое лето прожил. Вот и заехал с другом. Хочется побродить, вспомнить...

– Пожалуйста! Все как было, так и осталось.

Я поднялся со скамейки.

– Иди, иди, – подбодрил Нукзар. – А мы здесь пока обо всём поговорим, выпьем, закусим... Не все же стирать и готовить бедной женщине. Как вас зовут?

– Маня. Мария Исидоровна. Ох вы, мои ребятки золотые, знала б, что вы приедете, курочку бы оттаяла. У меня в холодильнике есть. А может, блинов испечь?

Я быстро набил карманы камешками на пляже, быстро ходил по земле, размечал на большие квадраты участок. Неподалеку от входа в мастерскую увидел под кустом олеандра закопчённые тигли, поднял наконечник египетского копья, бросил его обратно в мусор.

Некогда было, некогда. Куда уж там обращать внимание на все детали...

Нукзар и Мария Исидоровна мирно разговаривали за столиком, опустошая графин и закусывая. Я ещё не успел разметить до конца участок, как до моего слуха донёсся чей-то громкий, тревожный голос:

– Приехал?! Как это я пропустила! Это не Артур Крамер?

Вдоль забора к калитке бежала высокая простоволосая женщина. Она влетела на участок, бросилась к Нукзару.

– Это вы? Вы – Артур Крамер?

Нукзар в растерянности опустил рюмку, показал на меня.

Я приближался к ним, уже предчувствуя, что всё сорвалось, отыскать канистру не дадут.

– Боже, так боялась вас пропустить! Здравствуйте! Несколько дней назад получила открытку от нашего друга Йовайши Игоря Михайловича. Он написал, что вы здесь обязательно будете и, может быть, сможете помочь моему отцу. Я – дочь Платона Христофоровича. Папа болен, умирает. Позавчера «неотложка» снова увезла в больницу. Может, поедем? Может, спасёте? У него боли. Сейчас мама дежурит, еду сменить... Поедемте, ради Христа! Дорога каждая секунда! Я вам заплачу, сколько хотите!

За забором медленно прокатила автомашина.

– Такси! – закричал Нукзар, бросаясь на улицу.

...Я сидел рядом с водителем, спрашивал не оборачиваясь:

– Что у него, рак?

– Да, – отозвалась сзади дочь Платона. – Пищевода. Неоперабельный. С метастазами. Вы знали моего папу? Знали? Помните его?

– Знал. Помню. Но я не лечу рак, Йовайша в курсе дела.

– Умоляю, хоть боли снимите! Не спит, страшно мучается.

– Артур, сними хоть боли, – вмешался Нукзар. – Видишь, какое у людей горе...

Водитель гнал машину по шоссе, проехали мимо станции Келасури, мимо турбазы, крытого бассейна и оказались в центре у здания городской больницы.

– Держи свою сумку, – сказал Нукзар. – Я тебе позвоню в гостиницу.

В тот момент я даже не сообразил сказать ему, что уже выписался, что улетаю вечерним рейсом в Москву.

В вестибюле с меня сняли плащ, напялили белый халат, потом повели по лестницам, коридорам. Я и не заметил, когда рядом со мной и дочерью Платона Христофоровича очутилась его жена.

И вот все трое мы стояли в палате перед кроватью, на которой лежал умирающий. Он был отгорожен ширмой от других больных. И это несколько ободрило меня. Присутствие посторонних обычно сковывало, особенно если это тоже были страдающие люди.

Платон Христофорович, исхудалый, со спёкшимися губами, смотрел, силился что-то сказать. Я нагнулся к нему.

– Здравствуйте. Я вас помню, – прошептал старик.

Рядом с кроватью стояла табуретка. Я опустился на неё, попросил мать и дочь выйти.

«Господи Иисусе Христе! Если можно, дай этому человеку, Платону, избавление от мук. Дай мне сил помочь ему во имя Твое...»

И хотя я молился про себя, стонущий больной вдруг явственно произнёс:

– Сначала надо читать «Отче наш».

Стараясь не выдать своего изумления, я послушно, теперь уже вслух, прочёл «Отче наш».

Давно не стриженные седые волосы крутыми завитками покрывали потный лоб больного. Я поднялся, отёр краем простыни лоб и лицо Платона Христофоровича, сотворил крестное знамение, простёр руки над его телом. Ладони загудели, включились.

Минут через пятнадцать стоны как обрезало. Но я продолжал делать пасы от головы к ногам, промывать энергией бессильное тело.

