Текст книги "Пожелайте мне неудачи"

Автор книги: Владимир Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

А теперь можете сколько угодно твердить мне, что все это – плоды моего больного воображения, а на самом деле все куда проще и банальнее. Можете сказать, Генон, что я начитался бульварной фантастики и что моим рассуждениям – грош цена, потому что они бездоказательны. Наконец, вы можете ничего не говорить, а вытащить пистолет из-под плаща, которым вы так старательно прикрываете руки и разрядить в меня всю обойму. Я наверняка стал проблемой для вас, а пуля, по-вашему, решает любую проблему: нет человека – нет и проблемы…

Мышцы мои были сведены судорогой в бесчувственный комок, в горле было сухо и горько. Я понимал, что теперь, когда я открыл Генону все свои карты, моя песенка спета, и бесполезно дергаться, чтобы пытаться уйти от наказания за излишнюю резвость. Сейчас, вот сейчас он нажмет на курок, и я не расслышу звука выстрелов – не потому даже, что пистолет у него наверняка оснащен надежным глушителем, а потому, что стрелять он будет мне наверняка в лоб, и прежде чем мозг мой успеет воспринять акустические сигналы, он разлетится на множество мелких окровавленных кусочков…

– Ты действительно сам допер до таких выводов или это раскололся Стабников? – осведомился Генон.

– Бросьте притворяться, шеф, – сказал я устало. – Вы же прекрасно знаете, что Стабников не мог мне рассказать ничего подобного, потому что не был посвящен в секрет Опеки. И не говорите мне, что вы случайно заглянули ко мне на огонек именно сегодня. Просто-напросто вам уже доложили, что несколько часов назад Стабников дал дуба в психлечебнице… Нет-нет, разумеется, вы его не убивали. Ни сами, ни с помощью своих людей в лечебнице. Достаточно было закодировать его подсознание особым образом, и ключом, запускающим механизм остановки сердца, явилось слово «детонатор». Просто, эффективно и надежно. Только так с минимальными затратами можно было избежать разглашения Стабниковым секретов.

Однако, как видите, мне хватило всего одного слова, чтобы связать концы с концами. По-вашему, я вбил себе в голову всякие глупости и пытаюсь морочить голову вам, честному полковнику госбезопасности? По-вашему, я заблуждаюсь?

– Да, – со странной интонацией проговорил Генон. Глаза его блестели. – Разумеется, ты заблуждаешься, Кирилл. Но только в деталях. А что касается общей схемы – тут ты попал в точку. – Он тяжело вздохнул, словно сожалея, что придется убить такого неглупого, но не в меру ретивого подчиненного. – Что ж, поздравляю тебя. Ты неплохо справился с этой задачей, а значит – заслуживаешь… – Он скинул с рук плащ и сделал эффектную паузу. – Нет, не пули в лоб, как ты предположил, мой хороший. Во-первых, ты заслуживаешь, чтобы я рассказал тебе все об Опеке. А во-вторых, ты заслуживаешь повышения. Разумеется, в нашей системе координат. Так что через несколько дней готовься, мой хороший, заступить на дежурство. На этот раз – оперативным диспетчером… А сейчас давай-ка мы с тобой выпьем за это! Но только не чаю…

В руках моего шефа оказался вовсе не пистолет. Там была коробка с французским коньяком «Наполеон». Причем, как впоследствии выяснилось, вовсе не отравленным мгновенно действующим ядом…

Эпизод этот мне запал в память даже не потому, что доставил мне неприятные эмоции. Просто тогда Генон в первый раз назвал меня по имени, а это означало у него высшую меру поощрения.

Часть 2
ОХОТА НА ОХОТНИКА (Год 1994)

Какое-то неприятное ощущение кольнуло затуманенное сном сознание и потащило меня огромным воздушным пузырем из глубины, где было так легко, свободно и приятно парить, на поверхность. А поскольку я знал, что на поверхности меня поджидает суровая, грубая реальность, от которой не спрятаться, сколько ни натягивай одеяло на голову, то ощутил такое чувство, которое, наверное, испытывает наркоман, когда действие «кайфа» кончается. И оказался прав: неприятное ощущение оказалось настойчивым звонком телефона.

