Текст книги "Расщелина"

Автор книги: Владимир Кремин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

И все же – это провидение. Судьба дала ей шанс выжить:

«Что же дальше?» – стоял перед Марией, полный тревожного ожидания, вопрос.

Варвара на минуту ушла в свои мысли; задумалась, искала подходящее слово, а может быть просто устала – утомили воспоминания. Пережитое прошлое, пусть и не забыто, но терпкой болью охватившего чувства, ест душу.

Павел поймал ее утомленный взгляд.

– Мама, может ты отдохнешь? Устала ведь от воспоминаний; поспи немного, а я подожду, все одно сегодня занятия пропущу.

– Нет, сынок; любому началу – конец люб… Мы одни, некому помешать, а время не ждет и если ты готов слушать, то я лучше продолжу.

– Хорошо, я постараюсь не отвлекать тебя, – согласился Павел, а Варвара продолжила:

– Так вот, Мария осталась тогда одна, ища укрытия, тепла и защиты. Израненные ноги едва давали возможность передвигаться. Однако она спешила отыскать хоть какое-то укрытие, чтобы прийти в себя и согреться, вовсе не ведая, чем чревато еще ее пребывание в диком, неприветливом и неизведанном месте. Необходимо было искать выход, но силы покидали ее и оставшееся в теле тепло она старалась сохранить и потратить на поиск разумного решения, которое помогло бы ей выжить.

Глава третья

Общий интерес

Выспаться Анне не дали; за плотно задернутой шторой, временами утихая и переходя на шепот, велась подогретая спиртным, разгоряченная беседа двух бывших соратников, сражавшихся когда-то вместе, за место под солнцем. Сидели в пьяном угаре за столом обнявшись и пили, не обращая никакого внимания на отдыхавшую после ночной службы хозяйку. Невыспавшаяся и обеспокоенная, странным, внезапным появлением старого приятеля Сидора, племянница, не на шутку встревожилась; тем более, что до ее слуха, то и дело, долетали сухие обрывки, громко и неосторожно брошенных фраз. По роду службы ей не раз приходилось слышать подобный бред спившихся посетителей ночного заведения, но тот говор был ясен и понятен, а этот нес свое, особое содержание; потому как вести подобного рода речи, полагалось либо шепотом, либо тайно: «Гость появился не с добрыми намерениями» – это Анна поняла сразу.

Из содержания смутного, наполненного неясным смыслом разговора, она уяснила лишь то, что новоявленный приятель Сидора, подбивает его под некую, авантюрную вылазку, а вот против кого, не разобрала. Не смотря на то, что ей совсем расхотелось спать, подниматься с постели желания не было, да и причин тоже. От плотно задернутых занавесей в уютной комнатке Анны царил приятный, полумрак, изящно окутывающий ее расслабленное тело. Она продолжала тихо лежать в постели, наполняясь истомой уединения и покоя. Лишь тревожившая уши, сбивчивая речь пьяных мужиков, вынуждала то и дело приоткрывать уже давно не спавшие глаза. Присутствие неуютной компании чуть смущало, однако волнения Анна не чувствовала.

Неожиданно из сеней донесся шум, а скрип входной двери еще больше привлек внимание настороженной хозяйки. В прихожую вошли. Занавесь в проеме двери колыхнула мягкостью старой, шерстяной шторы и вновь утихла, понуро свесив полы. Анна, сосредоточилась, непроизвольно напрягая слух. По голосу вошедшего, она сразу же узнала гостя. Это был Василий Рагозин, пьянчуга и дебошир, которого многие не уважали. Он часто заходил к Сидору и просто изводил Анну своими визитами в заведении, где она работала, прося денег на опохмелку. Поприветствовав хозяина и незнакомца, которого Сидор представил как бывшего, давнего друга, он успешно влился в компанию. Беседа готова была возобновиться, но ровно так же, как манящий соблазн виноградной грозди, появился повод выпить за знакомство. Скрипя старыми, насиженными стульями, компания дружно расселась за столом.

