Текст книги "Как подменили Петра I"

Автор книги: Владимир Куковенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

6
ГОД 1692-й. ПЕРЕМЕНЫ В ПЕТРЕ

Нам практически ничего не известно о Петре начиная с его рождения и по 1692 год: его внешний вид, цвет глаз и волос, рост, телосложение, навыки в письме и общая грамотность, интересы и привычки – все это остается для исследователя большой загадкой. Историческая наука располагает сведениями на этот счет более позднего периода. Строго подходя к этому вопросу, надо признать, что мы не имеем полноценного объекта для сравнения. Но все же внимательное знакомство с историческими материалами, их анализ и немногие записки современников помогли выявить множество деталей, которые позволяют судить о том, каким был Петр до и после 1692 года.

* * *

Начнем с «нептуновых потех». Влечение и даже страсть Петра к кораблестроению и воде вызывает некоторое сомнение. Известно, что в детстве он страдал водобоязнью, т. е. панически боялся воды. Появилось это заболевание у него примерно в шесть лет вследствие какого-то испуга во время речных купаний или же водной переправы. Об этом писал швед Страленберг [12]12
  Страленберг Филипп Иоганн (1676–1742), шведский подполковник. В 1709 г. участвовал в походе Карла XII на Россию, был взят в плен под Полтавой и сослан в Сибирь. Страленберг составил подробную карту Сибири, которая случайно попала в руки Петра и заинтересовала его. После Ништадтского мира Страленберг получил возможность вернуться в Швецию. В 1730 г. он издал в Любеке на немецком языке книгу «Историческое и географическое описание северной и восточной части Европы и Азии». На русском языке сочинение Страленберга напечатано впервые в 1797 г., но не сохранилось и известно лишь в выдержках.


[Закрыть], взятый в плен во время русско-шведской войны. Прожив несколько лет в России, он проявил интерес к стране и личности Петра и по возвращению на родину опубликовал книгу. Записки его примечательны тем, что в них без всякой симпатии, впрочем и без злобы, рассказывается о Петре и его преобразованиях. В России это сочинение было названо «страленберговыми клеветами» и никогда полностью не издавалось. Похоже, что Страленберг не выдумал историю с водобоязнью Петра – с ним согласились и Крекшин, и Голиков, и другие русские современники Петровской эпохи. Возможно, что это происшествие и последовавшее нервное потрясение на долгие годы определило интерес Петра исключительно к «марсовым потехам».

О страхе царевича перед водой писал и другой иностранец, Иоганн-Готтгильф Фоккеродт, с 1712 года живший в России в качестве домашнего учителя у Брюса и Кантемира, а потом ставший секретарем прусской миссии: «В детские годы Петр I обнаруживал чрезвычайное отвращение к воде, так что если приводилось ему переезжать только мельничную плотину, коляска его ехала в объезд ее, чтобы ему не видать было этой страшной стихии. Итак никто тогда не помышлял, чтобы вода стала когда-нибудь предметом его господствующей страсти».

Из сохранившихся исторических документов известно, что в 1690 году Петр совершил на лодках путешествие по Москве-реке. Значит ли это, что его заболевание к тому времени прошло? Возможно, это и так, но сомнительно, чтобы водобоязнь неожиданно сменилась другой, прямо противоположной манией, – неудержимым влечением к воде. Как видно из записок голландца Ноомена, Петр умел хорошо плавать. Но учиться этому он мог лишь преодолевая свой детский ужас перед водой. Вряд ли ребенок мог проявлять подобное исключительное в его возрасте самообладание.

В это же время на Яузе и Москве-реке началось строительство больших лодок и яхт. Но едва ли в этом можно увидеть начало новой страсти Петра. Скорее всего, к постройке гребных судов приступили из-за нужд расширившихся «марсовых потех». Войскам во время учений приходилось не раз преодолевать водные препятствия, для чего и потребовались вместительные лодки и шлюпы. Возможно, что Петр планировал расширить свои потешные учения и провести их, предположим, на Оке. Войска могли дойти туда пешим порядком, и лодки строились для транспортировки припасов и военного снаряжения. Современники не донесли до нас сведений о том, что Петр проявлял интерес к этому строительству или участвовал в нем, поэтому можно предположить, что это начинание вряд ли сильно затронуло его воображение и строительством занималась исключительно интендантская служба его потешного корпуса.

