Текст книги "Каверзное дело в тихом Сторожце"

Автор книги: Владимир Печенкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Закуривай, – подвинул пачку "Лайки". – Так ты говоришь, вчера приехал?.. Ну и как? Понравился Сторожец?

– Ничего, жить можно.

– Да, можно, если не воровать.

– Гражданин начальник, да ведь я ничего и не украл. Окошко попортил малость, так то еще не кража,

– Покушение на кражу.

– Ну, пускай покушение. За что тут судить? Конечно, меня-то вы засадите, потому что у меня судимость. Всегда так – один раз оступился человек, а потом уж его чуть что – и "в конверт".

– Верно, суд назначает меру наказания. С учетом личности преступника.

– Во-во, мою личность учтут да год-полтора припаяют. А может, в той хате и взять-то нечего было.

– Может быть. Ты с Чирьевым давно знаком?

Ушинский задал вопрос как бы между прочим. Но тут же понял, что не сработала ловушка; Саманюк не растерялся и в свою очередь спросил тоже как бы между прочим:

– Чирьев? Кто это? Не помню такой фамилии. Он из ваших или из воров?

Если в начале допроса Саманюк и держался настороже, то теперь с каждой минутой становился спокойнее и развязнее. Ушинский понял, что легко и сразу ничего не добьется. Взял ручку и склонился над протоколом.

– Не помните, и ладно. Потом вспомните. Саманюк, вы имеете что-нибудь добавить к сказанному вами?

– Имею: пожрать бы

– И мы не отказались бы. Верно, Павел Игнатьевич? Но придется подождать до утра. А вы, Саманюк, как в дом отдыха по путевке – сразу бы вам питание и покой. Прочтите протокол и подпишите, Так. Теперь позвольте вашу руку.

– "На рояле играть"?

– Не для рукопожатий же.

Ушинский снял на дактокарту отпечатки пальцев задержанного. Вызвал дежурного

– Приятных снов, Саманюк. Вспомните Чирьева-то.

– Как впечатление, Павел Игнатьевич?

– Парень крепкий. Думаешь, он и есть тот "третий"?

– ...Который лишний? Кто его знает. Вот она, справка, удостоверяющая алиби Саманюка на четыре года, И вообще, в его показаниях пока ни одного слабого пункта. Ладно, поглядим. Устал, Павел Игнатьевич? Иди поспи.

– Куда я пойду? Жена числит меня на рыбалке.

– Ах да! Вот они, ложные показания, хоть и жене. Из-за них человек лишается покоя. Ну, иди ко мне в гостиницу, за полсуток со мной потом рассчитаешься фактами по делу. Договорились?

Дверь вдруг отворилась, и в кабинет вошел Загаев.

– Не ждали? Доброе утро! Иду в гостиницу, гляжу, а в окне прокуратуры свет. Что за ночные бдения?

– Фью! Константин Васильевич! Да ведь вам разрешили в Харькове Первомай погулять! Неужели Сторожец лучше? Или с женой поссорился да сбежал?

– С женой ссориться не люблю, без того нервотрепки хватает. Праздник и Харьков тоже не уйдут, вечером назад уеду. Понимаете, сосет предчувствие, что вы тут... Есть новости?

– Из-за новостей и не спим, Готовили вам подарок к празднику, товарищ следователь.

– Какой еще подарок?

– Ценный Задержанного. А уж насколько он ценный, гляди сам, Константин Васильевич, – Ушинский подал протокол.

Загаев бегло просмотрел его, потом еще раз прочел:

– Ах, молодцы! Вы понимаете, полуночники, что в ближайшее время будут раскрыты минимум два преступления: старое и новое!

– Но справка из колонии...

– Да что справка! У меня тоже есть справка. В Седлецкой ГАИ я выписал из архива все случаи угона транспортных средств с шестнадцатого по двадцатое сентября семидесятого года и попросил выяснить, "кто есть кто" из угонщиков. Так, на всякий случай! И представьте, фамилия Саманюка в этой справке фигурирует...

– Но он же отбывал срок!

– Да. Но в июне семидесятого освобождался "на химию", как принято выражаться у заключенных, то есть на стройку в городе Седлецке. А в сентябре возвращен в исправительно-трудовую колонию. За что, думаете? За угон автомашины. Правда, по данным ГАИ, угонщик, вернее, угонщики – их двое было – далеко не уехали.