Анна поняла, что из дома надо уходить, пока тройка не вошла в раж… Идти собственно никуда не хотелось, но все же она решила зайти в лавку, да по базару прогуляться, а там и на службу пора. Но не успела Анна подумать об этом, как занавесь плавно распахнулась и в ее комнату, смущаясь, проскользнул дядя Сидор, разомлевший от выпитого с друзьями, но еще довольно крепко стоявший на ногах. Стал извиняться:

– Ты, Анюта, прости нас; шумим поди? Да ты уж, погляжу, и сама не спишь, побудили… Не серчай.

– Поспишь тут с Вами, – выражая недовольство, отозвалась Анна.

– Ну ладно, ладно; гости такие в нашем доме тоже не часты. Извиняй нас, коли что, племяшка, ежели спать не дали…

Анна молчала, глядя на Сидора; ведь по природе своей, дядька он был безвредный, добрый, как и отец, вот только дружки…

– Ты, вот что, Анна, – продолжил виновато Сидор, – ты бы прошлась куда. Погода вроде разгулялась. Здесь у нас разговоры серьезные, мужицкие намечаются. Ну, словом, не для твоих, девичьих ушей, да и пьяные мы… Мы уж сами тут, ты только не серчай на старика, племяшка.– Дядька немного помялся, корчась от неудобства мыслей, сказанных напрямик.

Анна не стала более ничего слушать. Быстро вышла и лишь мимоходом, вновь ощутила на себе колкий и пронизывающий холод от въедливого взгляда приятеля Сидора. И вновь, те же мурашики, пробежали по телу Анны, щекоча шершавыми лапками. Нет, не их неприятных прикосновений побаивалась она, а скорее небрежного любопытства гостя норовившего бесцеремонно и дерзко ворваться в ее жизнь. Во взгляде Шершня огонек домашнего, уюта и тепла обрел начало нового, рождения…

– За знакомство с твоим приятелем, Сидор, мы уже выпили. Налей еще по одной, я скажу о другом, – Шершень умело наколол вилкой капустки, для хруста и предстоящей беседы.

Василий, с утречка, был еще свеж и с интересом приготовился слушать. Сидора он знал хорошо и отношения их были понятны, а вот к разговору нового знакомца решил отнестись серьезно.

– Ну так вот, стало быть, Вася, – плавно расставляя слова по порядку и явно примеряясь к закадычному приятелю Сидора, начал Шершень, – ты в нашем деле фраерок залетный; отсюда имею вопрос. Тут у нас один разговор образовался, тема так сказать, требующая особого расклада и подхода. Так вот, если ты до Сидора выпить да закусить заглянул, то сделай это и мы тебя видели… Захочешь по серьезному слушать, обратного хода не дам. Тут, братишка, либо с нами, либо отвальную пей.

Василий серьезным взглядом обвел компанию и, не ответив, выпил.

– Ты кто таков будешь, чтобы так вот, без предъявления меня в стойло ставить; не припряг пока что, а вот о тебе я послушать готов. И поостерегись, кто из нас залетный, а то и на прогонные, как на вилы, наскочить можно. – Василий нервно шевельнул желваками, показывая всем, что зря его нахрапом берут; неровен час – сорвется. Однако хорошо понимал, что без причин ни к чему.

– Вася, Вася! – обеспокоенно вступил Сидор, – ты только не закипай, все путем, без злобы. Ну это так – будем считать, ну чтобы доверие было между нами, дело-то общее ладим, к чему раздор. Ну я то тебя знаю; не держи обиду, а опаска она всегда в деле рядом стоит. Ща все уладим, разведем как надо. – Сделав удачную попытку снять возникшее напряжение, Сидор принялся разливать, вроде как, мировую.

– Не возьму в толк; мужик ты с характером, или так – скуку гоняешь. И зубы зря не три, в драке сгодятся, а пока слушай, если уж Сидор за тебя вступился. Его я за прошлое уважаю. Если с нами и есть чего сказать, то говори, а нет неволить и держать не стану, потому как по делу я здесь и с тобой, вроде как, терки не обозначались. Одно скажу; ежели все в пучок увяжется, при своей доле всегда останешься.