* * *

Как отмечают практически все историки, десятилетний Петр был избран в цари в 1682 году (по смерти царя Федора) не только в силу того, что старший брат Иван был слабоумен, но и потому, что отличался необыкновенными способностями. Выборные от всей России, наслышанные о талантах царственного отрока, именно его и провозгласили царем, ожидая благоденствия государству под его управлением.

Каких-либо исторических документов (письма, сочинения, ученические тетради за несколько лет и т. д.), по которым мы могли бы судить о талантах юного Петра, не сохранилось. Не донесли до нас конкретных сведений на этот счет и современники Петра. Поэтому остается только гадать, в чем эти таланты проявлялись – в способности к учению, в способности к военным наукам или иным предметам?

Первые дошедшие до нас письма Петра датируются 1688 годом, то есть тем временем, когда он уже был юношей. Но, странное дело, в этих письмах нет и намека на какие-либо способности юного царя! Все они без тени малейшего сомнения подтверждают тот удручающий факт, что Петр был довольно заурядной личностью: с трудом писал, язык был беден и груб, мысль примитивна и лишена даже самых простых литературных реминисценций. Последнее обстоятельство неоспоримо указывает на то, что Петр не читал книг.

Но как согласовать эту необразованность и отзывы о его способностях в детстве? Неужели Петр, проявив себя смышленым ребенком, со временем утратил интерес к наукам и потерял живость мысли? Или дело в том, что способности юного Петра были неимоверно преувеличены?

Поставленные в тупик этими противоречиями, историки были вынуждены принять в официальных версиях некое компромиссное решение: Петр был способным и смышленым ребенком, но его учили мало и притом не лучшие учителя, поэтому он и вырос неучем. Поскольку наставничество Менезиса несколько нарушало эту версию, то шотландский рейтарский полковник и дипломат был вычеркнут из числа учителей Петра и остался один лишь подьячий Никита Моисеевич Зотов, которого единодушно признали человеком не слишком больших познаний и не слишком способным учителем.

Но соответствует ли последнее предположение истине?

Старших детей Алексея Михайловича обучал Симеон Полоцкий (1629–1680), воспитанник Киево-Могилянской коллегии, знаток многих иностранных языков, в том числе и латыни, блестящий церковный полемист, известный поэт своего времени и сочинитель театральных действ, которые разыгрывались перед царской семьей. После своего переезда в Москву Полоцкий преподавал в Заиконоспасской школе, будущей Славяно-греко-латинской академии, и читал проповеди. В силу своего образования и убеждений Полоцкий был сторонником западной ориентации, что не могло не отразиться на его учениках. Известно, что дети Алексея Михайловича, Алексей, Федор и царевна Софья, владели польским и латинским языками, одевались в польское платье, присутствовали на театральных представлениях, которые ставились во дворце Алексея Михайловича, и, вне всякого сомнения, не чуждались западных идей. В этом видится влияние Симеона Полоцкого.

На фоне этого блестящего эрудита Никита Зотов, официально признанный первым и единственным учителем Петра, выглядит довольно скромно, если не сказать убого. Этого же мнения придерживается и историческая наука, упоминая о Зотове вскользь и даже несколько пренебрежительно, как о заурядном человеке. Такое мнение складывается в силу того, что о первом учителе Петра сохранилось слишком мало сведений.

Предположение о том, что Зотов был малограмотным учителем, вряд ли соответствует истине – кто решился бы неуча определять в наставники царевичу? О несомненных способностях и авторитете Зотова свидетельствует то, что он участвовал в 1680–1681 гг. вместе с Тяпкиным, известным боевым полковником и дипломатом, в переговорах с крымским ханом Му-рад-Гиреем. Переговоры шли очень трудно, и не раз жизнь русских посланников оказывалась под угрозой, и им потребовалось немалое мужество, самообладание и изворотливость ума, чтобы выполнить поручение. В 1684 году Петр посетил Патриаршую библиотеку, возмутился царившим там беспорядком и поручил Зотову надзор за ее состоянием. Видимо, Зотов любил чтение и разбирался в книгах. По этим сохранившимся скупым сведениям можно судить, насколько обширны были его способности. Не исключено, что он владел и иностранными языками. И если Петр обладал в детстве немалыми познаниями в науках, то приобрести их он мог лишь через своего учителя.

Таким образом, первого наставника Петра вряд ли можно отнести к невеждам. Поэтому довольно странно выглядит то, что Петр, блестяще начав в детстве свою учебу под руководством незаурядных учителей, со временем не только не углубил и не расширил свои знания, но и полностью их лишился.

