Текст книги "Тьма внешняя"

Автор книги: Владимир Лещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

* * *

Информационно-логический блок С-7890-Коричневый.

Оперативный отчет. Адресаты – Хранитель– Наставник Зоргорн, Хранитель-Куратор Таргиз, Хранители – операторы Эст Хе и Мария Тер – Акопян, Хранитель – комавент Эоран Кхамдорис. Высшим – без ограничений.

В соответствии с проводимым планом воздействия в данном континууме, используя дополнительно сформированные к настоящему моменту каналы, продолжается осуществление суггестивного воздействия, направленного на дальнейшую стимуляцию деструктивной активности социума. При этом имеют место незначительные спорадические побочные эффекты в виде:

1. Апатии и снижения положительной активности в ряде территориальных конгломератов зоны первичного воздействия

2. Активизации отдельных индивидуумов и малых групп религиозного и квазимагического характера.

Данные эффекты не могут оказать заметного отрицательного влияния на развитие плана воздействия.

Внимание! В популяции имеется значительное число субъектов, невосприимчивых к дистанционному суггестивному воздействию. Часть из них так же не восприимчива к прямому воздействию в зоне непосредственной дислокации фактотума.

Рекомендации – усилить идеологическую составляющую программы воздействия на социум.

* * *

Свой день Наставник – Хранитель Зоргорн всегда начинал с обхода части дворца Атх, занимаемой подведомственным ему управляющим узлом.

Особой необходимости в этом не было, но традиция есть традиция. Точно так же, как по традиции, освещенной множеством циклов, которую на его памяти не нарушал ни один Высший, доклады им полагалось выслушивать лично, а не с помощью голографической связи, или, упаси Тьма Внешняя, через селектор.

В главном рабочем зале за пультами, в одиночестве колдовал младший оператор Эст Хе, взявший на себя текущие дела секции, ранее целиком курируемого Таргизом.

Зоргорн постоял, молча наблюдая за ним. Неотрывно уставившись на экран, тот следил, как одна за другой возникали и пропадали схемы, отображавшие потоки энергий, пронизавших по воле обитателей Мидра межпространственный хаос. На большом экране, занимавшем всю стену, разноцветными бликами сияла карта контролируемой отсюда части Метавселенной.

…Бесчисленные ряды мирозданий; ветвящееся огромное древо, неизмеримое и бесконечное. Бесконечная цепь бесконечных вселенных… И все они вместе – меньше ничтожнейшей пылинки рядом с тем, что еще неведомо им. Сидящий за пультом обладает могуществом, что превосходит могущество любого из богов, выдуманных людьми. Стоит ему только захотеть и лишь чуть-чуть вмешаться в ход уже случившихся событий в каком-нибудь континууме – и ветвь расщепится – возникнет новая Вселенная. С Землей – с ее океанами, горами, людьми, с Солнечной системой. Со звездами, туманностями, квазарами и галактиками, с мириадами неведомых разумных существ в ее бесконечных глубинах. Может быть, случится и так, что новая ветвь уйдет и в прошлое, к Египту и Атлантиде, к обитателям пещер, к динозаврам, ревущим среди громадных болот… К первичному океану и несущемуся среди облаков космической пыли раскаленному каменному шару и еще дальше, соприкасаясь с породившим ее мирозданием только в одной, бесконечно малой временной точке, измеряемой долями кашт – том неуловимом мгновении, когда она зародилась. И все это не сон и не мираж и будет существовать вечно, даже после того, как исчезнет Мир (если такое когда-нибудь произойдет). Во власти Эста совершить великое чудо, а он даже не задумывается над этим.

Эст Хе наконец поднял глаза от экрана; встал, приветствуя старшего.

– В операционном поле без изменений; на контролируемом участке Древа образовалось два новых ответвления, – доложил Зоргорну оператор. – На 29 и 17 ветвях. В первом случае это хрональная флуктуация, а во втором внешнее воздействие. – Вот как? – Зоргорн бросил мимолетный взгляд на экран, где среди серых и синих линий короткими ярко розовыми отростками были изображены новорожденные континуумы.