Шершень выпил один, не закусывая; капусту отложил, ждал ответа от Василия.

– Знаешь, Шершень, ты как и Сидор; оба мне приятели, но в деле я тебя не видел, а вот ему верю, – и Василий ткнул пальцем в сидевшего рядом дружка. Если вот он за тебя поручится, то доверюсь, но помни; кнута не терплю…

– Ну тогда и я тебе отвечу, – лицо Шершня вдруг похолодело и вытянулось, стало злым и серым. Взгляд черных глаз замер, словно избирая способ атаки на жертву. – Я не кусаю только до поры. Сотрешь доверие – пожалеешь!..

Василий не стал обострять отношения и отступился. Он плохо знал этого человека, но хотя ему и не очень нравилось, как его только что пытался подчинить себе этот тип, он все же счел лишним идти на любого рода ершистый расклад из-за недомолвок или взаимного гонора. Было бы глупо и неосторожно с его стороны, вести себя подобным образом. Он стерпел, смягчился и утих, понимая, что прежде чем довериться этому «Хлысту», необходимо знать его намерения, ведь в ближайшем будущем он может стать ему либо дружком в общем деле, либо наоборот, третье вряд ли получится.

– Кто я и для чего объявился, тебе позже, доверительно, расскажет Сидор. Перейду лучше к делу и коли уж хозяин хаты ручается, то принимаю тебя в нашу компанию, – заявил уверенно Шершень.

Даже как-то неожиданно получилось. И вовсе не думал Василий в роли просителя за себя оказаться, а тут во как новоявленный лидер, вывернул: «Смело, однако, – продолжил сомневаться он, но только уже не выставляя свое на показ. – Не думает ли свежий пахан, что он во всем с ним согласен? Ну… Ну… Пусть пока так и считает, поиграю под его скрипку, так спокойнее…»

– Не та это компания, Вася, которая только водку пьет. По делу я здесь, об этом и потолкуем. Вижу ты не против Василий?

– Думаю мы сможем договориться… Ну а если по деловому и серьезно, то готов влиться в вашу группу, но на равных и с уважением, потому как и мне есть, что на кон поставить. Вот только прежде я тебя, Шершень, выслушать хочу до конца. Моё еще терпит…

Шершень, явно не ждавший от Василия непрестанного напора и уверенности, скосил взгляд на Сидора. Тот неприметно и тихо кивнул головой в знак одобрения сказанного: все как-то сразу встало на свои места.

– Вижу ты правильно мыслишь. Ну тогда по рукам. Налей, Сидор, и начнем…

Шершень первый протянул руку. Василий пожал ее, более не противясь. После выпитого беседа пошла ровнее.

– Интерес у нас теперь общий, Сидор не даст соврать; моя цель, а теперь и наша – купец первой гильдии Гордей Крутояров. Вот кто нам нужен. Вы его, здесь, все хорошо знаете; личность влиятельная и известная. Он в здешних краях всю округу в своих лапах держит, силен мужик. Вот его то устои мы и будем расшатывать, потрясем этого толстосума. Но даже это не главное; пусть он свои барыши при себе оставит, мне на них плюнуть и растереть. Как считаешь, Сидор, или не прав я? – разошелся гость. – В наших руках и не такие бумаги шуршали. Пусть этот хомяк и далее щеки имя набивает. Не за тем я здесь, подумайте, – продолжал увлеченно Шершень, не раскрывая, однако, сути дела. – На подворье у купца служит мой человек; так, крестьянствует по малому, для виду. Должно уж, за долгие годы моего отсутствия, и забыл своего истинного кормильца, но я так думаю – вспомнит… Ну а коли что не так пойдет, то племяшка Сидора нам подсобит. Как думаешь, Сидор, справится?

– Подсобит, подсобит; она девка с головой и уважением купца пользуется, – тут же, кивая, согласился хозяин.