* * *

Некоторые историки в своих трудах утверждают, что Петр в 1691–1692 гг. был уже опытным корабельным плотником. Подобного рода заключения делаются со ссылкой на голландца Ноомена, члена товарищества суконщиков в Вест-Заандаме, собравшего обширный материал о пребывании Петра в Голландии. В своей книге Ноомен приводит известие о том, что Петр во время строительства судов на переславской верфи (т. е. осенью 1691-го – весной 1692 г.) «держал заклад с главным мастером Арриеном Местье, кто из них скорее, при равном числе плотников, построит корабль равного размера, и, вследствие искусной уступчивости голландца, выиграл».

В предыдущей главе уже высказывались доводы в пользу того, что переславское строительство началось не в 1689 году, а несколько позднее, не ранее осени 1691 г. Следовательно, у подлинного царя Петра не было времени на учебу. В таком случае вполне уместен вопрос: когда и где он приобрел необходимые навыки в корабельном строительстве? Причем навыки столь основательные, что он не побоялся бросить вызов опытному мастеру.

Как полагал Устрялов, эту школу он прошел при строительстве яхты на Москве-реке весной 1691 г. Эту же точку зрения разделил и С. М. Соловьев. Но эти кабинетные ученые вряд ли были знакомы с каким-либо ремеслом и вследствие этого наивно предположили, что искусством корабельного плотника можно было овладеть за считаные недели, т. е. за то время, пока строилась небольшая яхта. Конечно, это явное заблуждение людей, не знакомых с физическим трудом, и на самом деле для приобретения серьезных навыков в этом деле нужны были годы упорного труда.

В то же время предположение о том, что Петр учился делу корабела весной 1691 года в Москве, не находит документального подтверждения, и вероятней всего, что он не участвовал в постройке яхты. Косвенным подтверждением этому служит предисловие к Морскому регламенту, в котором Петр упоминает только ботик из сараев Измайлова и переславскую флотилию. Странно, что в его памяти удержалось воспоминание о небольшой парусной лодке и забылось такое яркое и впечатляющее событие, как спуск на воду первого крупного судна, построенного при нем и его же собственными руками! Не упоминает он и тех голландских плотников, которые эту яхту строили. Подобная странная забывчивость или намеренное умолчание дают нам право предположить, что если Петр и был опытным корабельным плотником весной 1692 года, то эту опытность он приобрел не в России.

* * *

За период с 1692 по 1697 год известно весьма малое количество собственноручных писем Петра. Надо заметить, что все они написаны крайне, если не сказать, чудовищно, безграмотно. Большей частью вся его переписка велась секретарями. Так, например, за два года Азовских походов (1695–1696) Петр своей рукой не написал ни одного письма! Вместо него писал Шафиров, и Петр выводил лишь первые слова, адресуясь к своим соратникам «Min Her» или же «Min Her Kenich» (в письмах к Ромодановскому), и ставил в конце писем подпись «Piter».

Возможно, это свидетельство того, что двойник из-за своего плохого знания русского языка долгое время не решался самостоятельно вести свою переписку.

* * *

Принято считать, что Петр выучил голландский язык при работе с плотниками-голландцами на переславской верфи и во время занятий со своим учителем Францем Тиммерманом, голландцем по происхождению. Но это всего лишь предположение. Ни одного письменного или иного свидетельства, проливающего свет на вопрос, когда, где, в каком возрасте и у кого Петр постиг премудрости иностранного языка, мы не имеем. Умолчал об этом и сам Петр в своих воспоминаниях. Некоторые историки предполагают, что Франц Тиммерман начал первый давать уроки голландского языка юному царю. Но против этой версии имеются серьезные возражения. Под руководством Тиммермана Петр решал задачи по арифметике, геометрии, фортификации, делая записи на русском языке, – и это зафиксировано в его ученических тетрадях. Если Петр обучался в это время и голландскому языку, то в этих тетрадях должны были сохраниться какие-либо записи, подтверждающие это обучение: голландский алфавит, отдельные слова и фразы. Но ничего подобного в тетрадях мы не находим.