– Да, Наставник, – подтвердил оператор – удалось даже установить, что воздействие осуществлено выходцами из континуума 456 уровня 34 ветви.

– Они уже додумались до передвижений во времени? Мне, признаться, казалось, что этому уровню рано еще.

– Да я сам удивился; они открыли, как выяснилось, совершенно новый способ, что-то связанное с электромагнитной формацией Единого поля. – Наши ученые уже подробно изучают этот вопрос, говорят даже Высших это заинтересовало.

– Ну, что ж, – вздохнул Зоргорн, раз они додумались до машины времени, то следует ожидать возникновения еще не одного континуума. Следовательно, возможно у нас прибавится работы… и Сомы.

Покинув операторскую, он спустился на нижний ярус, в это время почти безлюдный.

Множество залов с излучающими мягкое сияние полупрозрачными колоннами выстраивались анфиладой перед ним.

Стены одного из них украшали восьмиугольные и овальные экраны, в глубине которых проплывали, сменяя друг друга, картины жизни множества планет, именуемых их жителями различно на разных языках, но всегда одинаково по сути – Земля.

В свое время подобные залы были задуманы как дублирующие для основных операторских комплексов Хранителей, но теперь чаще всего сюда приходили понаблюдать за жизнью иных вселенных. Вот и сейчас перед одним из экранов расположился в раскладном кресле молодой демиург. На экране проплывала панорама большого города, застроенного зданиями, напоминавшими ступенчатые пирамиды огромной высоты. В небе, вровень с их верхушками, неспешно пролетали неуклюжие воздушные корабли, видом своим напоминавшие катамараны, а на заднем плане можно было разглядеть синюю полоску моря с точками судов на горизонте.

Каждый из обитателей Мира мог выбрать развлечения по своему вкусу. К их услугам были книги, написанные во всех известных мирах, созданные в них фильмы и театральные спектакли, все когда – либо происходившие спортивные состязания. Иные наполняли свой досуг почти одним только общением с противоположным полом, зачастую предпочитая выбирать из числа Свободных. Занятие не такое уж легкое, поскольку те побаивались хозяев Мидра, а какое– либо принуждение запрещалось обычаями, более строгими, чем законы. Другие, как вот этот демиург, отдавали свободное время наблюдению за жизнью в сотнях тысяч континуумов. Многие погружались в управляемые сны – старинное искусство, на которое Высшие смотрели почему-то искоса, или проводили целые дни на охоте за населяющими Мидр животными. Были те, кто не хотел знать ничего иного, кроме разнообразных игр, изобретенных в разное время и на разных планетах.

Нынешний Ученик Зоргорна был равнодушен ко всему этому. Он был из тех, кто отдыхал лишь потому, что это было необходимо. Таргиз был суровым трудоголиком. Он не нарушал установленных правил жизни и тратил на отдых не меньше положенного времени. Но и только. Смыслом его жизни была его работа, и то, что не было ею, принималось им лишь постольку, поскольку не мешало ей. Невольно Зоргорн задумался о нем. В самом деле, Таргизу многое дано, пожалуй, он самый способный из всех тех, чьим наставником он когда либо был.

Он не был самым лучшим создателем каналов, не самым лучшим оператором, хотя чисто операторские способности были отменными, его математические построения и программы не были верхом совершенства, даже реакция его была похуже, чем у иных. И вместе с тем в нем было что-то неуловимое, что отличало его от всех других, и благодаря чему все удавалось ему наилучшим образом. Можно ли было сказать, что он просто удачлив?

Не потому ли Высшие так внимательно наблюдают за ним?

* * *

Де Граммон выглянул в окно, в тысячный, наверное, раз оглядывая свой замок.

На огромном дворе – от стены до стены почти сотня туазов, кипела жизнь,

Все необходимое для существования нескольких сотен человек в течение как минимум полугода было заключено в этих стенах. Подвалы Шато-Онси хранили провиант на многие месяцы осады.