Загаев вынул записную книжку.

– Вот. Машина ГАЗ-69, принадлежащая ремстройконторе, накануне похищения была неисправна – предстоял ремонт спидометра, поэтому и горючим была не заправлена. Шофер "газика" заявил, что бензина в баке оставалось не более ноль-пять литра. Пьяные угонщики пытались доехать от гаража до своего общежития, но не смогли – мотор заглох. Они бросили машину и ушли в общежитие спать. Той ночью на девятнадцатое сентября в Седлецке было зарегистрировано четыре угона, и этой истории с "газиком" большого значения не придали. Теперь предстоит разобраться, так ли все было, как записано в материалах тамошней ГАИ... Хотя подобные ребусы надо разгадывать на свежую голову. Пошли в гостиницу, Юрий Трифонович.

– И меня возьмите с собой, – попросил Хилькевич,

– Ты же местный.

– Возьмем его, – сказал Ушинский, – У него семейная конспирация. Правда, врать жене – аморально...

– Не по девчонкам же я бегал! У меня свидетели – вы.

– Подтверждаю: не по девчонкам, а у дома вдовы ночь провел. Пошли спать...

Ушинский разбудил Загаева около полудня.

– А? Что? Еще кого-нибудь поймали? – тер глаза Загаев,

– Днем и ночью ловить – преступников не хватит. Вставай, Константин Васильевич, тебе с вечерним поездом домой ехать... Конечно, если не хочешь Саманюка допрашивать, то спи...

– Обязательно надо посмотреть на него. Где Хилькевич?

– Спит в моем номере на диване... Жаль будить.

В буфете гостиницы позавтракали наскоро. Придя в прокуратуру, Загаев по телефону велел дежурному побрить Саманюка, сфотографировать и привести на допрос.

– По всему видно, Саманюк хитер, опытен, – рассуждал Загаев. – Так что с вопросами об убийстве спешить не будем. О взломе кассы в Малинихе тоже помолчим пока. Пусть сидит в полном неведении. Меру пресечения прокурор утвердит. Саманюк признался в покушении на кражу, не имеет постоянного места жительства. Донесение в прокуратуру отправь сегодня же. Сейчас на Саманюка только поглядим, послушаем про угон машины. А в среду я махну в колонию, где он отбывал наказание.

– Константин Васильевич, на машихинском огороде сержант нашел плащ.

– Зеленый, болоньевый? Пригодится. К сестре Машихина в Харькове заходил незнакомец в зеленом плаще, спрашивал старого друга Зиновия...

Саманюк вошел бодрый, свежевыбритый, при галстуке.

– Здрасте, граждане начальники, – поклонился галантно. – Очень вам благодарный, встретили как родного, – он провел рукой по выбритой щеке.

– Садитесь, – кивнул в ответ Ушинский. – Ваше дело будет вести следователь Константин Васильевич Загаев.

– Очень приятно. Гражданину следователю повезло со мной – во всем признался с первого допроса.

Саманюк выглядел благодушно настроенным – предвидится недолгая отсидка за неудавшуюся кражу, да ведь не в первый раз сидеть-то.

Загаев задавал обычные протокольные вопросы: в какой исправительно-трудовой колонии отбывал наказание, сколько судимостей, по каким статьям?

– А что вы делали в Лозовой? – и опять начались вопросы-ответы. – Так, гулял. С кем? Как ее, этой Верки, фамилия? Да, конечно, на что она, фамилия. Ну а адрес? И адрес не запомнил? Это уже хуже. Ага, в пригороде, значит? Рядом с баней?

– Посочувствуйте, гражданин следователь, – взмолился Саманюк, – четыре года бабы путем не видел!

– Что так?

– Ха! Колония-то мужская. Вот если б смешанная была...

– Но вас же освобождали на стройку народного хозяйства.

Усмешка Саманюка застыла. Но он быстро сориентировался, опять улыбнулся простецки:

– Э, я уж забыл про то. Как миг единый пронеслась моя "химия".

– В каком году?

– Кажется, в семьдесят первом. Или в семидесятом. Да что, пару месяцев повкалывал как проклятый и возвернулся. Добро еще, что без "раскрутки".

– То есть не добавили срок?

– Да за что?!

– И верно, за что вас вернули в колонию?

– По пьянке вышло... Эх, неохота и вспоминать...

– Но все ж вспомните, пожалуйста. Так за что?