– Хорошо. Не болит, – сказал больной. – Пусть мои едут к себе. Сутками дежурят. С ног сбились. Теперь усну. И они пусть отдыхают.

Я вышел в коридор, передал жене и дочери пожелание Платона Христофоровича. И снова вернулся в палату.

– Не смотрите так скорбно, – произнёс больной. На лице его проступила слабая улыбка. – Благодарствую. Завидуйте мне! Ухожу в руки Бога Живого...

И в этот момент я увидел, что лицо Платона Христофоровича светится. Отблеск золотистого света лежал и на подушке вокруг головы. Глаза его закрылись.

Я перекрестился. Тихо покинул палату.

Шел по городу, не разбирая дороги. Очнулся, только когда показалась набережная, гостиница «Абхазия».

«Что же это за грозная сила выкинула меня обратно из Каштака в город? – думал я, замерев на углу улицы. – Все так удачно складывалось. Был почти у цели. А ведь интуиция с самого начала подсказывала: не надо искать канистру Семенова. Не надо. Так что же отбросило, вернуло назад, на то же место, откуда поехал? Цепь случайностей?»

И хотя я уже давно понимал, что никаких случайностей нет, косное сознание сопротивлялось очевидности.

Чуть поодаль у лотка толпились люди. Продавали ярко-оранжевые апельсины. Продавец набирал их в пластмассовую миску из картонного ящика с наклейкой, на которой был виден профиль Нефертити и надпись «Egypt»...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

За силуэтами пальм обозначалась красноватая линия восхода. Из-за неё высунулся слепящий диск солнца. С непостижимой лёгкостью и быстротой он оторвался от горизонта.

Поезд подходил к столице.

Начинался первый день нового года и последний моего пребывания в Египте.

Я поймал себя на том, что уже думаю о Москве – через сутки можно будет позвонить редактору, узнать о судьбе рукописи.

Тогда, одиннадцать лет назад, вернувшись после поездки на Кавказ, даже не заехал домой, пересел в электричку. Мчался к своему духовному отцу, переполненный всем, что произошло за время этой командировки.

Батюшка принял меня в церковном домике при храме. За окном тесного кабинетика шёл дождь.

Я говорил волнуясь, перебивал сам себя. Внимательные глаза священника излучали спокойствие и любовь.

– Вы накануне дела чрезвычайной важности, – сказал священник. – Нужно написать книгу о том, как вы стали тем, чем стали. Повторяю, для читателя нет ничего важнее начала, точки отсчёта. Первой ступеньки духовного поиска. А потом, со временем, всё – от посещения отца Николая в монастыре до удивительной истории со смертью Платона – обязательно станет второй ступенью, второй книгой.

– Но кто это напечатает? Нет никаких надежд. Никаких...

– А это уж не ваше дело. Ваше – написать. И я благословляю вас! – Священник встал, перекрестил меня, обнял. – Божий Промысл неведом ни мне, ни вам. Всё может измениться. Я уверен, ваш опыт необходим каждому и в нашей стране, и за рубежом. Подумайте сами – случайно ли вы писатель, случайно ли то, что с вами происходит?

С тех пор во мне словно были заведены часы, начавшие некий отсчет...

Но сначала нужно было написать очерк о лесах. Я долго бился над ним, пока не сдал в редакцию. Потом работал над статьёй о Кавкайкине, о его домах-дирижаблях. Пристроил её в научно-популярный журнал. С трудом вырвал обещание дирекции Союзгосцирка забрать медвежонка у пограничников. И лишь рассчитавшись с долгами, получил возможность переключиться на главное.

...Вселённый все в тот же 804-й номер отеля «Фараоны», я опять стоял на балконе, снова видел перед собой утро Каира. Но сейчас я уже не был безмятежным созерцателем. Проходило расслабление, мобилизующий отсчёт особого, отпущенного только мне, Артуру, времени ощущался тем сильнее, чем меньше часов оставалось до возвращения в Москву.

В дверь номера кто-то стучал. Это была переводчица Нина.

– Вы один? А где напарник?

– Очевидно, ещё завтракает.

– Как съездили? Довольны? – Нина вынула из сумочки конверт. – С трудом удалось реализовать. Тут пятьдесят пять фунтов. Поверьте, это максимальная цена. Сигары вообще никто не хотел покупать.

– Очень благодарен.

– В другой раз везите икру.

– Навряд ли другой раз будет. Спасибо.

Я выпроводил её, пересчитал деньги. Сегодняшнее утро было отведено на посещение магазинов. Выпадал последний шанс купить туфли для Анны. А может быть, и термос.