Вдоль стен выстроились домики замковых слуг с небольшими огородиками и курятниками возле каждого; из общественного хлева доносилось мычание коров. Слышалось кудахтанье кур, гогот гусей. С другой стороны тянулись конюшни и псарни.

Над кузницей поднимался дымок, время от времени в неподвижном воздухе слышался звон молота.

По зеленой траве, что покрывала двор, гонял на аркане необъезженного жеребца Аллейн – его младший конюший, принятый на службу сын деревенского шорника. Пожалуй, из парня выйдет толк.

Вот уже не первый год граф большую часть жизни проводил в этих стенах. Здесь, в парадном зале, он разбирал тяжбы своих подданных, судил нарушителей законов божеских и человеческих. Здесь обучал воинов своей дружины. Здесь принимал нечастых гостей. Здесь сыграли, одну за другой, свадьбы его дочери, чтобы уже на следующий день покинуть родной кров.

Внизу, прямо под окном, рос сад, обнесенный выложенной из булыжного камня оградой, где росли серебристые тисы и розовые кусты. Стоит только прикрыть глаза, и он увидит, свою, ныне покойную супругу, Изабель, прогуливающуюся среди роз, в руках у нее корзинка с любимой кошкой.

Опустившись в кресло, обитое синим бархатом и отороченное шелковой бахромой, де Граммон вернулся к своим размышлениям о нынешнем положении Франции. О состоянии королевства он судил здраво и беспристрастно, не закрывая глаза на пороки и неурядицы. Скудные урожаи и холодные зимы, чиновники, беззастенчиво набивавшие карманы, бароны сеявшие смуту, стремясь выколотить у короля все новые привилегии и вольности; грызня могущественных кланов высшей знати, подрывающая власть… Двор с его бесконечными охотами, дрязгами и интригами. Высшая знать, основное занятие которой травля кабанов и оленей да пиршества с драками, ссорами и хмельным разгулом, в конце которых благородные сеньоры валяются под столами как упившиеся мужланы, а благородных дворянок заваливают прямо на столах.

Победоносные восстания (привычно победоносные) во Фландрии, две неудачных и бессмысленных войны со Священной Римской Империей, на стороне которой в последний раз так некстати выступил Арагон. Мелкие крестовые походы – несостоявшиеся, почти состоявшиеся, бесславно завершившиеся в самом начале, но одинаково разорительные, и все это под разговоры о большом походе, что раз и навсегда должен утвердить Святую землю за христианами, в реальность которого уже не верил почти никто.

Все это так, глупо отрицать. Именно поэтому он сам несколько лет назад добровольно удалился от двора. Уж лучше разбирать споры между собственными арендаторами и пересчитывать доходы от имений, нежели с головой погружаться в весьма дурно пахнущие тонкости политики.

Но, при всем этом Франция оставалась самым могущественным и богатым государством христианского мира, и не только его. Слава Богу, ему было с чем сравнивать.

Он вспомнил Италию, где был дважды. Города, где под фальшивой позолотой прятались язвы убожества и нищеты, где квартал шел на квартал, а чужаку на соседней улицы могли просто так воткнуть кинжал меж ребер. Толпы щуплых крикливых торгашей и ремесленников, облаченных в лохмотья, на которые не позарился бы иной парижский бродяга. Зловонные кучи отбросов, наподобие баррикад перегораживающие узкие кривые улочки. Склепы цезарей разграбленные дочиста века назад; древние мраморные гробницы, источавшие невыносимый смрад: уже многие поколения здешних жителей использовали их как отхожие места. Просторные площади, на которых разместилась бы небольшая крепость, и где среди развороченных мраморных плит паслись тощие коровы и драные козы. Величественные когда-то храмы, превращенные ныне в загоны для свиней.

Вспомнились ему возвышающиеся над жалкими лачугами стены замков городских сеньоров, огражденные рвами и ощетинившиеся катапультами вовсе не из пустого бахвальства: шла бесконечная война всех против всех, война, где давно потерялись все понятия о рыцарской чести и благородстве.