– Там строгости, гражданин следователь, там следили – будь здоров! Чуть какая малость, за шкирку и в ИТК.

– Это где такие ужасы? В каком городе?

– Туфтовый такой городишко, название вроде рыбного. Или лошадиного. А, Седлецк! Вспомнил,

– Худо у вас с памятью, Саманюк.

– Мне ни к чему память-то. Не в институт поступать.

– Не в институт, в другое место. Так за что вернули "с химии"?

– Говорю, по пьянке. С получки выпили с корешем, уснули на вокзале, Просыпаемся вечером. Башка трещит, время позднее, в общежитие на поверку надо, там у нас строго. Что делать? Ну, поперлись домой. Мимо гаража идем, кореш и говорит: давай, говорит, возьмем машину для скорости, чего пёхом эку даль топать. Вот, с гаража сдернули мы серьгу... то есть замочек сняли, "газик" завели и поехали. Ну, думаем, теперь порядок, успеем к поверке. Улицы три-четыре проехали – бац, бензин кончился. Н-не повезло! Так и ушли в общежитие пёхом. Думали – сойдет. Оно и сошло бы, да нас сторож. У магазина приметил. Я ж говорю, за ерунду пострадал.

– Как фамилия вашего соучастника?

– Не помню. Вы правильно заметили, память у меня паршивая. Звать Федькой, а фамилия мне ни к чему.

– Вам все ни к чему.

– Молодой еще, перевоспитаюсь. Я, гражданин следователь, политзанятия всегда посещал...

– А толку?

Можно было отправлять его в камеру.

Пятого мая Загаев приехал в исправительно-трудовую колонию. Два дня изучал дела, беседовал с оперуполномоченным, начальником отряда. Оказалось, что в этой же колонии был в заключении Машихин-Чирьев. Здесь же досиживал срок "кореш" Саманюка по угону машины Фаат Габдрахманов. Все зовут его Федькой. Срок у него пять лет. По словам начальника отряда, Габдрахманов в обращении резок, нарушает режим, завистлив, характер неуравновешенный.

– Вечно он чем-нибудь недоволен, всюду мерещится несправедливость. Повара ругает – мяса в суп мало положил, другим больше. Бригадира – дешево смену расценил, другие деньги гребут. На завхоза рычит, почему заставляет в бараке уборку делать, когда другие "койки давят".

– Что с "химии" несправедливо вернули, не жалуется?

– Нет, не слышал.

– Он где сейчас?

– На работе. Только что мастер звонил – курит Габдрахманов в неположенном месте, грубит.

– Вызовите его к оперуполномоченному для беседы о нарушениях.

Габдрахманов вошел с видом человека, которого побеспокоили по пустякам. Встал боком, держась за ручку двери. Казалось, сейчас выругается и уйдет. Сказал: "Вызывали?" – и глянул исподлобья. Велели сесть – не сел, а присел на стул: дескать, говори, начальник, да я пойду.

– Габдрахманов, вы часто нарушаете режим, грубите. Курите в неположенном месте.

Глядит выжидающе: ну, чего дальше? Голова у Габдрахманова круглая, серая от короткой стрижки, лоб широкий и низкий. Глазки маленькие, колючие, злые: ты мне, начальник, хоть кол на голове теши, а я все равно тебя... это самое... понял?

– Как же так? – говорит оперуполномоченный с положенной по инструкции вежливостью. – Нарушать режим никому не дозволено.

Молчит, глядит: ну, нарушаю, и что? Срок кончится – все равно отпустите, и с нарушениями.

– Вам, Габдрахманов, предоставлена возможность честным трудом и поведением искупить вину, – скучновато внушает оперуполномоченный, – а вы не желаете встать на путь, ведете себя вызывающе. Так нельзя. Другие соблюдают режим, честно трудятся...

– Другие больше нарушают, да их не видят! Габдрахманов, Габдрахманов, всегда Габдрахманов, а другим можно, да?!

– Кто другие, например, нарушают?

– Не знаю, вы глядите – кто, вы на то поставлены,

– Вам оказали доверие, направили на стройку народного хозяйства. Вы доверия не оправдали. Как же так, а? Почему, находясь на стройке, допустили новое нарушение?

– Ничего не допускал, другие больше...

– Не о других, о вас разговор. Вот расскажите, почему вас вернули в колонию?

– Почему, почему... Пьяный был, машину брал...