Василий внимательно слушал, не пытаясь, пока что, проявлять какого-либо интереса или участия; не все намерения Шершня были ясными и сулили выгоду от намеченной акции о сути которой автор по прежнему умалчивал. Свое же раскрывать не хотелось, да и рано было, как он считал, бисер к ногам мутного гостя метать – мелко это. Он попросту не готов был к основательной беседе с Шершнем, хотя перспектива общения с ним могла себя оправдать. Пока самые значимые его козыри в руках Варвары; она всем владеет. А вот заставить эту упрямую бабу говорить он пока не может, хотя мысли имелись. Но если уж теперь он в доле с серьезными людьми, какие доступ к делам и богатствам Крутоярова имеют, то и самому надо ясностью владеть, считал Василий, иначе для чего весь его фарс. А не отработает, не оправдает надежды, то злыдень Шершень его туфту вскоре и просчитает, тогда уж ядовитое жало наверняка настигнет жертву, а словами и посулами от этакого делового будет сложно отделаться. Тут свой трафарет кропить надо. В голову лезла лишь одна мысль; сына прижать на глазах матери, да так придавить, чтобы взвыл. Только жалостью и можно её разговорить. Иначе пустое дело.

Из всего дальнейшего полупьяного, делового разговора, он уяснил для себя лишь одно; Шершень, используя некоторые свои связи, намерен пытаться проникнуть в обозники к купцу, потому как по его раскладу, тот готовит большую экспедицию в предгорья Северного Урала и, что миссия у нее не простая. Однако об этом он предпочел пока молчать; ему необходимо время для подготовки и внедрения в доверенные самого Крутоярова. Остальные, как он выразился, подтянутся позже. Василий конечно не сомневался в его способностях влезть в доверие к ближайшему окружению влиятельного купца, но не совсем верил в скорый успех и перспективы довольно сомнительного предприятия. Его личные планы были куда более привлекательнее, интереснее и безопасней, нежели те, что предлагал заезжий стратег, однако делиться ими было преждевременно.

В семье Крутояровых было по праздничному весело и нарядно; готовились к встрече долгожданного гостя, друга детства из Екатеринбурга. По договоренности Иван должен был в условленном месте встретиться с посыльным из последнего обоза возвращавшегося с северных промыслов. Крутояров ждал его появления со дня на день, иначе Иван, в весеннюю распутицу, в одиночку, не смог бы безопасно добраться до их затерянного, оторванного от мира городка. Весной и осенью всегда было так. В остальное же время года связь с внешним миром считалась сносной. Изыскатель и геолог по профессии, Иван Данилович Ольховский был человеком науки; образованным и интеллигентным. Многое с самого раннего детства сближало Крутоярова, а позже и его семью, с Иваном, удивительно интересным и добрейшим человеком. В годы молодости он был частым гостем у Крутояровых; жил неподалеку от уездного городка. Но вот с переездом в Екатеринбург стал, со слов друга, забывать дружбу. Сам Гордей слыл человеком дела; искал, торил таёжные просторы, копал где можно и нельзя, горел душою и других зажигал, а вот Ивана больше к науке тянуло. Так и попал он в Екатеринбург, на кафедру в Университет; преподавал студентам геологию, занимался научной работой, исследованиями минералов, которыми здешний край был неимоверно богат. Интерес велик, а времени на всё не хватало. А тут друг, с предложением организации и участия в экспедиции. Захватило; тайга ведь практически не тронута, богата и интересна для изучения и изысканий, для науки и для страны вообще. К тому же последние его разработки и научные догадки зачастую заходили в тупик из-за недостатка практических знаний неразведанной, нетронутой местности; горных, малодоступных районов северной Уральской тайги.