Англия, где он тоже побывал – бедный остров, страна полуголодных земледельцев и пастухов, в стольном городе которой, холодном сыром Лондоне, свиней было не меньше чем жителей.

Германия, гордо именуемая Священной Римской Империей, разделенная на сотни крохотных княжеств. Там любой барон-разбойник, в сравнении с которыми самый разнузданный французский дворянин покажется ангельски кротким созданием, мог безнаказанно плевать на императора и, случалось, просто от скуки творил с имевшими несчастье оказаться в его власти такое, за что француза колесовали бы. Во всяком случае, могли бы колесовать.

Нынешние бунтовщики, конечно, не знают всего этого, не имеют представления, что простолюдины в других королевствах существуют куда хуже их. Они воображают, что спалив десяток другой замков и разграбив еще полсотни, они тут же заживут не хуже господ.

А ведь даже крепостным во Франции живется лучше, чем свободным вилланам в Лотарингии или Фландрии, откуда и в удачные годы они бегут во владения французского короля и готовы на любую работу, чтобы с голоду не сдохнуть. Они могут отдыхать по воскресеньям и во все праздники, а по субботам работать полдня, получая оплату за целый день, в то время как в других землях люди трудятся, не разгибаясь, все дни, получая вместо оплаты розги и тумаки.

Где им это все понять? А значит, придется опять вразумлять их огнем и мечом.

Поднявшись, граф подошел к стене покоя, где на дорогих персидских и сирийских коврах было развешано оружие, лучшее из принадлежавшего ему.

Всю историю славных деяний его семьи можно было проследить по этому собранию. Вот широкий тяжелый меч еще со скругленным острием, предназначенный для того чтобы рубить, но не колоть. Это было оружие его далеких прапрадедов, сделанное грубо, но на совесть, и прослужившее верой и правдой не одному поколению. Им сражались при Меровингах, в эпоху бревенчатых замков и «ленивых королей».

Вот тот длинный двуручный меч был освящен почти три века назад его далеким предком, ушедшим в самый первый крестовый поход, в иерусалимском храме. Вот другой меч – короткий саксонский, добытый другим его предком под Гастингсом, где он бился среди рыцарей Вильгельма Завоевателя. По семейной легенде, чтобы взять этот меч, ему пришлось разжать окоченевшую ладонь самого короля Гарольда. А этот кривой тонкий клинок, покрытый вчеканенными в темную сталь серебряными арабскими письменами – память о третьем крестовом походе. Он принадлежал египетскому принцу, сраженному на поединке его прадедом.

Матово черный, с золотистым отливом меч был выкован для его двоюродного деда, командора ордена рыцарей Храма, эдесским кузнецом – невольником из обломков вражеского оружия, захваченного во многих боях. Им можно было разрубить любой доспех, и знатоки говорили, что ему нет цены. Да и как, в самом деле можно оценить оружие, что спасет тебе жизнь в бою? А вот этот странный меч – длинный, чуть изогнутый, в резных ножнах, покрытых красным лаком, с наборной деревянной рукоятью, из пластин плотного тяжелого дерева, увенчанной навершием в виде отполированного до зеркального блеска нефритового шара, инкрустированного золотыми драконами, привез его дядя, брат отца, Мишель де Граммон. Он, еще юным, попал в плен к неверным, бежал, скитался по востоку шестнадцать лет, прежде чем сумел вернуться на родину. Этот меч, да еще неизлечимая болезнь, от которой он и умер спустя неполный год после возвращения – единственное, что он привез из своих скитаний. Бертран не очень хорошо помнил дядю: ему было десять лет, когда тот ушел в лучший мир.

Он почти ничего не рассказал о том, где побывал, и что видел, в своих странствиях, лишь упомянув, что дошел до Индии и острова Тапробана, и даже более дальних краев. Но иногда странная, многозначительная грусть возникала на его отмеченном печатью преждевременной старости лице, когда в его присутствии священник начинал рассуждать о Боге, или же менестрель – распевать песни о дальних краях, заселенных одноглазыми и крылатыми людьми.