– Точнее сказать, угнали чужую машину. С какой целью?

– Ни с какой ни с целью... Говорю, пьяный был, на вокзале спал. Проснулся, гляжу – время много, на поверку бежать надо. С вокзала выходил, машину брал... ну, угнал, по-вашему.

Габдрахманов смотрит на дверь: и чего начальник "резину тянет"?

– Сколько вас было, когда машину угоняли?

– Сколько, сколько... Ну, двое,

– Кто еще?

– Мишка. Фамилию не знаю.

– Саманюк?

– Не знаю.

Загаев разложил на столе четыре фотографии.

– Посмотрите, Габдрахманов, кто из них ваш соучастник?

Габдрахманов что-то заподозрил. Перестал торопиться, переключился на "ленивое равнодушие", вытянул шею к фотографиям.

– Вот, наверно.

– Как – наверно? Узнаете соучастника или нет?

– Ну, он. Дальше чего?

– Дальше вы сами расскажите.

– Про что?

Загаев перебирал бумаги в папке, с вопросами медлил. Габдрахманов еще раз, повнимательнее, пригляделся к снимку. Мишка Саманюк выглядел фраером: в костюмчике, при галстуке, морда сытая, довольная. Габдрахманов засопел, толстым пальцем отодвинул фотокарточку. В обезьяньих глазках – зависть.

Загаев нашел нужный лист и завел разговор с осужденным. На допрос это не походило.

– Я следователь из Харьковской областной прокуратуры, моя фамилия Загаев.

Осужденный пожал плечами: мол, мне-то что.

– Габдрахманов, меня интересуют кое-какие старые дела. Расскажите поподробнее, как там у вас получилось с угоном машины?

– Как получилось... Плохо получилось.

– А вы думали, что будет все прекрасно?

– Ничего не думали Пьяные были. В общежитие быстро ехать хотели. Бензин кончился, без горючего – как поедешь? Совсем мало горючего было. Машину бросали, пешком бежали.

Теперь Габдрахманов не торопился, не сердился, объяснял старательно, чтобы "гражданин следователь" понял: совсем мало бензину было, куда поедешь...

– Кто вел машину?

– Ну, я вел.

– Как автоинспекция догадалась, что машину именно вы угнали?

– Мимо магазина ехали, там большой фонарь, сторож узнал, на другой день милиции говорил.

Совсем другим стал Габдрахманов, смирным, осторожно-покладистым. Рассказывал охотно, гражданина следователя взглядом не кусал. Когда следователь поднял от бумаги голову и взглянул на него, Габдрахманов даже изобразил подобие улыбки на синих губах: спрашивайте, гражданин начальник, я честный, всю правду скажу... С минуту смотрели друг на друга два худощавых человека одного примерно возраста. У Загаева в волнистых волосах седина. В колючем ежике Габдрахманова тоже. От различных тревог седина, от противоположных тревог...

На переносице осужденного напряглись глубокие морщины – что сейчас спросит следователь?

– Вы ездили той ночью в поселок Малиниху?

Дрогнула улыбка на синих губах:

– Какой поселок, гражданин начальник! Говорю, совсем мало горючего было!

– В ту ночь в Малинихе совершена была крупная кража. Можете вы что-нибудь рассказать об этой краже?

– Никакой Малиниха не знаю! Никогда там не был!

Осужденный искренне усмехнулся. Какой чудак гражданин следователь, совсем глупый. Из Харькова приехал спрашивать Габдрахманова про кражу в Малинихе! Чудак!

– Можете идти, Габдрахманов.

– До свиданья, гражданин начальник.

Он встал, надел матерчатую фуражку, пошел. И на порог уж вступил, за дверную ручку взялся, но не вышел, медлил.

– Вы что, Габдрахманов? А хотите знать, сколько там, в малинихинском сейфе, денег было?

Осужденный проворчал:

– Мне какое дело...

– А было там около двенадцати тысяч.

Верхняя губа Габдрахманова приподнялась, открыв желтые от крепкого чая крупные зубы. Должно быть, здорово хотелось ругнуться Габдрахманову, а нельзя – при начальстве-то. Мотнул головой, опять изобразил ухмылку:

– Вы думаете, я их увел?

– Подозреваю, что были соучастником.

– Хо! Это еще доказать надо.

– Ну а как же! Обязательно надо доказать. Пока есть подозрения только. Вот я и подумал: может, Габдрахманов сам расскажет...