Было всего пять утра, и за окном еще царила колючая мгла, раздираемая порывами ледяного февральского ветра.

В голове еще теснились обрывки сновидений, но рука уже автоматически сорвала трубку «Панасоника», потому что так рано мне могли звонить только из отдела. Не дай бог, что-то отчебучил наш Подопечный!..

Но я ошибся. Звонили мне по межгороду, и это была мама.

– Сыночек, здравствуй, – заискивающе сказала она, едва я пробурчал в трубку нечто нечленораздельное. – Как ты там? Я тебя не разбудила?

– Все нормально, мам, – с невольной досадой ответил я. – Что-нибудь случилось?

– Да не то чтобы случилось… Ты уж извини, что я тебя так рано беспокою. Я вообще-то не хотела звонить, да Анна-Иванна уговорила меня, ты же знаешь, сыночек, какая она настырная…

По опыту телефонных переговоров я знал, что вступление у мамы могло затянуться надолго.

– Ма, нельзя ли короче? – перебил я ее, чтобы упредить подробный пересказ всех перипетий взаимоотношений матери с соседкой-подружкой. Наконец после очередной порции причитаний и отклонений от сути дела я уяснил причину столь раннего звонка матери.

Вот уже несколько лет моя родная старушка страдала варикозным расширением вен.

Болезнь зашла достаточно далеко, многочисленные операции не помогали, и на ногах у матери появились язвочки, причинявшие ей жуткую боль и массу неудобств. Ходить становилось все тяжелее, и когда нужно было что-то купить, приходилось матери просить об этом все ту же Анну-Иванну. Недавно врач, который время от времени звонил матери ради консультаций или просто узнать о ее самочувствии, сказал ей, что в Москве появилось в продаже новое средство, которое, по рассказам, обладает феноменальной эффективностью в борьбе с варикозом. Средство было импортным, дорогим и редким, так что в провинции за ним было даже бессмысленно гоняться. В связи с этим суть маминой просьбы заключалась в том, что нужно было разыскать в столичных аптеках данное лекарство, разыскав – приобрести в особо крупных размерах, а затем отправить егодомой, но не по почте, а через племянника все той же Анны-Иванны, который работал проводником на железной дороге и как раз сегодня вечером должен был отбывать из Москвы в наш город… Я мысленно ругнулся, потому что не далее чем через два с половиной часа я должен был заступить на очередное дежурство.

Но, разумеется, отказать маме я не мог и потому торжественно поклялся сделать все, что в моих силах, чтобы выполнить ее поручение.

Продолжать спать не имело смысла ввиду того, что до звонка будильника оставалось всего четверть часа, и я в порыве мазохистского самоистязания решительно отбросил в сторону тонкое японское одеяло с электроподогревом…

Есть в городе Москве одно здание, которое я ненавижу всем своим нутром больше всего на свете, хотя внешне оно представляет собой вполне пристойную конструкцию в современном стиле. Расположено оно через дорогу от выхода из станции метро «Красные Ворота», напротив довольно чахлого скверика, где уныло высится фигура Михаила Юрьевича Лермонтова, обыгранная как «мужик в пиджаке» в знаменитой комедии «Джентль-мены удачи». Если верить стандартной вывеске из черного стекла, то в здании этом расположен «Информационно-вычислительный центр Министерства путей сообщения Российской Федерации». Однако еще Козьма Прутков утверждал, что вывескам не следует верить, и в данном случае он оказался прав, потому что в недрах этого стеклянно-бетонного монстра имеется девятый этаж, доступ на который возможен только посредством лифта. Однако посторонние не смогли бы пробраться в эту святая святых Опеки, даже если бы очень захотели: дело в том, что на панели управления лифтами имеется всего восемь кнопок. Лишь некоторым посетителям Центра известно, что для достижения невидимого девятого этажа следует нажать одновременно кнопки "1" и "8", причем повторить эту операцию дважды. При этом в нашей диспетчерской автоматически зажигаются красные сигнальные лампочки, раздается тревожный звуковой сигнал, и посетителя на всякий случай встречает с оружием наготове у дверей лифта второй помощник диспетчера.