Взор графа остановился на висевшей в центре ковра двулезвийной секире – франциске.

Обычная ничем не украшенная секира на простом ясеневом древке. То была родовая реликвия де Граммонов. Никто не мог сказать, сколько лет назад рука их предка впервые коснулась ее, но говорили, что это случилось задолго до рождения Карла Великого. На сером металле уже сильно сточенного лезвия можно было различить следы стершихся знаков забытого уже бог весть как давно франкского рунического алфавита. Может, то было имя кузнеца? Или заклятье, призывающее на помощь владельцу неведомых языческих богов или духов? Странным образом сталь, из которой она была откована, не уступала лучшей нынешней. Была ли то случайная удача мастера или же просто, как и в случае с тамплиерским мечом, было перековано чужеземное оружие?

С этой секирой было связано старое предание, гласившее, что в самой тяжелой битве, которую будет однажды вести отпрыск семьи графов, она, когда уже не будет надежды спастись, спасет ему жизнь.

Бертран постоял, вглядываясь в блики света на клинках. Мысли его от дел государственных перешли к семейным. Давно уже не было вестей от старшей дочери. Как же она далеко, в другой стране, во владениях сардинского короля. Видит Бог, он нашел ей и ее сестре хороших мужей…

Как она там, часто ли вспоминает об отце? Впрочем, ведь и он сам нечасто вспоминает о них, хотя искренне любит. И мысли его о другом: любимая жена не оставила ему сына.

Пройдет еще пятнадцать-двадцать лет, вряд ли больше, и его тело обретет вечный покой в семейном склепе, а гербовая печать будет разбита. Кто унаследует его титул и владения, кто поднимет флаг его цветов: лилового и серого? Или щит с гербом де Граммонов опустят в могилу вместе с ним! Ведь он еще не стар, ему только тридцать восемь лет…

Не рано ли он стал задумываться о новой женитьбе, ведь с кончины Изабель еще и полугода не прошло?

На пороге возник камердинер.

– Мессир Бертран, – сообщил он с поклоном, – к вам гонец из Парижа. Он протянул господину свитки.

Де Граммон развернул первое письмо, скрепленное печатью с королевскими лилиями.

То был приказ коннетабля, отданный от имени короля, явиться в Париж, взяв с собой своих лучших солдат. Второе послание было от его двоюродного брата Людовика де Мервье, благодаря женитьбе на дочери могущественного королевского кузена графа Филиппа Валуа весьма высоко поднявшегося, ныне герцога Сентского и вице-канцлера Франции.

В нем без обиняков говорилось, что положение много хуже того, что казалось вначале и что мятежники вот– вот могут начать угрожать столице. Некоторое время де Граммон сидел, коснувшись ладонью нахмуренного лба.

– Скажи, пусть накормят гонца, – наконец обратился он к безмолвно стоявшему у входа в ожидании приказов камердинеру. И пусть ко мне пришлют моего лейтенанта.[15]15
  Лейтенант – в описываемое время под этим термином понималось не воинское звание(таковых, в современном понятии в Европе не было) а должность помощника офицера или военачальника.


[Закрыть]

* * *

Шампань. Почти одновременно с вышеописанным.

Некто, оставшийся безымянным.

Когда в дверь каморки, где он отсыпался, кто-то постучал, он не заподозрил ничего – он ведь договорился с хозяйкой, чтобы она устроила ему какую-нибудь шлюшку почище да потолще. За порогом и впрямь стояла молодая женщина – одна из кухарок постоялого двора. Потупясь, она сообщила, что госпожа прислала ее услужить постояльцу. Рубашка на ее груди была весьма соблазнительно развязана, открывая взору то, что положено прикрывать, и глаз его невольно задержался на вырезе. Только поэтому он слишком поздно заметил метнувшиеся из-за спины гостьи силуэты.

Он рванулся в сторону, но опоздал на мгновение, и на голову ему опустилась короткая дубинка.