Я уже не робел оказаться на улице иностранного города, не зная языка. Едва вышел из отеля с намерением найти ближайший обувной магазин, как увидел старичков – специалистов по романской литературе и Изольду Егорову. Они остановили такси, яростно торговались с водителем.

– Не хотите составить нам компанию? Едем на знаменитый каирский базар? – Немедленно накинулась вся троица на меня. – Шофер требует восемь фунтов. Получится всего по два фунта на каждого.

– Поехали. – Я сел рядом с водителем. По дороге кто-то несколько раз дотрагивался сзади до плеча.

– Это я – Эдуард Сергеевич, – робко сказал старичок. – Вы не забыли о своём обещании?

– Каком?

– Ну, насчёт камня. Может быть, сразу запишу ваш московский телефон? А то в суете забудем, последний день...

– Пожалуйста. – Я продиктовал номер телефона. Был недоволен тем, что это происходит при Изольде. И она не преминула вмешаться:

– Вы о драгоценных камнях? У меня дома гарнитур из топазов. Есть кольцо, браслет, ожерелье. Нет броши. Просто необходим камень для броши! Не могу достать!

– Речь идёт о камне в правой почке!

Изольда озадаченно смолкла.

Такси остановилось возле громадной мечети на площади Хусейна.

Покидая машину, я решил во что бы то ни стало отделаться от своих спутников. Невдалеке виднелся вход на великое торжище, куда втекала и откуда вытекала пёстрая толпа. Я вошёл на базар, как в реку. И она понесла меня мимо чистильщиков обуви, мимо ювелирных лавочек, продавцов печёной репы, жареных кукурузных початков. Сквозь всю эту толчею ухитрялись пробираться кошки. Постукивая впереди себя палочкой, шёл слепой муфтий.

Справа и слева тянулись сотни магазинчиков, просто открытых прилавков, заваленных товарами со всего света. В сущности, это была увеличенная копия асуанского базара, за тем исключением, что здесь не продавались те платья, какие мне посчастливилось купить в Асуане.

Зато глаза разбегались от обилия обуви. Я высмотрел чёрные лакированные туфли с бантиками, уплатил, не торгуясь, тридцать фунтов и пошёл обратно, довольный уже тем, что выполнил просьбу Анны.

Неподалеку от выхода с базара, у магазинчика с зеркальной витриной стоял Эдуард Сергеевич, что-то сердито выговаривал своей седенькой жене. Та плакала, умоляла:

– Дай мне ещё семь фунтов!

– Дал тридцать, и хватит с тебя!

– Но костюм стоит тридцать семь. Такого я больше никогда нигде не куплю, ну пожалуйста.

Я было прошёл мимо. Вдруг какая-то сила развернула меня. Шагнул к старушке.

– Вот семь фунтов. Возьмите.

Та сквозь слезы смотрела на мужа.

– Что вы, что вы?! – засуетился Эдуард Сергеевич. – У нас на двоих вдвое больше, чем у вас. Спасибо. – Он достал бумажник, выдал жене недостающие деньги.

...Я пересёк площадь Хусейна и стал углубляться в центральный район столицы. По пути оглядывал витрины, заходил то в один, то в другой магазин. Термосов нигде не было видно.

Как это обычно бывало, раздражённый бытовым заданием, я терял себя, переставал помнить, что Провидение для своих целей порой использует самые прозаические поводы.

Захотелось просто растратить оставшиеся двадцать пять фунтов на покупку записных книжек, блокнотов и авторучек – у меня профессиональная слабость к такого рода изделиям. Но вот в витрине крохотного магазина на одной из стеклянных полок с выставленными товарами заметил то, что искал.

Белый с розовыми цветами термос стоял на самом верху.

Я распахнул дверь, прошёл к прилавку, за которым скучала продавщица. Ни на прилавке, ни на полках за её спиной термосов больше не было.

Продавщица никак не могла меня понять. Я выманил её из-за стойки на улицу.

Наконец, сообразив, что нужно, она вошла в магазин, кого-то позвала.

Из глубины помещения появился невзрачный человек в сером свитере, что-то спросил по-английски.

– Термос! Термос! – повторил я, указывая на витрину. – Хочу купить этот термос.

– Вы русский?! Откуда вы?

– Москва, – ответил я, даже не сообразив в первый момент того, что хозяин магазина говорит на моём родном языке.

– Обождите, пожалуйста.

Через минуту хозяин вернулся со стремянкой и отвёрткой. Он влез на лесенку и стал развинчивать стекла витрины.