Обоз ждали со дня на день. На подворье колготились работники, суетно исполняя распоряжения управляющего. Тряся цветными юбками, бегали бабы, проявляя искреннее усердие и прилежание. Повсюду присутствовал хозяйский порядок, чувствовалась купеческая хватка и спрос. Каждый был занят делом. В заботливой и уютно организованной обстановке, без ругани и брани, отдавал умелые распоряжения управляющий купца Аким Евграфович, старый, справедливый и хитрый начальник, за что и получал приличное жалование, имея уважение со стороны самого Гордея. Купец окружил себя людьми ответственными и исполнительными; доверял им, ценил и поощрял за дело. Однако за нерадивость, что редко, но порой все же случалась, спрос чинил такой, что никому из дворовых служащих не хотелось доводить до подобного. Поэтому все веленое Гордеем исполнялось в срок и к удовольствию барина.

Глава четвертая

Пожар

После столь волнительного и неожиданного разговора с матерью, на практические занятия Павел уже не спешил, а вот зайти в ремесленное и пообщаться с учителем очень хотелось. Нет, он вовсе не собирался делиться с ним услышанным; рассказанное матерью, касалось его одного. Однако именно после их общения, ему еще больше захотелось поговорить с Сергеем Николаевичем; по серьезному, по взрослому, задавая не глупые, юношеские вопросы, как раньше, а правильные и нужные, ответа на которые ему никто не даст. Важно было понять и разобраться в произошедшем и готовить себя к принятию осмысленных решений, а тут без вдумчивого и мудрого наставника не обойтись. Павел доверял ему и, в этот раз, надеялся и готов был положиться на его умные советы и поддержку. Он знал; от этого удивительного человека он услышит только правду, впитает ее, прочувствует и всегда найдет место в душе для мудрого откровения и науки. Все пойдет на пользу; и хвала и хула… А разбираться в происходящем предстояло лишь ему.

Вложив в трудный, обстоятельный разговор с сыном много сил и эмоций; выговорившись, Варвара сняла камнем лежавший на душе груз. Сейчас, она нуждалась в покое и отдыхе. Павел чувствовал особое волнение матери, когда та говорила о главном, о самом важном для него и его будущего. Теперь он это знал. Он шёл к учителю, напряженно думая о двух вещах, роднивших и деливших его душу на двое; на веру и понимание ее, принятие сути в которую верил самый дорогой и близкий ему человек… Для него, сейчас, это почему-то было не одно и то же.

«Встреча с учителем разъяснит многое», – полагал Павел, смело входя в двери ремесленного училища, где допоздна засиживался Сергей Николаевич, ища ответы на вопросы, какие ставила перед ним жизнь.

Падающие звезды умеют дарить людям загадку; пронесутся по ночному небу, прочертят истаявшей линией жизни высветившийся горизонт, и не оставят следа. Уходя в прошлое, они уносят с собой неведомые, вселенские тайны: жили же когда – то, мчались, разрывая пространство, и могли бы лететь еще вечность, окруженные ледяной мглой и загадкой мироздания, не встречая преград, не ощущая их присутствия и влияния. А тут Земля; маленькая, голубая планета, песчинка возникшая из ничего, но смело преградившая путь звезде, оборвавшая ее вечную жизнь и мечту, непременно являя этим начало прихода нового. Значит продолжение состоялось. И если гибель звезды осталась в чье-то памяти – это уже не конец. Память рождает образ и мысль, а она, будучи материальной, предстает перед вселенной, сохраняя себя и право на жизнь… В столь малом событии есть некое величие; рождение состояния бессмертия и смысла самого бытия…

Учитель всегда говорил, что звезды нужно уметь слушать; видеть и разговаривать с ними. Они живые и, мерцая среди мириад себе подобных светил, всегда доносят до людей частицы своих знаний, а с ними и маленькие, неприметные дольки вселенской любви. А без любви человек жить не может, без любви это уже не человек… И мы, люди, в меру своего любопытства, обязаны чувствовать, видеть и улавливать это. Только прозревая, замечая и ощущая этот поток, мы способны любить вселенную и находить в ней свое место. Пусть не выйдет у кого-то разговор; не заладится, не срастется, но любовь эта проникает в души наши, и мы, не ведая того, невольно ловим ее частицы, напитываемся ею, рождая при этом мечты. В этом и есть величие нашего духа; видеть, впитывать, понимать и отражать увиденное через пространство души, кто как может.