Хотя удар и не вышиб из него дух, но напрочь лишил способности сопротивляться.

Только поэтому четверым стражникам удалось без потерь повалить его на пол, скрутить за спиной кисти рук и набросить на шею петлю. Покончив с этим делом, они принялись обшаривать его жилище, перетряхивая вещи и заглядывая во все углы. Девица тем временем, торопливо запахнув корсаж, убежала вниз, и стук ее сабо по ступеням отзывался в его раскалывающейся от боли голове топотом исполинских копыт.

Подождав, пока он немного придет в себя, их командир, судя по одежде – мелкий шевалье, опрокинул ему на голову кувшин воды.

Затем его грубо подняли на ноги и вытолкали на лестницу. Должно быть, стражи были предупреждены, с кем имеют дело: натянутая веревка в руке офицера больно врезалась в шею, а в спину упирались острия протазана и кинжала.

Пока его вели вниз, он напряженно размышлял: где именно он совершил ошибку и на чем прокололся?

Тот рыцарь, которого подстрелил у входа в церковь, где он должен был обвенчаться? Племяннику, заплатившему за этот выстрел полста золотых, не нравилось, что еще не старый дядюшка может обзавестись наследником, и тогда прощай замок и земли… Или еврей – ростовщик из Ангулема, в дом которого он вошел как-то ночью полгода назад вместе с двумя случайными дружками, а вышел один, унося с собой тяжелый сундучок, оставив за собой четыре трупа – хозяина, его жены и сообщников? А может быть, дело в той девчонке в простом холщовом платьице, с которой он позабавился, встретив ее в лесу? Ну кто ж знал, что это окажется дочка местного барона, вздумавшая, переодевшись в ряднину, бегать на свидания к сыну соседа, с которым у ее папочки была родовая вражда??

Когда его поволокли к черному ходу, он впервые заподозрил неладное.

Ведь пойманного вора и убийцу положено вести на виду у всех, дабы всякий знал, что стража бдит и добропорядочный буржуа может спать спокойно; чтобы прохожие могли насладиться зрелищем скрученного душегуба, порадоваться унижению злого разбойника. И почему командует схватившими его не кто-нибудь, а офицер-дворянин?

Когда же его затолкали в небольшой дормез, приткнувшийся к калитке заднего двора, удивление его превысило все пределы. Сидевший на козлах человек что-то крикнув, хлестнул лошадей.

И почти сразу один из конвоиров надвинул ему на глаза толстый войлочный колпак.

…Повозка, подпрыгивая на ухабах мостовой, поворачивала туда-сюда: то ли возница нарочно кружит по городу, стремясь запутать невольного седока, то ли и впрямь до места непросто добраться.

Стараясь не обращать внимания на боль в еще гудящей от удара голове, он напряженно пытался понять: что все это может значить? Во всяком случае, вряд ли его везут в тюрьму, и это было само по себе хорошо. Если конечно, не иметь в виду, что кто-то из обиженных решил рассчитаться с ним сам, не обращаясь к королевскому правосудию. При этой мысли он не на шутку испугался.

…Возок остановился, с него сорвали колпак и выпихнули в открытую дверь.

Он находился на заднем дворе какого-то большого отеля – какого, он не мог припомнить, хотя знал все более-менее богатые дома Реймса – в иных даже побывал тайно от хозяев.

По въевшейся в плоть и кровь привычке, он принялся машинально прикидывать: на какой высоте находятся незарешеченные окна и где удобнее перебраться через ограду, но увесистый тычок в спину оторвал его от этого увлекательного занятия.

Его подвели к небольшой неприметной двери, глубоко утопающей в побеленной стене. Офицер отворил ее, пленника грубо толкнули – мол, проходи.

По узкой и темной лестнице его повели наверх. При этом обнаженная сталь по – прежнему упиралась ему в спину.

Конвоиры впихнули его в узкое помещении с побеленными стенами и небольшим полукруглым окном, забранном толстыми прутьями. За столом у окна сидел грузный краснолицый человек в дорогом платье, позади него пристроились еще двое.