Ненавижу я это здание по одной простой причине: именно в нем я провожу в последнее время каждые третьи сутки. График жесткий и соблюдается неукоснительно. Из месяца в месяц, из года в год. Только болезнь может освободить от дежурства оперативным диспетчером. Или смерть – причем твоя собственная, а не твоих родных и близких…

Диспетчеры бывают разные. В основном так принято называть эту профессию у транспортников: железнодорожников, авиаторов, моряков. Суть же у всех одна: координировать действия множества субъектов, подчас не подозревающих друг о друге. На сложные траектории перемещения этих субъектов в пространстве цветным пунктиром накладываются временные координаты, и задача одновременного оперирования несколькими величинами требует такого сосредоточения, что любой транспортный диспетчер после дежурства чувствует себя измотанным до предела. Что же говорить тогда о нас, если, в отличие от транспортников, у которых все расписано по графику, нам то и дело приходится импровизировать и на ходу пытаться найти решения для неразрешимых в принципе ситуаций!.. Вот почему сутки после дежурства уходят на то, чтобы отоспаться и восстановить затраченные нервные клеточки. Еще сутки – на личную жизнь, для решения неотложных проблем, а потом – снова в бой. Разумеется, при таком режиме никакой полноценной личной жизни не получается, потому что нет для тебя ни нормальных праздников, ни выходных по субботам и воскресеньям, ни настоящего отдыха… Радость существования постоянно отравляет одна и та же подспудная мысль: послезавтра… нет, уже завтра ты должен будешь опять сесть в мягкое вращающееся кресло в окружении нагромождений спецаппаратуры и на протяжении двадцати четырех часов не смыкать глаз, пытаясь заблаговременно предвосхитить возможные проблемы, но, разумеется, все предугадать невозможно…

Ровно в восемь я принял смену у Миши Чигринова. Подопечный в это время заканчивал дома завтракать. Из книги отчетов о дежурстве я уже знал, что за прошедшие сутки никаких ЧП в жизни Подопечного не случилось. Впрочем, это подтверждалось и сводкой утренних данных о его физиологическом состоянии, снятых с помощью сложнейшей телеметрической аппаратуры. Оставалось лишь надеяться, что и предстоящие сутки обойдутся без сюрпризов.

В восемь ноль три от агентов «наружки» поступили доклады о готовности к сопровождению «объекта».

Я попросил своего помощника Костю Рудавского приготовить мне чашку крепкого кофе, а сам не спускал глаз с экрана монитора «наружки», который транслировал вид дверей подъезда Подопечного. Вот-вот он должен был появиться здесь.

Схема Опеки за многие годы ее осуществления была отработана до мелочей, и пока что все шло по накатанной колее.

В восемь десять Галина сообщила, что Подопечный вышел из квартиры и сейчас появится в поле нашего зрения.

– Какие планы на сегодня? – деловито спросил я, не отрывая взгляда от экрана монитора.

– У меня? – лукаво переспросила она.

– Не притворяйся, Галь, – посоветовал я. – Сейчас я лицо официальное, при исполнении, поэтому твои планы меня интересовать сегодня никак не могут, хотя в любое другое время…

– А я, между прочим, всегда при исполнении, – полушутя-полу-серьезно перебила меня Галина. Она была права, поэтому спорить с ней не стоило. – Ладно, Кир, записывай. После работы он зайдет в сбербанк на Рабочей – пора платить за квартиру. Потом заглянет на Рогожский рынок, чтобы купить там кое-что из продуктов – вы, кстати, помогите там ему выбрать свининку получше, а то он разбирается в мясе, как свинья в апельсинах!.. Так, в прачечную я сама схожу. Ну и вроде бы все… Если, конечно, в последний момент у него не возникнет какая-нибудь очередная авантюрная идея – но тут уж, ребята, смотрите сами в оба.