«Разве звезды не рождают в тебе мечты? Спроси любого и он ответит тебе – да! – говорил учитель. – Значит и они и мы живы, притягиваемые друг к другу мечтой единения, но разделенные бесконечным пространством, которое способно преодолеть лишь наша мысль. И чем больше глубоких мыслей рождает человек, тем стремительней и насыщенней поток его желаний и фантазий, уносящихся вдаль, к сияющим звездам… Тем живее, теплей и жизнеспособней становится его душа, ищущая единения и понимания с мирозданием. И если ты, Павел, почувствуешь этот свет и его силу, то благодари Вселенную – это уже очень много!»

Павел всегда внимательно вслушивался в столь необычные суждения Сергея Николаевича, но сейчас они вдруг показались ему столь далекими от тех реальностей в которые погрузил его рассказ матери. Наверное учитель и прав во многом, но это так далеко от жизни, которая усиленно стремила опустить его на землю. Сейчас он оказался лицом к лицу с фактами на которые ещё предстоит искать ответы, а делиться мыслями пока не с кем. Хоть он всецело доверял учителю, но как бы не был велик космос и терпеливо пространство, разболтать вверенную ему фамильную тайну, он не имеет права. Уже поздно вечером, шагая домой, Павел вновь погрузился в размышления:

«Может быть то, что стало известно, таит в себе большую опасность и для него, и для матери, – размышлял Павел, – но ведь до сих пор они как-то жили… Откуда может исходить угроза? Отец не зря зверствует, ведь мать говорила, что ему кое-что удалось узнать о спрятанных в глубокой тайге самородках. Выходит, что только отца и должен он опасаться, больше некого. Но ведь отцу не известно о его сегодняшнем разговоре, об откровении матери. Поэтому как бы что ни складывалось; он в относительной безопасности. А вот за матерью надо присмотреть, отец так просто не отступится».

Хоть и гнал от себя Павел тревожные мысли, но понимал, что главный разговор с отцом еще предстоит, только вот кто к кому в претензиях окажется, этого он знать не мог. Не спеша, пробираясь темным проулком к дому, Павел продолжал рассуждать, стараясь увидеть во все более волновавших его повествованиях матери, до странности непонятную ему логику:

«Ведь если оба самородка, о которых рассказала мать, на самом деле существуют и ему теперь известно; где их искать, тогда то тайное место, сокрыто от людских глаз, где-то в далеких дебрях непролазной тайги, действительно становится опасным своею притягательной силой. А ведь только он теперь знает туда дорогу. И самое важное, что золотая россыпь, на которую наткнулась тогда Мария, определенно осталась нераскрытой. Тайну Расщелины, как называла ее мать, бабушка передала по роду, чтобы ее внук хранил то удивительное место от разграбления и наживы нечистых на руку людей. Но зачем было говорить ему об этом? – терзался сомнениями Павел. – Ну не передала бы мать секрет и лежи это золото в земле, где и положено. Зачем ему об этом знать, если и пользоваться им нельзя – запрещено. Для чего хранить то, о чем никто и помыслить не может? Эти сокровища принадлежат Земле – матушке, она их и хранить должна, а коли уж знания те человеку открылись, то и оберегать их потребно человеку с добрым сердцем; тебе сынок, – звучало в голове, – ведь теперь только ты полноправный их хозяин. Но будь осторожен; о существовании золота и твой отец знает, но догадывается лишь о самородках, что Мария из тайги вынесла. О существовании Расщелины ему совершенно ничего не известно, однако вопрос происхождения их может его интересовать».