Надо принять во внимание и следующее. Голландский язык не был широко распространен в Европе. Более употреблялся немецкий или французский. Поэтому юного Петра должны были обучать одному из этих языков или же, что более вероятно, латыни, универсальному языку, который понимали все образованные люди того времени. Старшие дети Алексея Михайловича изучали польский и латынь. Скорее всего, такое же образование должен был получить и Петр. Поэтому его знание голландского языка и абсолютное невежество в других вызывает недоумение.

Не находя убедительного объяснения этой лингвистической загадке, большинство историков согласилось с предположением, что Петра в детстве почти ничему не учили. Старшие дети Алексея Михайловича, особенно Софья, испытывали к Нарышкиным ревность и неприязнь и сознательно не заботились о надлежащем воспитании царевича. И он, уже в юношеском возрасте, испытывая неодолимую тягу к знаниям, по выражению Соловьева, «сам себе выбирал учителей». Такими учителями, случайно выбранными Петром, и стали грубые голландские плотники, которые, однако, оказались прекрасными мастерами не только в плотницком ремесле, но и в преподавании своего языка. Петр буквально на лету выучил его.

Но, проявив во время работы на верфях блестящие способности по усвоению иностранной речи, Петр в дальнейшим полностью их утратил, так как за всю оставшуюся жизнь не выучил ни слова на других языках, хотя много лет общался, кроме голландцев, с немцами, англичанами, шведами и подолгу бывал за границей.

О его более чем скромных способностях свидетельствует то, что он плохо владел и родным русским языком. Многочисленные безграмотные письма и бумаги Петра красноречиво подтверждают это. Его нельзя отнести к способным людям. Поэтому быстрое и успешное освоение им голландского языка является определенного рода феноменом, малопонятным и труднообъяснимым.

* * *

Во втором Семеновском походе (осень 1691 г.) Петр имел звание рейтарского ротмистра. Возможно, что и в предыдущих потешных походах он имел тот же чин, во всяком случае, числился в кавалерии. Это вполне объяснимо, принимая во внимание то, что первоначальную военную подготовку он прошел у рейтарского полковника Менезиса. Впоследствии ни воинское звание рейтарского ротмистра, ни то, что он начинал свою службу в коннице, никогда не упоминалось ни современниками, ни самим Петром. Да и умение держаться в седле Петр, как кажется, полностью утратил на несколько лет. Лихой конник и ротмистр неожиданно превращается в пехотного сержанта (в этом звании он участвует в Кожуховском походе 1694 года).

Трудно понять и неожиданное понижение Петра в воинском чине. Кавалерийский ротмистр соответствовал в старой армии пехотному капитану или даже майору. Капитан был разжалован в сержанты? Или же сам пожелал начать службу в пехотных частях в солдатском чине? В это верится с трудом.

Некоторые историки утверждают, что Петр начал потешную службу барабанщиком в Преображенском полку, поэтому сохранил на всю жизнь привязанность к барабану и довольно ловко исполнял на нем различные военные сигналы. Но если это так, то когда он освоил рейтарскую науку и на основании чего был переведен в кавалерию и произведен в ротмистры?

Довольно странно выглядит и то, что в последнем потешном походе, состоявшемся в 1694 г., не было ни одного рейтарского подразделения. Не упоминаются рейтары и в составах армейских частей. Похоже, что этот вид кавалерии был неожиданно и повсеместно упразднен. Не потому ли, что рейтары наиболее хорошо знали царевича Петра и могли разоблачить двойника?

* * *

В отечественной живописи не сохранилось портретов Петра (я имею в виду портреты, написанные с натуры), выполненных ранее 1698 года. И это также вызывает определенные подозрения, поскольку иностранные живописцы довольно часто навещали Россию и в первую очередь рисовали влиятельных особ. Трудно поверить в то, что Петр до своего выезда в Европу ни разу не был зарисован. Но если его рисовали, то где же его ранние портреты? Пропали или были уничтожены?

Но, как кажется, один из них уцелел.