Жестом краснолицый отослал стражников прочь. Офицер что-то хотел сказать, но, глянув на жесткое лицо хозяина, промолчал и, поклонившись, вышел вон. Они остались вчетвером: кроме него и хозяина тут был тощий, как сушеная рыба, священник в сутане тонкого добротного сукна и еще один – жилистый гибкий человек неопределенного возраста, на поясе которого болтался длинный кинжал. Ему было достаточно лишь мельком посмотреть в его сторону, чтобы понять – перед ним собрат по ремеслу.

Взгляды их на миг скрестились, и в глазах телохранителя он явственно прочел предупредительно насмешливое: «Не вздумай…»

Краснолицый назвал себя. Он удивился и даже слегка оробел: сенешалей и графов среди его знакомых пока что не было.

Затем, время от времени искоса поглядывая на лежащий перед ним пергамент, хозяин назвал его имя, затем кличку, затем другую, под которой знали его в Лондоне, третью, которой звали его в парижском Дворе Чудес.[16]16
  Отель.


[Закрыть]

После этого начал перечислять его делишки. При упоминании об очередном преступлении клирик укоризненно качал головой, нервно поигрывая тяжелым наперсным крестом.

Ни ростовщика, ни рыцаря, ни девчонки в этом списке не имелось, но и того, что было поименовано, с избытком хватало, чтобы обеспечить ему конопляный шарф, любезно завязанный рукой палача.

А потом ему предложили работу. В первый миг с его языка едва не слетели слова отказа, сопровождаемые бранью, но он вовремя вспомнил, где находится.

…Он вспоминал все это, лежа у маленького слухового оконца на низком пропахшем пылью и мышами и заляпанном голубиным пометом чердаке. Перед ним лежал взведенный арбалет, изготовленный по его особому заказу лучшим лондонским мастером. С минуты на минуту в конце переулка должна была появиться та, которую он должен был убить… За пазухой лежал тугой кошель, полный монет – хватит на небольшой домик где-нибудь в предместье или на полгода развеселой жизни.

Кроме этого, было твердое обещание, что на его прошлое закроют глаза. На некоторое время, во всяком случае.

Его чутких ушей хищника коснулся гомон приближающейся толпы. Он поудобнее перехватил самострел, снаряженный сегодня не обычным болтом, а толстой, специальной выделки стрелой, наконечник которой был заранее смазан ядом, который дал ему тощий клирик. Склянку с его остатками он тоже сберег – на будущее.

В конце улицы послышался шум приближающегося множества людей, и все посторонние мысли мигом вылетели из его головы. Вот из-за угла появилась толпа, во главе которой шла женщина в белом.

Привычно он поймал ее в прорезь прицельной планки, несколько секунд потратил на то, чтобы убрать некстати возникшую дрожь в руках («Старею!») и, задержав дыхание, нажал на курок. Щелкнув, самострел толкнул его в плечо, и белая фигурка, переломившись в поясе, упала наземь. Мельком он успел удивиться – как все просто оказалось…

Арбалет исчез в грязном мешке. По совести надо бы его бросить, но уж слишком хороша работа и не вдруг найдешь второго такого умельца, да и жалко потраченных золотых. Теперь быстро вниз по скрипучей темной лестнице, выходившей в узкий тупичок между двумя старыми домами…

Шаркающей походкой, еле волоча ноги он поплелся по извилистому грязному переулку в сторону, противоположную той, откуда слышались крики.

Никому в голову не придет, что этот старый босоногий нищий, хромой и согбенный, с грязной седой бородой (он почти два часа потратил на то, чтобы покрасить ее должным образом) и ветхой котомкой за плечами и есть убийца повелительницы бунтовщиков. Вот сейчас, проскочив между ветхими домами, он окажется на улице, что ведет к воротам, и спустя меньше чем полчаса покинет этот город, оставив позади разъяренное сборище, что будет переворачивать его кверху дном в поисках виновника своего несчастья.