– Хо!..

Чудак следователь!

– До свиданья, граждане начальники.

– До свиданья, Габдрахманов. На днях еще вас приглашу, потолкуем.

– Ну... ваше дело такое, – кивнул и вышел.

Два дня Загаев изучал личное дело Габдрахманова, материалы автоинспекции по угону "газика", материалы следствия по давней малинихинской краже.

Через два дня состоялась еще одна беседа с подозреваемым.

Фаат Габдрахманов как мог старался изобразить любезность: поздоровался, даже поклонился чуть. Сел на стул, уперся ладонями в колени, вытянул шею к следователю.

– Меня интересуют некоторые детали, касающиеся угона, – сказал Загаев. Ваши ответы, Габдрахманов, будут зафиксированы в протоколе допроса. Да, сегодня допрос, а не беседа

Осужденный ничем не выразил своего отношения к сказанному. Только ладони крепче вцепились в колени.

– Расскажите подробнее, каким образом сторож мог опознать вас и Саманюка ночью, в кабине "газика", на ходу? Вы раньше были знакомы со сторожем?

– В магазине нас видел, наверно.

– Но ведь он сторожит ночью, а вы ходили в магазин днем?

– Зачем днем, вечером ходили. Днем работали, в столовой ели.

– Тот магазин от вашего общежития довольно далеко, есть ближе. Почему ходили именно в тот?

Низкий лоб осужденного сморщился.

– Почему, почему... Ходили, да и все. Мы ж там не под конвоем, куда хотим, туда идем.

– После работы, усталые – и за шесть кварталов, когда рядом с общежитием есть гастроном?

Габдрахманов подумал. Пояснил:

– За водкой к тому сторожу бегали. Пока с работы придем, уж семь часов, водку не продают. Сторож рано приходил, мало-мало спекулировал, гад такой. Деньги брал, сдачи не давал. Плохой человек. Дурной глаз имеет, дурной язык имеет. Нас в "газике" видел, сразу милиции говорил. Никто бы не узнал, что мы "газик" брали.

– Куда же вы ездили на "газике"?

– Куда, куда... В общежитие ехали! Один разговорил, другой раз говорил, сколько раз можно одно и то же!

– Ехали с вокзала в общежитие, очень торопились на вечернюю поверку, так?

Габдрахманов подумал хорошенько и сказал:

– Так.

– На вечерней поверке вас не было.

– Значит, не успели.

Загаев развернул па столе план Седлецка.

– Посмотрите, Габдрахманов. Видите этот квадрат? Здесь вокзал. А вот здесь общежитие. А магазин, где вас видел сторож, вот он, совсем в стороне. Если так спешили на поверку, то и ехать бы вам прямо по улице к общежитию. Как оказались в десяти кварталах от нужного направления?

Габдрахманов заерзал.

– Не помню... Пьяный был...

– На вокзале проспались, смогли машину вести. Значит, не так уж пьяны были.

– Ну, забыл! Пишите что вам надо!

– Правду надо. Что имеете добавить к сказанному вами? Прочтите протокол. Подпишите.

Осужденный подписал, отшвырнул ручку, вытер лицо кепкой.

– Можно идти?

– Задержитесь еще на минутку. Посмотрите план города. – Палец следователя неторопливо проскользил от края листа по линии, изображающей улицу. Обратите внимание: магазин, у которого вас видели, стоит на улице, в которую входит дорога из поселка Малиниха. А в Малинихе той ночью взломан сейф, украдено двенадцать тысяч...

Нервы у Габдрахманова сдали.

– Не знаю никакой сейф! И Малиниха не знаю!

– А ведь в той краже ваш почерк, Габдрахманов.

– Какой почерк?! Я там не расписывался!

Два глаза-буравчика сверлят следователя.

– Вы отбываете наказание за кражу из кладовой фабрики. Проникли в кладовую ночью, предварительно выдавив стекло в окне. Чтобы не звенело, вы оклеили стекло лейкопластырем. Украденные отрезы увезли на похищенной машине. Так? В Малинихе, в кассе завода, стекло выдавлено тоже с применением лейкопластыря, уехали воры тоже на машине...

– Не брал я ту кассу! Не докажете! Габдрахманов, Габдрахманов, везде один Габдрахманов! Других ищите!

– Других уже нашли.

Он перестал кричать. Глянул яростно.