Просматривая портреты исторических личностей петровской поры, нельзя не обратить внимания на один из них. Хотя этот портрет и не отличается особыми художественными достоинствами, но все же вызывает откровенный интерес. Он носит название «Неизвестный в платье потешных войск» и приписывается кисти известного русского живописца И. Н. Никитина, что вряд ли соответствует действительности. Изображен на нем загорелый до смуглоты – но лоб его при этом остался бледным – круглолицый молодой человек в черном парике, с выкаченными карими глазами, пухлыми губами и черными тонкими усами. Не надо быть слишком искушенным знатоком русского исторического портрета XVII века, чтобы заметить разительное сходство между этим неизвестным и царем Петром. Как кажется, единственное, что мешает специалистам идентифицировать этот портрет как наиболее раннее изображение царевича Петра, так это непривычная одежда и чуть иной тип лица – более грубоватый, более насыщенный азиатскими чертами, но и более добродушный, в отличие от канонического лица Петра, которое нам известно по многочисленным изображениям. Хотя и называют искусствоведы одежду этого неизвестного «платьем потешных войск», но одет он не в мундир преображенца, а в простой суконный или кожаный камзол рейтара, без пуговиц и со скромными нашивками, предназначенный для того, чтобы поверх него носить кирасу. На руках у молодого человека черные кавалерийские перчатки с раструбами, а с левого бока видна рукоять сабли, что еще раз указывает на его принадлежность к кавалерии. Длинные локоны парика стянуты в косичку – видимо для того, чтобы не мешали во время скачки.

Скорее всего, это и есть единственное уцелевшее изображение подлинного Петра Алексеевича. То, что он одет в одежду кавалериста, хорошо согласуется с ранее высказанными предположениями о его службе в рейтарских частях.

Этот портрет мог быть написан не позднее 1691 года, когда Петру исполнилось 19 лет, что вполне соответствует внешнему облику изображенного юноши. Писал его, конечно же, не Никитин, который в это время был еще ребенком, а другой русский художник, еще не совсем уверенно работающий в европейской манере. Видимо, портрет этот написан во время военных маневров: Петр Алексеевич сбросил с себя кирасу и шлем, но так и остался в своем кожаном колете и при сабле. Он вышел к художнику, как кажется, еще не смыв с себя полностью пыль потешных сражений, но не возбужденный и порывистый, а спокойный и уравновешенный. Некрасивое его лицо сосредоточено. Русский царь как он есть.

* * *

Потешный Петровский полк, который учредил перед смертью царь Алексей Михайлович и который упоминал Крекшин в своем сочинении, почему-то полностью забыт отечественными историками. Менезис мог преобразовать его в рейтарский, поскольку сверстники, первоначально разделявшие с Петром его детские забавы, были из аристократических семей. Им-то и надлежало служить не в пехотных, а в этих привилегированных частях. Забыт был этот полк и самим Петром, и впоследствии он ни одним словом не обмолвился в своих воспоминаниях о службе в кавалерии. Сохранилась его запись о начале своей воинской службы: «Служить зачал с первого Азовского похода бомбардиром, когда каланчи были взяты».

Эта запись запутывает ситуацию окончательно. Еще можно понять Петра, когда начало своей службы он не связывает с потешными многолетними играми – это были детские забавы, которые и в самом деле неудобно называть настоящей армейской службой. Но почему счет своего армейского стажа он начинает не с первого дня Азовского похода, а со дня взятия первых турецких укреплений? Проявляет похвальную скромность и начинает свой солдатский стаж с первого настоящего боя?

Но эту ситуацию можно рассматривать и несколько иначе. Предположим, что именно в эти дни самозванец появляется под стенами Азова, что он и отметил в своих записях, не рассчитанных на широкий круг читателей. Но тогда появляются другие вопросы: где он находился до этого времени и чем занимался?..

В это же время Петр меняет свою подпись. Если раньше он подписывался Petrus, т. е. использовал латинизированный вариант своего имени, что говорит о его знакомстве с латинским языком, которому его мог обучить Менезис, то после 1692 года он именует себя Piter.

* * *

Как отметили современники, «на двадцатом году жизни» (т. е. в 1691–1692 гг.) у Петра неожиданно появляется заболевание – «трясение головы», страшные и мучительные судороги лицевых мышц, продолжавшиеся порой по нескольку часов. Штахлин, еще один иностранный биограф Петра, их описывает следующим образом:

«Известно, что монарх этот с молодости и до самой смерти был подвержен частым и коротким приступам довольно сильных мозговых припадков. Подобные припадки конвульсий приводили его на некоторое время, иногда на целые часы, в такое тяжелое состояние, что он не мог выносить не только присутствия посторонних, но даже лучших друзей. Пароксизм этот всегда предвещался сильной судорогой шеи с левой стороны и неистовым подергиванием лицевых мускулов. Вследствие того – постоянное употребление лекарств, иногда странных, вроде порошка, приготовленного из желудка и крыльев сороки. Вследствие этого же – привычка спать, положив обе руки на плечи ординарца».