…Сверху на него упала сеть. Сильный рывок опрокинул его, он попытался встать на четвереньки, в первые мгновения еще не понимая, что случилось. А со всех сторон на него уже навалились множество тел, придавливая всей тяжестью к земле… Тупой конец пики с силой ударил его в подвздошье, заставив бессильно хватать ртом воздух. Нога в деревянном башмаке отпихнула вывалившийся из его ладони нож…

Его обступило с дюжину вооруженных людей.

Один из них победно затрубил в рог, из-за домов ответили другие. Потом ему связали руки, заломив их назад до хруста, спутали ноги, не вынимая из сети, и поволокли куда-то прямо по мостовой.

Тащили его довольно долго. Затем разрезали опутывающие его конопляные шнуры и поставили на колени перед молчавшей человеческой стеной.

На перед ним на земле лежала молодая женщина. Та самая, в белом одеянии. Рыжеватые волосы разметались по грязи, на губах пузырилась кровавая пена. Тело ее сотрясали судороги, широко раскинутые ноги в белых сапогах скребли грязь. Было ясно, что она вот-вот испустит дух. Сквозь прореху на платье проглядывал металл кольчуги. Тщетная предосторожность: на таком расстоянии не спас бы и кованый нагрудник. Он обвел глазами лица людей и сознание того, что он все – таки сделал дело, вдруг наполнило его душу неким мстительным удовольствием. Выплюнув забившую рот грязь, он попытался улыбнуться.

Но что это?! Из-за спин собравшихся появилась и остановилась рядом с бившимся в конвульсиях телом другая… Он понял сразу – вот это и есть та, которую он должен был прикончить.

На ней тоже было белое платье и белые сапоги тонкой замши; сияющее золото волос падало на плечи. Даже лица их были чем-то похожи.

Похожи?! Он еле удержался, чтобы не рассмеяться. Что может быть общего у самой обычной, не примечательной ничем бабенки, в которую только что всадил отравленную стрелу, и этой, которую он узнал бы теперь среди десятков тысяч…

Глупец! Кого он пытался убить – посланницу Божию!

Не обращая на него внимания, она склонилась над лежащей, коснулась ладонью покрытого смертным потом лба… И девушка вдруг открыла глаза и, через силу улыбнувшись ей, что-то прошептала. Та по-матерински улыбнулась в ответ.

Жестом она подозвала кого-то из приближенных, вполголоса бросила пару слов. Тот исчез за спинами толпы. Затем, подойдя на несколько шагов, посмотрела в его глаза, и ни ненависти, ни злобы не было во взоре. В нем он явственно прочел – «Умри с миром». И взор этот проник в самую глубину его темной души, наполнив ее неведомым ему доселе просветлением и покоем. С этим чувством он и прожил оставшиеся несколько секунд своего земного бытия. Потом удар меча отделил его голову от тела…

* * *

Париж. Примерно те же дни.

Серые угрюмые стены замка Тампль за последние полвека повидали немало хозяев. Еще на памяти кое-кого из ныне живущих стариков над его башнями гордо развевался черный с белыми полосами Босеан – стяг Ордена рыцарей Храма Соломонова. Именно отсюда, из главных ворот, четыре десятка лет назад вывели на костер их последнего Великого Магистра. Замок служил убежищем для вдовствующих королев и тюрьмой для высокородных преступников, побывал в залоге у ломбардских ростовщиков. Последние же несколько лет он стоял пустой и заброшенный, отданный в удел мышам и паукам, и только сейчас, с началом небывалого возмущения черни, опять стал тем, для чего и предназначался: крепостью и казармой. В Тампль были собраны отряды парижской стражи вместе с остатками войск, отступивших из охваченных мятежом провинций. Кроме того, под его крышей поселилось и немалое число рыцарей с вооруженными слугами: те, которым не хватило места в отелях своих сюзеренов. Сюда же в одну из башен временно перебрался королевский прево Парижа, которому было вручено командование столичным гарнизоном.