– Вот других и спросите, если нашли! А я ничего не знаю!

– Тогда можете идти.

Габдрахманов рванулся к выходу. И опять Загаев уже на пороге окликнул его:

– А знаете, сколько истратил за два года Чирьев?

Нет, не по силам Габдрахманову уйти, не узнав, сколько же истратил Чирьев...

– Три с половиной тысячи он пропил.

– Не знаю никакого Чирьева!

Хлопнула дверь.

Назавтра приехал Загаев в колонию также во второй половине дня. В коридоре повстречался ему лейтенант, начальник отряда, в котором отбывал наказание Габдрахманов. Лейтенант с большим уважением пожал следователю руку.

– Слушайте, а вы раньше в колонии не работали? Габдрахманова прямо не узнать, до чего прилежный стал! Трудится, дай боже! Вежливый, курит где положено. Как это вы, а? Какой индивидуальный подход нашли?

– Да никакого подхода. Сидим, вспоминаем былые дни. Пожалуйста, пришлите его сюда.

– Есть прислать! Этак до конца срока он в самом деле перевоспитается.

Габдрахманова привел завхоз отряда. Доложил:

– Не хотел к вам идти, гражданин начальник.

– Зачем так сказал! – перебил Габдрахманов. – У нас политзанятия...

– Политзанятия через час... Всегда ты с них смывался, а тут вдруг полюбил...

Загаев отпустил завхоза.

– Садитесь, Габдрахманов. Недолго вас задержу, успеете и на занятия. Скажите, вы знали, куда уехал Чирьев из Малинихи?

– Какой такой Чирьев?

– Зиновий Чирьев, он отбывал срок здесь, в этой колонии. Освобожден незадолго до вашей отправки на стройку.

– Мало ли тут кто отбывал, всех я помнить должен?

– Габдрахманов, вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний. И все-таки даете ложные показания.

– Какие ложные, гражданин следователь? Я правильно говорю.

– Вы знали Чирьева, бывали у него в поселке Малиниха. Например, одиннадцатого сентября 1970 года. Вспомнили?

– Не был... – вяло упорствовал Габдрахманов.

Загаев постучал пальцем в лист дела:

– Вот справка из медвытрезвителя поселка Малиниха. Зарегистрировано, что одиннадцатого сентября 1970 года, в субботу, в семь часов вечера вы и Чирьев были задержаны в состоянии сильного опьянения...

– Мало ли с кем я пил.

Загаев постучал пальцем в лист "Дела":

– Эх, Габдрахманов, дело-то как обернулось: Чирьев скрылся, из Малинихи уехал на Украину, женился там, фамилию сменил. И тихонько пропивал украденные тысячи.

Слаб, неуравновешен осужденный Габдрахманов: зависть зажгла его глаза зеленым огнем, скрипнули желтые зубы.

– Саманюк, освободившись из колонии, нашел его все-таки. И убил. Понимаете, Габдрахманов, ведется следствие по делу об убийстве. И все, что с этим связано, обязательно будет раскрыто. Если вы причастны к этому, вам представляется возможность облегчить свою участь чистосердечным признанием. Вот здесь, – Загаев раскрыл на закладке томик, – в "Комментариях к Уголовному кодексу" говорится: "Статья 38. Обстоятельства, смягчающие ответственность. Пункт 9. Чистосердечное раскаяние или явка с повинной, а также активное способствование раскрытию преступления..." И далее: "Под чистосердечным раскаянием следует понимать случаи, когда виновный при производстве дознания, следствия или в суде рассказывает обо всех обстоятельствах Совершенного преступления..." Вы понимаете, о чем я говорю, Габдрахманов?

Осужденный сидел, опираясь локтями в колени, низко опустив голову. Большие руки крутили, тискали и без того измятую кепку.

– Так как же, Габдрахманов?

Тот глянул исподлобья на папку с делом.

– Ничего не знаю. Если бы и знал... выдавать корешей не стал бы.

– Да, уж друзья у вас верные, ничего не скажешь. Один сбежал с крадеными деньгами, второй его убил и тоже вряд ли заехал бы с вами делиться. И таких "корешей" вы покрываете! Ладно, идите, Габдрахманов. Завтра я уезжаю. Но утром еще зайду в колонию. Вызову в последний раз. И если захотите принять решение, единственно, правильное, если захотите облегчить дальнейшую свою участь... Идите, Габдрахманов.