Павел сосредотачивался на всем, что помнил со слов матери:

«Жизнь у тебя, сынок, долгая. Глядишь и сгодится бабушкино наследство. Запомни; самородки у могилы Марии, слева под валуном, зарыты. Легко отыщешь, если знаешь. Не сумела бы тогда бедная, измученная и израненная женщина, без помощи отшельника, обитавшего в тех таинственных местах, выбраться; сгинула бы, следа не оставив. Ни единая тропа туда не ведет. Попросту не найти то место, как бы человек не искал – это Расщелина, что-то похожее на грот или пещеру в скале. Но пути туда нет, и лишь спрыгнув с огромной кручи, да и то если посчастливится и не унесет, не смоет потоком бурной реки в темную бездну провала, несчастный, кто туда угодит, может избежать неминуемой гибели. Да и медведи, что к сахарной сосне наведываются, немалую опасность представляют. Мария невесть каким чудом цела осталась, а спас ее бедняжку тот самый старик, что жил в тайном, сокрытом от всех гроте. У него, видимо, были свои пути и способы проникновения в Расщелину и, должно быть, свои причины в ней прятаться от мира. Как уж тот бедолага в этакую яму угодил, одному Господу ведомо; должно тем же путём, что и Мария. А вот как выбраться, только он один и знал, более некому. Жизнь заставила; пещеру, без скрипа зубов, никак не получилось бы покинуть…»

Однако все те опасности и магическая защита утеса, о которых с немалой тревогой рассказывала мать, не могли не вызвать естественных опасений у Павла. По его мнению потребовалось бы еще поискать такого сумасшедшего, кто, зная о всех напастях пути и каверзах Расщелины, отважился бы рискнуть овладеть тем золотом, какое сокрыто в ее недрах. Если только не такой же алчный фанатик, вроде его отца, перед взором которого, в золотой дымке, плывут и переливаются самородки, до которых он пытается дотянуться всю жизнь. И из-за которых истязает мать. По той же самой причине и опасается она за него.

Для Павла, все эти знания были, пока что, всего лишь рассказами доверившейся матери, вызвавшие в нем желание понять ее боль и разобраться в несомненной правдивости этой истории. Искренне трогали и волновали, потрясшие его воображение, воспоминания женщины, сумевшей в волнующих деталях донести до него весь трагизм ситуации в которой когда-то давно оказалась его бабушка. Сейчас он попросту не готов ко всему тому, с чем это может быть сопряжено в будущем, а вот его отец, зная сокровенные тайны супруги, непременно взялся бы за дело. В его памяти рассказ матери, в мельчайших подробностях, рисовал стройную и правдивую картину того давнего времени. И сейчас, следуя тропою ведущей к дому, Павел позволил себе восстановить все сказанное ею, чтобы лучше запомнить детали и ничего не упустить:

 
х х х
 

«Обессиленная женщина, изнемогая от боли в израненных ногах, укрываясь от сырости и холода, с трудом, но все же пыталась пробиться через завал из корневищ изломанных деревьев и валунов, поросших скользкими зелеными мхами. Едва удерживаясь и осторожно ступая, она наконец преодолела преграду, но вдруг, оступившись повалилась на бок и ударилась щекой о камень. В глазах помутнело. Очнулась Мария в полной темноте. Ощутила, что лежит на плотном настиле из свежих, хвойных ветвей и укрыта лохматой, слегка колющей шкурой. Ей было тепло и уютно. Оставалось понять; что произошло и где она находится? Ее окружал кромешный мрак неведомого ей укрытия. Пробуя пошевелиться, Мария тут же ощутила резкую, сильную боль в ногах и спине; успокоившись, она оставила эту затею. Лежать без движения не хотелось, но выбора не было. Оставалось ждать; ведь кто-то же ее уложил и заботливо укрыл шкурой, но этот таинственный и сердобольный хозяин никак не проявлял себя. Его попросту не было рядом и она это чувствовала. Напрягая слух, она улавливала лишь отдаленный, едва различимый шум. Наверняка это был слабый, едва доносившийся, рокот той самой реки в которую она неосторожно и нелепо свалилась с кручи».