– Понял, отключаюсь, – сухо бросил я, нажимая клавишу селектора на пульте.

На экране «наружки» двери распахнулись, и из подъезда, как всегда, с озабоченно-рассеянным видом вынырнул Подопечный. И как всегда, огляделся он по сторонам с таким ошарашенно-пришибленным видом, что мне сразу захотелось с презрением сплюнуть. Господи, в который раз подумал я, за что же ты избрал именно этого зачуханного гаврика?!.. Неужели этот тип в полустоптанных ботинках, мятых брюках и обвислом пальто действительно способен причинить людям столько зла? Неужели от такого невзрачного субъекта зависит существование целой страны?..

И, тем не менее, это было так, и я прекрасно знал это. Поэтому погасил крамольные мысли в самом зародыше и принялся осуществлять оперативное сопровождение Подопечного на его пути к многоэтажному бетонно-стеклянному кубу на Шоссе Энтузиастов. В моем распоряжении была аудио-, видео– и компьютерная аппаратура. Моим распоряжениям и указаниям безоговорочно подчинялись десятки лучших агентов. Поэтому лишь непосвященному человеку могло бы показаться, что Подопечному сопутствует удача. На самом деле – это я, плюс воля и усилия множества людей, плюс невероятная слаженность в действиях да тщательно продуманная и годами отработанная организация Опеки, обеспечивали так называемые счастливые случайности для одного-единственного человека.

Не успел Подопечный подойти на остановку – как, повинуясь нажатой мной клавише, к ней подкатил троллейбус двадцать четвертого маршрута. Наш человек, отвечавший за подачу транспорта, не упал в грязь лицом: троллейбус был полупустым, что обеспечивало Подопечному беспрепятственную посадку на мягкое сиденье. Никто не ведал, что столь малое количество пассажиров объяснялось очень просто: предыдущие три остановки машина пролетела на полном ходу, не останавливаясь.

Труднее всего для диспетчеров были именно такие моменты, когда Подопечный оказывался «в людях». Ведь трудно было предугадать, как будет развиваться обстановка и не посягнет ли кто-нибудь на его душевное равновесие или даже физическую неприкосновенность. И хотя на этом же этаже постоянно дежурила группа аналитиков, и «оперативный» в любой момент мог прибегнуть к их услугам, но иногда вмешательство должно было быть решительным и мгновенным.

Как, например, сегодня. Не успел троллейбус доехать до угла Радио и Добролюбовской, как в салон влезла и угрожающе нависла над Подопечным старуха с сумкой на колесиках и огромной волосатой бородавкой на подбородке. Это была явная представительница той категории пенсионеров, которые до девяносто первого года до хрипоты спорили из-за места в очередях за водкой, а после девяносто первого восприняли свободу рынка как возможность спекулировать сигаретами у метро. Еще немного, и бабка обязательно изрекла бы в пространство нечто о наглости молодых, неуважении немощных старцев и о том, что она всю свою жизнь простояла у фрезерного станка. Зная слабохарактерность Подопечного, можно было не сомневаться, что после этого стресс третьей категории ему на сегодня был бы обеспечен. Я только собрался было отдать соответствующее приказание нашим людям в троллейбусе, но те, слава Богу, сами допетрили, что следует нанести превентивный удар. «Садитесь, бабушка», вскочив со своего места, громко сказал Влас Персианцев, сидевший через проход от Подопечного, и старуха, что-то сердито бурча себе под нос и то и дело косо посматривая на Подопечного, взгромоздилась на сиденье. Я облегченно вздохнул.