Похоже, осужденный плохо спал в эту ночь – лицо бледнее обычного, веки красные. И следователь начал допрос нарочито безразличным, как бы утомленным голосом.

– Садитесь. Можете курить. Вы что, не выспались?

– Дежурил в отряде.

Сидел согнувшись, как и вчера. Крутил кепку. Загаев молча заполнил первую страницу протокола: фамилия, имя и так далее. Зевнул, сказал устало:

– Мне тоже не спалось. Вечером ехать в Харьков, Саманюка допрашивать. Слушай, а как же получилось все-таки, что вы с Зиновием попали тогда в вытрезвитель, а Саманюк нет? Он что, не пил с вами?

– Пил. Крепкий, дьявол. Нас уговаривал, когда мы по пьянке завыступали. А как ихняя машина подскочила, откололся в сторонку, смылся.

– Вот видишь, нельзя тебе пить.

Осужденный согласно кивнул. Загаев спросил:

– Сейф-то кто взламывал?

– Мишка.

– А стекло в окне?

– Стекло я.

– Как же вам бензину-то до Малинихи и обратно хватило?

– Мишка накануне у какого-то шофера раздобыл канистру. Совсем немножко не хватило. В гараж доехали б, "газик" поставили – и все глухо. Да сторож, черт...

– Погоди, все это записать в протокол надо.

Габдрахманов поднял бледное лицо:

– Скидка-то мне будет? За признание?

– Суд учтет,

– Ну... пиши.

Через час Загаев отпустил Габдрахманова в отряд и позвонил в районную прокуратуру,

– Нужна машина для выезда в Малиниху, Да, проведем следственный эксперимент, чтобы проверить и подтвердить показания...

7

– Заходи, Бевза, садись. – Майор Авраменко с завистью посмотрел на загорелого шофера. – Как выходной день, удался? Много поймал?

– Не дюже, товарищ майор. Ходил, ходил по берегу, место доброе искал, тай не нашел. Рыбаков на Карлушино озеро богато понаехало, а клева, ну, нема, як в пожарной бочке! Так что вы не жалкуйте, товарищ майор, что вам не пришлось. Мелочи на уху – хиба ж це улов!

– Не в рыбе суть, Бевза. Тут сам процесс важен. Лоно природы, оно... лоно! – майор плавно и ласково провел ладонью по столу, лицо стало добрым, мечтательным. – При такой работе рыбалка – первейшее лекарство, нам ведь тоже нужна психопрофилактика. Сидишь на этом лоне, природу всем организмом впитываешь, чувствуешь ее, матушку... Гм, ну ладно. С машиной у тебя порядок? Поедешь с Ушинским в Криничное.

– Есть в Криничное, – Бевза встал. Про рыбалку кончилось, начались служебные отношения. – А что, товарищ майор, знайшли, где жил тот Саманюк?

– Пока не нашли. В городе, в поселках никто его не видывал. Вот в Криничном и потолкуй о жителями. Тебя знают, больше расскажут.

– Товарищ майор, надо бы в Сладковку съездить.

– Зачем?

– Та я показывал фотку Саманюка знакомым рыбакам. Вы Панасюка, мабудь, помните? Он в прошлом годе леща словил на пять кило. Так Панасюк признал, что тот гражданин у них в Сладковке жил. Каже, точно он. У бабуси жил, у Кирилихи.

– Бевза, и ты еще жалуешься, что улов плохой! Это, братец мой, такой улов! Сладковка, четырнадцать верст! Скажи Ляхову, пускай ждет Ушинского и едет с ним в Криничное. А мы давай в Сладковку.

Бабуся Кирилиха проживала одна-одинешенька в своей хатке на краю большой деревни Сладковки. Два сына в Харькове, но ехать из родных мест к ним Кирилиха не пожелала. Копалась старушечьим делом в саду и на огороде, нужды ни в чем не ведала, жила себе тихонько. Долго квартировал у нее учитель, потом женился и уехал, осталась опять Кирилиха одна. Разве из приезжих кто на день-другой, а то и неделю у Кирилихи приткнется.

Бабуся охотно рассказала Авраменко и Бевзе о житье-бытье, угостила прошлогодними яблоками из своего сада. Довольна бабуся, что к ней приехали, сидят слушают бравые милицейские из райцентра. Грехов за собой не чуяла, законы отродясь не нарушала, так чего ж не поговорить с хорошими людьми.