Русские современники Петра, несколько более сдержанные в описании болезни царя, говорили, что он «голову запрометывал и ногою запинался». Впоследствии эти приступы стали сопровождаться взрывами необузданного гнева и бешенства. Известен случай, когда он гнался с обнаженным кортиком за пажом и чуть не убил его, лишь за то, что тот неловко снял с него ночной колпак и при этом дернул его за волосы.

Это нервное заболевание, как предполагают историки, развилось в Петре из-за потрясений, испытанных во время стрелецкого бунта 1682 г. и во время отстранения Софьи от власти в 1689 г. Но вряд ли это верно – слишком значительный срок прошел после этих событий, поэтому причину заболевания надо искать в другом.

Француз Невиль, приехавший в Москву летом 1689 г. и покинувший ее в конце того же года, нервного заболевания у семнадцатилетнего Петра не заметил и в своих записках писал следующее: «Царевич Петр был коронован к удовольствию всей России; этот государь очень приятен и строен, судя по живости его ума можно бы ожидать великих дел от его правления, если бы он получил хорошее руководство».

Если бы Петр Алексеевич страдал в это время нервным тиком, то это не ускользнуло бы от внимания Невиля и нашло бы место в его записках. Поэтому можно предположить, что это заболевание появилось лишь у двойника Петра и объясняется тем огромным нервным потрясением, которое ему пришлось испытать, когда его заставили выдавать себя за царя.

Обращает на себя внимание то, что Невиль не отметил и высокого роста Петра (рост Петра превышал два метра). Похоже, что московский царь в это время ничем особенным не отличался от прочих людей.

Спустя три года до Невиля доходят новые сведения о внешнем виде Петра и его занятиях, и он заносит их в свои записки, помещая в предпоследней главе «Современное состояние Московии»: «Единственное его достоинство – жестокость; глаза его, хотя и большие, но имеют вид растерянный; так что на них тягостно смотреть; голова постоянно качается, хотя ему всего двадцать лет, а его развлечения заключаются в устройстве драк между приближенными, а зимой – купанья их в проруби, а также в колокольном звоне и пожарах».

Контраст между Петром, которого он видел в 1689 г., и тем человеком, о котором ему рассказали спустя три года, разительный! Изменился если не внешний вид царя, то его внутреннее состояние: вместо прежней живости у него появилась растерянность и неуверенность в себе. Да и вкусы его огрубели – он стал более плебеем, чем аристократом, что и проявилось в виде интереса к низменным забавам.

Фоккеродт, несмотря на свое уважение к монарху, также отметил его необыкновенно грубые вкусы: «У него не было ни малейшего вкуса в удовольствиях, так же как и в других вещах, служащих людям для украшения и развлечения: он вовсе не понимал разборчивости в том. Все его развлечения имели в себе что-то грубое и неприятное. Самые непристойные виды забав нравились ему больше всего, и ничто не приводило его в такое восхищение, как возможность насильно принудить людей сделать или вытерпеть что-нибудь противное их природе. У кого было природное отвращение к вину, маслу, сыру, устрицам и подобным кушаньям, тому при всяком случае набивали рот этими вещами, а кто был раздражителен и всего более корчил рожи при этом, тот наиболее и потешал Петра I; оттого многие совсем не раздражительные от природы притворялись такими, чтобы тем заискивать в нем».

Такой же грубой и неумеренной была и страсть Петра к тушению пожаров. Влечение это обнаружилось в нем в том же 1692 году и имело какой-то болезненный характер. Петр бросал все свои дела ради тушения пожаров и занимался этим с каким-то нездоровым азартом. Несомненно, это была пиромания в самой крайней форме. Вот один из характерных примеров. 9 декабря 1694 года скончался Павел Менезис, первый наставник Петра Алексеевича. Похороны состоялись в Немецкой слободе, и генерал-майора русской службы в последний путь провожали с торжественными воинскими почестями. Для участия в них были «наряжены» по три роты от Преображенского, Семеновского, Бутырского и Лефортовского полков. Церемония погребения началась в 10 часов католической службой и должна была продолжаться весь день. Но в начале церемонии пришло известие о том, что на Покровке начался пожар. Петр немедленно покидает дом и семью покойного и с несколькими офицерами и солдатами бросается на тушение огня. Похороны прерываются на неопределенное время, видимо, к большому недоумению и даже обиде присутствующих. Спустя два часа, так и не дождавшись Петра, церемонию вновь возобновляют. Патрик Гордон, записавший в своем дневнике этот случай, деликатно умолчал о том, явился ли царь на продолжение церемонии или нет. Эта сдержанность дает повод думать, что Петр так и не проводил своего наставника в последний путь.