Но на этом сегодня дорожные передряги Подопечного еще не закончились. Когда он собрался выходить из троллейбуса на конечной, вдруг навстречу в двери ему полез звероподобный верзила в замызганной и распахнутой настежь, несмотря на мороз, куртке типа «Аляска» и без шапки. На робкую попытку Подопечного осудить верзилу тот разверз щербатую пасть и заорал: «Ты чо, не вишь, бля, што я залазию? А?».

Судя по интонации, он горел желанием разогнать кровь в своих жилах, заржавевших от многих запоев, хорошей драчкой, причем неважно с кем, и Подопечный лишь удачно подвернулся ему под руку.

– Влас, – негромко посоветовал я по спецсвязи, – прими меры.

Персианцев согласно кивнул и аккуратно оттер Подопечного в сторону, оказавшись лицом к лицу со щербатым.

– Ох, не люблю я, когда возле меня базар устраивают, – выдохнул Влас. – Может, выйдем, поговорим? – предложил он негромко грубияну. Тот, покачнувшись, замахнулся со словами: «Да я тебя и здесь пришибу, сучара!», но в следующий момент его тело вдруг приподняла над полом и боком вынесла в дверной проем какая-то неведомая сила. А еще через мгновение детина зарылся в заснеженный кювет, дрыгая ногами. Я надавил нужную кнопку, и не успел хулиган выбраться из кювета, как в конце улицы показался милицейский «уазик», мигающий сине-красными маячками.

Я машинально вытер о брюки вспотевшие ладони. Внимательно присмотрелся к Подопечному – вроде бы все в порядке, не успел он воспринять сей инцидент как потерю своего лица, а значит – гибельных последствий нам и здесь удалось избежать.

Больше до самого НИИ ничего страшного Подопечного не подкарауливало. Однако на границе между свободой и служебной территорией его поджидала очередная неприятность. Хорошо еще, что я заранее просмотрел, что творится на проходной: благо, передо мной высился квадратор – целый штабель мониторов, позволяющих непосредственно наблюдать за ключевыми точками.

А на проходной вовсю протекала кампания поимки злостных разгильдяев, то бишь опаздывающих. Лично сам Степан Борисович, отставной полковник Генштаба, а ныне – замначальника отдела кадров, торчал возле турникета с блокнотиком в руке, старательно фиксируя фамилии пересекающих заветную черту позже положенного срока. Поскольку электронные часы показывали, что Подопечный опаздывает на целых полторы минуты, нетрудно было представить, чем может закончиться его попытка просочиться мимо бдительного Степана Борисовича.

Времени для вмешательства у меня оставалось в обрез, поэтому я первым делом науськал Камиля Копорулина, сменившего Власа на троллейбусной остановке, задержать Подопечного во что бы то ни стало на пару минут возле проходной, и Камиль тут же принялся разыгрывать спектакль: гость столицы из солнечного Татарстана спрашивает у прохожего, то есть у Подопечного, как ему найти какой-то переулок, название которого он позабыл, но помнит только, что в начале переулка располагаются бани, а чуть подальше – комиссионный автомобильный магазин, но магазин-то ему, гостю столицы вовсе не нужен, а нужен ему зачем-то Дом культуры шарикоподшипникового завода номер двенадцать (которого, кстати, в природе не существует), и все это действо происходит внешне вполне безобидно, но несколько замедленно, потому что помимо акцента, мешающего понимать торопливую речь приезжего татарина, у последнего наличествует еще и заикание…

А тем временем я набрал нужный телефонный номер и, когда на моем экране вахтер в форменной фуражке поднял трубку, то начальственным голосом небрежно сказал ему:

«Вот что, голубчик… мнэ-э… если Степан Борисович все еще торчит в твоей конуре, дай-ка ему… мнэ-э… трубочку». Но дед-вохровец был не лыком шит, потому что робко попытался уточнить, кто, собственно, спрашивает кадровика. В ответ, естественно, он услышал, сквозь череду эканий и меканий недвусмысленный намек на то, что не его это собачье дело, а если он считает иначе, то завтра может на службу не выходить, а сидеть дома и нянчить засранцев-внуков… Когда трубку взял отставной полковник, мой тон несколько изменился.