 
х х х
 

Споткнувшись о лежавший у обочины камень, Павел чуть было не упал. Нелепость вернула к реальности. Он понял, что подошёл почти к самой усадьбе; оставалось отворить калитку и войти. Но он не спешил; хотелось привести мысли в порядок, ведь в доме мог быть отец, а значит покоя не жди…

Он обещал матери хранить все услышанное в тайне и ни в коем случае не позволить себе, под любыми предлогами или уговорами, довериться отцу. Это бы означало; нарушить клятву, данную самому себе. Теперь он один знает как отыскать в дремучей тайге не только два самородка, оставленные ему в наследство от бабушки, но и пройти к таинственной Расщелине, где вероятно этого золота много: «Потому как россыпь там под горой в скалу впаяна, водою родников отмытая, да скалою от глаз человечьих прикрытая, – звучали слова матери, – а кроме двоих, нога людская там не ступала. У самого входа в грот отшельника того могилка, самой Марией устроена, да ухожена стоит…»

Не совсем еще Павел осознавал; что это за магический металл такой, за который люди сражаются. Даже за малые крупинки его, способны идти на битву или преступление. Почему люди придают этому золоту такое важное значение, ведь жизнь куда ценнее? Конечно же он знал, что это драгоценный металл и те большие богатства, которые сулит обладание им, в большинстве случаев, сводят человека с ума.

Отца дома не оказалось. Павла мало интересовали его друзья и знакомые, у которых он порой мог кутить днями напролет, ничуть не беспокоясь о семье. Нет дома и хорошо, во время его отсутствия в семье царил покой, крайне необходимый его больной матери. Ранним утром, пожелав матери спокойного дня, Павел, ушел в ремесленное.

Варвара вздрогнула от неожиданного удара в дверь. Мгновенно поняв, в чем дело; она болезненно съежилась, улиткой вползая под одеяло – единственное ее укрытие. Грохот сорвавшегося со стены таза, расползся по дому, вынуждая чаще биться истомленное, встревоженное недобрым предчувствием, сердце. Василий ввалился в дом взбешенный и взъерошенный жизнью, с пьяной физиономией и злым чувством, будто ему где-то недодали…

Ворча и ругаясь, он долго пинал ногами упавший на пол таз, который так бесчувственно ныл, что Варвара, закрыв глаза, приготовилась к худшему. Пока неосознанно, но она уже предчувствовала чреватый болью исход. Из ее накрепко сжатых век продавилась слеза, заныла безысходностью грудь, худые руки крепко вцепились в темное, серое одеяло, покрывавшее ее скованное, недвижимое тело. «Благо с сыном поделилась», – лишь только это и утешило оправдавшиеся предчувствия Варвары. Оно ослабило волю и дало душе выход…

В этот миг в скудное пространство жилища влетел разъяренный муж. Замерев на некоторое время, он словно пытался вглядеться в образ супруги, как всегда остававшейся безучастной к приходу хозяина. Перед его озабоченным взором плыли и перетекали, проявляясь и исчезая, то скудная утварь комнатки, то сама, бесчувственно лежавшая перед ним, жена.

– Что, опять не желаешь меня видеть? – пьяно спросил он.– А я по делу. Ты брось это… Человек важный приехал, это… обещал помочь, – толковал Василий, стоя у кровати и едва сохраняя равновесие.– Ты, дура, хоть вникни, – продолжал настаивать он, – что я тебе толкую. Продам ему по тихому твои цацки, глядишь деньгами разживёмся, а то прозябаем тут как последняя голь; ни пожрать, ни выпить с мужиками в трактире. Тебя вон, подлечить надо… Давай, говори, хватит уж молчать, да горе мыкать, меня вон за этот, за нос водить, – бурчал назойливо Василий, шарахаясь из стороны в сторону, ища опоры. – Эх, баба! Ни ума в тебе ни… Ну не утянешь ведь с собой туда, а вот сыну твоему, Пашке, батя нужен для выходу в люди и барыши, стало быть, тоже потребен. Мать ты или жаба, в конце-то концов? Отдай и дело с концом, на что тебе то добро, оно вон мальцу сгодится. Да и от тебя отступлюсь, бить боле не стану. Скажи только…

Не могла уже Варвара слышать своего мужа; утихла телом, да умолкла духом. И ничто не способно было воротить ее обратно. Иное уж царствие забрало ее навсегда…