– Бабуся, а сейчас у тебя живет кто-нибудь? – хрустя яблоком, спросил Авраменко.

– Есть квартирант. В совхоз устроиться хочет, да пока так гуляет. Городской, боится крестьянской работы. Молодежь ноне разборчива пошла.

– Где он сейчас?

– Бог его знает, милые. Который день не приходит. Мабудь, в районе где место нашей, чи вдова яка приласкала. Последни вечера он подолгу гулял, приглядывал какую-нито. Хлопец гарный.

– Вещи его остались?

– Яки вещи у холостого. Чемодан вон стоит, и все, Авраменко достал из кармана несколько фотографий.

– Посмотрите, тут есть квартирант ваш?

Кирилиха пошла к комоду, взяла очки, надела, согнулась над столом, пальцем водит. Нашла, обрадовалась:

– Вот же он, Миша-то? Ишь гарный хлопец який. – Обеспокоилась: – На что он вам?

– Такая у нас работа, бабуся. Ведь без прописки жил?

– Милые, коли б в совхозе остался работать, то и прописала бы. А пока, думаю, нехай так поживет. Тихий, к старшим уважительный, вреда никому не делает...

– Вспомните, когда он у вас появился?

Кирилиха долго перебирала знаменательные даты: у Фроськи Исаченковой корова отелилась через два дня, как принесли пенсию, а с пенсии Кирилиха купила новый платок, и было то в субботу, и встретился ей в магазине дед Куренок и приглашал во вторник на какой-то актив, но на актив во вторник не пошла, потому что болела спина, а в тот самый день и пришел Миша проситься на квартиру. В результате бабкиных расчетов точно выходило, что Михаил Саманюк появился в Сладковке 28 марта и с тех пор жил здесь, пока не исчез куда-то.

Бабусю поблагодарили, чемодан взяли с собой.

8

Саманюк постоял неподвижно около минуты, чувствуя за спиной замкнутую дверь. Вытер рукавом потный лоб и вдруг повалился ничком на топчан, вцепился зубами в набитую соломой подушку. Попутали, обложили кругом, стиснули! Засыпался, вот уж влип так влип, будь все проклято!

Он не думал о том, как взламывал сейф, как грабил прохожих, как ударил ножом Чирьева. Ну было это, было, ну и что, под расстрел теперь?! Нет, нет! За что расстрел?! Высшая мера – исключительная, в особых случаях только! А у него разве исключительный случай? Самый обычный, случайность...

Как зажали на допросе! Никаких ведь вроде улик не было – и вдруг сошлись все улики разом. Старуха, у которой жил в Сладковке, опознала – и полетело к черту алиби. Федьку Габдрахманова в колонии откопали... Ух, подлюга Федька! Заложил напарничек, свою шкуру спасает! Его показания следователь к концу приберег, включил магнитофон...

Когда Саманюк услышал голос Габдрахманова: "...Мишка ломом сейф ломал, деньги брал..." – думал, не выдержит, схватит и разобьет магнитофон, как разбил бы Федькину башку...

Выдержал. Слушал. Ухмылялся даже. А что в душе творилось! У-у, перестрелял бы всех, изгрыз! Федьку, следователя, милицию, всех!.. Бежать бы, вырываться из этой камеры, гульнуть напоследок на полную катушку... А там хоть трава не расти, как говорил отец, Кондратий Саманюк, чтоб он в гробу перевернулся!..

Эх, не уйти отсюда... Так что ж, "расколоться"? Признать вину? Этот следователь Загаев – спец... Может, подведет под статью "за превышение необходимой обороны..."

В конце допроса следователь спросил:

– Признаете вину? Будете давать правдивые показания?

Мишка ответил равнодушно, и голос не дрогнул!

– Какие признания? Вашего Габдрахманова я и знать не знаю. И вообще тут нарочно все подстроено, чтоб невинного человека засудить. Я жаловаться буду! Ни в чем не виноват, не в чем признаваться!

– Как хотите. Но советую подумать.

– А если не надумаю? – нашел в себе силы нахально усмехнуться.

Следователь посмотрел на него с удивлением:

– Да вы что, в первый раз под следствием? Улик достаточно и без вашего признания.

– Какой мне толк убивать Чирьева?!

И из последних сил доиграл роль:

– Настырный вы мужик, гражданин следователь. Раскрыть убийство не можете, так невинного человека под "вышку"...