– Здравия желаю, товарищ начальник! – с этакой злой усмешкой произнес я. – Полагаю, вам известно, кто с вами разговаривает?

– Нет, – растерянно ответил кадровик. Было видно, что мой напор его смутил.

– Тем хуже для вас, – многозначительно сказал я. – Полковник Сетов, государственная безопасность. – И сделал вид, что взрываюсь: – Послушайте, какого черта, полковник?!.. Какой идиот приказал вам осуществлять эту несанкционированную проверку?! Кому вы подчиняетесь?! Да вы знаете, чту вам за это будет?!

Вся эта вереница риторических, но не лишенных скрытого смысла вопросов, бомбардировала сознание бывшего генштабовца, пробудив в нем отнюдь не самые приятные воспоминания о своей армейской карьере. На экране было отчетливо видно, как Степан Борисович машинально встал во фрунт с трубкой возле уха.

– Но я, – стал оправдываться он дрогнувшим голосом, – видите ли, я… не по своей инициативе…

– Что-о? – уже не сдерживаясь, заорал я. – Ма-алчать! Вы что себе позволяете, полковник?!

– Я… я уже не полковник, – пролепетал Степан Борисович, утерев лоб платком. – Я давно в запасе…

– Тем хуже для вас! – повторил я. – Немедленно отставить эту возмутительную профанацию с проверкой! Вы все поняли? У вас там директором, кажется, Теренецкий?.. – (Это «кажется» обычно действует на таких степанов борисовичей сильнее, чем самая отборная ругань). – Отлично, передайте ему, что это я распорядился прекратить проверку на проходной!..

И я швырнул трубку на рычаг. Степан Борисович потоптался еще некоторое время в вахтерском «аквариуме», а потом медленно почесал затылок и, насупившись, направился к выходу. Проводив его ошалелым взглядом, вахтер пожал плечами и, не обращая внимание на протискивающегося через турникет Подопечного, принялся готовиться к чаепитию.

Я бессильно откинулся на спинку кресла. В горле у меня было сухо и шершаво, будто там застрял невидимый рашпиль.

«Черт бы его подрал, ипохондрика!», как всегда в таких случаях подумал я, глядя хмуро в сутулую спину Подопечного (на территории НИИ наблюдение за ним велось с помощью миникамер, вмонтированных в очки наших людей). Это же надо было природе отколоть такое коленце: человек, от эмоционального состояния которого зависит одна шестая часть света, оказывается, ни много ни мало, самым настоящим неврастеником! И некоторые еще осмеливаются укорять нас за то, что мы-де плохо справляемся со своими задачами, что будто бы Опека не достигает своих целей! Да если бы не Опека, в стране вообще черт бы знает что творилось! Я на миг представил весь тот хаос, который мог бы наступить, если бы мы пустили судьбу нашего Подопечного на самотек, и мне стало очень скверно… Достаточно и того, что происходит несмотря на все наши старания! Это ведь только кажется, что так легко умыть руки и мысленно освободить себя от ответственности за гибель ни в чем не повинных и не знающих о страшной опасности сограждан. Да, ты можешь тысячу раз повторить себе, что ты сделал всё, что мог, и не твоя вина, что получилось так, как получилось, но когда с газетных фотоснимков или с телеэкрана на тебя глянут глаза детей, потерявших отцов и матерей в каком-нибудь очередном спитаке, или наоборот, когда ты посмотришь в глаза матерей, чьи дети погибли, когда автобус, в котором они ехали утром в школу, столкнулся на переезде с товарным поездом, то сознаешь, что грош цена всем твоим попыткам задобрить свою взбесившуюся совесть…

Подопечный тем временем резво преодолел расстояние, отделявшее его от административного корпуса, пересек бодрым шагом лифтовый холл и ворвался одним из первых в очень кстати подоспевший лифт. На шестом этаже он продрался сквозь толпу опаздывающих лаборантов, выскочил из кабины и помчался по коридору к своему персональному кабинету. Куда это он так спешит, ведь часы и так уже показывают начало десятого? Я на всякий случай насторожился.