Кроме страсти к тушению пожаров, такую же болезненную тягу Петр испытывал к выдиранию зубов и к препарированию трупов. Вырванные им зубы он складывал в специальные мешочки, которые зачем-то бережно сохранял, и после его смерти они обнаружились в его личных вещах вместе с набором специальных щипцов.

Особенно отталкивающей видится страсть Петра к анатомированию. Во время своих заграничных путешествий он обязательно посещал анатомические театры и с каким-то удовольствием подолгу разглядывал препарированные трупы и различных уродцев, заспиртованных в банках, и покупал их для свой Кунсткамеры. В Амстердаме во время подобного посещения ему так понравился заспиртованный младенец, что он вытащил его из банки и поцеловал в губы.

В Лейдене, во время осмотра другого анатомического театра, Петр, заметив брезгливость на лицах некоторых русских из своего сопровождения, пришел в такую ярость, что заставил их зубами разрывать мышцы на препарированном трупе, выставленном как один из экспонатов этого театра.

Казнив свою любовницу Гамильтон, он поднял за волосы ее отрубленную голову, поцеловал в губы и стал давать своей свите некоторые пояснения, показывая вены и кости перерубленной шеи.

Когда в 1715 г. умерла царица Марфа Апраксина, вдова его брата Федора, славившаяся своей безупречной жизнью, Петр принял участие в ее вскрытии, желая убедиться, сохранила ли она свою непорочность.

В этом же году 22 октября умерла после родов и принцесса Шарлотта Вольфенбюттельская, супруга его сына Алексея. Тело усопшей было вскрыто на другой день по кончине в присутствии царя. Согласно записи в «Журнале», в котором отмечались все события, имевшие место в жизни царя, Петр «смотрел анатомию кронпринцессы».

Знакомясь с подобными «анатомическими деяниями» Петра, следовало бы откровенно назвать великого преобразователя России бесчувственным животным, лишенным самых элементарных понятий о границах приличного. Но, скорее всего, здесь нечто иное: это был человек с изуродованной психикой, имевший явные патологические наклонности.

В 1710 году Петр устроил шутовскую свадьбу своего карлика Якима Волкова. После венчания и торжественного пира, на который были свезены карлики со всей России, молодожены были отведены в спальню, куда последовал и сам Петр. Историки деликатно умолчала о цели его странного визита в столь интимное место и в столь неподходящее время, но, как можно предположить, это было болезненное любопытство, которое он даже не стремился скрыть от окружающих.

Известен его указ 1718 года о приобретении различных монстров и уродов по всей России для пополнения коллекции Кунсткамеры. Петр определил и плату тем, кто доставит подобные экспонаты: за мертвого урода человеческого – по десяти рублей, скотского – по пяти рублей, птичьего – по три рубля. За живых: за человеческого – сто рублей, скотского – пятнадцать, птичьего – семь; ежели будет «гораздо чудное», то обещано больше. За утайку таких монстров был положен штраф в десять раз больше против указанной платы.

Несомненно, что только человек с явными психическими отклонениями мог повелеть подобное.

Фоккеродт по поводу странных увлечений Петра откровенно заметил: «До конца его жизни самым приятным его занятием было точение (на токарном станке), дергание зубов, выпускание воды у больных водянкой и другие подобные фокусы».

Просматривая литературу о Петре, невозможно не обратить внимания на то, с какой охотой многие авторы приписывают ему первенство почти во всех видах деятельности: Петр первый кораблестроитель, первый организатор регулярной армии, первый законодатель, первый учитель русского народа, первый дипломат, флотоводец, полководец и т. д. Но, выставляя Петра на первое место в масштабных военных и политических сферах, авторы не забывают и о мелочах, и Петр становится пионером в деле учреждения парусного спорта, первым организатором правильного сельского хозяйства, первым врачом, ветеринаром и даже первым овцеводом! Странно, что этот хор откровенных льстецов не назвал его первым стоматологом, первым специалистом в области физической патологии и первым анатомом России. Видимо, даже у самых восторженных почитателей Петра не хватило духа связать его болезненные наклонности с подлинным научным интересом.