– А сколько стоит? Хау мач? – мне было неловко, что наделал столько хлопот.

Хозяин ничего не отвечал.

Когда он слез со стремянки и протянул термос, я повторил вопрос:

– Сколько стоит?

Хозяин пристально смотрел на меня снизу вверх, закусив губу.

– Откуда вы знаете русский язык? – спросил я.

– Я тоже из России, – глухо ответил хозяин. Он взял у продавщицы фирменную коробку, упаковал в неё термос. – Куда направляетесь?

– В Гизу. Отель «Фараоны».

– Позвольте, я вас немного провожу?

Мы вышли на улицу.

– Я из Запорожья. Араб по национальности. Выехал сюда в шестьдесят втором году, с тех пор все мои близкие – жена, сын – все умерли. Не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Так, кажется, говорят в России?.. Мне было тридцать лет, когда уехал. Теперь одинокий старик.

– Выходит, вам ещё нет шестидесяти?

– Ну и что? Прожил бессмысленную жизнь.

– Вы тут не прижились?

– Нет. Не прижился. Не только в этом дело. Знаете, не о том мечтал в юности. Хотел быть астрономом, проникнуть в тайны Вселенной. Сам телескоп сделал из линз и фотоаппарата... А теперь содержу эту лавку. Не дай вам Бог, как говорят в России, такую судьбу.

Дошли до моста через Нил, за которым была Гиза. Араб отдал мне коробку с термосом, сказал:

– Пусть это будет на память.

– Послушайте, неловко брать этот подарок. Тем более, нечем отдарить.

– Не изменяйте себе. Стремитесь, куда влекло с юности. Вы мне подарили встречу... Что может быть дороже?

Простившись с ним, я шёл через мосты. Небо над Каиром сияло.

«Как бы там ни было, что бы ни решилось с рукописью, нужно немедленно браться за новое дело, – думал я. – Есть люди, которые меня поймут. Прав батюшка, главное – написать. Пока не поздно. Пока калейдоскоп кавказской командировки, так засверкавший во время этой турпоездки, свеж в голове. Пока все детали этого путешествия складываются в картину жизни. Ничего не стану придумывать, приукрашивать. Пусть это будет документальное повествование. Лайнеру, чтобы взмыть в небо, нужно разбежаться по земле, по взлётной полосе аэродрома».

По дороге к отелю зашёл в несколько лавочек, купил на оставшиеся деньги кусок хорошего туалетного мыла, зубные щётки. И несколько авторучек для будущей работы.

Выйдя из лифта и подходя с покупками к своему номеру, я рассчитывал хоть немного отдохнуть. Дверь 804-го номера была открыта. Он был набит народом. На постели лежал Саша Петров. Стонал.

Я свалил покупки на свою кровать. Сбросил плащ.

– Что происходит?

Присутствующие затараторили, перебивая друг друга. Ясность внесли Сергей Петрович и Наталья Георгиевна. Выяснилось, что они с Сашей после пробега по базару и магазинам оказались в отеле «Шератон», зашли там в бар, потом поднялись на крышу. Саша по обыкновению много фотографировал, не заметил какой-то ступени, упал, сильно подвернул правую ногу.

– Ну-ка, отойдите от постели! – Я склонился над больным, осмотрел вспухшую лодыжку. – Что ж вы не наложили компресс? Нужно было взять полотенце, намочить холодной водой.

– Да мы только вошли. Привезли его на такси, – оправдывался Сергей Петрович. – Какое из полотенец Сашино?

– Теперь уже поздно. – Я опустился на колени, простёр ладони над опухшей лодыжкой и скомандовал: – А сейчас все, все, кто находится в комнате, устремите мысли на мои руки, помогайте! Да спадёт опухоль, да исчезнет боль! Саша будет здоров.

«Пусть подключаются! – думал я. – Хватит играть с ними в прятки! Пусть убедятся наглядно, на собственном опыте!»

Был рад тому, что изменил решению не раскрываться перед этими людьми, полностью стал самим собой.

– Имейте в виду, – говорил я, продолжая держать руки с растопыренными пальцами над опухолью, – здесь, в Египте, когда фараон заболевал, жрецы собирали тысячи людей вокруг дворца, они брались за руки, образовывали цепь, молили своих богов. Фараон выздоравливал! И вы беритесь за руки, немедленно. Не я – вы будете его лечить! Беритесь за руки, концентрируйте свою мысль на его лодыжке, представляйте её такой же здоровой, как левая!