Вообще-то Подопечного нельзя было обвинить в том, что он портит много крови «опекунам». Не знаю, догадывался ли он о том, что его подстраховывает множество людей и что так называемые «счастливые случайности» на его жизненном пути тщательно продуманы и подготовлены нами, но вел он себя в целом корректно. Так, он никогда не совал свой нос туда, куда другие непременно сунули бы с преогромным удовольствием. Он не был любителем каких-то эксцессов и авантюр, и если он, предположим, утром в выходной день отправлялся в парикмахерскую стричься, то можно было быть уверенным, что он не вернется лишь затемно в положении риз, ссылаясь на то, что совершенно случайно встретил одного своего старого приятеля, с которым пришлось выпить по кружке пива… после двух поллитр водки, конечно. Следить за ним было довольно легко, потому что он был предсказуем, как восход и заход солнца. Даже в октябре кровавом, когда многие любопытные москвичи лезли под самые гусеницы танков, расстреливающих мятежный Белый Дом, и ползали под огнем на асфальтовой равнине близ Останкинского телецентра, Подопечный не рвался стать свидетелем «исторических событий» – правда, благодаря нам, он узнал о попытке переворота лишь тогда, когда порядок был в основном уже наведен, снайперов попереловили на крышах, а Анпилова арестовали…

Но, тем не менее, бывали и весьма неприятные для диспетчеров и прочих членов нашей «команды» сюрпризы. И, видимо, ничего с этим нельзя было поделать, а нужно было только смириться и уповать на то, что и на этот раз все обойдется и пронесет, как проносило раньше.

Действительно, ничего особенного за собой спешка Подопечного, как оказалось, не скрывала. Он отпер дверь кабинета ключом, поздоровался с проходившим мимо сотрудником, вошел и стал располагаться, как дома. В сущности, это и был его второй дом, и мы тоже позаботились, чтобы создать ему более-менее приличные условия.

Раздевшись и погрев руки на батарее, Подопечный включил чайник и уселся за компьютер. Теперь мне можно было расслабиться, потому что я знал: ничего особенного до обеда в НИИ не стрясется, а по своей воле Подопечный едва ли полезет куда-нибудь на чердак, в подвал или в техмастерскую: на технику безопасности, ответственным за которую в своем учреждении он числился, он махнул рукой давно и основательно. И вполне справедливо. Я, например, не мог себе представить, в чем должна была заключаться эта самая безопасность для ученых мужей, которые тяжелее ручки отродясь ничего не держали и что вообще может означать сочетание слов «техника» и «безопасность» в одной терминологической упряжке…

В то же время в душе я отдавал должное этому типу: вместо того, чтобы маяться от безделья и тратить рабочее время на решение своих лично-бытовых проблем, как делают одни, или на бесконечные кроссворды, перекуры, разговоры ни о чем с сослуживцами за чаепитиями через каждые полчаса, как это делают другие, Подопечный все-таки занимался на своем никому не нужном рабочем месте делом. И пускай это было не Бог весть какое занятие, и пусть оно не сулило обществу и самому Подопечному немедленных и значительных выгод, но все же оно требовало определенных затрат умственной и душевной энергии, а я давно пришел к выводу, что лишь те люди достойны уважения, которые не позволяют себе погрязнуть в трясине вечной погони за легкодоступными удовольствиями, не требующими приложения ума, нервов и сил.

С девяносто первого года Подопечный писал прозу. Это был странный сплав реализма и фантастики, и неизвестно, чего было больше. С одной стороны, того, о чем писал наш сочинитель, не могло быть, но с другой – нельзя было утверждать, подобно чеховскому герою, что этого «не могло быть никогда»… Одно время Подопечный тщательно скрывал свое творчество ото всех, даже от Галины, хотя других секретов от жены у него никогда не было: стеснялся, наверное. Однако от нас-то ничего нельзя было скрыть в такой прозрачной жизни, которая была ему уготовлена судьбой и Геноном, и лично я, как и все мои коллеги, прочитывал все опусы писателя-самоучки, едва они выходили из-под его пера. Если бы Подопечный знал, сколько людей обсуждают результаты его литературных опытов, какие страсти порой разгораются во время таких диспутов!.. Я не особенно разбираюсь в литературных тонкостях, но те вещи, которые сочинял Подопечный, меня чем-то неизменно поражали. Едва ли они пользовались бы спросом у читающей публики, если бы он вздумал опубликовать их (правда, с другой стороны, нетрудно предвидеть, что ему наверняка «удалось» бы избежать разгромных рецензий, исходящих ядовитой иронией редакторов и равнодушных выстрелов в упор со стороны снайперов от литературоведения), но в чем-чем, а в ординарности творения Подопечного трудно было упрекнуть. Один его сюжет меня поразил особенно.

… В далеком будущем человечество создало Суперумельцев – роботов, которые умеют делать все. Задача Суперумельцев – оказывать всестороннюю помощь людям. Но проходит несколько веков, и люди начинают понимать, что допустили ошибку, создав тех, кто вместо них выполняет всякий труд, потому что этот путь ведет в эволюционный тупик человечество. Однако Суперумельцы по-прежнему стремятся выполнять свою миссию, ради которой их создали: они-то не виноваты в том, что их помощь уже никому не требуется. Они блуждают в поисках хоть какой-нибудь работы по планете, но так и не находят себе занятия: добрые, бескорыстные, всемогущие, но, увы, такие беззащитные и ненужные. Потом у людей возникает опасение, что, рано или поздно, всесильные роботы начнут хитрить, чтобы хоть как-то пригодиться людям, ведь для этого им надо будет «всего лишь» замаскироваться под людей. А люди всегда боятся тех, кто подделывается под них. И тогда принимается решение: всех Суперумельцев уничтожить… руками самих же Суперумельцев. Просто одному из них надо внушить, что, заманивая в ловушку и убивая своих собратьев, он оказывает неоценимую помощь людям…

Нет, честное слово, если человек пишет такое, то я могу простить ему и невзрачный внешний вид, и слабость душевной организации, и даже получение им государственных денег за безделье на никому не нужной должности!..

По какой-то очень далекой ассоциации я вспомнил вдруг про утренний звонок от матери и решил не откладывать в долгий ящик выполнение своего сыновнего долга…

В конце концов, нам ведь это не трудно, правда? Тем более, на дежурстве в кресле диспетчера Опеки! Да я сейчас обладаю таким могуществом, какое и не снилось никому в этом утреннем, морозном, заносимом легким пушистым снежком городе. Куда там со мной тягаться тем же роботам-Суперумельцам!.. Вот наберу сейчас номер дежурного по Центральному аптечному управлению Минздрава, поставлю задачу, и через час мне задаром, на подносике, доставят самое дорогое и эффективное лекарство от варикоза, которое только существует в мире! Я уже потянулся было к телефону, но призадумался: а куда, собственно, заказывать доставку? Не сюда же, куда вход посторонним строго-настрого запрещен… да и не найдут они несуществующий этаж… Ко мне домой? А смысл какой? Может быть, сразу на вокзал?

А тогда зачем связываться с проводником? Может, лучше пусть сразу перешлют мазь по своим каналам в наш город?..

От раздумий меня отвлек сигнал о том, что к нам пожаловал в гости кто-то из своих. Рудавский пошел открывать, даже не расстегнув кобуры, и был незамедлительно выдран за это вошедшим Геноном. За спиной шефа маячил главный научный консультант Опеки, действительный член всех действующих Академий наук, профессор Ариан Диамидович Гузевский.